Ну, и отмочил Али, — учиться затеял! От его мерзких приколов ещё школа вытьём выла, поставили на учёт. Директор с завучем в райпсихдиспансере в ногах валялись, с слёзной мольбой — заберите от нас, хоть на Луну, подальше! Теперь, значит, в институт? Али — он такой: с виду дурак дураком, а мыло не ест. Будьте уверены, и институт закончит, и в доценты выйдет, не отвертитесь!

Александр Ганкин

НАБЕГ

Хочешь сегодня подняться на гору? — Шамиль подмигнул Магомету хитро и значительно, так, будто передал секретный пароль. Магомет почувствовал себя вовлечённым в некий заговор: раньше от него тщательно скрывали, и он только мог догадываться о тайных планах по обмолвкам, по нечаянно прорывавшимся фразам, по скупым, исполненных какого-то тёмного смысла жестам, по тому выражению усталой, чуть брезгливой важности и высокомерия на лицах, которое столь резко отличает в толпе сообщников и конспираторов. Наконец-то он заслужил доверие и его сочли достойным посвятить во все тонкости этого щепетильного дела. Скорее всего, он прошёл незримую проверку, выдержал испытание, и что самое ценное даже не заметил его бремени. — «Надежный малый, не подведёт!». Чепуха всё это! Магомет, да и каждый в ауле, прекрасно знает, зачем Шамиль регулярно гоняет на гору. Собственно говоря, горы здесь везде, одни выше, другие ниже, но эта гора — особенная. Турбаза там, «Орлиное гнездо», девок полным-полно со всех концов России, доступных, покладистых, жадных до терпких кавказских удовольствий. Просто вид у Шамиля таков, словно не на блядки собирается, а на последний и решительный бой с гяурами, — точит саблю востру и газыри патронами набивает… Вот он отцентровал на впалом животе джигита литую ременную бляху, вот щепотью проверил ровность стрелок идеально отутюженных брюк, носовым платком обмахнул новенькие лаковые штиблеты и, распрямившись в мгновенье ока, весело показал зеркалу язык. Шамиль на удивление рыж, все в ауле черны как сажа, а этот — рыжей масти жеребец. Ловок, остёр, нахален. Похож на нож десантника, такой Магомет видел у заезжего бакинца, — нажмёшь на кнопку и лезвие выскакивает со скоростью пули. Ничего не скажешь, красив Шамиль, просто картинка. Плохо одно: знает о своей неотразимости и вечно охорашивается как женщина. Туалет его далеко не закончен. Магомет никогда не подозревал, сколько мужчине требуется разных приспособлений, чтобы выглядеть молодцом. На стене висит деревянный, резной, со старинным орнаментом короб. Испокон века в нём хранили столовые принадлежности. Шамиль засовывает лапу и вместо вилок и ложек достаёт бутылку-не бутылку, странного вида пластмассовый флакон с головкой-шариком, по периметру исчерканный нерусскими и немусульманскими буквами. Шамиль бестрепетно жмёт на головку, — из флакона с шумом вырывается остро и дурно пахнущая струя. Он мастерски орудует флаконом словно мини-огнетушителем, умело направляя струю, видимо, на самые уязвимые участки тела — подмышки, у горла, за воротник рубахи. Магомет чихает от омерзения, — придумал тоже! — Вонь начисто отшибает, — доверительно объяснил Шамиль, — а то от нас чем только не несёт, и дерьмом, и кровью, и салом бараньим… А эта пшикалка, — Шамиль щёлкнул по флакону, один-единственный запах устанавливает, считай, что в бане мылся… Ну так как? — Шамиль вопросительно взглянул на Магомета, — едешь со мной? Одно место специально для тебя забил. Мута просился, изнылся весь, я ему отказал. Вечно он самую грязную девку подцепит, потом полгода лечится, аул позорит. Что это значит? А то разумеется, что Шамиль благоволит к Магомету. Опять выделил его из числа сверстников. На каждом шагу старается подчеркнуть, что они с Магометом друзья не-разлей-вода. По аулу ходят в обнимку, по узким сдавленным улочкам, где двум собакам не разбежаться. Ходят, обняв друг друга за плечи. И что между ними общего? Шамиль — счастливчик, красавец, богач: вторую машину уже поменял, весной на ранней зелени бешеную деньгу зашибил. Две невесты по нему сохнут, любую только помани… Первая — Месиду, едва пятнадцать сравнялось, кроткая смуглая, цветочек. Почти красавица, учителева дочка. Вторая — огулка, в том племени двести человек осталось. Звать Топшашшар, имячко редкое, означает найдёшь-накушаешься, огулы горазды на такие имена. Разбитная, успела замужем побывать, зубы золотые, говорит, что вставила для красоты. Магомета к ней тянет ввиду её опыта и экзотичности натуры, но она в его сторону и не смотрит, так и льнёт к Шамилю, задирает, глазки строит, намекает, что пошла бы за него и без богатого приданого. И главное, что поражает Магомета, обе прекрасно наслышаны про игрища Шамиля на турбазе, обе молчат и покорно ждут, когда султан милостиво укажет на одну из них… А что Магомет? Так себе Магомет, ни то, ни сё. Ни рыба, ни мясо. — Слава Аллаху, прошли те времена, а то быть бы тебе муллой, — сердито говаривал отец, глядя на то, как Магомет вместо того, чтобы лазать по окрестным горам, скакать на конях и в горячих схватках с аульскими удальцами меряться силой, садится за книгу и юным неокрепшим пальцем водит по страницам, что-то пришёптывая себе под нос. Его даже от армии освободили, будто он неполноценный, ну, и сраму ж натерпелись! Хроническое ущемление мышц нашли, — с чем его едят, интересно, сроду в ауле этим никто не болел. Еще в царское время из аула вышло с десяток полковников и штабс-капитанов, был даже один генерал «дикой» дивизии, участвовавший в походе на Петроград в семнадцатом году. Служить сплошь и рядом отправляли за границу, так что демобилизованные возвращались домой, переполненные впечатлениями. Один в Германии ухитрился даже жениться, чем прославил себя на весь край. И не мудрено: уметь надо промеж караулов и политзанятий, находясь в гуще враждебно настроенного населения, облюбовать белокурую задастую немку и намертво ухватить её за крутые бока словно норовистого коня за ухо, — и в стойло, и чтобы пикнуть не смела! Теперь, говорят, ноги ему перед сном моет, во, как вышколил парень — орёл! Чего доброго, еще лицо начнёт закрывать… Дружбой, как, впрочем, и всей жизнью они были обязаны своим отцам. Отец Шамиля сызмала непьющий, а тут в горах ранний снег выпал, он простыл и от трясучки дали ему глотнуть водки. По