Если доверять реализму Достоевского, то мать и сестра любили Родиона и старались изо всех сил помочь ему получить высшее образование (для чего сестра готова была выйти замуж за нелюбимого, но богатого). Для них он уж точно не был “вошью”, но в его сознании любовь родных ближних была подавлена холодным равнодушием “всех” неродных.

Геннадий Горелик и Юрий Захаренков

 

 

 

БЕСЕДА ДВУХ ФИЗИКОВ О НАУКЕ И О ЖИЗНИ В РОССИИ И АМЕРИКЕ

(окончание. Начало в № 7/2023 и сл.)

[В предыдущих частях беседы представлены “системы отсчета”, из которых собеседники смотрят на жизнь, и несимметричное соотношение науки и морали.]

Русский вопрос с 19-го по 21-й век

Юра: Главная проблема России, думаю, — рабское сознание слишком многих ее обитателей. Рабство “телесное”, как явление экономическое и юридическое, было исторической реальностью во всех странах с библейских времен.

Гена: И гораздо раньше. “Библейское откровение” явилось на свет, когда на Ближнем Востоке уже давно существовали мощные государства, в которых рабство было нормой, — Вавилон и Египет. Аврам, по совету Всевышнего, ушел из первого и через некоторое время пришел во второе. Так что, ему было с чем сравнивать.

В Библии рабство и свобода — очень важные темы. Десять заповедей начинаются освобождением: “ Я — Господь, твой Бог, Который вывел тебя из Египта, земли рабства”. А одна из заповедей повелела обеспечивать рабам еженедельный день отдыха от работы. Такое отношение к рабству стало зерном, которое на почве библейского представления о единстве человеческого рода (от Адама и Евы) выросло в “самоочевидный” постулат Декларации независимости, а двумя веками позже во Всеобщую декларацию прав человека. (В небиблейской Греции раб считался бесправным «по природе своей«. По словам Аристотеля «варвары более склонны к тому, чтобы переносить рабство, нежели эллины”, и поэтому «они подчиняются деспотической власти, не обнаруживая при этом никаких признаков неудовольствия«.)

Стержневой сюжет Библии — о том, как трудно проходил этот процесс роста. Мало вывести людей из “земли рабства”, необходима их собственная работа — “выдавливать из себя по каплям раба”, по выражению Чехова.

Юра: В том-то и беда, что не видел я в России особого желания заниматься этой работой. И так хорошо. Как горько простонал Нагибин, обращаясь к своему народу: “Ты так и не захотел взять свободу… цепляешься за своё рабство… мечтаешь опять подползти под грязное, кишащее насекомыми, но такое надёжное, избавляющее от всех забот, выбора и решений брюхо”…

Что же делать? Мой ответ: воспитывать детей в семье, сначала на родительском примере, а потом прививать тягу к чтению книг, развивающих свободомыслие. Вижу долгий путь метания российского общества в 21-м веке. Сначала нужно, чтобы ушли из активной жизни современные правители, воспитанные советской властью “думать одно, говорить другое, а делать третье”. Следующее поколение, боюсь, потеряно в хаосе постсоветской жизни. А вот от тех, кто родился в десятые годы и сейчас находятся ещё в школе, будет зависеть смогут ли они впитать в себя двойную ценность свободы и ответственности за свои поступки не перед земной властью, а перед своей совестью, слышащей голос то ли из глубин своей души, то ли откуда-то Свыше.

Гена: Главный вопрос к твоему рецепту: Чему малыш научится у родителей, любящих не свободу, а начальство? Вероятней всего, что научится любить начальство, надеясь на взаимность и боясь вызвать его гнев, как бывает в его личном опыте общения с непосредственным начальником — отцом. В этом естественная сила моральной традиции, обеспечивающая ее устойчивость и, увы, трудность ее изменить.

Тут замечу, что, слушая рассуждения свободолюбивых комментаторов о России, я с тоской вижу набор слов-ярлыков. Говорят об имперских-великодержавных амбициях, об аморальном-нецивилизованном типе сознания и поведения, унаследованном от советской эпохи… Но лишенным всякой морали может быть лишь человек, опустившийся до животного состояния, физиологически недееспособный, например, алкоголик или наркоман на последних стадиях разрушения личности. А человек, живущий какой-либо социальной жизнью, в контактах с другими людьми, непременно имеет какие-то моральные представления, вовсе не обязательно сформулированные в виде заповедей какого-то морального кодекса. Антропологи, социологи, историки изучают мораль воров в законе, мораль племени людоедов, мораль русской деревни в зоне крепостного права или в Сибири, мораль высшего света в эпоху правления такого-то царя…

Если говорить о моральном раскладе нынешней России, то, похоже, имперско-великодержавные мысли-чувства определяют настрой лишь считанных политбюрократов, азартно сочиняющих себе новую геополитику. А настрой большинства населения можно было бы назвать “велико-самодержавным”. В мае 1989 года на Съезде народных депутатов историк Юрий Афанасьев прямо обратился к “агрессивно-послушному большинству”, о том же сказал в 1990-м году философ Мамардашвили (“Я вижу миллионы людей, готовых сейчас любовно отдаться хозяину”) и простонал в 1994 году писатель Нагибин. Об этом сейчас уверенно говорят социологи Левада-Центра, опираясь на проведенные ими соцопросы. Однако самые громкие ныне противники самодержавия, обсуждая реформы, которые должны вернуть Россию на “путь истинный” — в “семью европейских народов”, с разделением властей, независимым правосудием и защитой прав человека — фактически игнорируют общественное сознание большинства россиян. Надеются, что свобода слова и смена пропагандистов позволит за считанные дни-недели изменить настрой большинства на противоположный.

Российская история, однако, эту надежду опровергает. Свобода слова после Февральской революции 1917 года не помешала десять лет спустя воцариться самодержавному Сталину, оттепель им. Хрущева завершилась холодной слякотью развитого социализма без человеческого лица и войной в Афганистане, начатой престарелыми Политбюрократами, горбачевская гласность и реальная свобода слова 1990-х не помешали возвращению самодержавия.

Размышлять над этими фактами российской истории я начал всерьез, опираясь на опыт истории современной науки, на понимание загадки ее евроцентричности. И готов поделиться с тобой итогами этих размышлений в надежде на твой жизненный опыт и профессионально-скептичный взгляд физика-экспериментатора и за пределами физики.

Юра: Все притихли и ждут, чем ты с ними поделишься. Я тоже жду. Не вижу, что там в конце туннеля. И устал вглядываться в тьму. Своих внуков уберег от “русского мира”, в этом и была моя задача.

Гена: Я тоже не знаю, что в конце туннеля. И даже Сахаров — Трижды Герой и трижды лауреат  — не знал. Он считал, что будущее непредсказуемо и “творится всеми нами — шаг за шагом в нашем бесконечно сложном взаимодействии” [Сахаров, 2006]. Если так, то конец нашего туннеля зависит от всех нас и от каждого в отдельности. Зависит лишь вероятностно, что известно не только физикам. В 1968 году физик Сахаров, выпустив в сам- и тамиздат свои “Размышления…”, значительно уменьшил общую вероятность мировой ядерной войны. В 1983 году безвестный подполковник Петров уменьшил эту вероятность чисто конкретно. Дежуря на командном пункте системы раннего предупреждения и получив сигнал о запуске американских ракет, он понял, что это ложное срабатывание системы, и передал соответствующее оповещение. И ты лишь уменьшил вероятную опасность “русского мира” для своих внуков. В прошлом году эта опасность резко возросла. Можно ли надеяться на безвестных пока подполковников Иванова или Сидорова, которые лично заблокируют смертоносную команду, я не знаю, но готов попробовать разобраться с природой этой опасности.

Западники, славянофилы и третьи-нелишние

Начнем с ВОСР — с “Великой октябрьской социалистической революции”. Первые десять лет большевики честно именовали ее “Октябрьским переворотом” и лишь к 10-летию переименовали. Спрашивается: Почему этот ревпереворот победил, а пожар мировой соцреволюции не разгорелся? Хоть искра из России и перекинулась в Германию, Финляндию и Венгрию, пламя там не возгорелось, сумели затоптать. Особенно загадочно поражение революции на родине Маркса, в Германии, и ее отсутствие в Англии, где Маркс провел вторую половину своей жизни, сочиняя свои теории и излагая их в книгах, включая «Капитал». Именно в Германии и Англии,  где и рабочий класс, и профсоюзы, и социал-демократия были несравнимо сильнее, чем в России, по канонам марксизма, социализм должен был победить раньше всех. А что же победило в России?

В России до 1917 года уровень грамотности был в три-четыре раза меньше, чем в Германии и Англии.  У человека, не умеющего читать, кругозор крайне ограничен, и манипулировать им не труднее, чем манипулировать ребенком. Еще легче манипулировать людьми, которым, как только они научились читать, сразу вручали подходящие брошюры с агитпропом «азбучных истин» марксизма-коммунизма.

