— Нет необходимости, сказал он, Страбон, страница двадцать четвертая главной книги, он никогда не ошибался, вот уже две тысячи лет книга предсказывает, чем закончится каждая война, только пока никто не прочитал эти предсказания как нужно, а мы сегодня здесь, на этом пляже, наконец-то, их расшифровали, мы, вдвоем с тобой.

[Дебют]Антонио Табукки

ОБЛАКА

Из сборника «Время спешит стареть»
“Il tempo invecchia in fretta”

Перевод с итальянского Александра Фейгина

— Ты сидишь в тени весь день, сказала девочка, ты что, не любишь купаться?

Мужчина неопределенно мотнул головой, что могло быть принято как за да, так и за нет, но ничего не сказал.

— Можно я буду говорить тебе “ты”?, — спросила девочка.

— Если я не ошибаюсь, ты уже говоришь мне “ты”, сказал мужчина, улыбнувшись.

— В нашем классе мы говорим “ты” даже взрослым, некоторые учителя нам это позволяют, но мне мои родители не разрешают, говорят — это нехорошо, а Вы как думаете?

— Думаю, что они правы, но ты все равно можешь говорить мне “ты”, я никому не скажу. 

— Тебе что, не нравится купаться? — спросила девочка — мне кажется, что это здорово.

— Здорово? — повторил за ней мужчина.

— Моя учительница нам объяснила, что мы не можем все время говорить «классно», я хотела сказать «классно», но сказала, что купаться на этом пляже мне кажется «здорово».

— И загорать классно, продолжала девочка, в первые дни я мазалась защитным кремом номер сорок, потом перешла на двадцатый, а теперь использую усилитель загара, который делает кожу такой блестящей, будто она покрыта золотыми чешуйками, видите? — но почему же Вы такой белый, уже неделя, как приехали, сидите все время под зонтиком, Вам что, и солнце не нравится?

— По мне, так оно классное, сказал мужчина, и загорать по мне тоже классно.

— Вы что же, обгореть боитесь?  спросила девочка.

— А ты как думаешь? — ответил мужчина.

— Я думаю, что Вы боитесь обгореть, но ведь если не начинать понемногу, то и не загоришь никогдa.

— Это верно, подтвердил мужчина, и звучит логично, а ты что, и вправду считаешь, что загорать обязательно?

 Девочка задумалась.

— Ну не то чтобы обязательно, нет ничего обязательного, кроме вещей совершенно обязательных, но если кто-то приехал на море и не купается, и не загорает, тогда зачем же он приехал на море?

— Знаешь что? — сказал мужчина, ты рассуждаешь очень логично, у тебя есть дар логики, и это классно — по-моему, мир с каждым днем все больше теряет логику, и так приятно встретить девочку с такой замечательной логикой, мне бы очень хотелось с тобой познакомиться, как тебя зовут?

— Меня зовут Изабелла, хотя близкие друзья называют меня Изабèл, с ударением на è, не так, как итальянцы, которые произносят ‘Изабел с ударением на и. 

— А ты что, не итальянка? — спросил мужчина.

— Конечно итальянка, самая что ни на есть итальянка, но имя, которое мне дали мои друзья, закрепилось, потому что по телевизору всегда говорят Мàнуел или Себàстиан, я такая же абсолютная итальянка как и Вы, может даже больше, чем Вы, но мне нравятся и другие языки, хоть я и знаю гимн Мамели* наизусть, в этом году президент республики посетил нашу школу и говорил с нами о важности гимна Мамели, о том, что он часть нашей итальянской идентичности, о том, что потребовалось много времени, чтобы объединить страну, мне, например, не нравится этот господин из политики, который хочет отменить гимн Мамели.

—————————

*Гимн современной Италии (по имени автора)

Мужчина ничего не ответил, он держал веки полуприкрытыми, свет был очень яркий и синева моря сливалась с синевой неба, как бы проглатывая линию горизонта.

 — Может быть Вы не поняли, кого я имею в виду?, сказала девочка, нарушая молчание.