объёму целый стакан, не меньше. Голова с непривычки закружилась, он оступился и рухнул в расщелину, крича и взмахивая на лету руками как подбитая птица. Его спутникам оставалось лишь молитву сотворить по погибшему: Бог дал, Бог и взял, потому что высота была неимоверная, и внизу с диким шумом и скоростью, лязгая камнями, мчался поток, который стопудово должен был растащить останки по разным берегам. Сошлись на том, что упавшего лучше всего будет искать тремя верстами ниже по течению. Там скалы настолько стискивают русло, что его можно свободно перепрыгнуть и тело, вернее то, что от него осталось, непременно должно застрять в узкой горловине. Все с приличествующей скорбью не спеша, ибо спешить уже было некуда, направились по удобной тропе к злополучному месту. Один Магометов отец не поленился и, ободравшись в кровь, спустился примерно там, где несчастный загремел в пропасть. В зарослях можжевельника он и нашёл отца Шамиля, бывшего при последнем издыхании. Очевидно, густые заросли подобно матрасу самортизировали удар и не позволили телу скатываться дальше в бушующий, смертоносный поток. Следует также воздать хвалу Аллаху за то, что острые сучья и ветки можжевельника не проткнули насквозь и не превратили отца Шамиля в мясо, годное разве что на шашлык, а лишь жестоко искололи и исцарапали его. Каким-то чудом отцу Магомета удалось восстановить пострадавшему дыхание и удержать жизнь, стремившуюся истечь прочь из тела. Так отец Шамиля стал неоплатным должником отца Магомета. Вечная благодарность отца переросла в братскую любовь сына. Шамиль готов на всё пойти ради Магомета. Что угодно может захотеть Магомет, и Шамиль не колеблясь, подарит ему это «что» и Топшашшар в придачу с обидной для последней лёгкостью. — Давай, Магомет, поедем, развеемся немножко, — Шамиль считает своим долгом предлагать Магомету разные заманчивые варианты, а тот, рохля, кобенится по обыкновению. — А книжки будем зимой читать, когда это блядиное гнездо прикроют. Каждому овощу — свой срок. С ними со всеми разговаривать надо, — вот морока! Уговаривать, уламывать, — тоска смертная. Это Шамилю лафа, улыбнётся как ангел, коснётся пальчиками девичьего плеча, и девушка тает, добровольно предаваясь власти его и заботе. Ну, уж если совсем недотрога, то стихотворение народного поэта Расула Агаева в переводе Наума Гребнева, Если любит горец женщин, Это на века! Скал громады побеждает Чувств его река! прочитанное проникновенным голосом всё-таки укладывает девушку навзничь. Однажды Али хвастался, наверняка врал, что ему на турбазе немая попалась, — всё она сделала, что требовалось и без предварительного ухаживания: легла, и юбку на голову. Но Али — трепач и скотина порядочная! — Туда же подарки надо везти, а у меня под рукой ничего нет! — Магомет начал поддаваться увещеваниям. — Об этом не волнуйся, — подмигнул Шамиль как давеча, — у меня припасы на все случаи жизни. — Он открыл поставец той же, что и короб, старинной дедовской работы. Обе его полки были уставлены подарочными, изящными шкаликами коньяка и вина. Но он взял три бутылки побольше, местной шипучки, бледной имитации «Советского шампанского». — Нечего баловать, обойдутся без коньяка! — Из холодильника достал овечьего сыру, зелени… «Поеду!» — наконец решил про себя Магомет. — «Нельзя слишком огорчать Шамиля, он к нему всей душой, расшибается в лепёшку, опять же Муте отказал. Мута — мстительный, затаил обиду. Шамиля он побоится, зато на Магомете отыграется, насмешничать станет, слух гадкий по аулу пустит, на то он мастер, — например, что Магомет от баб бегает как лисица… А Магомет чихать на баб хотел, с этим у него всё в порядке, он не девственник, не монах и система у него работает нормально, как часы, а раз ружьё есть, значит, должно стрелять, без употребления оно портится…». — Я тогда домой схожу, переоденусь, что ли, — притворно зевнул Магомет, словно ехать ему совсем неохота и он уступал лишь настойчивым просьбам Шамиля. В какой-то мере так оно и было. Шамиль просиял, больно притиснул Магомета к груди: — Спасибо, брат! И в беде, и в радости вместе, — верно?! — Да-да, — вынужденно согласился Магомет.

 II

Дорога на турбазу начиналась от магазина. Собравшись с духом и силой, турист должен был идти в гору по довольно резко закручивающейся спирали около двух часов. Разумеется, на машине этот подъём преодолевался с неизмеримо меньшими затратами времени, а главное, сил. Местные, гонявшие наверх на автомобиле, охотно подбирали по дороге уставших путников, особенно девушек, и с ветерком и помпой доставляли в «Орлиное гнездо». В пути завязывались знакомства, полезные для приезжих и приятные для аборигенов. Хозяева, будучи по-восточному щедры и тароваты, создавали гостям подходящие условия для того, чтобы «мир посмотреть и себя показать», что те и делали, да с таким фантастическим размахом и безудержьем, каковые было трудно заподозрить в этих скромных бухгалтершах, медсёстрах, освобождённых и прочих секретарях. Видимо, в горах от захватывающих высей и святой чистоты воздуха у жителей равнины рождается опасное, пьянящее ощущение свободы и вседозволенности. Но в конце концов, разве в этом соль? Важен результат. Все получали удовольствие: гости были очарованы щедрым угощением вкупе с пылкой красотой ландшафта и его обитателей, ну, а хозяева, надо полагать, тоже не оставались в накладе. Магомет явился к магазину, когда все уже были в сборе. Тёмно-вишнёвые «Жигули», или «Жигуль», так ласково прозвал машину владелец, стоял в ожидании седоков с распахнутыми дверьми. Место было бойкое, годекан в прошлом, и у «Жигуля» толпилась уйма посторонних, помимо соратников бравого Шамиля: оказывается, два экипажа, гружёных джигитами по самые помидоры уже отправились на турбазу — теперь провожали третий. Толкалось довольно много подростков, чья пора ещё не подоспела, и они настойчиво торопили ее со всем жаром ранней юности, сидя на корточках и откровенно завидуя старшим, в то же время совершенно уверенные, что на их долю выпадут восторги ещё похлеще. Непонятно зачем среди молодёжи степенно расхаживал бодрый ещё, лихоусый старик в папахе и с орденскими планками на бекеше, чем-то удивительно похожий на товарища Сталина. Он являл собой убедительный