СЕМЬ ИСКУССТВ

Став студентом химического факультета «первого вуза страны», я заслужил это право по справедливости, поскольку к этой самой химии был неравнодушен с детства. Пора первых легкомысленных пиротехнических фокусов, к счастью, быстро прошла, хотя я потерял при этом знакомстве часть здоровья.

[Дебют] Алексей Ушмаев

ПАМЯТЬ О ЧУДНОМ МГНОВЕНИИ^[1]

Моим друзьям посвящаю, Берлин, 1985–2011

Как быстро летит время… Еще совсем недавно мы были такие молодые и беспечные, не обремененные заботами и тревогами, овеянные романтизмом и жаждой познания. Мы — поколение 70-х. Со временем начинаешь понимать, как дороги для нас те годы, годы становления наших взглядов и убеждений, годы возмужалости, первой и не последней любви, тяжелого хард-рока и легкого диско, годы разочарований и надежд.

Время тогда казалось не таким уж стремительным, как сейчас. Это действительно парадокс. Любой выпускник университета скажет вам, что «секунда это всего лишь девять миллиардов “с хвостиком” периодов электромагнитных колебаний в атоме Cs133». Но, что такое время, вам, пожалуй, не скажет никто.

Время постепенно разрушает детали ушедших событий, вымывает их из нашей памяти. Поэтому надо своевременно зафиксировать все на бумаге, которая, как известно, более надежный хранитель наших воспоминаний. Я не открою ничего нового, сказав, что пора юности остается для нас самой светлой порой, которая время от времени ностальгически отзывается в сердце. Мы должны пронести это щемящее чувство, все радости и горести былых стремлений через всю жизнь. Это важно, прежде всего, для нас самих. Иначе зачем человеку быть человеком, без памяти о тех чудных мгновениях, которыми нас одарила наша молодость?

Это будет, надеюсь, любопытно и для наших потомков, которым я постараюсь описать без прикрас, как жили мы без всяких компьютеров и техно-извращений.

Всех, кто пытается описать свои ушедшие «золотые годы», подстерегает опасность идеализации реальных событий. Я не вижу в этом ничего плохого, разумеется, при условии соблюдения меры, так как видение всего в «розовом свете», в общем-то, присуще нашей буйной молодости.

Это повествование адресовано, прежде всего, узкому кругу моих друзей, к тому же я не претендую на широту охвата всей действительности 70-х годов и понимаю неизбежность абстракций, упрощений. Что ж, буду описывать предельно конкретным языком в хронологической последовательности мои впечатления и воспоминания о том времени. Это, скорее, дневник, основанный на реальных фактах и личных переживаниях автора. Я не стремлюсь обогатить нашу великую литературу и поэтому спокойно приму упреки насчет хромого слога или стилистических ошибок. Главное — я стараюсь писать правду.

И труд мой будет не напрасен, если вы переживете вместе со мной те прекрасные, волнующие мгновения нашей юности, ощутите всю прелесть и аромат времени.

ГЛАВА I

МОИ УНИВЕРСИТЕТЫ

ГОД 1971-Й…

Жаркое августовское солнце пылало в полнеба. Пожалуй, еще ни разу в жизни я не испытывал такого волнения.

Станции метро «Текстильщики» — «Таганская» — «Парк культуры» — «Университет» — привычна станет для меня эта дорога на долгие годы. Не в силах идти от метро пешком, заскакиваю в, как всегда, полный 119-й автобус. И вот химфак МГУ.

Около только что вывешенных списков зачисленных на факультет гудит толпа, как встревоженный улей. Еще минута, и мое сердце разорвется в груди. Лихорадочно ищу букву «У», строчки прыгают друг на друга, никак не могу сосредоточиться. И вот… Счастье! Ура! Глория! Я студент 110-й группы!

Не веря в свершившееся, протирая глаза, еще и еще раз пробегаю список. Мелькают фамилии: Аболяев, Андреев, Бовин, Давыдов, Колотыркин, Рябов, Сорокин, — и рядом с каким-то Шиповым скромно стоит моя фамилия…

Первое ощущение — внезапно свалившееся и необъятное счастье.

Вторая мысль: «Нужно срочно нажраться!» Но с кем?

Эти люди пока мне не знакомы…

Атмосфера праздника витает вокруг: смех, радость, брызги шампанского. Есть, конечно, и разочарованные лица, и даже в слезах, но они не портят общего настроения счастья и необузданного веселья. Вот какой-то отец обнимает свое рыжеволосое чадо, оказавшееся впоследствии радиохимиком Бескоровайным, или, как мы его звали — Бескоровным. Вот какая-то мать, сбросив верхнее белье, в одном неглиже пустилась в неистовый пляс с будущими студентами Акимом и Сиротой…

Да, такие моменты мы переживаем не часто, и помнятся они всю жизнь.

Не знаю, как сейчас, но в наше время поступить в университет было непростым делом. Конкурс был обычно 6–7 человек на место, экзамены проводились на очень высоком уровне. Ниже 14 баллов (из трех предметов) ловить было нечего. Особенно придирчивыми были экзаменаторы по химии — «науке о животных», как определил ее мой школьный друг Юра Зиновкин, и вполне серьезно, проспав первый урок химии в седьмом классе. Это оригинальное определение химии вошло в анналы истории нашей школы.

Например, в тот год из нашей школы почти все желающие поступить в вузы оставили свои желания неудовлетворенными. Пожалуй, лишь Антонов Иван, да юный девственник Гена Левченко сумели показать характер и поступить в «девичник» — МИЭМ.