 Мужчина ничего не сказал, девочка вроде застеснялась и стала рисовать одним пальцем узоры на песке. 

— Не знаю, может у Вас другое мнение, продолжила она, как будто набравшись смелости, дома меня учили, что нужно всегда уважать чужое мнение, но мне мнение этого господина не нравится, я понятно объяснила?

— Абсолютно, сказал мужчина, мы должны уважать мнение других людей, но прежде всего, не забывать уважать свое собственное, а почему этот господин тебе не нравится?

— Ну… Изабелла, похоже, заколебалась, … хотя бы потому, что, когда он выступает по телевизору у него в уголках рта проступает белая пена, но это не так важно, а еще он говорит кучу неприличных слов, я это слышала своими собственными ушами, а если он их говорит, то спрашивается, почему, когда их говорю я, меня ругают, президент республики гораздо важнее его, иначе он не был бы президентом республики, и он нам объяснил, что гимн Мамели следует считать национальным гимном и исполнять его на всех мировых чемпионатах, приложив руку к сердцу, в школе мы его исполняли вместе с президентом, мы читали по бумажкам, которые нам раздала учительница, а он не читал, он знал слова наизусть, по-моему, это здорово, Вам так не кажется?

— И в самом деле, здорово, подтвердил мужчина. Он порылся в мешке, стоявшем рядом с шезлонгом, достал стеклянный флакон и засунул в рот белую таблетку.

— Я не слишком много болтаю? спросила девочка, у нас дома говорят, что если слишком много разговаривать — это может раздражать, я Вас не раздражаю?

— Нет, нисколько, ответил мужчина, то что ты говоришь и в самом деле очень здорово, пожалуйста, продолжай.

— А потом президент республики прочел нам лекцию по истории, поскольку, как Вы сейчас узнаете, мы не проходим в школе современную историю. Самые лучшие преподаватели успевают в старших классах дойти до первой мировой войны, остальные останавливаются на Гарибальди и объединении Италии, а вот нам, наоборот, давали очень много современной истории, потому что у нас совершенно замечательная учительница, но это заслуга президента, потому что он внес вклад.

— Какой вклад? — спросил мужчина.

— Так говорят, объяснила Изабелла, это новое слово, когда хотят сказать про кого-то, что он что-то начал, а теперь другие, если хотят повторить, от него перенимают, но и на самом деле, есть много вещей, о которых мало кто знает, хочешь расскажу?

 Мужчина не отвечал, продолжая оставаться совершенно неподвижным, с закрытыми глазами.

— Вы заснули? — спросила Изабелла застенчивым тоном, как бы извиняясь.

— Прошу прощения, это я Вас усыпила своими разговорами, поэтому мои родители и не захотели покупать мне мобильный телефон, они сказали, что из-за того, что я так много разговариваю, счет за него был бы астрономический, а знаете, в нашем доме мы не можем позволить себе излишеств, мой папа архитектор, но работает в муниципалитете, а когда работаешь в муниципалитете…

— Твой отец счастливый человек, сказал мужчина, не открывая глаз.

 Теперь он говорил тихим голосом, как будто шепотом.

— Правда, правда, продолжал он, профессия строить дома гораздо лучше чем профессия их разрушать. 

 Изабелла издала возглас удивления.

— А неужели есть такая профессия — разрушать дома? — воскликнула она, я и не знала, мы такого не проходили.

— Вообще, сказал мужчина, это не то чтобы профессия, но теории этого можно обучиться, например, в военной академии, хотя потом приходит время, когда эти знания надо применить на практике и профессией становится именно разрушение домов.

— А Вы откуда это знаете? — спросила Изабелла.

— Я это знаю, потому что я военный, ответил мужчина, а точнее, был им, сейчас я, скажем так, на пенсии. 

— Но значит Вы все-таки разрушали дома?

— Разве ты со мной не на «ты»?

 Изабелла ответила не сразу.

— Я по природе застенчивая, даже если и не кажусь такой, потому что много разговариваю, но я первая спросила, ты разрушал дома?