пример телесного и душевного здоровья. Пришла вдруг девочка едва ли десяти лет, сестра одного из удальцов — Амирхана, принесла горячий, только что испечённый чурек, завёрнутый в полотенце. Шамиль гневно вскинул брови: неужели Амирхан настолько потерял стыд и совесть, что разболтал о целях поездки?! Он же её ворота дёгтем мажет, девушка не то что знать, до неё не должны доноситься даже отзвуки подобных мыслей. — У нас так заведено, — оправдывался Амирхан, — свежий хлеб в дорогу. Слышала дурочка звон, что куда-то еду, вот и пришла провожать. Иди, иди домой! — шикнул он на сестру, — мать давно обыскалась… Не о чём таком она не догадывается, — успокаивал он Шамиля, — у соседа корова отелилась, она и то не просекла, что тут колхозный бык замешан… Был здесь отвергнутый Мута. До последней минуты надеялся, что Шамиль переменит решение. Надежды угасли, когда он увидел Магомета. Явился-не запылился, кислорожий, сделал одолжение, словно хан или бек. Всё не ехал, не ехал, а как услышал, что Муту не берут, назло решил поехать. Ничего, Мута ему это припомнит, коли скоро Шамиль опять отправится в город абрикосами торговать, тут он Магомета и подловит, Шамилёва любимчика. Жаловаться тот не посмеет, ябеде — первый кнут! — Я тебя еще утром предупреждал, все места заняты, — заметил Шамиль, усаживаясь за руль, — напрасно время теряешь. — Зачем мне колёса?! — злобно сплюнул Мута, неровен час отвалятся, на своих двоих скорей дотопаю! — Тогда вперёд, раз ты такой упрямый. — Шамиль был оскорбительно приветлив и снисходителен, — первым придёшь, займи мне подружку посмазливей, в долгу не останусь! — Лучше поздоровее! — хохотнул Али угодливо, с намёком; тот самый, что возился с немой, он у Шамиля ходил в подпевалах. — Пошёл ты!… — Мута наградил его бешеным взором, но прибавить что-либо большее поостерёгся. Али, известное дело, придурочный, ему ножом подколоть, что высморкаться. Или дом поджечь, а спрос с него невелик, справка имеется… Мута еще раз с затаённой угрозой оглядел пятёрку счастливцев, как бы стараясь каждого хорошенько запомнить, хотя игра это, для малых детей, каждого знал наизусть, буквально с пелёнок. Затем резко повернулся, и не сказав больше ни слова, решительно зашагал вверх по грунтовому шоссе, сначала ровному и удобному, но очень скоро, через каких-нибудь двести-триста метров, перетекавшему в обычный для здешних краёв, стрёмный и путаный серпантин. Злость придала ему силы, он шёл резво и подчёркнуто независимо. Магомет вздохнул, он понимал, что угрозы относятся прежде всего к нему и покоя от Муты не будет. — Что ж, пора и нам, — Шамиль легонько гуднул. Все расселись в тесном автомобиле серьёзные, сосредоточенные, будто в сёдлах, прямо держа спины и как бы зажав меж ног невидимые сабли. У каждого сумка или мешок с снедью — вино, черешни, лепёшки, кто-то и мясо прихватил. В числе гостинцев везли и украшения — серьги, броши, прочую ерунду. Али решил проблему подарков гениально просто, по-мужски; взял пол-тыщи четвертными — испытанный и краткий путь к успеху. Про себя он решил, что сто рублей — потолок, начнёт с одной кредитки и тут всё от неё зависит: алчная она или корыстная, значит, выжмет из бедного простодушного Али еще две или три бумажки… И не убеждайте, что деньги оскорбляют женщину! Па-а-чему?! Всегда рубит сук по себе, ту выберет, которая не оскорбится, а только рада и благодарна будет. Глаз у него намётанный, сразу определит, кто и почём. А остальные четыреста нужны Али для хорошего самочувствия; мужчина обязан иметь при себе нож и деньги, минимум тыщу, так что его пятьсот — птичкины слёзки… Скоро поравнялись с Мутой; он шёл всё также быстро, стиснув зубы и энергично работая локтями. Рубашка выбилась из-за пояса, пыль густым слоем осела на ботинках. Шамиль притормозил: — Шагай тише, Мута, мозоли набьёшь! И тотчас Али услужливо поддакнул: — Чтоб на пятках не было, чеши меж ног, не промахнёшься! В машине все так и грохнули. Даже Магомет не сдержался, хотя понимал, что это потом ему дорого встанет. «Это уже чересчур, — думал Мута, темнея лицом от ярости. — Все чешут в этом месте, не он один. Опять Али насмешничает над его болячками, но он псих, с него взятки гладки… Подстрекает его Шамиль. Зря он так, Мута не хотел с ним ссориться, терпел, хотя давно мог взорваться. Но если он и теперь снесёт обиду, — житья в ауле ему не будет. Его выдержку сочтут за трусость, и за меньшее принято кровь пускать. С Шамилем нелегко тягаться, но он, Мута, жизни не пожалеет, — Мута прошептал слова клятвы, — а докажет Шамилю, что тот глубоко не прав.» Мута увидел перед собой ясную перспективу и ему сразу стало легче идти. Он нагнулся и комом грязи швырнул вслед удалявшемуся «Жигулю». — Ай, да Мута!, — присвистнул Шамиль, — это он мне войну объявил, чем-то я его прогневил… Придётся в бараний рог свернуть, иначе не успокоится… Магомет тихо возликовал: грызня с могучим Шамилём несомненно поглотит у Муты кучу сил и, похоже, ему достанется желанный удел китайского мудреца — наблюдать с горы как дерутся тигры в долине… — И что я скажу, — подал голос Гамзат, — очень плотный, очень носатый молодой человек, — этот Мута всегда чем-то недоволен, всегда обижен. Зависть — мать обиды. Он смотрит кругом и видит: у тебя есть то, чего у него нет, и ты ему тут же врагом становишься. Но ведь глупо дуться на людей только за то, что у них есть то, чего у тебя нет… — Гамзат немного запутался, но постарался вырулить: — И у другого может не быть того, что есть у тебя, что ж ему за это тебе глаза выцарапать? — Хорошо сказал! — осклабился Али, шут гороховый. — У Муты и впрямь есть то, чего, слава Аллаху, ни у тебя, ни у меня нет! Все снова зашлись от хохота. Шамиль даже выпустил руль и машина, почуяв свободу, радостно вильнула к обрыву. У Магомета душа ушла в пятки, не он один испугался, сидящий рядом Амирхан впился в него ногтями как нервная девица. — C чего б ему мне завидовать? — Шамиль вовремя овладел рулём и машина выровняла ход. — Твоей удаче, — ответил Гамзат глухо, как из трубы, тоже сердце ёкнуло от близости обрыва. — С тобой удача и потому ты весёлый. У Муты всё может быть — дом, бараны, машина, а ему всё равно будет мало; будет казаться, что у соседа дом богаче, а