Газеты про Никитина писали: «Главный интеллигент советского экрана». Но наступила эпоха звукового кино, и великолепный актёр почему-то оказался там не очень востребованным. Пожалуй, единственной заметной работой второй половины 30-х стала роль коллежского советника Василия Петровича Бачея, чудаковатого мужчины с добрым сердцем в детском «катаевском» фильме «Белеет парус одинокий».
«ЧАПЛИН РУССКИХ СТЕПЕЙ»,
или «ГЛАВНЫЙ ИНТЕЛЛИГЕНТ СОВЕТСКОГО ЭКРАНА»
ОДНАЖДЫ, году так в 1949-м, когда мне было, наверное, ещё лет пятнадцать, возвращался я в своём Иркутске из школы, как вдруг близ кинотеатра «Гигант» увидел афишу: «Внимание! Только сегодня у нас старый (1926 года) немой фильм «Катька — Бумажный ранет»!» Я застыл на месте: «Старый»? «Немой?» Подобного прежде в послевоенном родном городе никогда не показывали. Да ещё такое название! В общем, ужасно заинтригованный, скорей — домой, где привычно одолел каждодневную сковороду жареной картошки и с драгоценным родительским рублём в кармане рванул туда, дабы эту самую Катьку узреть…
Увы, в переполненном кинозале быстро выяснилось, что «Бумажный ранет» — это всего лишь сорт яблок, которыми деревенская девица Катька, приехав в Ленинград, торгует — чтобы «сколотить денег» на покупку коровы. Причём, по своей неопытности, связывается с вором Сёмкой Жгутом, от которого беременеет. Но по-прежнему твёрдо верит, что всё образуется. И пригревает бездомного, мягкотелого Вадьку Завражина, по прозвищу «Тилигент», который, наоборот, к окружающей жизни совсем не приспособлен. Потом, когда после рождения сына Катька вновь начала торговать, Вадька заменил малышу отца…
Мог ли я тогда, мальчишка, глядя на экран, предположить, что минуют годы, и с вот этим самым Вадькой, а вернее — с популярнейшим артистом «немого» (и не только) кино Фёдором Михайловичем Никитиным, меня свяжет почти двадцатилетнее знакомство…
***
В ЭТУ старинную петербургскую квартиру на Владимирском проспекте впервые пришёл я на излёте 60-х. И сразу же, помню, хозяином невольно залюбовался: волосы отливают серебром; рост — под потолок; чуть лохматые брови — дугой; под ними — голубые глаза, благодаря которым лицо кажется легко ранимым и каким-то беззащитным. Он только что получил звание Народного артиста РСФСР, и на моё поздравление отозвался улыбкой…
Мы перелистывали фотоальбомы с кадрами из старых кинофильмов, которые когда-то принесли моему собеседнику огромную славу. Критики его называли «Мышкиным 20-х годов» — увы, сыграть эту роль не довелось, хотя всегда считал её «самой наисвоей». И всё-таки Мышкин в тех, первых его кинолентах явно проглядывался…
***
Фёдор Михайлович Никитин
ОН РОДИЛСЯ в маленьком городке Лохвица, который приютился в Полтавской губернии (кстати, это случилось спустя ровно три месяца после того, как там же и в том же самом 1900-м явился на свет другой талантище — гениальный Исаак Дунаевский). Семья была дворянской, отец — генерал царской армии.
Фёдор Михайлович рассказывал:
— Отец, выйдя в отставку, отдал меня в кадетский корпус, где я находился на полном пансионе, Весь первый год там проплакал. Единственным утешением была музыка. Вдруг выяснилось, что у меня неплохой голос, и я стал солистом в церковном хоре. Певчим полагались два абонемента на дневные спектакли в Большой и Малый театры. Так я впервые оказался в опере. Давали «Евгения Онегина» — с Мигаем, Богдановичем, Катульской, Мне было десять лет, и я себе сказал: «Стану артистом, стану Ленским». Потом, спустя время, увидев в Художественном театре «Вишнёвый сад», потрясённый, всю ночь прошатался по Москве. Возникло страстное желание приблизиться к этому храму, войти в число его посвящённых. Поэтому, закончив учебу в корпусе, приехал в Одессу и поступил в Сибиряковский драматический театр… Позже, после разных мытарств, посчастливилось попасть в кружок молодых актёров, занимавшихся под руководством Евгения Густавовича Гаккеля: он открыл для меня не только систему Станиславского, но и правду о большевиках и Советской власти. В восемнадцатом впервые снялся в кино. Это был фильм «Тереза Ракен», который поставил Сергей Ценин. Осенью двадцатого с письмом Ценина приехал в Москву, к Вахтангову. И началась учёба во Второй студии МХАТа. Спустя два года окончив её, оказался в труппе московского театра «Летучая мышь»…
***
СЦЕНИЧЕСКИЙ опыт накопил быстро. Умение передавать психологические тонкости характера своих героев демонстрировал с удовольствием. Но та, самая первая встреча с кинематографом его уже «отравила». Однажды заявился на Ленинградскую кинофабрику (которая позже станет «Ленфильмом»), разыскал кинорежиссёра Фридриха Эрмлера:
— Хочу у вас сниматься.