Так что же победило в России? Приглядевшись, можно понять, что победил самодержавно-рабовладельческий строй — на зависть самодержцам-рабовладельцам прошлого. Недаром первые колхозы породили расшифровку: ВКП(б) = Второе Крепостное Право (большевиков). Но в те же годы в стране — и не только в кино — бодро пели: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек…»   Других стран советские люди своими глазами, за единичными исключениями, и не видели. Граница была на замке. А в своей стране все средства массовой (дез)информации бодро пели в унисон: «Эх, хорошо в стране советской жить!»

Почему большевикам удавалось так успешно манипулировать людьми — вопрос интересный, но отдельный. Важнее понять, как неграмотность людей связана с их готовностью нести ярмо государственного рабства. Чтобы разобраться с этим, я основательно погрузился в предыдущий 19-й век, чтобы найти зорких наблюдателей, на которых можно положиться.

О судьбе России громче других говорили западники и славянофилы, предлагавшие совершенно разные “простые” рецепты. Западники толкали Россию в семью европейских народов, чтобы, приобщаясь к общеевропейской культуре, соучаствовать в ее развитии. Славянофилы стремились очистить жизнь народа от чуждых влияний, опираясь на некую святую русскую традицию. Первые, можно сказать, призывали Россию прыгнуть на пару тысяч верст в западном направлении, а вторые — нырнуть веков на шесть-семь в святое русское прошлое. Авторы обоих рецептов были близки по своему евро-образованию и одинаково далеки от народа.

Рядом с ними жили немногие и негромкие третьи, которые, не зная быстрых рецептов, трезво вглядывались в российскую жизнь и делились своими мыслями и чувствами. Один из них, соавтор мудростей Козьмы Пруткова и автор “Князя Серебряного”, А. К. Толстой сказал о первых и вторых: “Двух станов не боец, но только гость случайный, / За правду я бы рад поднять мой добрый меч, / Но спор с обоими — досель мой жребий тайный…”

Такими же “третьими” были собиратель русского фольклора и автор знаменитого словаря В.И.Даль, писатель Н.С.Лесков и философ истории Вл.С.Соловьев. Их я выбрал моими доверенными экспертами в России 19-го века. С их помощью осознал, что послушное большинство населения России было и всё еще остается в глубоко языческом состоянии. Если захочешь, процитирую мнения моих экспертов, но первым делом поясню сам вывод.

Естественно языческое и сверхъестественно библейское

Напомню, что “языческий” в переводе с церковно-славянского означает “народный”. Это — самое естественное состояние сознания человека, основанное на детском опыте. Абсолютная зависимость ребенка от родительского покровительства делает власть отца абсолютной. И от отца-воспитателя зависит, будет ли он всячески поддерживать абсолютность своей власти или будет расширять пределы свободы ребенка по мере его взросления и освоения им мира, в котором родился.

В первом варианте воспитания ребенок, взрослея, будет искать, кто продолжит роль отца, и увидит нового Отца в Вожде, в Монархе, или, по-русски, в Царе-Самодержце. Отсюда отеческие титулы: “Царь-батюшка”, “Отец отечества”, “Отец народов” и даже “Батька”. И отсюда же самодержавный комплект: детско-рабская покорность воле Отца-Самодержца, который выше всякого закона; законы, установленные им для подданных — лишь инструменты власти, а не справедливости; недоверие к себе подобным людишкам и супер-доверие к Самодержцу; ложь и обман — законная военная хитрость и средство выживания.

Преодолеть естественно-языческую — народно-самодержавную — инерцию может только нечто сверхъестественное. В Европе таким стало Библейское откровение, а чтобы оно открылось человеку, необходимо вольнодумное взаимодействие с текстом Библии. Умение читать само по себе вовсе не достаточно для “просвещения ума и сердца”, по выражению из словаря Даля. Важно, насколько богат жизненный опыт человека и его словарный запас, чтобы воспринять то, что читаешь или слышишь. Это простое, но обычно не сознаваемое, обстоятельство, художественно ярко показано в повести Лескова “На краю света” на примере северных “дикарей” — зырян, но фактически применимо для большинства народонаселения России.

Новый принцип устройства общества и государства, основанный на Библейском откровении, был изобретен в Англии в конце 17-го века. Благоприятные условия для этого обеспечили история с географией. Островное положение страны позволяло обходиться без большой королевской армии. Ограничение власти короля и защита прав и привилегий свободного населения началось в 13-м веке с Великой хартии вольностей (Magna Carta, 1215). В 14-м веке именно в Англии появился первый перевод Библии на живой язык, автор которого Джон Уиклиф (1320-84) считается одним из главных предшественников Реформации.

Бурные политические события в Англии 17-го века, которые завершились Славной (бескровной) революцией, давали мощный повод для их осмысления. Все это помогло изобрести принцип власти, опирающийся на библейский фундамент свободы человека. Изобретатель — Джон Локк, великий философ (начавший свою трудовую деятельность в физической лаборатории!), почитатель и единомышленник великого физика Ньютона. Свое изобретение Локк изложил в трактате «О гражданском правлении» (1689), где обильно цитировал Библию, обсуждая смысл еврейских и греческих слов оригинала, сотни раз, и не всуе, поминая Бога, Адама и других библейских персонажей. Лишь три раза он помянул democracy, а слово liberty — больше ста раз.

Поэтому новый принцип в Европе назвали “либерализмом”. В России, однако, слово это захватано и запачкано настолько, что, сохраняя европейский звук, оно утратило исходный смысл “свободы, охраняемой правом”. Я бы ввел, без разрешения, русский синоним “свободовластие” в противоположность самовластию, или самодержавию, как неограниченной власти правителя, и в отличие от народовластия, то бишь демократии. Демократию критиковали еще Платон и Аристотель на родине этого слова, в Древней Греции, где тамошнее народовластие казнило Сократа за свободу мысли. “Зависеть от царя, зависеть от народа — не всё ли нам равно?”, подытожил бы Пушкин.

Непосредственным поводом для трактата Локка была книга “Патриарх, или Естественная власть королей”, автор которой, Р. Филмер, обосновывал божественное право монарха на абсолютную власть тем что “первыми королями были отцы семей”: человек, рождаясь беспомощным, сразу же попадает под власть отца, а взрослея, переходит под власть отца народа — короля, наследника самого первого отца — Адама. И власть короля столь же абсолютна, как и власть отца над детьми. Филмер, однако, не объяснил, как власть Адама переходила по наследству к королям, минуя прямых наследников.

Сокрушая этот патриархальный взгляд логикой и Библией, Локк выдвинул свой библейский взгляд: каждый человек — наследник Адама и его свободы, данной Творцом. Всякая земная власть условна, ибо над ней есть власть Всевышняя. Если же земная власть становится тиранией, люди имеют право восстать и свергнуть её. А предотвратить тиранию помогает разделение властей на ветви, способные уравновешивать и сдерживать друг друга.

Опираясь на текст Библии, Локк утверждал, что по воле Творца человек имеет неотъемлемое право владеть собой — своей жизнью, свободой и собственностью и что охранять эти владения — главная задача государства. Это право и есть свобода. Согласно Библейскому откровению, права личности и верховенство права имеют один и тот же источник — Божественную волю, Закон Божий. А люди, следуя этому закону, обустраивают общество в реальных обстоятельствах.

Анти-царизм Библии выражен в двух формах. Самым прямым и очевидным образом в истории воцарения Саула — первого царя Израиля. Когда старейшины попросили пророка Самуила поставить царя, “как у других народов”, пророк огорчился и обратился к Богу. Бог ответил: “Не тебя они отвергли, а Меня” и велел предостеречь, что если царь обратит весь народ в рабов, не будет Бог слышать их стоны. Народ, однако, не послушался предостережений: “Нет, пусть над нами будет царь, и будем мы как другие народы”. И среди последующих царей Израиля, о которых рассказывает Библия, лишь считанные изображены “ходящими перед Богом”, а большинство — безнадежно ушедшими от Бога. Обличая их, Библия фактически одобряет их низложение. Таким образом, согласно Библии, царская власть не единственная и не лучшая форма власти.

Локк прекрасно понимал, что всякое новаторство — в науке, технике, экономике, как и в поэзии, — начинается со свободной мысли одного человека, самого маленького меньшинства. Значит, защищать свободу нужно и от тирании монарха и от тирании большинства. Для этого Локк изобрел главный инструмент свободовластия — разделение власти на разные ветви, прежде всего разделение законодательной и исполнительной властей. Как именно это делать, стало задачей для последователей Локка.

