СЕМЬ ИСКУССТВ

Израильский поэт Иуда Амихай вспоминал о том, как антология британской поэзии натолкнула его на мысль «о писании стихов». В 1944 году подразделение Иуды Амихая находилось в египетской пустыне. У англичан существовали передвижные библиотеки для солдат. Была буря, и одна из передвижных библиотек перевернулась, книги выпали в песок.

בס»ד

Эстер Пастернак

«ВТОРОЕ ПРОСТРАНСТВО»

«Созданное равносильно тому, что реально произошло».
(Из письма Гете графу Карлу Рейнхарду 31 декабря 1809 г.)

В один из летних вечеров, не выбирая, снимаю книгу с полки, и… возвращаюсь к Евгению Дубнову. «Голос жизни моей» остается со мной, а утром белая обложка книги кажется еще белее и с чуть сиреневым оттенком. Книга рядом, и я думаю:

«О скольких написано, вспомнено, отложено в памяти, отодвинуто повседневностью, разбавлено забвением в быстром набросе времени…»

Язык Торы запечатлел отношение ко всему существующему, и к потоку времени тоже: «Лефанай — «передо мной» — одновременно означает «в моем прошлом», или — «до меня». Если смотреть на время из глубины океана, то начинаешь понимать, как чувствует себя человек, которому поставили инфузию от обезвоживания. А время, которое мы меряем рассудком, нельзя разделить, или поделить поровну.

Я стоял в саду и слушал время,
Что всходило от корней к листве.
Думал я: уставший сеять семя
В час, когда вечерний меркнет свет,
Скоро понесёт снопы колосьев
Лёгкою стопой в высокий храм;
Скоро, ― думал я, ― многоголосье
Разнесётся к четырём ветрам.

Поэзия — дар видеть мир по-иному, услышать метафору, «утратить покой», узнать волшебное мгновенье.

И вы, что звуки рифм разбросанных, услышав,
Неровен час, утратите покой —
Внимайте, словно это снова дождь на крыше,
Иль птичьи восклицанья над рекой.

Метания между Израилем и Англией, Востоком и Европой, — между Иерусалимскими хамсинами и Лондонскими туманами, оставили значительный след в творчестве Еввгения Дубнова. Он пишет стихи на двух языках — на русском и на английском. Обширный цикл стихотворений, написанных на английском языке под названием «Здесь бытие…», оригинальный и разнообразный по темам, состоящий из 131-и одного стихотворения, на русский язык перевел поэт Юрий Колкер.

1.
Здесь бытие шагами
Измеренно в садах,
И днями и ночами
В растерянных трудах —
И вновь одна попытка
Не жизнь, не смерть, не пытка,
И замер за плечами
Творенья вечный страх.
Над бездной дух витает,
Дыхание от уст
Горит и не сгорает
Невзрачный, мертвый куст,
И подойти отсюда
Туда, где длится чудо,
До слез в глазах мешает
Льда кисло-сладкий хруст.

Израильский поэт Иуда Амихай вспоминал о том, как антология британской поэзии натолкнула его на мысль «о писании стихов». В 1944 году подразделение Иуды Амихая находилось в египетской пустыне. У англичан существовали передвижные библиотеки для солдат. Была буря, и одна из передвижных библиотек перевернулась, книги выпали в песок. Он стал рыться в них и натолкнулся на антологию британской поэзии, вышедшую в конце 1930‑х. Она начиналась с Хопкинса и заканчивалась Диланом Томасом. Это было его первое столкновение с современной английской поэзией. Он впервые прочел Элиота и Одена. «Я обнаружил их в египетской пустыне, — писал Иуда Амихай — в полурассыпавшейся книге. Возможно, тогда я начал думать всерьез о писании стихов».

«…В апельсиновых рощах, светясь под апрельским дождем,
Словно птица к воде, ты к цветам не приникнешь лицом».

У Дубнова много стихов, связанных с водой, с ее говором и музыкой, и эта неизбывная тяга к волшебной воде, к ее текучей поэзии, к ее опознаному свету, к ее плавучей плавности, к магнитному притяжению небесно-земной прозрачности, объяснима. Тора сравнивается с водой, которая очищает. Раби Моше де Леон говорил, что: «Поэзия как Тора — идет от души и экспрессии».

Вышедший в осенний сад из дома
Временного, чувствует, как боль
От того, что все вокруг знакомо,
Ширится, и поперек, и вдоль.
Пройденная жизнь уже отходит
Как бы за кулисы, и пред ней
В ярком свете сцены происходит
Действие, что зрителям видней.

«Проявления души нашей и есть свобода, душа говорит нам намного больше, чем мы способны понять, чему мы способны внять. Поэзия не отчаянная попытка создания внешних инструментов и форм — она псалмы царя Давида, мир ему, они написаны им «бе руах акодеш» (в святом духе). Поэзия, это настоящее новое в трудах рава Ицхака Коэна Кука, это искры в рассказах раби Нахмана из Браслава и других «.[1]

Евгений Дубнов жил в постоянном поиске абсолюта во всем: в работе, в дружбе, в творчестве, в любви… жил из себя наружу, совсем как горение ханукальных свечей — из дома на улицу, в открытый мир.

12 февраля 2014 года Е.Дубнов пишет стихотворение:

…В первую очередь я обязан
Вывести себя из своей памяти.
Смотри, как я существую:
С одними существительными,
Скупясь на глаголы
И пренебрегая прилагательными.
Это празднует память твое забыванье,
Мое дыхание на зеркале исчезает.
Любовь — это полуночная тень в скрипении двери.