— Я сам — нет, сказал мужчина, и мои солдаты тоже не разрушали, моя военная задача была обеспечение мира, это не просто объяснить, хотя, мне бы хотелось сказать тебе одну вещь, которой тебя в школе обучать не станут — по большому счету в мире есть два типа людей, одни, согласно своему ремеслу, как твой отец, строят дома, а другие, моей профессии, их разрушают, и так продолжается веками, одни строят, другие разрушают, одни строят, другие разрушают, строят, разрушают, строят, разрушают, получается как-то скучно, тебе не кажется?

— Очень скучно — ответила Изабелла, и на самом деле, было бы совсем скучно, если бы не было идеалов, но, к счастью, идеалы есть.

— Конечно, подтвердил мужчина, к счастью, в истории есть идеалы, тебе это кто сказал — президент или учительница?

 Казалось, Изабелла задумалась.

— Пожалуй сейчас не помню, кто именно нам это объяснял.

— Наверное президент, когда говорил про вклады, сказал мужчина, и что же ты мне можешь сказать про идеалы? 

— Что их все уважают, когда в них верят, ответила Изабелла, например, идеал родины, хотя кто-то может быть и ошибается по молодости, но если по-настоящему верить в идеал, то это важно.

— А-а, сказал мужчина, это штука, над которой надо еще подумать, но сегодняшний день мне кажется для этого не слишком подходящим, очень жарко и море выглядит таким заманчивым.

— Тогда искупайся, стала подзадоривать его Изабелла.

— Как-то не хочется, ответил мужчина.

— А по-моему, если тебе не хочется, значит у тебя стресс, ты не представляешь себе, какое сильное отрицательное действие оказывает стресс на наше душевное состояние, я прочла об этом в книге, которую мама держит на своей прикроватной тумбочке, хочешь, я пойду и принесу тебе что-нибудь из гостиничного бара, что-нибудь, чтобы снять стресс? но только не Кока-Колу, от нее я отказываюсь.

— А вот это ты мне должна объяснить, обязательно должна объяснить, сказал мужчина.

— Потому что Кока-Кола и Макдональдс — это погибель для человечества, сказала Изабелла, в моей школе это все знают, даже дворники.

 Мужчина порылся в сумке и достал еще одну таблетку.

— Что за штуку ты принимаешь? — воскликнула Изабелла.

— Мне прописали принимать лекарство по расписанию, сказал мужчина. 

— По-моему все эти таблетки тебе только вред приносят, я совершенно в этом уверена, итальянцы съедают горы таблеток, об этом и по телевизору говорят, вместо самого главного — настраивать наш дух на положительную силу, которая есть во вселенной, поэтому некоторой еды и некоторых напитков следует избегать, поскольку они передают отрицательную энергию, я понятно объясняю?

— Изабел, можно я скажу тебе одну вещь совершенно конфиденциально?

Мужчина вытер лоб носовым платком. Он потел.

— Кока-Кола и Макдоналдс никогда никого не отправляли в Освенцим или другие лагеря уничтожения, о которых тебе рассказывали в школе, вместо того, чтобы думать об идеалах, ты об этом думала, Изабел?

— Но это были нацисты, возразила Изабелла, ужасные люди.

— Абсолютно с тобой согласен, сказал мужчина, нацисты были люди совершенно ужасные, но и у них был свой идеал и они вели войну, чтобы навязать его другим, с нашей точки зрения это был порочный идеал, но с их точки зрения — нет, они верили в этот идеал, к некоторым идеалам надо быть внимательным, что скажешь, Изабел?

— Об этом надо подумать, ответила девочка, я подумаю об этом за ланчем, скоро подадут ланч, ты не идешь?

— Наверное нет, сказал мужчина, сегодня у меня нет аппетита,

— Извини, что я повторяюсь, но, по-моему, ты принимаешь слишком много лекарств, ты поступаешь как все итальянцы, которые принимают слишком много лекарств,

— Но ты ведь тоже итальянка, разве нет? — продолжал мужчина.