— А что можете играть?
— Яго!
— Могу предложить только роль босяка…
Босяка? Это ему-то, который на сцене позволяет зрителю почувствовать за внешней сдержанностью напряжённую духовную жизнь своих персонажей?..
И всё же Эрмлер оказался прав, интуитивно разгадав возможности художнической индивидуальности молодого актёра. Именно с босяка Вадьки Завражина, которого Никитин сумел у в и д е т ь с е р д ц е м, началась его настоящая творческая биография. Уже в подготовительный период, во время бесконечных хождений по Лиговке, по её ночлежным домам, когда артист вёл поиски единственно возможного пластического решения образа на экране, когда он пытался найти верную природу чувств, уже тогда определилось «зерно» роли, её отличительные черты. Можно было сыграть Вадьку проще, прямолинейнее, как человека жалкого и смешного в своих, так сказать, «отрицательных качествах». И, может, даже в чём-то трогательного. Но Никитин капнул значительно глубже: сумел показать сложность человека с улицы, опустившегося интеллигента, безвольного, не приспособленного к жизни, его видимую покорность, скрытое благородство и мужество. Этот Вадька смог и «на дне» сохранить непосредственность чувств, душевную доброту и даже зрелость нравственных оценок. Он ненавидит собственное малодушие, прекрасно понимает всю мерзость вора Жгута и всем своим поведением только резче оттеняет фальшь и грубость воровского мира. Да, актёр не побоялся наделить уличного бродягу натурой впечатлительной и тонкой…
И внешнюю выразительность Вадьки я, мальчишка 40-х, тогда на экране вполне ощутил: поношенная одежда на сутулой фигуре, заплетающиеся ноги в рваных ботинках, сильно помятая шляпёнка, обрывок галстука на худой шее. И как контраст с внешним видом — остатки изысканных манер. Да, удивительно органически соединил там артист комедийно-бытовое и лирическое. Сколько беспомощности и униженности сквозило во всём его обличье с протянутой для милостыни рукой. И, наоборот, сколько человеческой теплоты в сценах, где он же становится изобретательной нянькой, где проявляются его забота и любовь к Катьке… А сколько там было мягкого юмора! Как он пытался утопиться в чересчур мелкой речке. Как, разгневанный неудобством ночлега на холодных гранитных плитах у памятника Екатерине, кричал ей: «Стерва!»… С таким же чувством подавались многие другие ситуации и бытовые подробности жизни улицы, подмеченные внимательным глазом актёра. Это был поистине живой тип, выхваченный из гущи обитателей тогдашней Лиговки.
В общем, поведал о пробуждении в человеке достоинства… И совсем не случайно скоро отечественные кинокритики стали писать о Никитине как о «серьёзном мастере советского экрана». А зарубежная пресса после выхода «Катьки…» в 1926-м даже окрестила актёра «Чаплином русских степей»…
***
И ВСЁ последующее, сыгранное Никитиным в фильмах Эрмлера, приносило ему неизменный успех. Всякий раз это было открытием нового характера, неповторимого образа. Актёр поражал зрителей неожиданными преображениями, лёгкостью перехода от ролей комедийно-бытового плана к лирико-драматическим. Как непохож был на Вадьку его музыкант в картине «Дом в сугробах» — скромный, интеллигентный, с мягкими манерами и растеряно-грустной улыбкой на лице, не понимающий, что музыка и в трудные годы нужна людям тоже… И глухонемой Кирик в «Парижском сапожнике», который отстаивал честь и достоинство оскорблённой девушки — тем самым борясь за утверждение подлинных человеческих норм нравственности (какие бурные дискуссии вызывал тогда этот фильм в молодёжной среде!).