бараны жирнее… — Свой в чужих руках всегда толще, — к слову ввернул остряк Али. — А всё почему, — чтобы перекрыть дежурный хохот Гамзат перешёл на крик, — с тобой удача, а ему — шиш с маслом! — А может, наоборот? — вдумчиво поинтересовался доселе молчавший Магомет. — Вся удача — от характера, кто весел, тот и удачлив, счастье весёлых любит. — Называй как хочешь, — пожал плечами Гамзат, предпочитавший логическим выкладкам внезапные озарения, — только с Шамилём удача, а с Мутой — нет. — Нечего темнить, где и так ясно! — возразил Амирхан. — В пустых карманах счастья не сыщешь. Мута злится, потому что ему сегодня девочка не достанется, не достанется потому, что опоздает и всех девочек уже разберут, опоздает оттого, что в чужой машине места нет, а своей не купил; два года подряд его черешню град бьёт… — У всех бьёт, под одним небом живём! — раздался хор протестующих голосов. — Град машине не помеха! — веско отрубил Шамиль. — Хочешь машину? Иди и покупай. — Я не могу, — грустно отозвался Амирхан, — ставить некуда. Уже три во дворе стоят, отца и братьев. — А я сперва справку должен загнать, — Али шутливо порыскал вокруг очами, — никому не надо? Продам недорого…. На колёса уже скопил, — он разжал кулак. На ладони лежали его смятые пол-тыщи. Али принялся любовно разглаживать каждую бумажку. — Что-то мало, — подначил Гамзат. — Мало-мало, — сокрушённо согласился Али, — у пионеров на мороженое и то больше. Где б найти, а? — Он снял «аэродром», точь-в точь клоун в цирке, с комически унылым видом взъерошил волосы, — Пусто… — Деньги либо есть, либо их нет, — заметил рассудительный Гамзат. Али уморительно простучал себя ладонями по груди и бокам, пародируя приёмы личного досмотра. — Вывернуть карманы! — скомандовал он, скорчив свирепую рожу. Али сидел рядом с водилой, и поэтому никто не понял, отчего «Жигуль» вдруг на полном ходу встал на дыбы, как бы вознамерясь сверзиться в пропасть, а потом в последний момент передумав, замер на самом краешке дороги у жёсткого, шершавого камня, смытого весенними ливнями с вершины. Тут все увидели, как Шамиль бросил руль и, вцепившись одной рукой а горло Али, а другой, потрясая жирной, толщиной в спичечный коробок пачкой денег, запечатанной полосатой полиэтиленовой лентой сугубо казённого вида, пытал его леденящим шёпотом: — Скажи, что я тебе такого сделал, что ты меня в тюрьму тащишь?! — Сам не знаю, откуда! — Выл перепуганный Али, словно фокусник, вытянувший из рукава вместо зайца ядовитую змею, — посмеяться хотел, сунул руку, а «она» за подкладкой! — Голову мне морочишь! — прошипел Шамиль с ненавистью, — за подкладку краденое прячут… Ты чем думал, когда брал? Это государственные деньги, тебе своих не хватало?! — Не брал я, мамой клянусь! Подложили… — Совсем дураком меня считаешь?! — Кто сорит деньгами направо и налево? Кто за любовь набивает девкам червонцами полные трусы, Кто шугал инкассаторов возле магазина? Кто средь бела дня с секачом ломился в банк?! — ещё многое припомнил Шамиль. — Да шутил я, шутил! — извивался Али в цепких объятиях Шамиля. — Намекал мне старлей Кизимов, — не успокаивался Шамиль, — что у тебя доллары водятся, «Президенты», а я не верил, мол, брешет Али ради понтов. — Отродясь не было, нет у меня «Президентов»! — Тогда слушай Али, крепче запоминай, — Шамиль наконец отпустил Али и теперь нависал над ним как меч, разящий и грозный. — За соучастие или укрывательство я сидеть не хочу, — это раз. Государство для меня почти как мать и отец — это два. Прежде чем на такое идти, с друзьями советуйся, — это три — мы тебе не чужие. В-четвёртых, — Шамиль загнул указательный, — если разумно не объяснишь, где деньги взял, я тебя сдам. И пусть твой род мстит моему до десятого колена! Не за то я кровь проливал на китайской границе, из пушек, сволочи, прямой наводкой, — чтоб на гражданке отвечать по пустякам, мелочь, понимаешь, выгребать, копейки… «Нарушает Шамиль законы предков. Тому, кто с властью не в ладах, положено давать хлеб и убежище. А про то, что сдавать, ничего не сказано…», — подумал про себя Магомет, меланхолично так подумал, рассеянно, потому что всё его внимание было приковано к дороге. Медленно и неотвратимо, бочком, «Жигуль» сползал в бездну, где в предвечерней голубоватой дымке таяли гордые и прекрасные очертания родного аула. — Вот, и делай людям добро, а они тебе гадят, как могут! — разорялся Шамиль. — Это и вас касается, Гамзат и Амирхан! — он неожиданно окрысился на задние ряды. — Вместе на турбазу катаемся, а спрашивают с меня одного, будто я нянька! — Мы что… Мы ничего такого… — забубнили в тон Гамзат с Амирханом, подобно молодым горным ручьям. — Взрослые люди, у каждого — семья, дети, а дорвётесь до баб, — шалите как бычки на выгоне! — распекал их Шамиль. — Куда спешишь, себя роняешь? Пропусти начальство, забыл, что отец первым за стол садится? Амирхан, а именно к нему непосредственно относилась последняя реплика, несогласно заворчал, зафыркал: — Самые красивые девочки к старику уйдут, обидно! — А ты лакомый кусок на тарелку отцу положишь, или для себя утаишь?! Есть на свете простая истина; а что просто, то и правильно: — кто выше сидит, тот лучше ест. Сверху ветром может сдуть в любую минуту, а падать больно. Из-за своего высокого положения, связанного с ним риска, начальник обязан хорошо кушать. Потерпи немного; повезёт ему, уйдёт на повышение, или на пенсию без проблем, тогда карабкайся, залезай на трон, если силёнок хватит. А пока будь добр, соблюдай субординацию: сперва райком-майком, потом исполком, пропаганда, милиция, комсомол… — …Напрасно скалишь зубы, Гамзат, и на тебя сигнал есть. Жалуются, что девок лупишь почём зря. Из-за таких как ты нас дикарями считают, зверьём. Один важный в России лектор по международному положению так и заявил с трибуны: мол, нация торгашей и насильников. Откуда я знаю, может, ты его дочери по морде заехал, а он огорчился и грешит на весь наш народ! — Что ж, запираться не стану, — против ожидания Гамзат выступил хладнокровно и как бы даже с вызовом. — иногда бывает. Кровь кипит, а она, дура, бэкает, мэкает, ни мычит, ни телится… Сам знаешь, когда скотина упирается, полезно подстегнуть хворостиной… А народ тут при чём? — за поруганную Родину