Став студентом химического факультета «первого вуза страны», я заслужил это право по справедливости, поскольку к этой самой химии был неравнодушен с детства. Пора первых легкомысленных пиротехнических фокусов, к счастью, быстро прошла, хотя я потерял при этом знакомстве часть здоровья. С шестого класса начал интересоваться сугубо научными проблемами типа «определение точки кипения спирта», а также стал проглатывать всю химическую литературу в радиусе десяти километров от дома.

Особенно большую роль на этом этапе сыграли мой первый учитель Петр Иваныч, руководитель местного химического кружка в клубе «Звезда», и жутко симпатичная восьмиклассница с довольно пышными овалами, Люба, которая также посещала этот кружок. Не знаю, что больше тянуло меня туда — Люба или прекрасная наука по имени Химия. Но после того как «ах-х, восьмиклассница» проигнорировала мои скромные попытки к сближению, а Химия меня безнадежно соблазнила, то выбор моей судьбы стал предельно ясен. Я твердо знал, «где работать мне тогда, чем заниматься»… И это было уже в седьмом классе.

Тогда же началась, наконец, химия в школе. Я знал уже все на два года вперед. Пятерки, как ласточки, летели в мой дневник. Химичка Раиса Георгиевна уже доверяла мне ключ в химическую сокровищницу — лабораторный кабинет с заветными химическими реактивами. Дошло до того, что иногда я замещал на уроках химии Раису Георгиевну, которая ушла в декретный отпуск!

И я стал главным оппонентом Юрию Зиновкину в известном споре: мол, химия — это не «наука о животных». Кстати, Юрий оказался впоследствии непревзойденным мастером игры в домино в Люблинском парке культуры и отдыха…

Немного успокоившись, я, наконец, почувствовал, насколько устал. Как-никак почти два месяца громадного стресса: выпускные экзамены в школе и вступительные в Московский университет. Слава Богу, до начала учебного года меня ждал почти целый месяц отдыха…

ПЕРВОЕ СЕНТЯБРЯ 1971 ГОДА

Проснулся рано. С легким возбуждением выбежал из дома. Жили мы тогда в Люблино. До сих пор приятно вспоминать тихий зеленый уголок на окраине Москвы, улица Кирова (сейчас Судакова), дом шестнадцать, называемый в народе «Почтой». Здесь прошло мое детство, незаметно переходя в юность.

8:30. Время начинает отсчет новой, неизведанной для нас жизни. Большая химическая аудитория забита до отказа. Праздничная возбужденность, радостные лица, цветы… Еще минута, и декан факультета поздравляет нас. Мы — студенты!

Первая лекция. Академик Виктор Иванович Спицын дает первые азы неорганической химии…

После лекции лабораторные занятия в практикуме. Наконец, собирается вместе вся наша 110-я группа. Начинаются первые знакомства. Вроде бы мне повезло. Народ попался очень разный и интересный: два армейца, восемь москвичей и один провинциальный африканец — Веси Масиси (или Масиси Веси?). География обширна, как широка страна моя родная.

Абориген и «друг степей» чуваш Коля Андреев (он же вратарь Чинов) из Чебоксар, с сильно развитым носом Володя Ефимов из Риги. Сергей Сорокин — парень со спортивной фигурой. Старина Шульц, он же Шура Шипов, с вечно влажным носом. Томик Седых — тонкий стебелек. Провинциальный интеллигент Скрипкин, две обаятельные Люды — Васильева и Юрочкина, староста группы Наташа, брянский волк Миша, студент-разночинец Ямщиков из калмыцких степей, Юрка Аболяев — вратарь савеловского «Реванша». Положительный со всех сторон Володя Иванов. Таинственные спортсменки-комсомолки Ларик и Надя Иванис. Украшали эту разноликую компанию две изящные девушки: Инна Агранович и Наташа Ильгисонис.

Нашу группу разбили на две подгруппы: питомцы д. х. н. Владимира Павловича Зломанова (и я в их числе) и «желиговцы» (производное от фамилии доцента Натальи Николаевны Желиговской).

Начался дележ мест в лаборатории. Со мной рядом оказался скромный паренек с умными глазами. Я понял — это судьба, к этому парню нужно держаться поближе.

Разговорились. Оказалось, москвич с ВДНХ, зовут Женя, прирожденный химик.

Так просто произошла эта знаменательная встреча. Женька Фролов (впоследствии «Титан») стал моим большим другом на многие годы и был, естественно, свидетелем многих описываемых здесь событий.

НАЧАЛО

Новая жизнь полностью захватила меня в свои объятия.

Свобода! Особенно нам, первокурсникам, нравилось, что на учебу можно ходить в любой одежде и даже в джинсах (Jeans). Этот новый вид одежды, известной как необходимый атрибут хиппи (Hippie), только появился в Москве и сразу же полюбился молодежи. Повсюду выстраивались длиннейшие очереди за малоизвестными индийскими Milton’s. О Lewis или другой «фирме´»[2] приходилось только мечтать, хотя цены, по нынешним временам, были относительно низкие: от шестидесяти до восьмидесяти рублей. Но тогда!.. Тогда эти цены казались просто сумасшествием, особенно для наших родителей. Месячная же стипендия составляла на первом курсе всего тридцать рублей.