— Ты меня уже это спрашивал и я тебе ответила, раздраженно заметила Изабелла, я абсолютная итальянка, может даже больше чем ты, но так или иначе, если ты не пойдешь на ланч, то кое-что потеряешь: сегодня в гостинице будет буфет и после всей этой хорватской еды, которой они нас кормили, дают, наконец, феттучини по-арабски, честное слово, в меню так и написано, феттучини по-арабски, так или иначе, это должно быть наше итальянское блюдо, иногда за границей приходится прощать грамматические ошибки, но извини, раз ты принимаешь так много таблеток, ты наверное не так испорчен, как те, что ходят на дискотеку?

 Мужчина не ответил.

— Ну скажи мне, продолжала настаивать Изабелла, я никому не расскажу.

— Честно говоря, сказал мужчина, я вовсе не испорчен дискотекой, мне прописали таблетки, это обычное лекарство, оно отбивает аппетит, вот и все.

— У тебя оно еще вызывает тошноту, сказала Изабелла, я все замечаю, вчера ты пошел на ланч, но в какой-то момент встал и направился в туалет, а когда вернулся, был белый, как мертвец, по- моему, тебя там рвало.

— Ты попала в точку, сказал мужчина, я выходил, потому что меня рвало, и это было из-за таблеток.

— А тогда зачем ты их принимаешь? — не принимай, заключила девочка.

— Логично, с одной стороны таблетки мне помогают, а с другой стороны мне от них плохо, наверное таблетки в какой-то степени сходны с идеалами, все зависит, от кого ты их принимаешь, я никому их не навязываю и никому не делаю плохо.

 Девочка продолжала рисовать загогулины на песке.

— Не понимаю, сказала она, иногда вас, взрослых, трудно понять. 

— Это мы, взрослые, непонятливые, частенько оказываемся непонятливыми, хотя иногда нам понятно, что мы точно должны принимать таблетки, вне зависимости от того, итальянцы мы или нет, но ты Изабел, утверждающая, что ты самая, что ни на есть, итальянка, скажи мне, где ты родилась?, ты считаешь, что это не так уж важно, я, например, родился в городке, которого нет на географической карте, потому что теперь он называется по-другому, однако я итальянец до такой степени, что являюсь, а вернее, был, капитаном итальянской армии, и, будучи капитаном итальянской армии, я не могу быть иностранцем, логично?

 Изабелла кивнула. 

— И где же ты родился? — она спросила.

— В одном графстве, которое изобрели недавно, слышала про Уолта Диснея?

 У Изабеллы заблестели глаза.

— Когда была маленькой, я просмотрела все его фильмы.

— Вот, это такое место, сказочный город, в нем все из хрусталя, из хрусталя, который сделан из обыкновенного стекла, но на вид хрусталь, он находится в северной Италии, в том смысле, в каком Тоскана находится в центральной Италии, а Сицилия — в южной, но география уже вторична, так же как и история, о культуре лучше вообще не говорить, сегодня в счет идет только сказка, но поскольку взрослые не только непонятливые но еще и сложные, то я не хочу все усложнять еще больше и давай вернемся к исходной точке — к вопросу, который задал первым я, где ты родилась?

— В одном маленьком городке в Перу, но я стала итальянкой очень быстро, как только мои родители меня удочерили, поэтому я чувствую себя итальянкой, как и ты.

— Изабел, откровенность за откровенность, я понял, что ты не арийка, как я, к тому же, как ты сама сказала, я белый, как мертвец, а ты смуглая, вообщем, ты не представительница чистой арийской расы.

— Ну и что же? — спросила девочка,

— Такая раса не существует, ответил мужчина, ее выдумали псевдоученые, и, знаешь, если мировую войну выиграют те, у кого такие идеалы, тогда тебя здесь не будет и, может быть, не будет вообще.

— Почему? — спросила Изабелла.

— Потому что не арийцы не имеют права на существование, дорогая Изабелла, и людей со смуглой кожей, как твоя, у которой, конечно, замечательный цвет, особенно сейчас, с золотистым загаром, они их…

— Они их, что? 

