СЕМЬ ИСКУССТВ

Теперь легко понять (и заодно — простить) всех не живших в России иностранцев-переводчиков за этот литературный «ляп» — тем более что такие крупные русские литераторы, как Набоков и Чуковский, в этом месте тоже «ляпнулись».

Лев Резник

 МОЙ ДЯДЯ…

 My uncle, rich and well respected… when will the Devil take him off?
Мой дядя самых честных правил…
когда же черт возьмет тебя!
 Введение в симметрийную тему (прошу прощения за несколько «детективное» начало.)
Слово симметрия я, девятиклассник мужской русской школы №1 города Кривой Рог, впервые услышал в 1953 году на математическом кружке десятиклассников, куда меня пригласила наша замечательная математичка «Фрося» — Ефросинья Яковлевна Сичкарь, которую боялись все старшеклассники и побаивались учителя, включая директора школы. При первом же моем появлении на кружке, куда я, конечно, опоздал (сказалась природная застенчивость плюс пять лет украинской школы), первые услышанные мною слова Фроси были: при какой величине угла значения синуса и косинуса совпадут? Будущий профессор математики, а тогда всего лишь «косоглазый носатик» Юлька Маковоз, не вставая из-за парты, уверенно заявил: из соображений симметрии взаимное пересечение графиков синуса и косинуса должно произойти ровно посередине первого углового квадранта, то есть при угле в 45 градусов, при котором синус равен косинусу и оба равны, как нам известно, корню квадратному из двух пополам. С тех пор эти соображения, как настоящие аксиомы, не требующие никаких доказательств, да еще и приводящие к быстрому решению задач в уме, «преследуют» меня. А слово симметрия стало непременно присутствующим во всех моих немногочисленных печатных изданиях, начиная с первой книги [1], так и названной: из соображений симметрии. В ней и рассказана история моего «симметрийного пути» — иногда симметричного, подчас антисимметричного, а порой — вообще асимметричного. И до сих пор никак не могу избавиться от «зуда симметризации» — ведь ничто так не ласкает взора, как симметрия (А.П. Чехов).

Вот с чего началась и до сих пор не закончилась эта «симметрийная история»:

 А.С. Пушкин
 «Мой дядя самых честных правил,
 Когда не в шутку занемог,
 Он уважать себя заставил,
 И лучше выдумать не мог;
 Его пример другим наука:
 Но, боже мой, какая скука
 С больным сидеть и день и ночь,
 Не отходя ни шагу прочь!
 Какое низкое коварство
 Полуживого забавлять,
 Ему подушки поправлять,
 Печально подносить лекарство,
 Вздыхать и думать про себя:
 Когда же черт возьмет тебя!»         

 R.M. Hewitt
My uncle, rich and well respected,
 When his old bones began to ache,
 Determined not to be neglected,
 (A proper line for him to take).
 The moral’s hardly worth exploring.
 But, Oh my God! How deadly boring
 There at bedside night and day
 And never walk a step away!
 The meanness and the degradation
 To smile and keep his spirits up,
 Then lay the pillows in their station
 And sadly tilt a medicine cup,
 To sigh and think at every cough
 When will the Devil take him off?

 В. В. Набоков. Университетская поэма
 «Итак, вы русский? Я впервые
 встречаю русского…» Живые,
 слегка навыкате, глаза
 меня разглядывают. «К чаю
 лимон вы любите, я знаю;
 у вас бывают образа
 и самовары, знаю тоже!»
 Она мила: по нежной коже
 румянец Англии разлит.
 Смеется, быстро говорит:
 «Наш город скучен, между нами, –
 но речка — прелесть!.. Вы гребец?»
 Крупна, с покатыми плечами,
 большие руки без колец.
 
 Так у викария за чаем
 мы, познакомившись, болтаем,
 и я старательно острю,
 и не без сладостной тревоги
 на эти скрещенные ноги
 и губы яркие смотрю,
 и снова отвожу поспешно
 нескромный взгляд. Она, конечно,
 явилась с теткою, но та
 социализмом занята,
 и, возражая ей, викарий,
 мужчина кроткий, с кадыком,
 скосил по-песьи глаз свой карий
 и нервным давится смешком.