Мы упивались полнотой бытия. Можно было тайком сбежать с «пары» и пойти с соседкой в кинотеатр «Литва», можно сесть на лекции на последний ряд и разглядывать последний Playboy, не страшась, что тебя сейчас вызовут к доске, правда, за этот журнал могли тогда вызвать не только к доске, но и «на ковер» к декану, а то и в «органы»2…

Не скажу, что было легко учиться, но было ужасно интересно. Я лишний раз убедился, что не зря пошел по этому тернистому пути познания. Впоследствии я, в общем-то, никогда не сомневался в правильности своего выбора, и был счастлив. Меня поймет каждый, кто был студентом, тем более советского вуза.

Самыми трудными предметами для меня оказались математика, стеклодувное дело и, как ни странно, физкультура, хотя я всегда считал себя довольно спортивным. Не знаю, почему так получилось, но секции тех видов спорта, которыми я хотел бы заниматься, были уже переполнены. Оставалась только спортивная гимнастика.

Трудно было представить себе более неподходящего гимнаста, чем я со своей впалой грудью и худосочностью. Однако потом я понял, эта секция в основном комплектовалась такими же спортивными «отбросами» общества, хотя там и была пара-тройка «звезд» типа Сергея Солилова или Коли Сивова, приходивших на занятия в изящных, плотно обтягивающих голубых спортивных костюмах.

Наиболее яркие студенты Шкиль, Аким и Сирота на каждом занятии давали бесплатное представление. Шкиль завязывался морским узлом на перекладине, да так замысловато, что целая группа не могла его оттуда снять. Аким зависал расслабленным телом на кольцах и неожиданно для всех срывался камнем вниз. Сирота выделывал на брусьях и на коне неповторимые фокусы, которые редко заканчивались без травм. Впрочем, опорный прыжок у него выходил на ура — сразу на четыре конечности. Из меня же знаменитого гимнаста не вышло — ну и, слава Богу!

Математику в нашей 110-й группе вел старичок доисторической внешности по имени Михайло Иваныч, который оказался не только неплохим преподавателем, но и очень интересным собеседником. Он знал массу различных историй из своей многолетней практики, начиная с дореволюционных времен (имеется в виду революция 1917 года в России). Начиная что-нибудь рассказывать, он так увлекался, что не замечал такого всеобщего свойства материи, как время. Однажды, на невинный наш вопрос о том, какой учебник по высшей математике он рекомендовал бы нам почитать, мы ждали ответ в силу нашей воспитанности около двух часов, выслушав при этом массу удивительных историй: о гадании на кофейной гуще, об определении синуса в артиллерийском училище и т. п. В следующий раз, прежде чем задавать вопросы, мы сначала прикидывали: а как у нас со временем…?

Лекции, практикумы, семинары, — все шло своим чередом. Постепенно происходило сближение и сплочение нашей 110-й. Не было у нас той разобщающей тенденции, которая погубила многие другие группы, а именно: деление на москвичей и «общагу». Мы охотно заходили в общежитие на Ломоносовском проспекте, но без ночлега, а как правило, по учебным делам. Свободного времени у нас в первом семестре практически не было, почти все оно уходило на учебу и на поглощение еды.

Мы почему-то были всегда немного голодны. С Титаном мы умудрялись проглотить на малой перемене в течение пяти минут полновесный обед из четырех блюд. Причем жизнь заставила нас изобрести изящный способ пообедать быстро и без стресса. Самым медленным звеном в процессе обеспечения себя калориями была касса в столовой. Тогда еще не было ни сканеров, ни компьютерных кассовых аппаратов, — не было даже калькуляторов! — и все делалось в уме и вручную, потому крайне медленно. Сколько раз, отстояв в кассе, получив обед и, наконец, поднеся первую ложку аппетитного борща к «рабочему месту», мы вздрагивали от ненавистного звонка на лекцию!

После таких обломов, которые грозили закончиться расстройством желудка, мы разработали простую тактику. Как только звучал звонок, и народ сломя голову бежал в аудитории, забывая об очереди к кассе, мы с Титаном спокойно пробивали чеки и тоже шли на лекцию.

В следующем перерыве на раздаче слоников мы были, конечно, первыми в очереди — с чеками в руках и, как королевичи, с аппетитом поглощали обед и наблюдали за борьбой голодных студентов у кассы. Иногда у нас даже оставалось время, чтобы дополнительно заказать у девчонок на раздаче «отжарить яйки». И так повторялось изо дня в день. Почему-то никто, кроме нас, не додумался инвестировать деньги в чеки с отсрочкой на один час. Иногда бывали проколы, например, кончались “яйки” после того, как чеки были пробиты. Но это случалось очень редко.

Итак, почти все время поглощала учеба. Всех немного лихорадило от приближения первой зимней сессии. Нас припугнули возможными отчислениями из университета.

Танцы, вино, девочки горизонтальных профессий были нам тогда неведомы. Мы были настоящие пай-мальчики, мечта сегодняшних родителей.

Из немногих культурных развлечений того времени наиболее запомнился дома у Инночки Агранович сейшен [3] всей нашей группы (правда, английское это слово пришло чуть попозже в наш лексикон). Профессор Владимир Павлович Зломанов, которого тоже пригласили на эту встречу, показывал фильм о покорении Луны американцами, который он нелегально вывез из Штатов. Потом попили чайку с тортиком, побеседовали на светские темы, немного попрыгали под

«Веселых ребят», суперхиты того времени: «До Сатурна дойдем пешком» («На чем стоит любовь»), «Старенький автомобиль» (жалкая копия Drive My Car битлов) и т. д., а потом мирно-чинно разошлись.