— Забудь это, сказал мужчина, дело это сложное и в такой день как сегодня не стоит еще усложнять себе жизнь, почему бы тебе не пойти искупаться перед тем, как идти на ланч?

— Я могу это сделать позже, тем более, что у меня это желание прошло, и потом, извини, как только я увидела тебя на прошлой неделе все время здесь, под зонтом, читающим, я подумала, что ты смог бы мне объяснить многие вещи, которые я не понимаю, что с тобой может получиться интересный разговор, который обычно трудно иметь со взрослыми, а вместо этого все гораздо хуже, мы разговариваем уже полчаса, и, если честно, мне кажется, что ты не в себе, несуществующие города, люди, разрушающие дома, ты, работавший для войны, и в то ж время, работавший для мира, по-моему, у тебя в голове ужасная путаница и потом я не поняла, какая же у тебя была, так называемая, профессия.

— Она заключалась в наблюдении за теми, кто разрушал дома, сказал мужчина, это была мирная война, и она проходила прямо здесь.

— На этом пляже? — спросила Изабелла, извини, но мне это кажется невозможным, не обижайся, пожалуйста.

 Мужчина не ответил. Изабелла поднялась, положив руки на бедра она стала смотреть на море, ее худенькая фигурка резко выделялась на фоне яркого полуденного света.

— По-моему, ты так говоришь, потому что не ешь, сказала она слегка изменившимся голосом, извини, что я тебе это говорю, нo если не есть, то начинаешь говорить странные вещи, ты теряешь соображение, это отель первого разряда, супердорогой, я сама видела цены, ты не можешь говорить такие вещи просто потому, что что-то не по тебе, ты не ешь, не загораешь, не купаешься, по-моему у тебя есть какая-то проблема, может ты должен хоть что-то положить в рот или выпить фруктовый коктейль, хочешь, я тебе принесу?

— Если ты и вправду хочешь быть такой доброй, то для утоления жажды я бы предпочел Кока-Колу. 

— Я-то хочу быть доброй, но вот ты — нет, и сначала ты должен объяснить мне, почему ты приехал в отпуск именно сюда, если раньше здесь шла война, разрушались дома, а ты за этим наблюдал, ведь так?

— Так, но когда я сюда ехал, как, впрочем, и сейчас, я не хотел ни с кем знакомиться, людям не нравится знать, что там, где они проводят отпуск, раньше была война, потому что даже от мысли об этом отпуск портится, логично?

— Тогда, с твоего позволения, вопрос тоже логичный: зачем же ты сам сюда поехал?

— Скажем, что это отдых военного, сказал мужчина, даже если военный не участвовал в войне, он всегда остается военным, а военный старается найти для отдыха такое место, где раньше была война, это классика.

Казалось, Изабелла задумалась. Наполовину на солнце, наполовину в тени, она стояла коленями на песке, ее худое тело ребенка, было одето в бикини, верхняя часть которого была не нужна, ее худенькие плечи начали дрожать как будто от плача, но она не плакала, казалось, она замерзла, руки она засунула в песок, а лицо склонила к коленям.

— Ты не беспокойся, пробормотала девочка, все беспокоятся, когда я так делаю, это просто небольшой кризис переходного возраста, а то, что это проблема переходного возраста, мне сказал психолог, не знаю, понимаешь ли ты, о чем я говорю.

— Может быть, если ты поднимешь лицо, пойму лучше, сказал мужчина, я плохо тебя слышу.

 Девочка подняла голову, лицо у нее было красное, а глаза мокрые.

— А тебе нравится война? — спросила она шепотом.

— Нет, ответил он, а тебе?

— А почему же ты в ней участвовал?

— Я тебе уже сказал, что я в ней не участвовал, я только помогал, но ты не ответила на мой вопрос, война тебе нравится?

— Ненавижу, воскликнула Изабелла, я ее ненавижу, но ты говоришь, как все взрослые и у меня начинаются кризисы переходного возраста, почему-то в прошлом году у меня не было кризисов переходного возраста, а потом в школе нам объяснили, что есть разные войны, эти плохие, а те — хорошие, и мы прошли уже три темы и вскоре у меня начались кризисы переходного возраста.