Гамзат залился бурой краской обиды. — Этому лектору я бы в глотку запихнул его слова, а на дочь плюнул, — больно нужна! Шамиль попробовал пристыдить его: — Тоже герой! Нашёл с кем воевать, с бабами! Но Гамзат ничуть не смутился. — А им нравится, когда их слегка мутузят, — заявил он со знанием дела. — Наслаждение мужчины в победах, ну, а женщина, когда не сразу, постепенно сдаётся, -внутри себя ликует. Все хотят, чтоб их прижали покрепче, по-мужски, я и давлю как виноград, пока не брызнет. — Сок течёт, значит, техника безопасности хромает, — прибавил в тон Амирхан. — Ага, помню, одна извращенка пристала, чтоб я по ходу хребет ей обмял — получить дополнительное удовольствие. Я малость перестарался, признаю. Так под лопатку ахнул, — она концы отдала. Ненадолго… Скоро ожила. — Ещё раз так ошибёшься, дело заведут, по-настоящему. — серьёзно предупредил Шамиль. — Мамлей Будагов плакался: письмами завалили, запотеешь отвечать. Скандалы, угрозы, а ему это надо? — Я нашёл другой подход, — похвалился Гамзат, -колечки. На палец наденешь, она сразу себя женой воображает, в сладких мечтах. Мне из Уфы по почте одно вернули, пишут, что обманул. Дудки! Обманывают тех, кто этого хочет, у кого мечты заслоняют действительность. Вот и эта коза посчитала, что кольцо золотое, а оно медным оказалось. Умора! Действительно смешно. Это ж надо быть такой дурой, чтоб медь от золота не отличить! Даже обуреваемый мрачными мыслями Али разомкнул толстые отвислые губы в слабой улыбке — благодаря им его ошибочно признали умственно отсталым или дегенератом, диагноз постоянно мерцал; из чего он научился извлекать немалую для себя пользу. Впрочем, через секунду Али вновь погрузился в тягостное уныние. Один лишь Магомет начисто отключился, инструктаж просвистел мимо ушей. Он заворожённо наблюдал, как «Жигуль» скользил и скользил, и давно бы плавно соскользнул на дно ущелья в чащу, полную тихого неземного очарования, кабы не случайный камень, жёсткий и шершавый. Игрушка судьбы. Ничтожный гвоздь удержал заокеанского бродягу от падения с небоскрёба, — Магомет недавно видел в новостях по телеку, камень покуда спасал от гибели пятерых бравых наездников и их механизированную арбу. Из всего экипажа Магомет сейчас один был зрячий и понимал, что смерть необычайно близка. Остальных отвлекла твердая как сталь воля Шамиля и они спорили о том, как справнее уломать девку, будучи покойниками, если не целиком, то уж точно наполовину. То, за чем следил Магомет, было столь возвышенно и великолепно, что он даже не устрашился лика смерти. Худший ли это удел — умереть ввиду такого дивного зрелища? Он всю жизнь провёл в ауле почти не выезжая, и лишь напоследок узнал истинную цену до боли знакомому, затёртому до дыр. Пересечения столбов, арок, лестниц и галерей сплетали воздушно-прекрасные соты, в коих жизнь гудела подлинная суровая, освященная тысячелетьями. Всё было рационально до мозга костей, взвешено, тщательно выверено — от драконьей морды, венчавшей карниз до выбитого и выкрашенного охрой над входом в жилище назидательного стиха из Корана. И всё было восхитительно: человек долго боролся с камнем за преобладание, а потом они примирились и жили в строгой гармонии. До недавних времён. Дома, прыгавшие с террасы на террасу, тонули в висячих садах. Там и сям зелень вспыхивала красными свечками, — цвёл гранат. На плоских кровлях, подставив солнцу морщинистые лица, величаво дремали мумиеподобные старухи. Стены из кизяка, сложенные в каждом дворе, были выстроены по правилам фортификационной науки, от их мощи и прочности веяло теплом задолго до наступления зимы. Как вечный часовой над селением высился чудом уцелевший минарет у мечети, превращенной ныне в дровяной склад. В данный момент рабочие накладывали на грузовик доски, горбыль, коротко распиленные брёвна. Магомет мог не рискуя держать пари, что дрова отгружались налево; время было позднее, неурочное, как раз коровы сплошь местной — ореховой и сахарной масти, скопом возвращались домой, учтиво подрагивая громадными, каменными рогами. Степенно шествовали без провожатых, уступая дорогу женщинам, укутанным в чёрное. Позади мечети, чуть выше заброшенного озерца, — с горы была видна его изумрудная кайма, — находился источник, откуда и брели женщины, закинув кумганы за плечи. …Камень кряхтел, но держался. Основательно придавило, ни встать, ни охнуть, только и оставалось, что сопеть потихоньку. Он и сам, вероятно, не мог объяснить, ради чего старался, ведь никто не просил. Просто случилось оказаться рядом, он и лёг под колёса, не рассуждая. А начни он, раскидывать мозгами что да зачем, чадить бы «Жигулю» на кровлях родного аула дымом из преисподней. В самом деле, с какой такой стати приходить людям на помощь?! Древний союз они растоптали, — медицинский факт. Горы изувечили, где карьеры, где скалы повзрывали, либо обесчестили, — понастроили чёрт знает что в угоду жадности своей и похоти. Да еще и оправдываются задним числом, что совсем уж тошно — «стране нужен камень». Прежде много лет добивались «хлопковой независимости», отводом воды, детским трудом на полях — пустыню загубили вместе с оазисами. Уметь надо, и у них получилось по высшему счёту! Теперь, видать, «каменная независимость» понадобилась… А камень — вот он, угрюмый безответный молчун. Он спасал не потому что добрый, а просто характер такой, инстинктивно подставился, стык в стык. Под дурное настроение мог, конечно, и по темечку приложить… Ну, и устал же камень, устал, держит из последних сил. Крошиться начал, может ободрить его? Эй, браток, крепись! Крепись, шершавенький, коли взялся… А подашь голос, он и сорвётся, чего доброго, от одного сотрясения воздуха. Не решился Магомет, пихнул в бок Амирхана, мол, погляди, кунак, как прекрасен этот мир…

III