Незаметно подошли Октябрьские праздники. Воскресенье, седьмое ноября 1971 года, выдалось на редкость холодным. Мы всей группой пошли на демонстрацию нашей солидарности, кажется, с Анжелой Дэвис или Самантой Смит. Почти все утро шел снег. Мы простояли почти три часа без горячительных напитков и жутко замерзли.

Особенно страшно было смотреть на нашего африканца из Республики Конго или ЮАР по имени Веси Масиси, у которого, наверно, уже все отвисло. Он был одет по-южному: без шапки и рукавиц, в каком-то легком зипунишке, и явно еще не привык к нашей рашен винтер (русской зиме). К нему периодически подходила братва, похлопывала по плечу и подбадривала словами типа: «У нас генерал-мороз — держись, брат!», и он действительно держался молодцом.

Где-то в десять часов вся процессия медленно двинулась, и мы пошли черепашьими шагами в направлении Красной площади. Каждому дали различные транспаранты, цветы, флажки и т. п. Мне же с Серегой Сорокиным досталась громадная четырехколесная телега-тачанка с макетом ракеты, стремящейся ввысь. Стоило больших трудов привести в движение это инженерное чудо, но еще труднее — остановить, поскольку тормоза не были предусмотрены. На последнем этапе движения пришла команда: «Бегом!» Мы разогнали нашу «Антилопу» с горки, а сами, заскочив на нее, как на трамвай, помчались на Красную площадь с лозунгами и криками вперемежку:

• Да здравствует советская химия!
• Уйди!
• Задавлю!
• Советской науке — слава!
• Куда лезешь, собака?! Жизнь надоела?!

Остановить тачанку не представлялось возможным, и, на наше счастье, она столкнулась с аналогичным сооружением, причем, как ни странно, обе не пострадали. Далее без особых приключений мы пересекли Красную площадь, помахали кому-то чем-то и припарковали наш «ракетоноситель» на обочине. После этого все разошлись к своим праздничным столам.

Тогда мы еще не могли отпраздновать группой — сказывалось влияние вчерашних школьных связей. Изрядно проголодавшийся и насквозь замерзший, я потащился в Новогиреево к Рыжакову Николаю, старинному школьному другу. У него собрался почти весь наш бывший класс, включая девочек Наташу, Розу, Раю и спутника их жизни Виталика П. Все приняли изрядное количество красного вина (водку тогда мы еще не пили).

Не знаю почему, но уже тогда я почувствовал себя не очень уютно. Наверно, еще не понимал прелести встреч со всем, что напоминает школу. За короткое время после окончания школы мы не научились еще это ценить, а потом, к сожалению, не удержали и растеряли практически все школьные связи.

Я всегда быстро дурел от низкопробного портвейна. Вот даже сейчас: вспомню новогодний вечер в десятом классе, и становится жутко. Перед тем как идти на этот вечер, я оказался в компании «отпетых хулиганов» нашего класса: Шуры Арутчева (Ары), Сани Логутова (Старины Хэнка) и Вовы Грачева. В те времена особенно славилось вино «Солнцедар», которое сочетало в себе два ценных качества: дешевизну и уникальную способность одурять. При этом пилось оно довольно легко, можно сказать, приятно. И я, будучи неискушенным в питейных делах, пытаясь не отставать от других, выпил в два захода целую бутылку, ничем не закусывая. Замес получился весьма крутой, хотя ощутил я это не сразу.

Минут через пятнадцать пришло легкое возбуждение, переходящее в среднюю эйфорию. Еще через полчаса очевидцы отметили у меня возникновение страсти к потасовкам, а потом — приставание к лицам женского пола с требованиями типа:

«Пойдем ко мне домой!» А еще через полчаса реальный мир превратился в чудный сон. Я потерял самоконтроль и ощущение пространства и времени. Как говорят немцы, произошел Filmriss [4], или «обрыв кинопленки в голове». Не знаю, как мы добрались до школы. На улице мела мелкая метель — белая красавица. В памяти остались лишь отдельные эпизоды — обрывки этого необычного путешествия в страну грез и фантазий. Читатель, наверное, заметит: «Что ж уж тут необычного: нажрался как свинья, вот и все дела!» Картины в памяти сменялись, как кадры в испорченном фильме: то я абсолютно «свой» в компании отъявленных хулиганов с цигаркой в зубах (хотя вообще не курил и даже считался в классе почти отличником), то смело расталкиваю конкурентов и танцую с самыми симпатичными девчонками, то делаю кому-то (кажется, директору школы) нелестные замечания… Короче, все смешалось: люди, кони…

Однако моим прожженным собутыльникам этого показалось мало. Они потащились снова в магазин, прихватив меня с собой, и использовали мое тело в качестве фантома, стоящего в очереди. В руках моих оказались каким-то образом две бутылки пива. Я был в таком состоянии, что забыл о них и разжал пальцы. Они, понятно, упали на пол. Удивительно было, что звона разбитого стекла я совсем не слышал. Народ с криками «Где милиция?!» стал шарахаться от меня. Откуда-то появилась уборщица и стала недобро верещать. Мои преданные друзья с тремя бутылками «Солнцедара» ловко подхватили меня под руки и вовремя вынесли из этого пекла, потому что какой-то старушке я сказал (без злого умысла): «Чтоб ты сдохла!»

В школе мы поднялись на второй этаж, и в пустом классе ребята еще взяли на грудь. Слава Богу, что тут я не притронулся к «солнечному дару», хотя, как оказалось впоследствии, это меня не спасло.