Почему это изобретение было сделано лишь в 17 веке? По той же причине, по которой именно в 17 веке родилась современная наука. К тому времени изобретение книгопечатания и библейское просвещение, взятое в свои руки Реформацией, подготовили “критическую концентрацию” библейски просвещенных людей. Такую роль Библии нечаянно обеспечила Церковь, которая всегда внушала почтение к “Слову Божьему”, но препятствовала чтению его мирянами.

Главный моральный постулат, принесенный в мир Библейским откровением, но не звучавший в церковных богослужениях, стал основой изобретения Локка и, почти век спустя, исходным постулатом Декларации независимости 1776 года. Локк также понял, что путь к свободовластию — к свободе личности, защищенной законом — открывает лишь совершенно определенный моральный постулат, укорененный в общественном сознании народа. В известной нам истории человечества только одна религиозная традиция — библейская — оказалась способна это сделать.

“Религиозная”, однако, не означает “церковная” и вовсе не означает “государственно-церковная”. Государственные церкви России и Германии не помешали установлению в этих странах рабовладельческих систем интернационал-коммунизма и национал-социализма.

Метафору “критической концентрации” я взял из ядерной физики, хоть и не верю в паралель между физикой цепной реакции и лирикой жизни личности и общества. В физике нет аналога свободы выбора и целеполагания. Хорошо бы узнать, какова была доля людей, принимающих библейский антропостулат, в Американских колониях в конце 18-го века. Думаю, она была значительно меньше в тогдашней Франции, судя по очень разным последствиям двух революций.

Страна, начавшая свою историю с библейского антропостулата, отделила все церкви от государства и удивила внимательного исследователя Алексиса де Токвиля, приехавшего в США в 1831 году из Франции:

“Прибыв в Соединенные Штаты, я прежде всего был поражен религиозностью этой страны, а впоследствии осознал огромные политические следствия из такого положения дел, для меня непривычного. У нас, во Франции, религиозная вера и дух свободы почти всегда направлены противоположно. А в Америке эти силы тесно связанны и властвуют сообща. Желая понять причину этого, я спрашивал верующих и особенно священников разных вероисповеданий. Все эти люди, расходясь лишь в деталях, объясняли мирную власть религии в своей стране главным образом тем, что церковь полностью отделена от государства”.

Вдохновителем Американской революции и одним из основатлей нового государства был англичанин Томас Пэйн, который отвергал все церкви, как инструменты порабощения людей, однако в книге “Права человека”, отвечая на вопрос о природе этих прав, он обратился “к тому времени, когда человек вышел из рук своего Создателя” вместе с “божественным принципом равных прав человека”. И уверено заявил, что “от Бога получает жизнь каждый ребенок, рожденный в мир. Мир для него столь же нов, как и для первого человека, и его естественное право в этом мире того же самого рода”.

Читателям-скептикам англо-американский свободолюб предложил и «просто исторический» взгляд:

“Рассказ Моисея о сотворении, принятый ли как божественно авторитетный или просто как исторический, утверждает единство или равенство человечества. Выражение не допускает разногласий: «И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему. По образу Божию сотворил Он его; мужчиной и женщиной сотворил их». Указано лишь различие полов, но никаких иных. Если это не божественное, то по меньшей мере историческое подтверждение того, что равенство людей — учение не современное, а древнейшее из записанных. Естественные права человека — это фундамент всех его гражданских прав”.

Убедительность такого обоснования зависит от самовосприятия человека, которое, в свою очередь, зависит от воспитания. У основателей нового государства в Америке воспитание было глубоко библейским: в родительском доме каждого из них главной книгой была Библия, которую читали и обсуждали. При таком воспитании даже человек, которому — по складу его мышления — предстоит осознать себя атеистом, из своего детства с большой вероятностью вынесет веру в достоинство человека, в личную свободу и в верховенство права. И с не меньшей вероятностью такой “библейский атеист” передаст эту веру своим детям — своим отношением к ним. Так — от родителей к детям — передается всякая глубокая культурная традиция. Если родитель видит в своем ребенке не просто приплод в домашнем хозяйстве, а дар Божий и чудо развития свободной личности, то и ребенку гораздо легче осознать себя такой личностью.

При этом способность верить в Бога вовсе не обязательно наследуется. Нередко в религиозной и даже воцерковленной семье вырастает человек, не имеющий такой способности, и, наоборот, в семье атеистической вырастает человек, открывающий в себе потребность в религиозном мировосприятии.

Так, например, физик Виталий Гинзбург (отец которого дореволюционно-образованный инженер в советское время ходил в синагогу), стал безоговорочным атеистом. При этом он писал, что завидует верующим, и был убежден, что «всякий культурный человек должен быть знаком с Библией. Она представляет из себя высокохудожественное и очень ценное в историческом плане произведение». Исходя из многолетнего общения с Виталием Лазаревичем, я не сомневаюсь, что он верил в то, что я назвал библейским антропостулатом.

Эту же веру проповедует известный историк А.Б.Зубов — безоговорочный теист, выросший в нерелигиозной семье.

Возвращаясь к истокам политической истории свободы, американская история-с-географией показала, что подлинная ответственная свобода начинается со свободной веры в неотъемлемое право человека на свободу, т.е. с Библейского антропостулата. И если Америке что-то грозит, так это потеря обществом веры в этот постулат.

Вместо эпилога

Юра — сочувствующий пессимист

Юра: Подошло, думаю, время подвести итоги нашего Диалога, отдав должное терпению читателей, дочитавших до этого места.

Оба мы пытались разобраться в “физике” развития общества в обозримом прошлом и настоящем, думая прежде всего о России, в которой родились и провели полжизни, и о Западе, в котором прожили уже тридцать лет. Мы не собирались сочинять пособие “Как сделать всех счастливыми”, но хотели бы пригласить к диалогу людей, понимающих, что просвещение — главный инструмент изменения культуры, способный веcти к прогрессу в экономической и социальной жизни общества. При этом сами понятия “просвещение” и “прогресс” нуждаются в прояснении, а значит в диалоге.

В нашем Диалоге, подходящем к концу, мы фактически применяли известный метод исследования — “хороший следователь и плохой следователь”. Гена взялся быть “Познавательным оптимистом”, а мне легче было играть роль “Сочувствующего пессимиста”. Кроме того и прежде всего, мы хотели показать пример работы теоретика и экспериментатора над общей проблемой. Теоретик Гена, ставший историком науки, умудрился выйти далеко, казалось бы, за пределы физики, но, на мой взгляд, получил основательные причины для своего “историко-научного” взгляда на “химическую физику” общественного развития. Я, со своей стороны, принимая его домыслы умом и сердцем, тем не менее продолжаю копаться и выковыривать все новые “детские” вопросы и придумывать мыслимые (и не очень) условия, при которых его теория даст сбой. Такова уж роль экспериментатора — испытывать теорию на прочность.

В своей научной работе я проверял правильность того или иного решения некого математического уравнения, найденного теоретиками для описания интересующего меня физического явления. При этом в первую очередь я проверял адекватность использованных (краевых и начальных) условий, потому что, как известно, именно они определяют выбор правильного решения уравнения. Так вот, для нашего исследования я подыскивал различные географические и исторические условия, в которых решение уже было известно, чтобы посмотреть, как работает теория Гены, и только если там теория сходится с историей, можно переходить к истории нашего времени (в частности в России 21-го века).

На мой взгляд, “Познавательный оптимизм” вполне оправдан в США, что не удивительно, поскольку на сравнение опытов США, Британии и континентальной Европы теоретик-оптимист опирался. Мне тут ничего “нарыть” не удалось, да я и сам жил верой в “Американскую мечту”.

Тогда я копнул в другом месте и в другое время: раскопал город Сибарис, основанный греческими колонистами на юге Италии две с половиной тысячи лет назад, когда римляне ещё не достигли своего могущества. Оказывается, колонизацией не руководила Греция, где шли войны между своими городами, устраивали Олимпиады, в общем, хлопот хватало. Колонисты отправлялись в путь добровольно, в силу любознательности и тяги к лучшей жизни. Чем же стал известен город Сибарис? В течение пары веков там жили люди, окружившие себя роскошью и ведущих праздный образ жизни. (К слову, я заметил, что рекламные компании в России используют сибаритский лексикон. Хороший пример заразителен?)

При этом, греческая колонизация происходила без какого-либо насилия и притеснения местного населения, везде предки римлян встречали греков приветливо, а те в ответ учили местных жителей передовым технологиям в хозяйстве и в организации экономики (использование рабов как собственность хозяина в то время считалось нормальным). Греческие купцы продавали местные товары в других странах, делились выручкой с крестьянами и умельцами и привозили заморские товары.

Ээээ, подумал я, прогресс в социальном благополучии налицо, а что же с религиозно-культурной основой? Греки-то были язычниками со множеством богов и о Библии даже не слышали. Значит у них было то, что потом Библия достигала просвещением ума и сердца — свободомыслие! Сибариты оторвались от установленного уклада жизни в родной стране и в новой стране установили новый уклад, приемлемый сначала для себя, а затем и для туземного населения. Вероятно, и какие-то заповеди соблюдали. Вот и образовалась связь религии с моралью, ускорившая социальный прогресс?