Чудом выкарабкались, то, есть, не чудом единым, а благодаря железному самообладанию Шамиля. Спуртовал с места на предельной скорости, — Амирхан закатил истерику и Шамиль рванул. Только что вёл трудную разъяснительную работу среди необузданных джигитских масс, и вот, что значит харизма вождя и прирождённого военного командира, — отреагировал быстрее молнии! Все лавры спасителя достались Шамилю, камень, отслуживший своё и никем не замеченный, бесславно канул в бездну как солдат, пушечное мясо, — даже Магомет о нём позабыл. Амирхан кричал, как раненый зверь кричап — вахх! Жить хотел… Все растерялись, только Шамиль держал порох сухим, внешне никак не переменился, разве что жилочка на шее вспухла и билась часто-часто, а раньше не было видно этой жилки голубой… Да-а, — счастье смелых любит и тех, кто рядом трётся, — сформулировал Магомет, брезгливо отстраняя от себя Амирхана. Тот выложился дотла, ушёл в вопль, и теперь завалился в глубоком обмороке. Зато Али возник вновь. Пока страсти и страхи разгорались и остывали, он не о жизни и смерти думал, — голову ломал, как вернуть себе доброе имя и расположение Шамиля. — Это же отцовский пиджак! — торжествовал Али, — в спешке перепутал, на мой похожий, один в один… И деньги, стало быть, его: кооператив для меня покупает, в Хахмач-кале. Против отца не было возражений. Отец Али — большой начальник, председатель райпотребсоюза, следовательно, имеет право распоряжаться казёнными суммами. — И чего ты в Хахмач-кале забыл? — благодушно любопытствует Шамиль. Напряжение спало, теперь можно расслабиться. Кажется, он поверил зловредному дурачку, попытка оправдания зачтена. — А, учиться пойду! — институт туда-сюда, академия, все пути открыты! — паясничает Али, с обычной идиотской ужимочкой, — за что его и ценят. Враз поднимает настроение, как славный косячок анаши. Все так и грохнули. Ну, и отмочил Али, — учиться затеял! От его мерзких приколов ещё школа вытьём выла, поставили на учёт. Директор с завучем в райпсихдиспансере в ногах валялись, с слёзной мольбой — заберите от нас, хоть на Луну, подальше! Теперь, значит, в институт? Али — он такой: с виду дурак дураком, а мыло не ест. Будьте уверены, и институт закончит, и в доценты выйдет, не отвертитесь! Главное, он друзей успокоил, примирил. Гамзат лакомится черешней, возьмёт в рот полную жменю, потом косточками в окно плюётся, чуть не задохся, так его от смеха разобрало. И Амирхан очухался, бледный как полотно. Оглаживает живот словно любимого, но весьма шелудивого кота. Просит Шамиля, — высади, что-то брюхо разболелось… — Медвежья болезнь, — сочувственно пояснил Али, — малость перетрухал… — Амнистированный Али воспрянул и опять насмешничает без зазрения совести, но Амирхану не до пререканий, — до кустиков бы донести. Турбаза уже недалеко, последний виток шоссе и покажутся её белые ворота, увенчанные гневным клювастым орлом с перебитой гипсовой лапой. А пока Магомет задумчиво прохаживается по заброшенному кладбищу, — здесь давно уже не хоронят. «Как хорошо, что мы остановились, спасибо Амирхану, на что-то путное и он сгодился», — размышляет Магомет. Он любит кладбища, особенно старые. Попадаются очень древние надгробья — каменные плиты, врытые вертикально в землю, очерком похожие на людей: шаровидные головы, покатые плечи. Резьбу на плитах уже не разберёшь — стёрта, сколота. Блестят стекляшки разбитых бутылок — какая-то сволочь здесь пировала… И что самое прискорбное, осквернить могилы одинаково свободно могли как неверные собаки с турбазы, так и его обрезанные товарищи, — нравы пали необычайно низко. С острой ненавистью Магомет покосился на беспечно гомонивших Али и Гамзата. Взять этих, к примеру: Али — известный святохульник, а Гамзат со склада, что раньше был мечетью, резной минбар спёр. Бугай, шайтан здоровый, снял с крючьев и унёс, на дрова, но к счастью, Измаил Худиев помешал, радетель старины и горских обычаев, писатель, фольклорист, автор крылатого изречения, вошедшего в словари — по радио часто цитируют и в кроссвордах загадывают: Кто не страшится бури снежной, Тот достоин дружбы нежной. Изъял минбар, сказал — для музея, да, видно, недосуг отвезти, занят очень. Третий год его рабочий кабинет украшает… А Шамиль, он разве лучше? Спроси его, чей мавзолей, единственный на кладбище, с белым куполом и развевающимся флагом обочь — рваной, линялой от непогоды тряпкой? — Никогда не скажет, не интересно ему! А похоронен в мавзолее, мир его праху, далёкий предок Магомета, и Магомет ощущает кровную, неразрывную с ним связь. Святой был человек, хаджи, овец пас и они мчались к нему по первому зову, даже больные прибредали. Сын у него умер не то в мечети, не то в месяц рамадан, Магомет где-то слышал, — сразу на небо попал. А сам святым стал после своей мученической гибели; проводником был у русских, за то и убили. Потом выяснилось: такими петлями вёл русские отряды в расположение правоверных, что всякий раз они опаздывали, хотя бы чуть-чуть, но опаздывали. Придут, а там конский навоз остывает, а самих коней и след простыл. Потому и в мавзолей его уложили, в знак невинной смерти. Жаль у Магомета нет с собой платка или ленты, а то подвязал бы к древку, чтоб память была и желания исполнились, хотя какие тут желания, срам один! Девки сами в сеть плывут словно глупая похотливая рыба. Так, нечего лицемерить, святошу корчить как перед зеркалом. Он, Магомет, похлеще других будет. Те, хоть не ведают, что творят, а он знает и всё равно делает. Стыдно! — присмирев и отругав себя за двурушничество, Магомет покинул кладбище. Его попутчики уже оправились и теперь шумно, в открытую, заправлялись, не стесняясь ни себя, любимых, ни туристов, длинной чередой, выступивших на запланированный маршрут. Лупили зенки и те, и другие, ни смущения, ни возмущения, будто так и надо! Амирхан долго, с расстановкой и толком застёгивал джинсы, словно это не джинсы, а наглядное пособие — уфф! — хорошо пошла… Гамзат на дорожку пустил оглушительные ветры. Как, однако, они распоясались, небось в ауле никто не позволил бы себе подобное, а тут словно иная природная зона. Горы приучают к строгости, воспитывают подтянутость и чувство собственного достоинства. Здесь же девки бродят с голыми руками-ногами, кожа красная, как ошпаренная, носы оклеены бумагой. Мужики голые совсем, из-под куцей набедренной повязки топорщится, не зная удержу и покою дерзкая мужская снасть. И всем подавай солнца! Целый день жарились, и всё им мало, готовы высосать из вечернего заморенного светила последние капли зноя, чтобы сгорели! Репродуктор ревёт разухабистые песни, флажки развешены, лозунги про милости у природы, качели-карусели, фонтан с глиняной рыбой, стоящей