Мы спустились в танцзал. Меня усадили в темный уголок. Теперь меня уже не интересовали партнерши с крутыми линиями бедер. Я не слышал музыки, мне вообще ни до чего не было дела. Постепенно я впал в транс. Началась расплата за прекрасно проведенное время. Вдруг предательски схватило живот, глаза лихорадочно заметались в поисках отхожего места, до которого самостоятельно я дойти уже не мог. На счастье, из толпы танцующих вынырнул Старина Хэнк, который решил проверить, жив ли я еще.

По жалкому виду и нечленораздельному мычанию Старина Хэнк сразу все понял и потащил меня, словно раненого, к выходу. Ближайший сортир был на втором этаже. Каждая ступенька давалась с трудом. Я все яснее чувствовал, что не успею. И, действительно, случилась катастрофа: нам не хватило каких-то трех метров до писсуара! На этом месте я красочно «расписался». На шум и запах прилетела техничка и бросилась на нас со словами:

• Du bist verfluchtes Schwein, ungluckliches Mistvieht [5]

Мы очень удивились, что она использовала самое грязное немецкое ругательство. И совершили тактическую ошибку. Нет, чтобы успокоить бедную тетю словами ласки! Старина Хэнк невозмутимо ответил ей тем же:

• Leck mich am Arsch! [6] Дико взвизгнув от ярости, она побежала куда-то и через несколько мгновений появилась снова, но уже не одна, а с директором школы по прозвищу Шестопалый.

Опьяненье моментально как рукой сняло. Мозги заработали с предельной ясностью: «Ну все, писец!» — мелькнуло в голове.

• Что же ты, подлец, храм науки опохабил-то! — сказал Петр Ефимович громовым голосом с типичным круглым волжским «о».

Я почему-то подумал, что у него неплохо получилось бы классическое из анекдота: «Отдайся, Ольга, озолочу!» Но это было последнее, что я помнил… Потом пошли разбирательства. На специально созванном комсомольском собрании было зафиксировано, что по нашей школе прокатилась волна пьянства. Я фигурировал во всех протоколах как «морально неустойчивый элемент». И это перед самым выпуском! С такой подмоченной характеристикой вряд ли можно было надеяться на что-либо хорошее.

Вот так иногда и бывает, что одно случайное и вроде бы незначительное событие может круто все изменить и разрушить надежды и пятилетние планы.

Но мне повезло. Меня спасла наша классная руководительница Антонина Михайловна. Она добилась аудиенции у директора школы и убедила его не применять против меня, как человека, не искушенного в питейных делах, административные санкции. Случись иначе, читатель попросту бы не увидел этих строк.

САМАЯ ПЕРВАЯ, САМАЯ СТРАШНАЯ, САМАЯ ХОЛОДНАЯ

…Кончалось первое полугодие первого учебного года в университете. Неотвратимо, как все неизбежное, надвигалась «она» — самая первая, самая страшная, самая холодная зимняя сессия. Не буду описывать несказанное удивление по поводу того, сколько совершенно неизвестного материала предстояло к ней вызубрить. Или не зубрить? И вообще, что с ним делать?

Не знаю, не знаю… Говорят, что «от сессии до сессии живут студенты весело», но во мне этот период студенческой жизни на первом курсе оставил только чувство паники.

Первокурснику, особенно не-армейцу [7], приходилось очень нелегко. В первую очередь потому, что он должен был пройти непростой адаптационный период. Нужно было уметь выделить главное и второстепенное, да и вообще по-новому воспринимать информацию.

С ощущением надвигающейся сессии довольно бесцветно встретили Новый, 1972 год. По-прежнему в школьном кругу, на квартире у Сани Арутчева. Борька притащил последние записи Monkees и Iron Butterfly с незабываемым хитом In-a-gadda-da-vida. Побалдели под Beatles и «Роллингов». А Николай Рыжаков откопал где-то записи супермодной, но тогда еще малоизвестной у нас заморской группы Led Zeppelin.

Тогда я впервые услышал одну из лучших песен всех времен и народов: «Лестница в небо». А в передаче «На всех широтах» Виктор Татарский баловал публику супер-балладой Wild Horses группы Rolling Stones. Это была, пожалуй, последняя крупная встреча с друзьями по школе.

Не получилось настоящего веселья, по крайней мере, для меня. Сказывалось, наверно, напряжение перед первым экзаменом по неорганической химии, который должен был состояться третьего января. А может быть, это объяснялось отсутствием веселых дам. Короче, выпили «на посошок» [8] и разошлись…

Казалось, что я ничего не успеваю, и времени на подготовку абсолютно не хватает. К этому чувству я впоследствии привык, ибо перед каждым экзаменом (а было их у меня в жизни около сотни) никогда нельзя уверенно сказать: «Я все успел выучить, я все знаю». Всегда не хватает пресловутого единственного дня. С этим нужно просто смириться. К концу учебы я настолько к этому привык, что сдача экзамена для меня стала обычным рутинным делом. Уже не было ничего удивительного вдруг узнать, что завтра очередной экзамен или зачет. Я просто шел и сдавал. Но первый экзамен заставил поволноваться. Я обложился учебниками и никого к себе не подпускал, отказывался от пищи и злобно рычал, если кто-то приближался ко мне. Утром в день экзамена, взволнованный, выбежал без шапки на улицу с конспектом в руках. Никого не замечая, даже симпатичных Mädchen [9] в метро, лихорадочно листаю тетрадь. Непривычно быстро пролетает время в пути. И вот я уже с билетом в руках сажусь готовиться к ответу. В первую минуту такое ощущение, что ничего не знаешь. Во вторую минуту уже легче, начинаю припоминать, что-то там о редкоземельных элементах. Через полчаса — уже fix und fertig [10], и готов к ответу. Экзамен прошел на редкость безболезненно, и я получил свои первые пять баллов. Физику сдал тоже без происшествий. Но перед экзаменом по аналитической геометрии я неожиданно простыл, и мне пришлось сдавать его позже и уже не со своей группой. При этом я с треском провалился, наверное, потому, что всегда страдал недостатком пространственного воображения. Получив три «очка», я лишился возможности получать полгода стипендию в тридцать рублей и напряг без того скудный наш с мамашей бюджет. К счастью, по девчонкам я тогда еще не ходил и не носил модные джинсы.