В этом примере я изменил исторические условия, а что если изменить географические? Можно ли приспособить этот опыт в России? Приведу притчу, в поддержку “Сочувствующего пессимизма”.

В одной стране вместе жили люди, которых условно назовем тупыми и острыми (название выбрано для простоты). Тупых людей было больше, чем острых (например, в соотношении 80/20). Жили они плохо (как в известной песне “Остров Невезения”). Острые собрались на совет и решили дать образование тупым, чтобы всем было хорошо. И они начали учить тупых, давая им задания на дом и проводя контрольные работы. Тупые стали страдать ещё больше. Что делать? Тогда острые решили, давайте учить тупых на им понятном языке, тупым будет легче, они выучатся (ну хотя бы ещё 20% из них к нам добавятся) и вместе мы исправим положение в стране. Острые стали учить на языке тупых. Тупые сказали: “Теперь мы понимаем вас. Мы поняли, что вас мало и вам надо переманить больше наших, чтобы захватить власть. Не будем учиться”. Тупые перестали учиться и стали жить, как прежде. И им было хорошо. А страдали только острые, которые были в меньшинстве. Наступила гармоничная демократия, власть большинства.

Продолжением этой притчи может быть мой собственный опыт встреч здесь в Америке с моими друзьями и просто знакомыми по прошлой жизни в СССР. Наиболее часто повторяющийся вопрос: “Как легче и быстрее устроиться в американской среде?” На что я им отвечал, что лёгких и быстрых решений этой проблемы, как правило, нет (бывают счастливчики, но это как в лотерею выиграть). По-моему, слишком многие россияне заменяют понятие “лучше” на “легче”, что впитано с детства. Дав взятку, легче устроить своего ребенка в детсад или в университет, получить доходную должность, выиграть дело в суде. Идёт круговорот взяток, сегодня ты платишь, а завтра кто-то отблагодарит тебя за спец-услуги. Все, казалось бы, довольны, но в конечном счёте страдает все общество. Принижается ценность труда, создаётся отношение к труду как к повинности.

Вот теперь я, как истинный пессимист чувствую себя лучше. Какой вывод я делаю? Точные физико-математические науки, дорогие нам с тобой, это прекрасно. А все учения, связанные с действиями людей, очень неточные. Поэтому теории, хорошо описывающие исторические события, могут ошибаться в предсказании будущего конкретных стран. Хотя, конечно, понимание уроков прошлого и причин прогресса желательно.

Напоследок, отодрав с себя маску пессимиста, что я мог бы предложить для людей, желающих изменить ход истории в России, вывести ее в один строй с передовыми странами мира и жить с ними в мире, во взаимовыгодных отношениях. Прежде всего не торопиться, любой путь к успеху будет долгим (я-то уж точно не увижу результатов, поэтому и не имею каких-либо личных интересов, но внуки мои, надеюсь, увидят счастливую Россию). Как объясняет профессор экономики А. Аузан, потребуются особые переходные институты, деятельность которых заключается во внедрении новой культуры общения через взаимные договоры с правительством и между свободными предпринимателями, и законы обеспечат выполнение этих договоров и в экономике, и в социальной политике. Все это постепенно приведет к изменению культуры общества, что, в свою очередь, приведет к появлению новых стимулов прогресса.

В числе таких переходных институтов я вижу создание зон свободного предпринимательства (как в Гонконге или Сингапуре), причем такие зоны я бы создавал не в мегаполисах, а в отстающих регионах — достаточно близких к Москве, чтобы использовать технологический потенциал москвичей, и в удаленных регионах, рвущихся уже сейчас к экономической автономии.

Про Америку

Но экономика не мое поле. А вот культура социального поведения людей, участвующих в экономике, мне гораздо ближе. Буду называть это социокультурой, под впечатлением интересных исследований и наблюдений, о которых рассказывает социокультурный экономист А.Аузан.

Расскажу о собственном опыте погружения в Америку. Когда я говорю, что, выйдя «на пенсию», доволен американским отрезком активной жизни, мои собеседники, эмигранты из России, нередко отвечают, что мне повезло, мол, найти спонсоров. Моё мнение, в жизни везёт тем, кто постоянно работает над собой, постоянно учится в новых обстоятельствах. Оглядываясь в прошлое, я понял, что фактически следовал советам американского «гения» биржевого рынка Уоррена Баффета, считающего, что три заповеди определяют удачу в жизни (приведу и английские формулировки):

1) инвестировать прежде всего в самого себя: учиться, развиваться, “каждый день ложиться спать немного умнее, чем вчера” (To make the most of your investment means never stop acquiring knowledge — the kind of knowledge that betters yourself as a whole person, not just as an investor);

 2) самому ставить перед собой цель (какой бы несбыточной она ни казалась), а не следовать чьему-то указанию, и главное, самому оценивать результат, а не доверяться чужому мнению (The inner scorecard, a principle Warren learned from his father, comes from deep within and speaks your truth. It gives meaning to who you are, and how you naturally behave and see the world on the basis of your values and beliefs, not someone else’s. In short, it’s taking the higher road to achieve success because it comes from the heart);

 3) все, что делаешь, делать с любовью, делиться любовью, чем больше отдашь любви, тем больше вернётся тебе обратно (the only way to get love is to be lovable … The more you give love away, the more you get).

Те же принципы применимы и к своим сотрудникам: мы хотим от них образованности, инициативности и моральной цельности характера. Без выполнения третьего условия рядом с вами может оказаться умный и энергичный подлец.

У каждого эммигранта, прошедшего путь к успеху в новой для него социокультуре, своя собственная история. То, что их обьединяет, — это упорное движение к цели, поставленной самим перед собой. Как правило, нужно было переучиваться, начинать с более низких должностей, чтобы доказать свою ценность для встретившего тебя общества. И моя история складывалась так.

Прибыв в Ливермор для работы в самой передовой лазерной лаборатории, я через два года понял, что все еще вынужден сам искать работу в том проекте, в котором имелись неистраченные деньги (в советской жизни меня приглашали участвовать в проектах). Тогда я начал искать работу вне государственной бюрократии, которая в значительной мере была похожа на советскую. Четыре года поисков (в сфере частного бизнеса) привели меня в телекоммуникационный стартап в Пало Альто — это 90-градусный поворот от моей любимой лазерной плазмы. С огромным удовольствием я вспоминаю те три года полной свободы творчества, даже несмотря на то, что все три стартапа, в создании которых я принимал участие, как основатель и главный технолог, не сумели выжить, а в начале кризса 2002 года самоликвидировались. Затем начались шесть месяцев безработицы (тогда в лазерной оптике безработица достигла 14%). Моя жена нашла работу продавщицей в большом магазине, стирала в кровь свои больные ноги (артрит), украдкой от менеджера присаживалась на спрятанную под прилавок табуреточку, чтобы дать ногам отдых. А я с утра до вечера рассылал свое резюме по всей Калифорнии, уже почти был принят в аэропортную службу проверки багажа, но… сработало одно из моих писем, и меня приняли в отделение огромной технологической компании Рейтеон. Там я проработал 11 лет до пенсии.

Зачем я рассказываю все это? Мой ответ: выживает тот, кто преодолевает трудности жизни, совершенствуя себя и не отворачиваясь от людей вокруг себя. Иногда совсем незнакомые люди приходят на помощь. Так например, моими первыми друзьями американцами стали наши риэлторы (муж и жена) и финансовые брокеры (тоже муж и жена), жившие в том же небольшом городке. Мои российские друзья всегда ужасались: «реалторы и брокеры» — в России это же самые отьявленные жулики! В моей новой стране нет деления на плохие и хорошие профессии, главное — моральная цельность характера человека.

Сейчас, после тридцати с лишним лет вдали от России я с грустью замечаю, что американское общество меняется не в лучшую сторону. То ли слишком большой приток эммигрантов, привозящих свою социокультуру, то ли что-то упускается в школьном образовании, но, увы, уходит в прошлое уровень доверия к незнакомым людям, политические разногласия в стране становятся более ожесточенными. Это изменение отмечают многие общественные лидеры, но я, с благодарностью вспоминая всех, кто мне помогал найти место в американской жизни, продолжаю верить, что неотьемлимые права личности, как главная ценность нации, будут переосознаны и востребованы людьми 21-го века.