Никитин:
— Во время съёмок «Парижского сапожника» мне была предоставлена первая в истории советского кино «творческая командировка». Чтобы сыграть глухонемого, да ещё в немом кино, я решил изучить образ жизни этих людей. Меня направили на две недели в Павловск, в колонию глухонемых. Жил в реальной среде моего персонажа, даже немного навострился сапожничать и одновременно учился «разговаривать», перенимал движения, мимику, манеру поведения. Кажется, это удалось. Во всяком случае, после выхода фильма Общество глухонемых даже избрало меня своим почётным членом…
Огромной гражданской силы достиг актёр и в роли унтер-офицера Филимонова из «Обломка империи». Это была история бравого служаки царской армии, контуженного во время Первой мировой и потерявшего память, которая вернулась лишь спустя десять лет, уже в советское время. Какая сложнейшая гамма чувств отражалась на лице этого человека, пытающегося понять новый мир, найти в нём своё место…
Газеты про Никитина писали: «Главный интеллигент советского экрана». Но наступила эпоха звукового кино, и великолепный актёр почему-то оказался там не очень востребованным. Пожалуй, единственной заметной работой второй половины 30-х стала роль коллежского советника Василия Петровича Бачея, чудаковатого мужчины с добрым сердцем в детском «катаевском» фильме «Белеет парус одинокий». Зато Фёдор Михайлович замечательно играл на сцене Нового ТЮЗа.
***
ПОТОМ началась Великая Отечественная…
Никитин:
— Война призвала меня в народное ополчение, сделала командиром артиллерийско-пулемётного взвода. (Эта специальность досталась как бы «по наследству»: в своё время мой отец командовал батареей тяжёлых орудий). Да, порвал бронь и пошёл защищать Искусство. Нас было много — актёров, сделавших такой выбор. Потом направили в агитвзвод Ленфронта. Это был особый взвод: на одном плече — винтовка, на другом — мешок с гримом и костюмом. Обслуживали передовую, иногда — вполголоса: фашисты были совсем рядом. Читал бойцам стихи, пел, плясал… Это самый гордый, самый счастливый период в моей жизни. Кстати, я тогда же написал одноактную пьесу «Народный артист Республики», сам её поставил и исполнил главную роль. Спектакль сыграли больше пятисот раз. Причём однажды, в сорок втором, 24 мая, — в Большом зале филармонии…
***
СПУСТЯ год, в 1943-м, он — с орденом Красной Звезды на гимнастёрке — оказался в труппе Блокадного театра, созданного из оставшихся в городе артистов, который официально назывался сначала — Городским, потом — Ленинградским драматическим, а после обрёл имя Веры Фёдоровны Комиссаржевской. Там мне, студенту, повезло увидеть Фёдора Михайловича дважды: в розовских «Вечно живых» и в «Живой воде» по роману Леонова «Русский лес».
Впрочем, ещё в 1948-м он вернулся в кино, сыграв в историко-биографической драме Григория Рошаля «Академик Иван Павлов» роль профессора Званцева, за которую был удостоен Сталинской премии аж первой степени. Вторую Сталинскую (тоже — «первостепенную») получил за композитора Даргомыжского в фильме того же Рошаля «Мусоргский». Однако образ Великого князя в «Римском-Корсакове» (естественно — Рошаля) столь высокой оценки не удостоился… Ещё той послевоенной порой я увидел Никитина на экране в «Героях Шипки» и в «Княжне Мэри»…
Ну а позже, когда мы уже были хорошо знакомы, я запомнил и старого актёра Светловидова в «Лебединой песне»; и гимназического сторожа Максима, гоняющего подростков в драме «Дни Турбиных»; и опытного аналитика, немецкого генерала барона фон Шлессора в военно-шпионском «Варианте «Омега»»; и ссыльного профессора Лебедева в «Открытой книге»; и мажордома Оттавио в «Собаке на сене». А у юных кинозрителей наверняка остался в памяти мудрый, интеллигентный учитель Сергей Петрович по прозвищу «Кол» в фильмах «По секрету всему свету» и «Удивительные приключения Дениса Кораблёва»…
Да, в лучших своих ролях Фёдор Никитин всегда оставался актёром с неброской, но точной и проникновенной манерой игры. Ему были свойственны не гротеск, не эксцентрика, не карикатура, а, наоборот, мягкие пастельные тона, тонкие психологические детали…
Как-то позвонил мне, возбуждённый:
— Только-только вернулся из экспедиции, где снимался одновременно в двух фильмах. Исидор Анненский ставит по повести Горького «Трое». Там я играю тряпичника деда Еремея. А Борис Рыцарев — «Весёлое волшебство». Это прелестная сказка, в духе Андерсена и Шварца, где реальность сегодняшнего дня тесно сплетается с невероятной фантазией. Сказка ведь — родная сестра мечты, а мечта, как известно, — двигатель человеческого прогресса. Поэтому сказочные персонажи на протяжении сотен лет живут среди людей, их жизнью. В нашей картине баба-яга, например, работает уборщицей в городской детской библиотеке, а Кащей Бессмертный — бухгалтером леспромхоза. Он располнел, у него склероз (даже забыл свои колдовские формулы, их ему приходится подсказывать), он уже не похож на того страшного злодея, как в старой сказке. Вероятно, поэтому роль Кащея поручили мне…
***
В САМОМ начале 80-х я и уже «усато-бородатый» Фёдор Михайлович оказались на одном отделении «номенклатурной» больницы под названием «Свердловка», где за месяц наговорились вдосталь. Например, помню, как он размышлял:
— Пастернак писал: «В родстве со всем, что есть, уверясь // и знаясь с будущим в быту, // нельзя не впасть к концу, как в ересь, // в неслыханную простоту. // Но мы пощажены не будем, // когда её не утаим. // Она всего нужнее людям, // но сложное понятней им…» Так вот, некоторые наши режиссёры порой убеждены, что не будут пощажены в своём стремлении к простоте, и поэтому здорово все переусложняют, зачастую показывая на экране «бурю в стакане воды»…
В другой раз вслух удивлялся:
— Молодые режиссёры почему-то зачастую видят в Никитине некую кинореликвию, представителя старой актёрской школы. А ведь я живой художник, и всё время в движении вместе с эпохой. Когда-то в фильме «Они живут рядом» снялся вместе с Евгением Евстигнеевым, которого считаю эталоном современного актёра. Старался играть с ним в одном стиле, в одном ключе…
Признавался:
— В моей жизни не было ни одного возраста, который бы мне не нравился, потому что я всегда продолжал сохранять свою юность. Конечно, атомы тела основательно поменялись, но отношение к жизни осталось таким же восторженным, влюблённым, полным надежд… Сейчас помимо всего сумел обогатиться новой творческой профессией — пишу книгу, ставшую для меня главной работой…
Я уточнил:
— Но ведь это у вас не первая встреча с литературным трудом?
— Да, ещё в тридцатые годы сотворил повесть «Сентиментальное путешествие». С моей точки зрения, она не получилась, и, как я теперь понимаю, счастье, что не была опубликована. В дни блокады нужен был репертуар для агитвзвода. Так появилась (помните?) пьеса «Народный артист Республики», которая во фронтовых театрах выдержала более пятисот представлений. Потом, в сорок втором, задолго до победы, написал пьесу о разгроме гитлеровцев под Ленинградом. Одновременно с Михаилом Дудиным был принят в члены Союза писателей. Ещё работал над драмой о послевоенном восстановлении… не зданий, не заводов, а человеческих душ. Но всё-таки писал я тогда мало и поэтому подал заявление о выходе из Союза. Писатели удивились и сказали, что, если я настаиваю, они просьбу удовлетворят, но вернут меня к себе, как только я выпущу новую книгу. Вот эту самую книгу, книгу о жизни, я сейчас и сочиняю…
***
УВЫ, эту книгу он не дописал. Перебрался в Москву. А в 1983-м на экраны вышел очень добрый, очень человечный фильм Николая Губенко «И жизнь, и слёзы, и любовь», который заставил нас задуматься о приближающейся старости. Увидев там уже весьма хворого Фёдора Михайловича в рвущей душу роли Павла Андреевича Крупенина, я испытал потрясение. Не зря же этот воистину подвиг старого артиста был отмечен Главным призом Всесоюзного Кинофестиваля.
Он ещё успел сняться в детской киноповести «Я — вожатый форпоста» и в двухсерийной драме «Под знаком Красного Креста».
И тут сын Фёдора Михайловича определил совсем немощного отца в больницу, где почтенному пациенту при отвратительном уходе стало совсем невмоготу. Попросил коллег перевести его в Матвеевский Дом ветеранов кино. Там 17 июля 1988 года «Чаплин русских степей», «Главный интеллигент советского экрана» скончался. Схоронили его на Ваганьковском…
já