С этих четырех «онегинских сонетных строф» и началось мое «хождение по мукам», движимое поначалу детским любопытством, смешанным с завистью: как могут эти титаны стихотворного Слова отливать такие пули?! Читаешь — оторваться невозможно, а самому отлить хотя бы одну-единственную малюсенькую пулечку — кишка тонка.
В конце сентября 1953 года наша школьная «русалка» предупредила о предстоящем классном сочинении «по роману в стихах Александра Сергеевича Пушкина Евгений Онегин», который мы должны были прочитать еще во время летних каникул. Разумеется, двух самых счастливых месяцев года было совершенно недостаточно для хотя бы поверхностного знакомства с каким-то «ев-Гением о-Негиным». Выручила меня, как всегда в таких случаях, старшая сестра — студентка филфака нашего Криворожского «Педа»: «Вот тебе куплет из поэмы Возвращение Онегина, почти что Пушкин, выучи наизусть — будешь самый умный в классе». Этот «возвратившийся» через сто лет Онегин оказался вполне «ничего себе парнем». Позднее объявился еще один Онегин — «дуже вумный», потому и «язык прикусил»:

 А. А. Хазин (1912–1976)
В трамвай садится наш Евгений.
 О, бедный милый человек!
 Не знал таких передвижений
 Его непросвещенный век.
 Судьба Евгения хранила,
 Ему лишь ногу отдавило,
 И только раз, толкнув в живот,
 Ему сказали: «Идиот!»
 Он, вспомнив древние порядки,
 Решил дуэлью кончить спор,
 Полез в карман… Но кто-то спер
 Уже давно его перчатки,
За неименьем таковых
 Смолчал Онегин и притих.

  Д. Д. Минаев (1835–1889)
Про органическую клетку
 Онегин другу говорил,
 А Ленский Ларину-соседку
 Ему в ответ превозносил.
 Один — хвалил умно и жарко
 Труды Лапласа и Ламарка,
 Труды Мюссе, Жоли, Пуше,
 А друг его — поэт в душе,
 Поднявшись рано до рассвета,
 Головки, ножки рисовал,
 И, вместо дела, отвечал
 Стихами Майкова и Фета.
 Онегин прикусил язык
 И сбросил в печку полку книг.

Где-то в середине 1980-х годов «англичанка» из Института истории, филологии и философии СО АН СССР (Новосибирский Академгородок), вынув однажды из своей дамской сумочки измятый тетрадный листок, протянула его мне со словами: «нашла сегодня, не помню, откуда и от кого — прочти, расскажешь». Бегло просмотрев несколько первых строк и поблагодарив за «подарок», я сбежал по лестнице и помчался к себе в Институт. Только дня через три дошла очередь до этого по-настоящему бесценного подарка — это был великолепнейший перевод на английский первой строфы первой главы… «Евгения Онегина»! Самый настоящий пушкинский, конечно, англизированный мой дядя, написанный каким-то не знакомым мне английским поэтом. Имени-фамилии поэта узнать не удалось. Но когда через три десятка лет, благодаря Интернету, удалось, оказалось, что ни один из нескольких попавшихся мне переводов, включая и этот, не был, к сожалению, без греха.

Автором оказался англичанин Реджинальд Хьюитт (Reginald Mainwaring Hewitt, 1887–1948), «человек широко образованный, педагог по призванию, профессор, свободно читавший книги чуть не на всех языках — в том числе по-русски, по-персидски, по-древнееврейски, по-латыни, по-гречески» — сообщил Корней Чуковский в статье «Хорошо и плохо» («Литературная Россия» от 3 января 1964 г.):

 Признаться, я даже чуть-чуть испугался, когда увидел английский перевод «Евгения Онегина»… До сих пор я не раз замечал, что во французских и английских переводах Пушкин почему-то звучит как самый рутинный поэт-середняк, сочинитель шаблонных поэм и пустопорожних романсов… С тягостным чувством принялся я читать английского «Евгения Онегина», уверенный, что сейчас мне придется свирепо негодовать и браниться… Но это чувство рассеялось после первых же строк… Самое звучание пушкинского ямба передано так виртуозно, что даже не знающий английского языка, услышав перевод первых строк, сразу же по слуху догадается, что это «Евгений Онегин».

 Действительно, догадается, но, во-первых, не всякий, а во-вторых, если даже и догадается, то совсем не о том, что имел в виду Поэт. Не догадался же сам Чуковский о том, что содержание первой хьюиттовской строки моего дяди никак не передает вложенные в нее Пушкиным насмешливую иронию, и едкий сарказм. Как не догадался еще один мастер перевода — Владимир Набоков — посвятивший, по его словам, 15 лет «кабинетного подвига» созданию 1300-страничной книги комментариев к переводу этого романа.