Более 20 лет я проработал в исключительно интересных и разнообразных учреждениях: среди них Калифорнийский Университет, Национальная Лаборатория Лоуренса в Ливерморе, телекоммуникационные стартапы в Силиконовой долине (все они расположены в небольших городах), ведущая частная компания, нацеленная на выполнение государственных оборонных заказов. При всем различии организации работ и разнообразии профессионального уровня сотрудников везде было понимание ценности труда (хороший техник может получать больше инженера или научного сотрудника, и это стимулирует техников повышать свой профессиональный уровень). Такая социокультура лежит в основе экономических успехов США. Соединить это со свободой самовыражения, с правом ставить свой поиск личного счастья выше обязанности перед коллективом, и получится направление, в какую сторону надо менять культуру российского общества.

Гена — познавательный оптимист

Гена: Вместо эпилога, мне, как оптимисту, полагалось бы предложить Пролог чего-нибудь светлого. Но ограничиваясь ролью оптимиста лишь исторического, отложу все неопределенно светлое в непредсказуемое будущее, которое зависит от всех нас, живущих на этой планете. И отвечу кратко на эмпирические соображения, которыми ты, “сочувствующий пессимист-экспериментатор”, не даешь мне упорхнуть в теоретические эмпиреи. Этот каламбур не случайный, а историко-научный.

[Витать в эмпиреях. Книжн. Неодобр. Предаваться бесплодным фантазиям, мечтать, жить в отрыве от реальности. > Эмпирей в греческой мифологии — самая верхняя часть неба, где обитают боги. (Большой словарь русских поговорок. — М., 2007).]

Процветание самых первых сибаритов, если верить Википедии, в 7-6 вв. до н.э. было достигнуто благодаря плодородной почве вокруг основанного ими города и эффективной морской торговле, но длился этот успех недолго, — век спустя их изгнали из родного города. Свидетельства о материальном благоденствии гораздо надежнее, чем о морально-политической мотивации. Следовали сибариты некоему моральному кодексу в их отношениях с “туземцами” или просто здравому (политико-экономическому) смыслу — вопрос темный из-за исторической тьмы почти трехтысячелетней давности. Гораздо более долгое процветание древних цивилизаций Египта и Вавилона определялось и материальными факторами (плодородие Нильской долины) и эффективным законодательством (Хаммурапи).

Интереснее и острее вопрос, почему евреи, получив уже Библейское откровение-поучение, не стали сразу же процветающей цивилизацией. Ответ, IMHO, содержится в Библии, которую, говорят остроумцы, написал или какой-то антисемит или же, чем Бог не шутит, сам Он. Уж очень много ужасного в Библии сказано о богоизбранном народе, вплоть до жертвоприношения детей! Поэтому еврейская традиция считает заслуженными разрушения Первого и Второго Храмов, а также и рассеяние по всему миру. Не в оправдание, но в объяснение, замечу, что в библейские времена устные и рукописные библейские тексты были доступны лишь узкому слою пророков и их учеников. Ситуация изменилась лишь в результате рассеяния, когда “Народ Книги” стал действительно народом Книги книг. А фактором глобально-мировой истории стало изобретение книгопечатания, что дало возможность сделать Библию небывало мощным инструментом просвещения и научно-технического прогресса.

При этом, если верить истории современной физики, главной истиной Библейского откровения был и есть библейский антропостулат. С этим, насколько я понимаю, ты согласен, поскольку отважно бросил вызов политкорректности, сказав в конце своей части эпилога, что благоденствие общества обеспечивают те личности, которые стремление к личному счастью ставят выше обязанностей перед коллективом. Ты, конечно, заострил свою мысль, не оговаривая, что “личное счастье” понимаешь широко, а “обязанности перед коллективом” узко. Что, например, личное счастье увлеченного исследователя, изобретателя, предпринимателя или музыканта может дать гораздо больший вклад в благоденствие общества, чем принудительная “общественно-полезная” трудовая повинность. Суть, на мой взгляд, в самих понятиях “индивидуализм” и “коллективизм”. Кавычки я поставил, чтобы не считать эти слова “ежу понятными” и чтобы углубить твой вызов, с которым я согласен.

Мы с тобой с большим интересом слушали и обсуждали лекции видного экономиста Александра Аузана, объясняющего роль культурных предпосылок благоденствия (или прозябания) общества. Социокультурные эконо­мисты изобрели и социологически исследуют и “оцифровывают” десятки таких предпосылок-показателей, которые вводятся попарно, как противоположности. Одна из важнейших пар — Индивидуализм или Коллективизм — разделила-разорвала Россию на две части: меньшая часть, И-Россия, сосредоточена в больших городах, остальное население — К-Россия. И Аузан надеется этот разрыв не просто преодолеть, но даже использовать для прорыва в будущее, соединив противоположные части… доверием, вроде бы способным стремительно вырасти, благодаря цифровизации всей страны. Основание для такой надежды он видит в том, что Китай, где коллективизма больше чем в России, показал невиданный рост экономики. Отсюда мысль: если в больших городах России применять “западный” механизм роста, а в небольших — “дальне-восточный”, то на этих двух моторах Россия может “догнать и перегнать” всех.

Читал я, правда, что китайский коллективизм привел к успеху лишь потому, что Китай сумел импортировать (легально и нелегально) технологические инновации Запада, а свои товары свободно экспортировал на Запад, т.е. сработали открытость и глобальность экономики. Не обсуждая (не)реалистичность надежды впрячь в одну российскую телегу экономики западного коня и трепетную лань Востока, я ставлю под вопрос сами понятия “индивидуализм” и “коллективизм”. Согласно Аузану, индивидуалисты заботятся только о себе и своих ближайших родственниках, а коллективисты включены в сильные сплоченные группы, дающие им защиту взамен на лояльность.

Вспомнился анекдот об экскурсии в ад, где экскурсантам показывают три котла с кипящей адской смолой, в которой варятся-жарятся грешники. Под котлами горят дрова. Один котел слегка прикрыт крышкой, другой закрыт плотно, а третий вовсе без крышки. Экскурсанты спрашивают, почему так по-разному? Им отвечают, что в котлах разные грешники: в одном — русские, в другом — евреи, в третьем — китайцы… Мораль: в этих трех коллективах (грешников) коллективизм проявляется очень по-разному. Простые примеры из жизни: китайские супер-коллективы пчел и муравьев, коллектив рабов одного господина, коллектив индивидуалистов в любом стартапе, начиная с эпохального стартапа отцов-основателей США.

Индивидуализм тоже имеет широкий диапазон. Один индивидуалист настолько заботится о себе, что не утруждается заботой о старых родителях и нежеланных детях. Другой индивидуалист, живя в многоэтажном доме, включается — вместе с другими индивидуалистами — в коллективное поддержание чистоты и порядка в подъезде и во дворе.

Подрывая авторитет понятий И и К, я понимаю, что они кое-что отражают: индивидуализм как-то коррелирует с личной активностью, а коллективизм — с конформистским желанием быть “как все”. Коррелирует, но… неточно, как бывало со словами обыденного языка при попытках сделать их понятиями в физике.

Так было, например, со словом “тепло”. Всем понятное слово стало не очень понятным, когда физики начали изучать тепловые явления. Самое простое тепловое явление происходит, когда теплый предмет соприкасается с холодным. То, что при этом наблюдается, подсказало физикам мысль о том, что тепло — это некая невидимая жидкость, которая переходит от теплого предмета к холодному при их контакте. Прошло изрядное время, прежде чем физики пришли к совсем другой мысли, что тепло — это интенсивность движения невидимых глазом “корпускул” — молекул.

Социокультурная история науки

Что же делать с понятиями И и К в социокультурной экономике? На помощь может прийти социокультурная история науки. Есть, конечно, очевидное различие: экономика изучает деятельность тысяч и миллионов трудящихся, а в науке участвуют штучные персонажи, в 17-ом веке — всего пара десятков. Люди науки, однако, в отличии от большинства трудящихся, оставили важные свидетельства — статьи, книги и письма, по которым можно выяснять, что и как они думали о себе и об окружающем мире, — выяснять, как их культура (неформальный институт) могла повлиять на их профессиональную активность.

Поэтому социокультурная история науки имеет гораздо более долгую и определенную эмпирическую опору, чем социокультурная история экономики, которая оперирует лишь соцопросами за последние несколько десятилетий. При этом главные проблемы обеих социокультурных историй фактически совпадают. Отрыв Запада в науке совпал по времени с отрывом в экономическом развитии, а с начала 19-го века, когда научные исследования стали главным источником технологического прогресса, это совпадение превратилось в явную причинно-следственную связь.

Нетрудно предположить общий двигатель двух отрывов — повышенную личную активность “евро-индивидуалистов”, которые, не спрашивая ни у кого разрешения, изобретали в науке, технологии и в экономике. И/или предположить общее благоприятное обстоятельство — повышенную терпимость “евро-коллективистов” к новациям “евро-индивидуалистов”. Вопрос лишь в том, почему двигатель прогресса заработал, начиная с 16-17 вв.?