МОЗАИКА ПЕРВОГО КУРСА

Короткие зимние каникулы — и снова лекции, практикумы, семинары…

В короткие минуты между лекциями мы развлекались, как могли. Во дворе химфака ставили ящики вместо ворот и гоняли маленький мяч. Я играл всегда вместе с Женькой Фроловым против традиционно сильного дуэта: Саша Шульц — Сергей Сорокин. Остальной состав был непостоянен. Честь защищать ворота мы часто предоставляли Чинову (Коле Андрееву), который был особо силен в отборе мяча и, честно говоря, был большим костоломом. В воротах противника часто можно было видеть Юрку Аболяева или Мишу Плотникова, который благодаря своей близорукости умудрялся за весь матч ни разу не попасть по мячу.

Наступило 23 февраля, День Советской армии. По традиции в этот день девушки дарили что-то мальчикам. Вспоминается пародия с сексуальным подтекстом на популярную песню тех лет насчет тундры, которую «дарят» приглашенному в нее покататься на оленях: «Ты увидишь, он не страшный, я тебе его дарю!» [11].

Девчонки нашей группы пригласили нас в общагу на вечеринку. Кончился последний семинар, погасли окна в лабораториях. Наступил вечер, и у нас оставалось еще пара часов свободного времени. Мы решили поиграть в футбол в вестибюле под СХА — Северной химической аудиторией.

И вдруг Женька всех ошарашил:

• Вы идите, играйте, а я пока четвертую побочную группу титана почитаю, — и достал неподъемный том «святого Иоханна» Реми — «Общую химию».

Мы все жутко удивились и почти хором воскликнули:

• Ну, ты, брат, — Титан!

А Дима Давыдов добавил:

• Из кузницы Гефеста.

После этого случая к Женьке прилипло это Spitzname [12] и во многих ситуациях очень ему подходило. Так он и стал Титаном или Титаником.

Неизгладимое впечатление оказала на меня моя первая научная работа — курсовая. Случай свел меня с Толиком Новожиловым, тогда аспирантом на кафедре неорганической химии и уже отцом трех детей. Он открыл абсолютно неизвестную мне жизнь рядового научного сотрудника, фанатично увлеченного своей работой. Он занимался масс-спектроскопией — удивительно интересным, но тогда еще очень капризным методом исследования. Да еще ему достался старенький, несовершенный прибор производства «Харьковприбормаша» 1947 года, который приходилось почти все время ремонтировать или настраивать.

Здесь я впервые понял, что такое связи со стеклодувами, механиками и другой подобной публикой, а также роль спирта как двигателя научного прогресса. Приходилось много бегать, просить, доставать, пробивать всеми честными и нечестными путями. Однако все это очень пригодилось в дальнейшем. Я, по натуре стеснительный мальчик, стал проявлять деловые качества, которые даже в то время неплохо пригодились.

Кое-как нам все-таки удалось наладить прибор и получить приличный масс-спектр паров диселенида германия — одного из перспективных полупроводников. Результаты были довольно интересные и, несомненно, украсили курсовую работу. Но дальше мой интерес к этим исследованиям почему-то пропал, несмотря на открывающиеся перспективы.

Мне казалось, что после первого курса еще слишком рано зарываться в узкую специализацию. Я думал, что более интересные вещи ждут меня впереди. Кроме того, по правде сказать, работать с Толиком, несмотря на большой интерес, было очень трудно. Он требовал от меня полного увлечения делом, забывая при этом о свободном времени, еде и других приятных делах. Я же был тогда слишком молод и, в отличие от него, не успел еще стать отцом даже одного ребенка. Так или иначе, но скоро мы с ним расстались, однако как хорошие приятели.

Во вторую субботу мая состоялся День химика — замечательный традиционный праздник всех химиков, которые так или иначе связаны с химическим факультетом МГУ. На ступеньках перед главным входом на химический факультет разыгрывалось необычное представление, о котором я много слышал, но видел впервые.

В 1972 году на празднике «Отсутствия жизни» [13] именинником был элемент № 7 — азот [14]. Несмотря на плохую погоду собралось много народу. Как всегда, приехали люди со всех концов страны и даже из ближнего и дальнего зарубежья, чтобы после долгих лет разлуки встретиться вновь с факультетом, друзьями и преподавателями.

Однако для нас, первокурсников, этот день не имел еще такого значения, какое обрел спустя много лет. Для нас все было только необычно и красочно, как в КВНе. Было много смеха, шума и дыма (тогда еще разрешали баловаться пиротехникой). До позднего вечера продолжался этот балаган и закончился танцами на ступеньках.