В ней он, в частности, пишет, что переводить роман в стихах стихами же — нельзя: невозможно в стихотворной форме правильно передать его содержание без многочисленных комментариев. Сам он предлагает перевести первую строку моего дяди на английский так: My uncle in the best tradition. Судя по приводимым им примерам возможного перевода этой строки (My uncle has most honest principles; My uncle [is] of most honest rules), Набоков не знал о переводе Хьюитта.

Вот еще несколько переводов — [2] — по содержанию все они кажутся довольно близкими к пушкинскому оригиналу. Кажутся, если иметь в виду подстрочный перевод.

Но вот как раз тут, как писал один из героев Чехова в Письме к ученому соседу, «… я с Вами касательно этого важного пункта не согласен и могу Вам запятую поставить». Дело в том, что наш мудрый и лукавый Александр Сергеич без зазрения совести иногда подвешивал такие хитромудрые литературные «крючки», что на один из них попался даже Набоков. Как, по-видимому, и Чуковский. На самом же деле, эту запятую «приготовил» (не для Пушкина ли?) российский баснописец Иван Андреевич Крылов — в 1819 году он опубликовал басню Осёл и Мужик, о которой уже через поколение после Пушкина никто не помнил. Кстати сказать, советские школьники второй половины ХХ века не только не помнили, но вообще не знали о ее существовании — ни в одной из хрестоматий по русской литературе, включая пособия для студентов и преподавателей педагогических институтов, эта басня даже не упоминалась. Вот где он скромно «затаился» — этот пушкинский крючок:

 Осёл и Мужик
Мужик на лето в огород,
Наняв Осла, приставил
Ворон и воробьев гонять нахальный род.
Осел был самых честных правил:
Ни с хищностью, ни с кражей незнаком:
Не поживился он хозяйским ни листком,
И птицам, грех сказать, чтобы давал потачку;
Но Мужику барыш был с огорода плох.
Осел, гоняя птиц, со всех ослиных ног,
По всем грядам и вдоль и поперёг,
Такую поднял скачку,
Что в огороде всё примял и притоптал… и т.д.

Теперь легко понять (и заодно — простить) всех не живших в России иностранцев-переводчиков за этот литературный «ляп» — тем более что такие крупные русские литераторы, как Набоков и Чуковский, в этом месте тоже «ляпнулись».
Суровый Дант не презирал сонета
 В 1988 году, когда мы уже успели «вкусить» не один Глоток свободы, и даже не какие-нибудь два-три, а гораздо больше, в журнале ЮНОСТЬ (№ 5) объявился еще один такой «глоток» — никому из тогдашних моих знакомых не известная Университетская поэма Владимира Набокова — неожиданный привет из далекого «раньшего времени». Чем-то пушкинским пахнуло, а после второго-третьего прочтения — даже онегинским. Начал «исследовать и расследовать», привлек для сравнения еще и перевод на английский язык моего дяди — после нескольких недель «творческих мук» пришлось сказать себе: нэ тратьтэ, кумэ, сылы, спускайтэся на дно. Так «на дне» этот то ли дядя, то ли кто-то другой, и остался — осел на пару десятков лет, пока не появился всесильный, хотя и поначалу не всё-могущий Интернет. Но как только он «возмужал», стало известно, что эту Поэму Набоков опубликовал в 1927 году под псевдонимом В. Сирин. Судя по биографии (в 1919–1922 годы он был студентом в Кембридже), он сам и послужил прототипом главного героя Поэмы. Однако самый главный будоражащий меня много лет вопрос все еще висел на прочном крюке: «присутствует» Пушкин в Поэме или это всего лишь «оптический обман»?

В самом деле: 14 сонетных строк в классическом, хотя и несколько ином — лично пушкинском — каноне. Правда, не совсем пушкинском: построчные рифмы не совпадают, ритмика другая, последние две заключающие строки у Пушкина — у Набокова не две, а четыре… И только если «с выражением» продекламировать всю строфу — так и видится: Пушкин со своим чуть ли не alter ego Oнегиным под руку прогуливается вдоль Мойки и меж ними всё рождает споры. Поистине, как «жаль, что нельзя с Александром Сергеичем поужинать в Яр заглянуть хоть на четверть часа».

 Определите, что за птица сия болтливая Светлица
Подпись под дружеским шаржем
в школьной стенгазете.