Размышляя о загадочной евроцентричности современной физики, об экономике я вовсе не думал. Я искал отличие современной науки от прекрасной науки Древней Греции, отличие Западной Европы Нового времени от великих цивилизаций Востока с их научными наследиями, где европейская наука не прижилась, и сходство с Россией, где не было никакого научного наследиями, но европейская наука легко прижилась.

Ключевое отличие современной науки от теорий Евклида и Архимеда я нашел в том, что великие греки все фундаментальные понятия взяли из опыта как наглядные, осязаемые и самоочевидные. А фундаментальные понятия современной физики, как подчеркивал Эйнштейн, — это “свободные изобретения человеческого духа, не выводимые логически из эмпирических данных” [Einstein, 1949: 684]. И, по выражению Бора, лишь “достаточно безумные” (crazy enough) новые понятия имеют шанс оказаться правильными, т.е. дать возможность создать теорию явлений далеко за пределами обыденного опыта, но оправданную экспериментально в опыте научном. Для таких изобретений необходима необычно — “сверхъестественно” — смелая свобода мысли. Опору для столь смелой свободы мысли давали какие-то глубинные духовные ресурсы, доступные почему-то лишь в Евро-цивилизации.

Увидеть отличие Европы от иных великих цивилизаций помогает странный “экспериментальный” факт истории науки: хотя среди физиков всегда преобладали атеисты, все восемь самых великих изобретателей — Коперник, Галилей, Кеплер, Ньютон, Максвелл, Планк, Эйнштейн и Бор — были библейскими вольнодумцами. В религии они мыслили столь же свободно, как и в науке, и столь же критически воспринимали все авторитеты, кроме авторитета Библии, считая, однако, себя вправе понимать ее своим собственным умом. Наиболее ясный пример вольнодумства дал Ньютон, который написал на библейские темы больше страниц, чем на темы физики и математики, и не признавал догматы, не имеющие, как он думал, оснований в Библии, начиная с догмата Троицы и божественной природы Иисуса (признавая его божественную миссию).

Для нашего времени, однако, особенно поучительны взгляды Эйнштейна и Бора.  Они, получив в детстве традиционный религиозный опыт, повзрослев, не нуждались ни в каких религиозных догмах, ни в церковной опеке, но видели религиозный — библейский  — источник моральных постулатов современной науки (см. начало предыдущей части беседы).

Следуя Эйнштейну и Бору, можно сказать, что развитие современной науки — результат взаимодействия вполне определенной субъективной реальности — мировосприятия исследователя — с объективной реальностью Природы. Ключевой элемент мировосприятия библейского вольнодумца — его антропостулат, библейское представление о неотъемлемом праве человека на свободу, об уникально высоком статусе человека по сравнению с антропостулатами других цивилизаций. Это представление способно жить и действовать не только в сознании верующего человека. Оно растворилось в тех культурах, в которых Библия долгое время была главной книгой, и чтобы усвоить его, не обязательно изучать саму Библию, достаточно читать книги классиков европейской литературы, находивших в Библии нечто для них очень важное.

Два факта истории науки подкрепляют предложенное объяснение. Во-первых, социальная роль текста Библии резко возросла в 16-м веке, накануне Научной революции, в результате изобретения книгопечатания и Реформации, которая сделала личное чтение Библии в переводе на родной язык основной формой религиозной жизни. Во-вторых, в конце 19 века обнаружилось, что для человека протестантского происхождения вероятность стать выдающимся ученым примерно в 7-8 раз выше, чем для человека католического происхождения.

В зависимости от восприимчивости человека к религиозно-поэтическому языку, он осознает свой личный антропостулат либо явно на этом языке, либо неявно на языке юридическом и политическом. Но обе формулировки отражают культуру, в которой человек формировался.

Для меня лично важным источником размышлений о всех этих нематериальных материях стали “Воспоминания” Андрея Сахарова и работа над его биографией. Учась у него смелости и опираясь на историю науки и жизни, я готов предложить формулировку библейского представления о человеке для верующих и неверующих:

Каждый человек имеет право верить, что он — не “тварь дрожащая”, а имеет неотъемлемое право на свободу стремиться к счастью, не нарушая такое же право ближних своих, и что главная задача правительства — обеспечивать это право.

Для людей науки существенная компонента счастья — стремиться к познанию мира, в который они пришли не по своей воле, но который они могут и хотят познать.

На этом завершу краткий очерк социокультурной истории науки, которой занимаюсь уже более десяти лет и главные действующие лица в которой — считанные интеллектуалы, опирающиеся на мощное рационально-критическое мышление и систематическую проверку его в тщательных экспериментах. Чем же эта история может пригодиться социокультурной экономике, в которой действуют тысячи тысяч потребителей со средне-заурядным мышлением и тысячи предпринимателей, стремящихся не к научной истине, а к экономической выгоде?

Во-1-х, любое рождение фундаментально новой идеи — и в науке, и в предпринимательстве — это, следуя Эйнштейну, “свободное изобретение человеческого духа, логически не выводимое из опыта”. Если не из опыта, то, значит, с помощью какого-то духовного стимулятора, на роль которого первым претендует главный моральный постулат — антропостулат — представление человека о самом себе, которое имеет (исторически и/или биографически) религиозное происхождение и определяет, словами Эйнштейна, высшие принципы источника наших устремлений. Религиозным стоило бы называть всякое утверждение, не выводимое из объективного научно-установленного опыта. Если такой иррациональный стимулятор не раз срабатывал в истории науки, с ее ролью рациональности, то он тем более работоспособен в социально-экономической жизни.

Во-2-х, антропостулат — это целостный комплекс ценностей в форме образов, идей и эмоций, не распадающийся на отдельные показатели-ярлыки типа “коллективизм”, “индивидуализм”, “уровень доверия”, “дистанция власти” и т.д., которые лишь грубо приблизительны.

Для сравнения с библейским антропостулатом я углубился в знакомство с другими антропостулатами (Китая, Индии и языческого мира от Греции и Викингов до России). Если, пользуясь ярлыками-показателями нынешней социокультурной экономики, взглянуть на известные исторические формы коллективизма, то китайский существенно отличен от “ордынского” и от коллективизма викингов. А если в “прокрустовой” шкале “коллективизм-индивидуализм” пытаться описать разные антропостулаты, то китайский можно назвать ультра-коллективистским, индийский — ультра-индивидуалистским, а библейский антропостулат неразрывно соединяет индивидуализм и коллективизм, поскольку признает неотъемлемое право всех личностей на свободу и, тем самым, повышает уровень доверия к себе подобным и уменьшает дистанцию (земной) власти, которая не сама дает личности неотъемлемые права, а лишь защищает их.

Поэтому более адекватно различать антропостулаты по их религиозному происхождению, помня, что происхождение вовсе не равносильно осознанной религиозной идентификации, то есть моральный антропостулат может “не помнить” о своем религиозном происхождении. Например, правозащитники вокруг Сахарова, верующие и атеисты, разделяли один и тот же библейский антропостулат.

В одном сообществе могут жить приверженцы разных антропостулатов, и характеризовать данное сообщество можно, лишь давая расклад в процентах. При этом принимать “за чистую монету” следует не самоназвание человека в виде ярлыка “православный”, “католик”, “протестант”, “атеист” и т.д., а выбор одной из секулярных формулировок разных антропостулатов, которые следует выработать социологам и социальным психологам.

Альтернативу библейскому антропостулату дает зачин популярной советской песни: “Забота у нас простая, Забота наша такая: Жила бы страна родная, И нету других забот!“ Этот постулат молчаливо предполагает, что кто-то укажет, что именно нужно стране или мировому пролетариату или арийской расе. Этот “кто-то” может быть Вождем немецкого народа или Вождем мирового пролетариата или Генсеком, но еще молчаливее предполагается что этот вождь — Самодержец. То есть советский антропостулат — это по сути патриархальный до-библейский постулат власти, который законно царил в царской России вплоть до 20-го века и, после двух недолгих перерывов, дважды воцарился опять.

Экспертные оценки состояния общества царской России

Приведу оценки морального состояния царской России, сделанные замечательными мыслителями, которым я лично склонен доверять.

А.К.Толстой (1817-1875)

(автор много чего, включая “Сокращённую русскую историю от Гостомысла до Тимашева”, и соавтор мудростей Козьмы Пруткова)

Изучая эпоху Ивана Грозного и работая над романом “Князь Серебряный” (1862), А.К.Толстой пришел к выводу, что не царь один “несет ответственность за свое царствованье; не он один создал свой произвол, и пытки, и казни, и наушничество, вошедшее в обязанность и в обычай. Эти возмутительные явления были подготовлены предыдущими временами”. И признался, что “при чтении источников книга не раз выпадала у него из рук и он бросал перо в негодовании, не столько от мысли, что мог существовать Иоанн IV, сколько от той, что могло существовать такое общество, которое смотрело на него без негодования”.