БИТЛОМАНИЯ, ФАНЕРНЫЕ ГИТАРЫ, ХАРД-РОК…

В мае начались проводы моих школьных друзей в армию. Пышно отгуляли у Старины Хэнка. Особенно же запомнились проводы у Вовки Могучих (он же, не знаю почему, «Богдан»). С ним меня связывали уже давние дружеские отношения, которые мы пронесли и до сего дня. В каких переделках мы с ним только не побывали, сколько прекрасных и тяжелых моментов пережили вместе!.. Но это будет все потом. Пока же он сидел побритый и подавленный, явно не понимавший, что его ждет впереди. А ждали его два тяжелых изнуряющих года на нашем родном Советском Севере, в местечке Кемь, что на местном языке означало «к такой-то матери!» К его чести, он достойно перенес все испытания и трудности и вернулся изрядно возмужалым, готовым к модным делам (к фарцовке).

С Вовкой связаны у меня также первые знакомства с так называемой «поп-музыкой». В конце 60-х, у всех на слуху были только Beatles. Никто тогда не мог с ними соперничать по популярности, и все остальные группы теснились на втором плане. Лишь, пожалуй, Rolling Stones медленно, но, верно, сумели как-то приблизиться к Beatles, да и то после распада группы в 1970 году.

Рок-н-рольная волна в мире к тому времени уже спала, хотя до нас все доходило, как правило, с запозданием. Меня она практически не коснулась, хотя звездами рок-н-ролла, такими, как Elvis Presley, Little Richard, Chuck Berry, мы живо интересовались. На танцплощадках страны господствовали твист и шейк. Из «местных» идолов заметно выделялся Валера Ободзинский с такими суперхитами, как «Восточная» или «Неотправленное письмо», а чуть позднее — «Веселые ребята» и «Поющие гитары».

Все ребята, как один, носили брюки-клёш, чем шире к низу, тем моднее (тогда это называли «стильнее», а модников «стилягами»). Купить такие брюки в магазинах было невозможно, но появилось множество портних, которые на этом деле, кажется, неплохо заработали.

О фирменных пластинках мы тогда и не мечтали. Единственное, на что мы могли рассчитывать, — известная студия звукозаписи на улице Горького, в доме четыре. За рубль там делали на пленке низкопробные копии популярных боевиков того времени. Там мы с Вовкой купили первые записи певца Chubby Checker с его Let’s Twist Again, что-то там из «Битлов», кажется, Hippy Hippy Shake, и были жутко рады. Впоследствии, правда, оказалось, что это были не Beatles, а Swinging Blue Jeans.

Первую «родную» (оригинальную) пластинку мы с Владимиром увидели в девятом классе у нашей одноклассницы Татьяны Акимовой на ее дне рождения. Брат Татьяны был рьяный фанат Битлз. Он и раздобыл эту пластинку на «комке» (толкучке), что на Ленинских горах, за баснословную цену — восемьдесят рублей.

Это был легендарный альбом Sgt. Pepper’s lonely hearts club band и, если верить книге рекордов Гиннеса, самый популярный альбом всех времен и народов. Он действительно был прекрасно оформлен. Мы с трепетом передавали его из рук в руки, осторожно нюхали, нежно трогали и завороженно рассматривали, боясь пропустить любые, даже самые мелкие детали. На развороте: сидящие Джон, Поль, Джордж и Ринго в ослепительных шелковых камзолах, причем Поль сидел по-турецки, что потом всегда было поводом для спора на тему «Видны ли ноги Поля?». Да, для нас они были кумирами. Несмотря на недостаток информации мы старались отовсюду что-то узнать, прочитать, услышать по радио.

Помню, с большим аншлагом в 70-е годы прошел документальный фильм «Спорт, спорт, спорт…». Там было несколько кадров, всего пять-шесть секунд, концерта «Битлз». Потом на этот фильм мы ходили по нескольку раз — ради этих секунд, чтобы еще и еще просмотреть живых «Битлов».

Особым шиком было поставить магнитофон на балкон или у окна и запустить на полную катушку записи «Битлз» и «Роллингз». Этим занимался мой сосед Володя со второго этажа по кличке Жигун. Он умудрялся доставать где-то свежие и модные записи. Особенно впечатляла песенка Back in the USSR («Снова в СССР», начинающаяся с рева самолета. Все это тогда звучало необычно ярко и современно, хотя к этому моменту судьба «Битлз» была уже обречена, и группа находилась в ужасном кризисе.

Шла знаменитая осень 1968-го, года студенческих волнений в Западной Европе. Хит Back in the USSR, вошедший в «Белый альбом», был, скорее, пародией-шуткой, псевдо-советским кичем на Back in the USA («Снова в США») Чака Берри и патриотическую кампанию в Англии под девизом I’m Backing Britain («Я поддерживаю Британию»). Поль Маккартни, автор песенки, разругавшись со всеми, даже сам стучал партию ударника при записи ее в студии Abbey Road… Неожиданно пришло печальное известие: группы больше не существует. Несмотря на скромность нашей прессы, почти все солидные издания откликнулись на это событие. Практически первый раз в стране появились относительно большие статьи, из которых мы узнали много новых фактов из истории «Битлз» и битломании 60-х.

Стала выходить в эфир по воскресеньям передача «На всех широтах», где Виктор Татарский довольно интересно информировал нас о некоторых новинках, как тогда говорили, молодежной музыки. Журнал «Ровесник» также иногда стал радовать поклонников бита статьями, правда, в лице псевдо-критиков типа Артема Троицкого. Но и это был уже прогресс. Жизнь веселела, и развитие поп-музыки продолжалось.