на хвосте, — Шамиль лихо проскочил деревянный шатучий мостик, замер перед эстрадой как вкопанный. Справа на зелёной, пока что не успевшей выгореть лужайке, две девушки в белом томно друг дружке перебрасывали волан. Несколько прочих особ наблюдали за ними, откровенно скучая. — Ань, смотри, — оживилась одна, высокая и худая как палка, — еще приехали, тянет их сюда как на варенье, — паломники к святым местам! — Ихняя Мекка! — презрительно отозвалась подружка, блеснув очками и эрудицией. Знатно поддела, можно сказать, унизила, а эти ишаки даже не заметили издёвки. — Какие милые девушки, — одобрительно причмокнул Гамзат, — букет свежих роз… — В горах расцвели, под нашим солнцем, — поддержал его Амирхан. — Не скажи, — возразил Гамзат, — в России все девочки красивые, у нас не найдёшь таких красавиц! — Не найдёшь, — вторил эхом Амирхан. — От имени девушек России мерси за комплимент, — высокая и худая потешно присела в книксене. Пожалуй, пересолила, измывалась слишком откровенно, но толстокожего Гамзата хрен прошибёшь, упрямо гнёт свою линию: — Прими в знак горячей дружбы, — и прежде чем эта дылда сумела что-то сообразить, он ловко, как заправский жених, насадил ей на палец медное кольцо; размер совпал тик-в-тик. «Ну, теперь из-под него не вывернешься!», — злорадствовал Магомет. — Вы с ума сошли, зачем мне это?! — опешившая девица попыталась было избавиться от презента, но Гамзат больно, как клещами сдавил ей руку: — У нас не принято плевать на подарки: носи, пожалуйста, на здоровье и добрую память. — Нинка! — нервно вскричала очкастая эрудитка, — он тебя купил как невольницу! — Очень плохо говоришь, — Амирхан укоризненно покачал головой, — нас обижаешь, себя позоришь… Порядок такой: встретить гостя, чтоб на всю жизнь запомнил. Тем более, женщину… Впрочем, это были лишние препирательства. Девушки не вчера родились, путёвки — в дефиците, Старались, доставали, может, и с переплатой. Раз рискнули приехать сюда без мужей и братьев, значит, горы обязаны выделить им опекунов. Женщина без мужчины, что чинара без листьев, что мул без погонщика, что кинжал без рукояти. Неловкую паузу разрядил великолепный Шамиль. Не торопясь, он запер «Жигуль» и присоединился к друзьям. Девицам, подкованным в литературном отношении, он явился как знамение, как нечто неотвратимое — вроде тени отца принца Датского или статуи Командора. Непродвинутые могли просто оценить рыжину и ослепительную улыбку воина и джентльмена, которая медленно-медленно развёртывалась на его точёном лице подобно свитку. Чуть поодаль с тяжёлой корзиной, гружёной вином и снедью семенил верный клеврет Али: — Девочки, айда шашлык-машлык кушать!

IV

Истёк час или полтора и как это принято на юге, день мгновенно погас; на траурный, абсолютно чёрный плат неба выбежали звёзды, большие и мелкие. Магомет был почти счастлив, его сомнения рассеялись, — поездка выдалась на удивление удачной. Он был бы счастлив совершенно, если б не дебелая, рассыпчатая хохлушка, виснувшая на руке и донимавшая своей болтовнёй. Белая как церковь из города Белая церковь. Такая молоденькая, а уже блондинка. Слов нет, Магомет испытывал к ней известное влечение, потому и увлёк в одичавший яблоневый сад, где с притворным рычаньем носился за ней меж стволов и сухих сучьев, а она, издавая тихий, грудной смех, до поры настойчиво не давалась в руки. Всё это было в порядке вещей и входило в правила хорошего флирта. Но потом они наткнулись на старую белоколонную беседку и когда блондинка, визжа от избытка привычных эмоций и предвкушения неизбежной близости, кинулась ему на шею, Магомет, густо помрачнев, оотказался целоваться наотрез. — Какой ты, Митя, неинтересный, — блондинка обиженно надула губки, — мне такие скучные не нравятся… — и с завидной для своей толстой фигуры лёгкостью, она вспорхнула на заскрипевшие от внезапного груза перила беседки; устроившись в позе балованной внучки-егозы, начала раскачивать ногой с самым вызывающим и независимым видом. Платье высоко задралось, обнажилась мощная ляжка, отсвечивающая в сумерках мрамором. — А нам всё равно, пить водку, пить вино! — запела она с глумливым кокетством и как бы сжигая за собой мосты. Кровь бросилась Магомету в голову. — Слазь, пожалуйста, — попросил он срывающимся голосом, — а то прибью как бешеную собаку! Кавказцы, как известно, зря слов не тратят, обещают ласкать, — ласкают, обещают убить, — точно убьют. У разбитной белоцерковки имелся кое-какой опыт общения с туземцами, поэтому она безоговорочно поверила Магомету; сползла с перил словно издыхающий мотылёк и крестя его мелкими крестами как обуянного бесом, пятилась назад и пятилась: — Что ты, Митенька, окстись, родимый… В «Орлиное гнездо» не первый раз приезжала, обычно приезжала налегке; купит билет в один конец, а домой, в «ридну хату» с подсолнухом и «лелёкой» на крыше возвращалась с полным чемоданом фирменного барахла. — Извини, пожалуйста, — сказал Магомет, остывая, — место это святое и надо вести себя… — он с трудом подобрал нужное слово, — правильно, а ты растопырилась, тут, я и завёлся, прости-извини. Мы иногда как звери или дети, — что на душе, сразу выплёскиваем… Место и вправду было редкостное, на Земле мало сыщешь подобных мест, может, Галилея или Афины, например. На крохотном пятачке пространства совершались события, решавшие судьбы целых государств и народов. Как магнитом тянуло сюда тех, кто «железом и кровью» расписывался в вечной книге Истории. Имена, события и даты свились в противоестественный клубок. Здесь происходило даже то, что в действительности никогда не происходило. В памяти миф обрастал плотью и становился историей. Александр Македонский, главный победитель Древнего мира, там, где сейчас столовая турбазы, пытался развернуть в боевой порядок свою знаменитую фалангу, но не сумел, нашла коса на здешний камень.… Сжатый в горсть суровыми горами и угрюмыми горцами, он, не ведавший поражений, сперва удивился, потом огорчился, слёг и безвременно умер в муках жестоко уязвлённого самолюбия. Тут и похоронили, вон за тем зубцом, а вовсе не в Индии, как утверждает большинство источников. Самолюбие — слабое место потрясателей Вселенной, в этом они беззащитны как птичий выводок, переходящий тропу.