Ф.М.Достоевский (1821-81)

Родион Раскольников, убивший “старушонку-процентщицу” (в 1866 году, при соучастии Достоевского), спрашивал себя: “Вошь ли я, как все, или человек?”, “Тварь ли я дрожащая или право имею…”.

Выделив слово “право” и оборвав вопрос многоточием, Достоевский выразил бурность мыслей и чувств Раскольникова. Недоучившийся студент-юрист что-то слышал о правах человека в Европе и Америке, но толком не понимал, о каком праве он говорит и кто (или что) это право может гарантировать. В романе, после преступления и до наказания, он мысленно готов был бежать в Америку, но не потому, что там у человека есть какие-то права, а потому что хотел бежать, “куда подальше”, и чем дальше, тем лучше.

Зато на вопрос “Вошь ли я, как все, или человек?” он имел гораздо больше оснований. С этими “всеми” он встречался лично и ежедневно.

Если доверять реализму Достоевского, то мать и сестра любили Родиона и старались изо всех сил помочь ему получить высшее образование (для чего сестра готова была выйти замуж за нелюбимого, но богатого). Для них он уж точно не был “вошью”, но в его сознании любовь родных ближних была подавлена холодным равнодушием “всех” неродных. По воле автора романа, в ходе само-наказания Раскольников нашел сверхъестественный библейский ответ на свой вопрос, но вряд ли он согласился бы, что этот ответ самоочевиден.

Н.С.Лесков (1831-95)

Об этих “всех”, холодно равнодушных к ближнему своему, с горечью думал Николай Лесков, глубоко и свободно верующий внук православного священника. В его романе “Соборяне” (1872), главный герой о. Савелий подытожил свои переживания в дневнике:

“Занимался чтением отцов церкви и историков. Вывел два заключения, и оба желаю признавать ошибочными. Первое из них, что христианство еще на Руси не проповедано; а второе, что события повторяются и их можно предсказывать. О первом заключении говорил раз с довольно умным коллегом своим, отцом Николаем, и был удивлен, как он это внял и согласился. “Да, — сказал он, — сие бесспорно, что мы во Христа крестимся, но еще во Христа не облекаемся”. Значит, не я один сие вижу, и другие видят, но отчего же им всем это смешно, а моя утроба сим до кровей возмущается”.

А в большом рассказе “На краю света“ (1875), устами престарелого иеромонаха, напомнил горькое замечание митрополита Платона:

“Владимир поспешил, а греки слукавили,— невежд ненаученных окрестили”. Сослался и на Евангелие: “Разве не писано, что будут и крещеные, которые услышат в Судный день “Не знаю вас!”, и некрещеные, которые от дел совести оправдаются и войдут в Царство небесное”.[*]

Впоследствие кто-то выразил это понимание Русского вопроса афоризмом: «Русь была крещена, но не просвещена», который обычно приписывают Лескову.

Вл.С.Соловьев (1853-1900)

Об этой же исторической реальности думал другой внук другого православного священника и самый значительный русский философ (философ истории прежде всего) Владимир Соловьев, также свободно и глубоко верующий и также научившийся не мерить всех на свой аршин. В докладе “Об упадке средневекового миросозерцания“ (1891) средневековым он назвал “двойственный полуязыческій и полухристіанскій строй понятій и жизни, который сложился и господствовалъ въ средніе вѣка какъ на романо-германскомъ Западѣ, такъ и на византійскомъ Востокѣ”. И пояснил:

“Обыкновенно и противники, и защитники средневѣковаго міросо­зерцанія одинаково принимаютъ его за само христіанство или, во всякомъ случаѣ, признаютъ между ними такую неразрывную связь, какъ между содержаніемъ и соотвѣтствующей ему формой. Я на­хожу полезнымъ и важнымъ выяснить, что христіанство и средневѣковое міросозерцаніе не только не одно и то же, но что между ними есть прямая противоположность. Этимъ самымъ выяснится и то, что причины упадка средневѣковаго міросозерцанія заключаются не въ христіанствѣ, а въ его извращеніи, и что этотъ упадокъ для истиннаго христіанства нисколько не страшенъ”.

В истории христианства Соловьев видел трагический момент, когда оно — по воле римских императоров в 4 в. н. э. — стало государственной религией:

“…Прекращеніе гоненій и офиціальное признаніе новой религіи сначала полноправною, а потомъ и господствующею произвело въ самомъ дѣлѣ важную перемѣну къ худшему. При Кон­стантинѣ Великомъ и при Констанціи къ христіанству привалили языческія массы не по убѣжденію, а по рабскому подражанію или корыстному расчету. Явился небывалый прежде типъ христіанъ при­творныхъ, лицемѣровъ.”

Каким же будет соцответ на не проведённый (пока) соцопрос?

Из приведенных оценок следует, что моральное состояние рабоче-крестьянского народа России к началу 20-го века называть христианским можно, лишь заимствуя официальное самоназвание. А фактическое состояние — “средневековое”, или языческое в православном одеянии — в 1917-м привело к поражению Февральской буржуазно-демократической революции и к победе “Диктатуры пролетариата”, а точнее, Октябрьской самодержавно-рабовладельческой контрреволюции.

Этот факт объясняется “теоремой” Джона Адамса — одного из основателей, первого вице-президента и второго президента США:

“Политики могут планировать и строить любые планы свободы, но лишь религия и мораль способны установить принципы, на которых свобода будет стоять надежно” (1776). “Наша Конституция была составлена только для нравственного и религиозного Народа. Она совершенно неадекватна для правительств любого другого народа” (1798).

В основной закон нового государства в Северной Америке были положены библейский антропостулат и секулярность государства. Общество при этом вовсе не было секулярным, и религиозная свобода стала тем неформальным институтом, который обеспечил устойчивость институтов, установленных формально.

Американская история с географией показали, что устойчивая система свободовластия, изобретенная Джоном Локком вместе с принципом разделения властей, может быть построена лишь на фундаменте свободной веры в неотъемлемое право человека на свободу. Первые поколения переселенцев из Европы в Северную Америку прошли через сильный искусственно-естественный отбор: надо было очень любить свободу, чтобы решиться на двухмесячное плавание через океан в неизвестность с большим риском гибели. И это свободолюбие имело религиозное происхождение. В домах британских колонистов в Америке главной книгой была Библия, которую повседневно читали и цитировали, обсуждали и свободно интерпретировали применительно к реальным жизненным ситуациям.

Российская история с географией также в большой степени определили причины того, что библейский антропостулат мало кому на Руси был известен и, тем более, очевиден. Переплет Библии в церквях целовали, но ее не открывали. Поверим Лескову в том, что “На Руси все православные знают, что кто Библию прочитал и “до Христа дочитался”, с того резонных поступков строго спрашивать нельзя…”

“Библейское” меньшинство в царской России не превышало долей процента в населении, но культурные достижения именно этого меньшинства — в науке, литературе, музыке — были быстро приняты на Западе и вошли в золотой фонд мировой культуры. Малость этого меньшинства проще всего объяснить тем, что русский перевод Библии появился лишь в конце 19-го века, на три века позже, чем переводы на основные языки Европы. А сама неготовность к сверхъестественному библейскому просвещению и сила патриархального языческого мировосприятия — результат российской истории с географией, начиная с истории ордынской власти и с географии рискованного земледелия. Ордынское наследие России красочно подытожил, под впечатлением от Крымской войны 1853-56 гг., один “немецкий философ, социолог, экономист, писатель, поэт, политический журналист, лингвист, общественный деятель, историк ” (если верить Википедии): “Колыбелью Московии было кровавое болото монгольского рабства, а не суровая слава эпохи норманнов. А современная Россия есть не что иное, как преображенная Московия”.

Патриархальное мировосприятие — естественное продолжение самого первого мировосприятия каждого человека. Каждый человечек в своем младенчестве целиком зависит от родительской опеки, а отношение родителей к нему формирует самосознание личности и ответ на вопрос Раскольникова. Так — естественно, по инерции, из поколения в поколение — работает механизм преемственности моральных установок и главного морального постулата — антропостулата, пока (и если) не заработает механизм, “сверхъестественно” основанный на Библейских сказаниях.

В советское время, когда партийные патриархи считали социологию очередной «продажной девкой американского империализма», практически невозможно было оценить долю патерналистов в советском народонаселении. А качественная оценка, которую сделал Андрей Сахаров в 1980 году, в Горьковской ссылке, была такова:

“Люди в стране, конечно, в какой-то степени дезориентированы и запуганы, но очень существенен также сознательный самообман и эгоистическое самоустранение от трудных проблем. Лозунг “Народ и партия едины”, украшающий каждый пятый дом, — не вполне пустые слова. Но из этого же народа вышли защитники прав человека, ставшие против обмана, лицемерия и немоты, вооруженные только авторучками, с готовностью к жертвам и без облегчающей веры в быстрый и эффектный успех. И они сказали свое слово, оно не забудется, за ним моральная сила и логика исторического развития. Я убежден также, что их деятельность будет продолжаться в той или иной форме, в том или ином объеме. Дело тут не в арифметике, а в качественном факте прорыва психологического барьера молчания. Но история развивается по своим медлительным (и мучительным) законам” [Сахаров, 1981].