К самому понятию «поп-музыка» официальная пресса стала относиться куда более серьезно: не отмахивалась, как от назойливой мухи, и не игнорировала, как это бывало раньше. На ура прошел фильм «Самозванец с гитарой» с участием популярных польских рок-групп. Повсюду стали создаваться ВИА — вокально-инструментальные ансамбли, как их окрестили. Ансамбли, о которых я упомянул, конечно, в основном копировали «Битлз» или «Криденс». Началось повальное увлечение игрой на электрогитарах. На уроках труда и в свободное от работы время ребята делали из фанеры жалкие подражания Fender и Gibson. Настоящие инструменты такого класса найти или купить в СССР было невозможно.

Культ «Битлов» продолжался, хотя после их распада и выхода в 1971 году блестящей пластинки Sticky Fingers лидерство временно захватили Rolling Stones. Альбом их был очень оригинально оформлен: в виде классических джинсов Levi Strauss-501 с открывающимся зиппером. А кто не помнит у них такие суперхиты, как Brown Suger, или супер-балладу Wild horses?

Постепенно стали известны и другие группы и исполнители, такие как Bob Dylan, Animals, The Kinks, Iron Butterfly, The Hollies и др.

Но на пластиночном рынке безраздельно по-прежнему господствовали одни The Beatles и The Rolling Stones. Музыкальный мир с интересом следил за каждым отдельным участником легендарной ливерпульской четверки. Особенно всех интересовала музыкальная судьба Джона и Поля. Первый создал группу с загадочным названием John Lennon & The Plastic Ono Band, а Поль начал сольную карьеру, но с конца 1971 года назвал себя и свою жену Линду группой Wings. Джордж привлек к себе внимание концертами в пользу бедняков Бангладеш, а Ринго остался в тени.

Но главной особенностью того времени было непонятное ощущение: приближается что-то новое. А это приближалась эра тяжелого рока, который наиболее сильно отозвался в наших сердцах. С приходом таких гигантов, как Grand Funk, Led Zeppelin, Deep Purple, Black Sabbath, Uriah Heep, начался новый этап в истории рок-музыки под названием «хард-рок».

Первый «родной» и изрядно запиленный альбом из этой серии был «двойник» Made in Japan группы Deep Purple. Его откуда-то притащил Антонов Иван всего на пару часов. С трудом убедив Ивана, что сильнее запилить диск невозможно, я с трепетом поставил пластинку на радиолу «Урал» с тяжелой корундовой иглой. Это, кроме того, был первый концертный альбом, который я услышал. Шум, гам, свист экстазных японок перешел в сногсшибательный ритм песни

«Звезда автобана» (Highway Star). Я был просто ошеломлен!

А когда Блэкмор, он же «Дядька Черномор», начал выдавать фокусы на своей соло-гитаре, я тоже стал визжать от восторга. Со стороны, наверное, можно было подумать, что я стою еще на самой низшей ступени умственного развития, а все мои поступки несут черты звериного характера…

(продолжение)

Примечания

[1] Первым редактором этого текста и моей книги был удивительный человек — Вячеслав Евгеньевич Демидов, инженер по радиотехнике и электронике, кандидат философских наук, знающий четыре языка, профессиональный литератор, журналист, популяризатор науки, сценарист, автор десяти научно-художественных книг по науке и технике и двенадцати — по внешнеторговой рекламе и маркетингу (он также был дипломированным маркетинг-директором). С 1990 года живет в Германии, но и здесь продолжил свои творческие проекты: вел семинар «Литературная студия» при берлинском клубе «Диалог», написал книги «Король Фридрих Великий», «Граф Фердинанд фон Цеппелин и его дирижабли». Создал издательство «NG Verlag» и выпустил более ста книг и сборников авторов, живущих в Германии, Австрии, Голландии и России. Интересна судьба его книги «Как мы видим то, что видим»: была издана как научно-художественная в издательстве «Знание», т. е. для читателей со средним образованием, однако, служила пособием по офтальмологии для адъюнктов Военно-медицинской академии в Ленинграде. Фактически Демидов написал маленькую энциклопедию по нейро-психофизиологии зрительного восприятия, а предисловие написал академик О. Г. Газенко, специалист по космической медицине.Я благодарен Славе Демидову, человеку широчайшей эрудиции и глубокого ума, за его работу с моей рукописью, вышедшей сначала отдельной книгой в Германии, затем в статье: А. Ушмаев. Память о чудном мгновении. В кн.: Alma mater, химфак МГУ, 1971-1976. Вспоминаем вместе [сборник том 1] / 2-е изд., доп. — Москва, CLUB PRINT, 2019, сс. 115-243, и теперь и в этом журнале.

[2] Фирма´ — одежда, выпущенная заграничными производителями, фирмами. Фирма´ приобреталась у фарцовщиков или в валютных магазинах «Березка».

[3] Сейшен (англ. Session) – посиделки с танцами в кругу носительниц ХХ хромосом.

[4] Обрыв пленки.

[5] Du bist verfluchtes Schwein, ungluckliches Mistvieht — проклятая свинья, скотина несчастная! (Здесь и далее, если не указано иное, — перевод с немецкого).

[6] Leck mich am Arsch — Оближи мне задницу!

[7] Неармеец — поступивший в институт прямо со школьной скамьи, не служивший до вуза в армии.

[8] «На посошок» — рюмка-палочка на дорожку.

[9] Mädchen— девушки.

[10] Fix und fertig — все готово.

[11] Песня «Увезy тебя я в тyндpy» (музыка М. Фрадкина, слова М. Пляцковского).

[12] Spitzname — кличка, прозвище.

[13] Удивились? Тогда читайте следующее примечание

[14] У древних греков буква «А» означала отсутствие, а Zoe — жизнь, вот так-то…