Сия болтливая Светлица — мой бывший соклассник Толя Светлица, который уже много лет в райских кущах наверняка дирижирует симфоническим оркестром 7-го Неба, — «прислал» мне оттуда весточку — письмо от другого одноклассника. Письмо было с эпиграфом одних уж нет, а те далече, и содержание вполне соответствовало эпиграфу. Какая-то неведомая сила влекла меня читать и перечитывать его несколько раз, вспоминая одного, другого, третьего …и конечно же — многих учителей[1]. На Толе Светлице пришлось остановиться — уж очень колоритен был этот веснушчатый вечно пританцовывающий и напевающий паренек. Трудно, невозможно было представить себе, что сразу после школы, не имея никакого музыкального образования (если не считать кружков танцевального и народных инструментов в Доме Культуры Промкооперации Кривого Рога), он с первого же «захода» поступил в Днепропетровскую консерваторию, а на втором ее курсе был принят еще и на дирижерский факультет. Вот вам и болтливая Светлица — неисповедимы пути Господни!

Вспомнился случай, когда Толя буквально «убил» нас своей музыкальностью. Однажды на одном из наших школьных сборищ кто-то предложил разыграть опоздавшего. В те давние времена музыку, записанную на пластинках фирмы «Мелодия», мы слушали на электропроигрывателях патефонного типа. Запускать пластинку можно было «одной левой» — проведя по ней пальцем с небольшим нажимом. И когда один из нас — действительно левша — нечаянно запустил проигрыватель в противоположном направлении, мы услышали какую-то странную «оргию шума и диссонансов» (С.В. Рахманинов, если не ошибаюсь, о джазе). Такой необычный фокус не должен был пропасть втуне — лучшего способа разыграть — кого? — конечно, всегда опаздывающего Светлицу! Нарочно не придумаешь.

Когда своей торопливой танцующей походкой Толя полувошел-полувбежал в комнату нашего «благородного собрания», именно на эту «оргию» он сразу обратил внимание. Раскрыв рот в форме вертикального овала, побледнев так, что его рыжее лицо представляло собой белое пятно, усеянное темно-коричневыми конопатинами, он застыл, переводя взгляд с одного из нас на другого. «Что вы сделали ссс… ним? — через несколько долгих минут нерешительно произнес он. — С кем, ссс… ним? — Ссс… с Цфасманом! Я же слышу… это он, только что́ это?! — Успокойся, Светлица, с ним все в порядке, ничего мы с ним еще не успели сделать. Просто, мы решили переделать проигрыватель на выигрыватель, а получилось черт знает что — ни то, ни сё. Так звучит, и теперь будет всегда так звучать, Быстрый танец твоего любимого Цфасмана, если, конечно, его исполнять на нашем выигрывателе. — Это как? — Как-как?!…задом наперед, ну, то есть… в общем… вспять. Теперь на вечерах можешь объявлять: Цфасман, быстрый танец. Танцуем вспять!

Вспять… вспять! Вспяяять!!! Как же так! Надо было сразу же попробовать прочесть набоковский шедевр именно вспять! Попробовал вспять, то есть снизу вверх. По содержанию получается какая-то абракадабра (арба-да-карба), по звучанию — построчная рифмовка все же есть, хотя и другая, не онегинская. Чего-то опять недостает, какую-то малость. Решил снова заглянуть во всеведущую палочку-выручалочку — Интернет. Написал онегинская строфа и тут же получил ответ: в основу этой строфы положен сонет — 14-строчное стихотворение (4+4+4+2 — три четырехстрочника-катрена и заключительное двустишие) с определенной рифменной схемой. Пушкин, однако, выбрал свою систему рифмовки, так что рифменная схема онегинской строфы, отличаясь от классической сонетной, — обычно строго канонической — выглядит так: abab ccdd effe gg: в первом катрене она перекрестная, во втором — парная, в третьем — опоясывающая. Теперь можно попробовать прочесть строфу Набокова «покатренно», сравнивая срифмованность строк. Напечатал рядом две строфы — 59-ю первой главы онегинскую и 59-ю набоковскую:

А. С. Пушкин
Прошла любовь, явилась Муза,
И прояснился темный ум.
Свободен, вновь ищу союза
Волшебных звуков, чувств и дум;

Пишу, и сердце не тоскует,
Перо, забывшись, не рисует,
Близ неоконченных стихов,
Ни женских ножек, ни голов;

Погасший пепел уж не вспыхнет,
Я всё грущу: но слез уж нет,
И скоро, скоро бури след
В душе моей совсем утихнет:

Тогда-то я начну писать
Поэму песен в двадцать пять.