— У тебя полно времени, чтобы выговориться, сказал мужчина, рассказывай спокойно, никуда от тебя феттучини по-арабски не денутся, их будут держать горячими под лампой, я ведь тебя даже не спросил, в каком ты классе.

— Я закончила первый класс средней школы, а после четвертого пойду в гимназию, а там еще и греческий буду изучать.

— Потрясающе, но все-таки, что же с тобой происходит во время твоих кризисов?

— Может и ничего, сказала Изабелла, во время учебного года мы проходили Цезаря и немного Геродота, но кроме того, может ли война помогать миру, это было предметом истории, мне объяснить?

— Да, объясни получше.

— В том смысле, сказала девочка, что иногда, к сожалению, война используется для установления законности в странах, где ее нет, хотя потом приезжают двое ребят из той страны, где законность была установлена, и их помещают в госпиталь в нашем городе, и наш класс,то есть я вместе с Симоной и Самантой, им приносим фрукты и сладости, я понятно объясняю?

— Продолжай, сказал мужчина.

— Мохамед более ли менее моего возраста, а его сестра поменьше, хотя я не помню, как ее зовут, и когда мы вошли в больничную палату, а у Мохамеда не было рук, а его сестренка… 

 Изабелла прервалась.

— Лицо его сестренки…она забормотала, боюсь, что если буду тебе про это рассказывать, у меня опять начнется кризис переходного возраста, и я составлю компанию их бабушке, потому что папа и мама погибли от бомбы, разрушившей их дом, на меня упала ваза с киви и тирамису, я начала плакать, а потом у меня начался кризис переходного возраста. 

 Мужчина ничего не сказал.

— Почему ты ничего не говоришь, ты похож на психолога, который меня слушает и никогда ничего не говорит, скажи мне что-нибудь.

— По-моему, ты не должна беспокоиться, сказал мужчина, кризисы переходного возраста бывают у всех, просто у каждого по-своему.

— А у тебя?

— Я тебе гарантирую, сказал он, что не смотря на мнение врачей, я считаю, что нахожусь в глубоком возрастном кризисе.

 Изабелла посмотрела на него. Наконец она села, скрестив ноги, она казалась более расслабленной и больше не держала руки, погруженными в песок.

— Ты шутишь? — спросила она.

— Нет, правда не шучу, ответил он.

— Но сколько же тебе лет?

— Сорок пять, ответил мужчина.

— Также как моему папе, поздновато для кризиса переходного возраста.

— Вовсе нет, переходный возраст никогда не заканчивается, мы всю жизнь только и делаем, что эволюционируем.

— Эволюционируем не подходящий глагол, сказала Изабелла, говорят — развиваемся.

— Молодец, хотя в биологии его используют, на самом деле, каждый человек, эволюционируя, проходит через свои кризисы, и у твоих родителей они тоже есть.

— А ты откуда знаешь?

— Вчера слышал, как твоя мама разговаривала по мобильнику с твоим папой, было совершенно понятно, что они оба в полном кризисе переходного возраста.

— Ты шпион, воскликнула Изабелла, нельзя подслушивать разговоры других людей.

— Извини, но твой зонт стоит в трех метрах от моего, а твоя мама разговаривала так, будто она находится у себя дома, ты хочешь, чтобы я затыкал себе уши?

 Лопатки Изабеллу снова начали подрагивать.

— А что они больше не живут вместе, сказала девочка, и я передана мамe, а Франческо — папe, так это, так или иначе, справедливо, сказал судья, Франческо родился, когда уже никто этого не ожидал, но я его люблю больше, чем кого бы то ни было, и по ночам мне хочется плакать, и мама по ночам плачет, я сама слышала, и знаешь почему? — потому что между ними экзистенциальные разногласия, они так сказали, тебе это о чем-нибудь говорит?

— Да нет, сказал мужчина, это нормальная вещь, экзистенциальные разногласия случаются у всех, не расстраивайся.