Существует гипотеза о том, что повтор в поэзии есть следствие ослышки. К примеру: голос музы говорит: “amor”. Поэт переспрашивает: “Гомер?”, “море?”, “И море, и Гомер — все движется любовью? Кого же слушать мне?” (О.М-м) Любить, это «касаться друг друга крылами» (М.Рильке), любовь, это равенство душ, это жить в постоянном ожидании чуда, любовь, это не знать последней страницы, так же как не знать последнее дерево в саду, любовь, это оставаться предельно честным, зная, что ожидание чуда оправдано, любовь это башня Гельдерна, это Паллакш.[2]

» Слово — второе пространство»
(О.Мандельштам «Яхонтов»;1927 г.)

Поэтическая проза, это всегда и прежде всего, — концентрация памяти, это:

«…память возвращает стихии,
Для которых нет ни слов,
Ни образов…»
Е.Дубнов 30 января 2019 г.Иерусалим

«В прозе сложнее быть другим», — писал Фернандо Пессоа. Но только не для Дубнова — для своих, ни на кого не похожих, рассказах-воспоминаниях, он находит единственно верные слова, точные метафоры, и образы, с детства запечатленные в памяти, потому что здесь он говорит об источнике ранимости, о конечности стиха и рождении прозы.

Найдет потомство след всех наших слов,
Смертельно необдуманных вопросов,
Развернутых во времени стихов, —
пространство концентрированной прозы.

«Как-то однажды» жил да был человек с красным зонтиком. И каждый раз, когда он раскрывал этот зонтик, дождь переставал. Как-то однажды жила да была девочка с туфлями из стекла. И когда она надевала их, она могла ходить по воде. И человек с зонтиком держал его все время открытым, так, что дождь совсем прекратился, и воды больше нигде не было, и девочка не могла ходить по ней. И они все поехали на автобусе от площади Виру до самого взморья.

И взморье это было ветреное и широкое, и я видел море.

***

Так проходят годы, и мы уже не чувствуем ветра, несущегося по взморью и сыплющего чистым песком, не можем пройти по удивительному пространству побережья рано утром, мы уже не видим моря».

Так проходят годы… Туфли из стекла остаются далеко в детстве, а впереди ждет стеклянная дверь, в которой женщина видит свое отражение и не узнает себя.

В лирической миниатюре «Ответы», растет поющее дерево, уходящее в глубокое небо, и там же происходит встреча с говорящей душой. Главные герои миниатюры — осень и чайки, и я вижу, как в этом разгонном времени года чайки находят прибежище над хроникой холодных волн глубинного океана, вижу крону дерева, напоминающую мне растрепанную книгу, листья которой ветер перечитывает вновь и вновь, пока не успокоится, наизусть заучив пожелтелый роман. Фантастика? Скорее хрупкость. Скорее радостное удивление, как бывает от пропавшей и неожиданно найденной рукописи. Не об этом ли говорил Малларме: «Я отвергаю «нотацию чувств», которую отношу не к поэзии, а к прозе?

Ночь, ах, ночь Иудеи, ах, звездная ночь!
Как проникнута ты, как обласкана близостью Бога!..
Ах, пастух-пастушок всё не может себя превозмочь,
Отвести свои очи к земле от небесного ока.
………………………………………………………………….
Так взмолись же о том,
чтоб Он сделал тебя, Животворным Дыханием вея,
Не столбом соляным, а усыпанным звездами сном,
Что наброшен в ночи покрывалом на лик Иудеи.

Только открыв для себя мир поэта, возможно оценить его завороженность любовью, Творцом, светом, Иерусалимом. Одухотворение материи, ее преображение, претворение в чистый свет, приближение к святости, возвращение к Творцу, подключение к особому коду «ноэтического измерения», открытия духовной силы, стремления к глубокой внутренней сущности человека.

Там, в седловине Иудейских гор,
Меж вышками Бэйт-Эля и Хеврона,
Лежат на плоскогорье том короной
Град Ерушалем, что ослепляет взор.

«…В тот день небо с утра сделалось желтым и пустынным, за кулисами холмов прятались волнистые линии взгорий, и запустение, так приличествующее зиме, горчило горечью желто-дымчатого Востока. Посеревшая бледность зимних гор густела и замыкалась на горизонте где-то между началом и концом мира. Глядя на свет, льющийся из самой близкой дали, можно было удивиться той ясности, с которой здесь проходила граница вечности. Водянистый, бесцветный плащ покрыл верхушки гор, Иудея вычерчивалась в бесконечном пейзаже с удивительной, с почти непостижимой точностью, с которой только и может согласиться холодный, голый горизонт. А потом задул ветер, и тугие узлы его порывов срывали птичьи гнезда и опрокидывали цветочные вазоны. И когда он затих, из посветлевшей расщелины небес вынырнули, облитые светом, первые буквы алфавита — алеф, бет, гимел… словно из другого времени и сразу в нашу эпоху любовью к земле обетованной». (Э. Пастернак)

В одном из последних стихотворений, от 8 июля 2019 г., Евгений Дубнов пишет:

…как поворот летящего крыла
Учую органическую милость
Неисчерпаемого бытия.

«Время занято забвением»[3], но милость Творца неисчерпаема, и потому, даже на последнем повороте, крыло продолжает трепетать.

Июнь — 2023
Февраль — 2024

Примечания

[1] Рав Шарон Пастернак («Шира вэ мециют»)

[2] Pallaksch — слово, изобретенное Гёльдерлином, означающее одновременно и «да», и «нет».

[3] Рав Амнон Бардах («А машаль а кадмони»)