В. В. Набоков
Живой душой не правит мода,
Но иногда моя свобода

Случайно с нею совпадет:
Мне мил фокстрот, простой и нежный.
Иной мыслитель неизбежно
Симптомы века в нем найдет, —

Разврат под музыку бедлама;
Иная пишущая дама
Или копеечный пиит
О прежних танцах возопит;

Но для меня, скажу открыто,
Особой прелести в том нет,
Что грубоватый и немытый
Маркиз танцует менуэт.

Построчные рифмы у Набокова (сверху вниз) выглядят иначе: gg effe ddcc baba. Сопоставим построчные схемы рифмовки:

Пушкин
abab ccdd effe gg

Набоков
gg effe ddcc baba

Ну вот, наконец-то: «достиг я высшей власти»![2] Теперь, после более близкого знакомства с самыми разными типами симметрии [3], можно смело заявить: «по рифмическому параметру» набоковская строфа антисимметрична пушкинской (подобные поэтические создания называют стихотворными перевертышами).

Замечу не без сожаления, что при более пристальном всматривании в набоковскую строфу обнаруживается «своеобразная рябь на гладкой поверхности спокойного моря симметрии» [3, стр. 138-139]: при учете деления рифм на мужскую и женскую третий снизу катрен у Набокова оказывается не строго симметричным третьему сверху у Пушкина (то же — с двустрочниками). Кроме того, эти катрены — у того и у другого — не всегда самостоятельны, как того требуют каноны классического сонета; нередко они сливаются с двустрочником, превращаясь в шестистишие, или секстину. И все равно: замечательный пример антисимметрии в поэзии — налицо.

Sic transit gloria mundi
Но нет, уважаемый Читатель, не Ваш покорный слуга достиг этой самой «власти», а великий русско-американский писатель, поэт и переводчик Владимир Владимирович Набоков! Один американский критик остроумно заметил: Набоков не получил «нобелевки» не потому, что не заслуживает ее, а потому, что Нобелевская премия не заслуживает Набокова.

Несколько слов о Нобелевской премии, так и «не заслужившей Набокова»: в 2014 году Шведская академия обнародовала документы о том, как проводился выбор лауреата Нобелевской премии по литературе за 1963 год (сведения о выдвижении на премию становятся общедоступными лишь через 50 лет). Согласно этим документам, постоянный член Шведской академии Андерс Эстерлинг заблокировал кандидатуру Набокова, сопроводив своё решение пояснением: «Автор аморального и успешного романа „Лолита“ ни при каких обстоятельствах не может рассматриваться в качестве кандидата на премию». Похоже, остроумный американский критик «из предыдущего абзаца» был не так уж неправ.

К сожалению, иногда именно так — «легким манием (несправедливой) руки» — проходит (чья-то) слава мирская. К счастью, слава Владимира Набокова пока нисколько не проходит.

ЛИТЕРАТУРА

 1. Резник Л. Е. ИЗ СООБРАЖЕНИЙ СИММЕТРИИ (On the Symmetry Considerations). Учебное пособие, 2-е издание, исправленное и дополненное. Редакционно-издательский центр Новосибирского государственного университета, Новосибирск, 2012 (630090, Новосибирск-90, ул. Пирогова, 2).
 2. Stanley Mitchell, James Falen, Stephen Fry и Пушкин — Чудо перевода. https://omdaru.livejournal.com/32834.html .
 3. Резник Л. В НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО, И СЛОВО БЫЛО… СИММЕТРИЯ. Новосибирск: Издательство Сибирского отделения РАН (2015). 

Примечания:

[1] Низкий поклон моим школьным учителям: Учителя — это люди, начинающие делать то, что им не суждено увидеть законченным, и за которое они получают благодарность, когда уже слишком поздно — Макс Форман (1909–1990). И все же — лучше поздно, даже если слишком [3, стр. 208-209].

[2] Считаю нужным сообщить, что этой «власти» я «достиг» еще в конце 2000-х гг., и «достижения» опубликованы в двух изданиях (2010/2012 гг.) книги [1]. Из второй из них (2012 г.) в статью взяты выбранные места — с исправлениями и дополнениями.