 Изабелла опять погрузила руки в песок, однако вид у нее был почти бойкий, она коротко усмехнулась.

— Ты хитрый, до сих пор не сказал мне, почему ты проводишь целые дни под зонтом, обо мне ты все знаешь, а о себе ничего не рассказываешь, почему ты проводишь целые дни в шезлонге, чтобы принимать таблетки, чем ты занят?

— Хорошо, согласился мужчина, говоря простым языком, я жду проявления эффектов обедненного урана, а чтобы их дождаться требуется терпение.

— А что за эффекты? — спросила Изабелла.

— Долго объяснять, эффекты есть эффекты, а чтобы понять результаты, нет другого выхода, кроме как их дождаться.

— И долго ты должен их ждать?

— Сейчас не так долго, месяц или около того, может меньше.

— А пока, что ты делаешь целый день под зонтиком, тебе не скучно?

— На самом деле — ничего, ответил мужчина, упражняюсь в искусстве нефеломантии.

Девочка вытаращила глаза, скорчила гримасу, а потом улыбнулась. 

По-настоящему она улыбнулась в первый раз, показав мелкие белые зубы, по которым протянулась металлическая проволока. 

— Это какое-то новое изобретение?

— О нет, сказал он, это вещь довольно древняя — представь себе, что о ней говорит еще Страбон, это касается географии, но Страбона изучают только в гимназии, а в средней школе — максимум немного Геродота, как ты делала в этом году со своей учительницей географии, география — это очень древняя штука, дорогая Изабелла, она существует с незапамятных времен.

Изабелла посмотрела на него с сомнением.

— И если бы такая вещь действительно была частью географии, как бы она называлась?

— Нефеломантия, ответил мужчина, нефеле означает облако, а мантия — угадывать, нефеломантия — это искусство угадывания будущего путем наблюдения облаков, точнее, формы облаков, потому что в этом искусстве форма является сутью и из-за этого я отправился в отпуск на этот пляж, потому что мой друг из отдела военной аэронавтики, занимающийся метеорологией, меня уверил, что на Средиземноморье нет другого такого побережья, где облака на горизонте образуются в одно мгновение. И столь же мгновенно, как они образуются, они распадаются, и в это самое мгновение настоящий нефеломант должен проявить свое искусство и понять, что же предсказывала форма определенного облака перед тем, как это облако было развеяно ветром, перед тем, как оно превратилось в прозрачный воздух и слилось с небом.

 Изабелла поднялась с колен, механически отряхнула песок со своих худых маленьких ног, поправила волосы и скептически посмотрела на мужчину, хотя ее взгляд и был полон любопытства.

— Приведу тебе пример, сказал мужчина, садись в шезлонг рядом с моим: чтобы изучать облака на горизонте перед тем, как они исчезнут, нужно сесть и хорошенько сконцентрироваться.

 Он указал пальцем на море.

— Видишь белое облачко вон там? — следи за моим пальцем, немного правее, рядом с мысом.

— Да, вижу, ответила Изабелла.

 Далеко, далеко в эмалевом небе был виден какой-то комочек, крутящийся в воздухе, .

— Наблюдай хорошенько и запоминай, сказал мужчина, для нефеломантии нужна быстрая интуиция, но запоминание незаменимо, не теряй это белое облачко из виду.

 Изабелла поднесла ко лбу руку козырьком. Мужчина зажег сигарету.

— Курение не полезно для здоровья, сказала Изабелла.

— Не заботься о том, что делаю я, думай об облаке, в этом мире очень много вещей, которые не полезны для здоровья.

— Оно раскрывает свои бока, будто расправляет крылья, воскликнула Изабелла.

— Бабочка, со знанием дела сказал мужчина, а бабочка означает, без сомнения, только одно.

— Что именно? спросила Изабелла.

— У имеющих экзистенциальные разногласия эти разногласия пройдут, те, кто развелись, соединятся снова и жизнь у них станет изящной, как полет бабочки — Страбон, страница двадцать шестая главной книги.

— Что это за книга? — спросила Изабелла.