Психология, конечно, к арифметике не сводится, но в истории, если верить диалектике идеализма и материализма, количество иногда переходит в качество. В данном случае количество — это доля свободолюбов в населении страны — доля тех, кто считает самоочевидной истиной неотъемлемое право любого человека на свободу под защитой закона. Остальные — патерналисты — мечтают о могущественном Отце народа, которому они готовы доверить свои жизни. В советской России, без надежных данных о соотношении свободолюбов и патерналистов, Сахаров и его друзья- правозащитники, в разной мере понимая безнадежность своего дела, следовали принципу “делай, что должно, и будь, что будет”.

В конце 20-го века православный священник Георгий Чистяков (1953-2007) в своей книге “Над строками Нового Завета” оценил размер «библейского меньшинства»:

“Один из десяти — это как раз те десять процентов, о которых обычно говорят французы или итальянцы, когда спрашиваешь, сколько у них в стране верующих. Они отвечают: примерно десять процентов. Это минимальное, но, я думаю, достаточное количество для того, чтобы общество было духовно здоровым. В нашей же стране верующих чуть больше одного процента…”

Эта оценка сделана в середине 1990-х годов, и ее автор не пояснил, как ее сделал. Но, судя по содержанию его книги и по его квалификации (служил в храме в центре Москвы, имел научную степень по истории и преподавал в МФТИ), у него были серьезные основания, хотя, возможно, он ориентировался на людей, ходящих в церковь. Вероятно, он умел отличать верующих от врущих (другим или даже себе), что они веруют Голосу и Слову Божьему, запечатленному в Библии.

На основе соцопросов, проведенных в 21-м веке, и относя к верующим всех, кто принимает библейский антропостулат (судя по их косвенным ответам на соцопросы), я бы оценил их долю в населении около 10%. Это сходится с некоторыми оценками других наблюдателей, и это гораздо больше, чем было в 19-ом веке, но, видимо, пока недостаточно для выполнения условий теоремы Дж.Адамса.

Что же делать? Соглашаясь с тобой и не дожидаясь оценок, социологически выверенных, следует, IMHO, трезво проектировать “промежуточные институты”, о которых рассказывает социокультурный экономист А.Аузан. И, будучи историческим оптимистом, я предложил бы брать пример с Великих реформ Александра II, ставших возможными после проигранной Крымской войны и сильно ускоривших развитие страны. Прежде всего это Земская реформа, смысл которой выборность и серьезные полномочия местных органов власти.

Не менее важна Судебная реформа, в которую я бы добавил установление высших судебных инстанций в тех странах Европы, где продолжительность жизни наибольшая, что, IMHO, ясный количественный показатель благополучия. По этому показателю на первом месте — Норвегия, а поблизости — Швеция, Финляндия и Дания. В тех же краях очень высок уровень доверия в обществе, производительность экономики и благосостояние. Случайное овпадение? Социокультурные экономисты так не думают.

Просить потомков викингов помочь в реформе правосудия можно, цитируя А.К. Толстого: “Посланцы скорым шагом / Отправились туда / И говорят варягам: / “Придите, господа! / / Мы вам отсыплем злата, / Что киевских конфет; / Земля у нас богата, / Порядка в ней лишь нет”. И попросить варяжских судей взять на себя также полномочия дисквалифицировать судей первой инстанции, если те приняли заведомо неправосудное решение.

Об этих двух реформах для “обустройства России”, говорили многие, начиная с Солженицина. А я б лоббировал (если б умел) повторение еще одной реформы, которую не включают в список великих реформ Александра-освободителя, но он позволил ее совершить. В 1876 году впервые был издан полный русский перевод Библии (увы, на три века позже переводов на основные евро-языки). Эта библейская “реформация” в то время, однако, не сработала: православная традиция не поощряла самостоятельное чтение Библии и очень низкой была грамотность — умение читать — населения.

 В 21-ом веке оба препятствия утратили силу, а привлечь новые поколения к древней книге мог бы новый ее перевод на живой русский язык 21-го века — “Библия для верующих и неверующих” (в пику тов. Ем. Ярославскому). При этом следует все существующие переводы считать “подстрочниками”, проект сделать общедоступным и общенародным — в интернете — с участием всех желающих, а для выбора из предложенных вариантов перевода пригласить мастеров живого русского слова, таких как бард-рок-авторы высшего класса, уровня Юрия Шевчука. Такой гуманитарный проект может стать светом в конце тоннеля второй Крымской войны и духовной опорой в неопределенном мире будущего. Если найдется эффективный менеджер для такого проекта, я готов поделиться с ним всеми продуманными деталями организации задуманного проекта.

Наш с тобой диалог начался благодаря Андрею Сахарову, который глубоко размышлял об этом будущем и действовал на основе своих убеждений. В завершение предлагаю послушать его (тем более, что сегодня — его день рождения).

В письме из Горьковской ссылки, обсуждая некую научной идею, он подытожил словами, соединившими физику с жизнью:

“Будущее покажет, кто прав, покажет всем нам и многое другое. К счастью, будущее непредсказуемо (а также — в силу квантовых эффектов) — и не определено”.

В непредсказанном 1988 году Сахаров, уже два года как освобожденный из ссылки, отвечал на вопрос корреспондента, верит ли он в судьбу:

“— Я почти ни во что не верю — кроме какого-то общего ощущения внутреннего смысла хода событий. И хода событий не только в жизни человечества, но и вообще во вселенском мире. В судьбу как рок я не верю. Я считаю, что будущее непредсказуемо и не определено, оно творится всеми нами — шаг за шагом в нашем бесконечно сложном взаимодействии.

— Если я верно понял, то вы полагаете, что все не “в руце божьей”, но “в руце человечьей”?

— Тут взаимодействие той и другой сил, но свобода выбора остается за человеком” [Сахаров, 1988].

Так, по Сахарову, человек идет — рука об Руку — к “смутно угадываемой нами Цели”

(так он закончил Нобелевскую лекцию, 1975). На этом пути, в том же соавторстве, создается история человечества.

“Осмысляющее начало”, без которого Сахаров не мог представить себе Вселенную и человеческую жизнь, не гарантирует оптимистического конца. Осмысленной — заслуженной — может быть и гибель:

“Тысячелетия назад человеческие племена проходили суровый отбор на выживаемость; и в этой борьбе было важно не только умение владеть дубинкой, но и способность к разуму, к сохранению традиций, способность к альтруистической взаимопомощи членов племени. Сегодня все человечество в целом держит подобный же экзамен” [Сахаров, 1975].

Поскольку будущее не определено, результат этого экзамена может зависеть от действий отдельного человека. Во всяком случае, Сахаров действовал, исходя из этого. Из этого же исходили и его друзья правозащитники, — и верующие в Бога, и верившие только в человеческий разум и сердце. “Смутно угадываемая ими Цель” не оправдывала средств, которые, по их мнению, разрушали саму цель. Эта Цель не требовала жертв, но она предполагала неотъемлемое право человека на свободу стремиться к счастью, не нарушая такое же право ближнего своего.

21 мая 2023,
День рождения Андрея Сахарова!

Литература

А. Д. Сахаров, 1996.  Воспоминания.  М. : Права человека, 1996.  

А. Д. Сахаров, 1991. Выступление на предвыборном собрании в ФИАНе 20 января 1989 года. // Сахаровский сборник. М., “Книга», 1991, с. 334.

А. Д. Сахаров, 1988.  Интервью газете “Молодежь Эстонии», 1988, 11октября.

А. Д. Сахаро, 1981. Тревожное время // “Сахаровский сборник», 1981, с. 32.

А.Д.Сахаров, 1975. Нобелевская лекция «Мир, прогресс, права человека» 1 декабря 1975 г.

1930. Einstein, 1930. Johannes Kepler. Frankfurter Zeitung, 9 November 1930.
1931. Einstein, 1949. Reply to criticisms. In: Schilpp PA (ed.) Albert Einstein: Philosopher-Scientist. Evanston, Ill.: Library of Living Philosophers. 1949, pp. 665-688.
1932. Einstein, 1950. Out of My Later Years. New York: Philosophical Library.
1933. Heisenberg, 1987. Der Teil und das Ganze – Gespräche im Umkreis der Atomphysik. München: Piper.

[*] У Лескова иеромонах использует церковнославянизмы: “разве не писано: будут и крещеные, которые услышат “не вем вас”, и некрещеные, которые от дел совести оправдятся и внидут”, вольно пересказывая Евангелие от Матфея 7:20-23.