Краснобородый Чингиз-хан и сунуться сюда не посмел, — степь перед горой, как лист перед травой! Кишка оказалась тонка; топтался в низине, ярился, видит око — да зуб неймёт! Триста-советников китайцев закатал в ковёр, в никчёмной злобе все волосы повыдергал из бороды и ушей, в обход подался, трусливый шакал!
Опять же волчара-Тимур охромел аккурат в квадрате нынешней оранжереи, меж грядок цветов и пряностей. Его пронзила стрела лучника-даргинца, оставшуюся жизнь на теле проносил изрядную метку «На память о Гюлистане». Жесточайший истерик и садист-фанатик иранский Надир-шах поклялся насыпать возле эстрады холм из карих и чёрных глаз туземного населения, но лоханулся гнусный негодяй, сам, в свой черёд, потерял в боях нос, печень, пару пальцев на левой руке. А вот с русскими промашка вышла. Русские, они и в Африке — русские. Горцы сражались героически, ни в чём не уступая превосходящему врагу, а взяли их хитростью. Хитрости и коварства оказалось у русских куда больше, чем, к примеру, у земляков татов, кто б мог подумать! Если нет выхода, кровь брызжет, пленных не берут, головы рубят как кочаны капусты, — тогда горцы на коне, их не сломить. Горец зубами вцепится в край скалы и провисит так века! Мёртвым будет, а зубов не разожмёт. А начнутся переговоры да парламентёры, раненых лечить, женщины и дети то, сё, каша-малаша в мисках, тут горцам — ханА, форменный кирдык! Сразу из нор повылезают разные предатели-соглашатели, как грибы ядовитые взойдут просветители и гуманисты, разведут тягомотную канитель — Красный Крест, «бесцельное кровопролитие», «напрасные жертвы», культур-мультур, понимаешь, Пушкин-Толстой, и как апогей позорной сдачи — «когда народы распри позабыв…». Да любой, самый кровожадный турок или перс предпочтительнее самого мягкого и гуманного московита, как поголовное истребление всё же достойнее долгого, унизительного рабства; хотя нынче некоторые доморощенные гуманисты и возвели его в ранг осознанной необходимости… Что это? — Cлушай, философская категория такая, живёшь-живёшь, дураком помрёшь и не узнаешь, что твоей жизнью как папа-мама категории управляли. В этой беседке с белыми колоннами русский главнокомандующий принял от великого имама капитуляцию после двадцати пяти лет непрерывного газавата, горячо одобренную пламенными афеистами и творцами передовых идей цивилизованной Европы. Но Магомет не бросит камень в великого имама — вероятно, и впрямь существует проклятая историческая необходимость, рано или поздно подчиняющая слабого более сильному; не мытьём, так катаньем… Может, это и называется свободой? Современникам Магомета иметь хотя бы тысячную долю той страсти, упорства и веры, которые питали предков в их неравной борьбе! Погружённый в свои мысли Магомет и не заметил, как обогнув яблоневый сад, спустился от беседки вниз к эстраде, где, собственно, и завязывались амуры. «Жигуля» нигде не было, скорее всего Шамиль с девочкой отправился к водопаду. Когда-то великий имам судил и казнил там мятежных наибов, теперь его тёзка предавался торопливому блуду под шумок падающей воды. Что ж, Магомет не спешил уходить отсюда. Он был рад своим мыслям, звёздам, ночному теплу, разлитому по ущелью. Из ближнего дощатого домика сквозь гомон и женское хихиканье продиралась красивая, старинная песня об аварце, выступившего в поход и второпях забывшего дома папаху; и жена вечером, перед сном бережно расправляет папаху, каждую её складку, моля Аллаха, чтобы муж вернулся домой невредимым. Магомет узнал голос Амирхана: он чудно пел на праздниках и свадьбах, а вторил ему Али. И Гамзат был рядом, битый час в тёмных пышных зарослях акации он громким шёпотом уламывал высокую и худую. И то сулил, и это, а она ни в какую, нерушимая скала, блин! Наконец, исчерпав прогрессивные методы обольщения, потерявший терпение Гамзат вернулся к проверенному, дедовскому способу аргументации. Раздалась звонкая полновесная пощёчина и тотчас за ней послышался длинный, тягучий как всхлип болотной твари звук поцелуя. Магомет тихо и счастливо рассмеялся. Всё шло своим чередом по мудро задуманному, высшему плану. Он с друзьями прекрасно вписывался в этот план, глупо было бунтовать и сетовать на дурной, несправедливый ток времени, — все могли проявить себя согласно своим склонностям. Даже Мута, запылённый, злой Мута. Наконец, добрёл до турбазы, опираясь на толстую суковатую палку, по пути выдернул из изгороди. Магомета он не заметил, и сразу направился к водопаду, желая поскорее поквитаться с Шамилём. От обиды кривой и ущербный, он был похож на пожилой месяц. Всё успокоилось: и песня, и Гамзат, и музыка с эстрады. Магомет, задрав голову, глядел на звёзды; иные падали врассыпную, другие гасли, а все вместе гуртом согревали Магометову душу.

 1984, 2020 гг.