— Главная книга Страбона, книга так и называется, к сожалению она не переведена на современные языки, я учился на последнем курсе университета, чтобы уметь читать по -древнегречески.

— А почему ее так никогда и не перевели?

 — А потому, что современные языки слишком приблизительные, ответил мужчина, приблизительная коммуникация способствует развитию синтеза, в результате теряется анализ, например, древнегреческий в спряжении глаголов имеет двойственный характер: “мы имеем” — только множественная форма, но “мы говорим”, может значить много людей говорят, а может значить я и ты говорим, и в древнегреческом употребляется специальная форма глагола — duale. Например, нефеломантию этого облака мы делаем только вдвоем, я и ты, а потому, в этом случае нам следует употреблять форму duale.

 — Классно, крикнула Изабелла, зажимая рот рукой, смотри, с другой стороны, с другой стороны!

 — Это перистое облако — чирро, объяснил мужчина, изумительное облако-крошка, которое скоро будет поглощено небом, обычные люди могли бы принять его за нимб, но чирро есть чирро, и таких людей мне просто жаль, форма чирро не может иметь никакого другого значения кроме своего собственного, которого нет у других облаков,

 — И какое оно? спросила Изабелла.

 — Зависит от формы, ответил мужчина, мы должны ее интерпретировать так, как считаем нужным, иначе какие же мы нефеломанты.

 — Мне кажется оно превращается в два, сказала Изабелла, оно действительно делится надвое, они напоминают двух овечек, бегущих рядом.

 — Два барашка из перистых облаков, и здесь тоже нет сомнений.

 — Я не совсем понимаю.

 — Это легко, сказал мужчина, одинокий мягкий барашек означает человеческое развитие, Страбон, страница тридцать первая главной книги, но когда оно делится надвое, то это означает две параллельно происходящих войны, одна справедливая, а другая несправедливая, их невозможно различить, остальное мало интересно, важно понять, что будет с ними обоими, какое у них будущее. 

 Изабелла смотрела на него, как человек, ожидающий быстрого ответа.

 — Уверяю тебя, дорогая Изабел, конец плохой.

 — Ты совершенно уверен? — спросила она встревоженно.

 — Должен сказать тебе, что теперь я закрою глаза, и ты должна будешь истолковывать, то что происходит с облаками, наблюдай и терпеливо жди, старайся уловить правильный момент, потому что потом он может не повториться. Мужчина закрыл глаза, вытянул ноги, надвинул шляпу на лицо и остался неподвижен, как будто уснул. Прошла минута, может больше. На пляже стояла тишина, купальщики переместились в ресторан.

 — Оно отделяет от себя слои, сказала Изабелла низким голосом, так бывает, когда самолетные выхлопы смешиваются, теперь слои почти совсем не видны, или, может, я не могу их рассмотреть, ты тоже посмотри.

 Мужчина не двинулся.

 — Нет необходимости, сказал он, Страбон, страница двадцать четвертая главной книги, он никогда не ошибался, вот уже две тысячи лет книга предсказывает, чем закончится каждая война, только пока никто не прочитал эти предсказания как нужно, а мы сегодня здесь, на этом пляже, наконец-то, их расшифровали, мы, вдвоем с тобой.

 — Ты знаешь, что ты классный? — спросила Изабелла.

 — Об этом у меня нет точных сведений, ответил мужчина.

 — Думаю, что уже время идти в ресторан, сказала девочка, наверное, мама уже сидит за столиком и беспокоится, может быть мы продолжим разговор после ланча?

 — Не знаю, нефеломантия — занятие, от которого сильно устаешь, скорее всего после ланча я должен буду поспать, иначе вечером я не смогу даже пойти на ужин.

 — Это из-за нефеломантии тебе приходится принимать так много таблеток, да?

 Мужчина сдвинул с лица шляпу, посмотрел на нее и и спросил:

 — А ты как думаешь?

 Изабелла поднялась, вышла из круга тени, ее тело засверкало под лучами солнца и ответила:

 — Я тебе завтра скажу.