Отчаявшись найти публику в кругу знакомых, Корф закрыл практику и поступил на философский факультет университета: надеялся попробовать себя среди молодёжи. И что? Эти отроки от философии оказались намного примитивней самых ретроградных его приятелей.

Милана Гиличенски

ПРОКЛЯТИЕ ВЕЧНОГО БЕГА

Всего несколько строчек. Тон — официальный. Не сухой, не пренебрежительный, но и не вкрадчивый, и не слишком дружеский. Тон человека с хорошими манерами. С чувством меры. Главное — ни тени намёка на продолжение переписки. Допускается малость иронии — её нужно осторожно дозировать, как мускатный орех или тмин, но Корф умеет дозировать, он обожает специи и знает в них толк.

На керамическом блюде остаётся последняя засахаренная фига. Ах, что за чудо эта чёрная керамика, какой нежный гладкий бок, благородный блеск — Корф съедает фигу, допивает кофе. Прихватив письмо, выходит за порог.

Апрель. Ясно. Из-за крыши соседнего дома выглядывает облако — розовое, как земляника со сливками. Но его, коренного лессюрбца, не проведёшь, он хорошо знает, сколь обманчива здесь весна. В мае опять зарядят дожди.

Ноет колено, ещё один «трофей», добытый в Индии, на сей раз охота на тигра в Маджа Прадеш. Правильно было бы вернуться за тростью. Год назад, добросовестно изучив ассортимент магазинов для джентльменов, он приобрёл самую дорогую трость в Лессюрбе. И что же? Став владельцем изысканной вещицы, тут же утратил к ней интерес. Не настолько он стар, чёрт возьми!

 Корф запирает дверь. Нет, он не стар. Он мог бы даже выйти на след таинственной аспирантки, но разве это не моветон, в его положении охотиться за молодой особой? И, кроме того, всегда есть опасность, что мадемуазель увлечётся, а это уже докука.

Доктор приподнимает шляпу и кивает своему отражению в дверном стекле: «Доброго дня, Месьё! ».

У перекрёстка стоит такси. За рулём дремлет парнишка в брезентовом кепи.

— Куда держим путь? — лениво интересуется водитель.

— В зоомагазин — отвечает доктор, пристраивая колено.

— В Лессюрбе их минимум двадцать — украдкой зевает водитель.

— В самый большой — решительно заявляет пассажир.

— Ого! — взгляд под брезентовым козырьком оживляется — видать, у господина серьёзные намерения. Кого покупаем? Полярного медведя или сенегальского льва?

— Собеседника — доктор улыбается и игриво подмигивает.

ХХХ

Аллею, ведущую к особняку, велел засадить дубами ещё прадед Корфа. Со временем кроны их так разрослись, что даже в солнечный день едва пропускали свет. В воспоминаниях о детстве осталась дорога, петляющая между деревьями — очередной поворот можно было скорее угадать, чем увидеть.

Особняк, облицованный янтарным песчаником,     стоял на широком лугу, со всех сторон открытом свету и воздуху. Лишь вдали маячила полоса леса. Неожиданно гулкая тишина резала слух — вновь прибывшему могло покзаться, что поблизости ни души.

На самом деле в особняке проживали мать, отец и сын Корф, две служанки и садовник. Хозяйка дома, особа с ликом христианской мученицы, страдала мигренью. Вновь прибывших спешили посвятить в историю её болезни и просили не шуметь. Очередной приступ мог возникнуть даже от лёгкого шороха.

Обитатели особняка приучились жить втихомолку. Разговаривали полушёпотом, беззвучно перемещались по коридорам, кастрюли на кухне и газонокосилка у садовника не издавали ни единого звука. Хозяйке нужен был покой. Каждое утро после завтрака, состоявшего из водянистой овсянки и кофе с цикорием, мадам самолично производила обход здания в поисках лишних источников звука. Как правило, удавалось что-либо найти. Нелицензированный источник — это могло быть маленькое радио в комнате горничной или урчащая водопроводная труба в подвале — она утихомиривала любыми возможными способами. И даже невозможными. Убедившись лично в успехе операции, возвращалась в свой кабинет и приступала к делам. Никто не знал, чем она занималась, факт, что выходила только к обеду — жидкие волосёнки собраны в узел, платья гладкие и приглушённых тонов.

Нелегко давалась тишина темпераментному хозяину, известному лессюрбскому адвокату! Впрочем, пышноусый и румяный Корф-старший нашёл выход. По утрам он погружался в быстроходный автомобиль — один из самых быстрых в столице. Уже через пять минут обитель тишины оставалась далеко позади. Возвращался поздно, все знают, как перегружены делами стражи закона, в адвокатских конторах работы хватает до позднего вечера. Иногда — сугубо по служебным обстоятельствам — приходилось даже ночевать в столице.

Корф не сомневался, что облагодетельствовал семейство, разместив его в загородном доме. И супруга рада была отдалению от городской суеты. Дело не только в ней, вздыхала мадам, она-то из терпеливых, но для их сына, что может быть полезнее для их сына, чем тишина и свежий воздух? Что может быть здоровее, чем близость к природе, спокойствие, отсутствие уличных мальчишек с присущими им вульгарностью и хамством? Не зная, что, она пожимала острыми плечиками.

XXX

В школу Корфа возил шевроле. Угрюмый водитель, не говоря ни слова, усаживал юного пассажира на заднее сидение, молча отвозил, молча привозил обратно.

Корф недолюбливал школу, но ещё больше не любил возвращения домой. Знал, что и в этот день, как и вчера, как и месяц назад, сделав уроки, будет слоняться в поисках занятия и тосковать. Ничего не может быть тягостнее поиска занятия. И звенящего воздуха просторных комнат.

Подрастающий Корф всё чаще хандрил. Ни к чему, буквально ни к чему не проявлял он интереса. Отец начал волноваться. Даже сердиться. Сыну ни в чём отказа не было. Ему покупались игрушки, готовились любимые кушанья, пеклись пироги. Из города привозился самый дорогой шоколад. Но мальчик всё больше замыкался в себе и часами просиживал без дела, глядя в одну точку.

В доме Корфов отдельное помещение отводилось под библиотеку. Она насчитывала сотни томов. Пытаясь развить у сына интерес к книгам, отец советовал листать всё подряд: «Не поймёшь — откладывай, заинтересуешься — читай». Юный Корф откладывал почти всё. Даже купленные специально для него, ярко иллюстрированные книги из детской библиотеки приключений.

«Наверное, это распущенность» думал Корф-старший, подёргивая ус. Свод законов на подобный случай ничего не предусматривал.

ХХХ

Упорядочить хаос в голове отрока взялся местный пастор, отец Мурр. Его постная мина и насыщенная трюизмами манера странно подействовали на Корфа. У мальчика испортилось пищеварение. Он так ослаб, что пришлось отказаться от дополнительных занятий, после чего здоровье его быстро улучшилось.

Пастора сменил маэстро Галиони, преподаватель изящных искусств. У маэстро отсутствовал передний зуб. В разговоре он издавал странное шипение. Корф-сын не мог объяснить отцу, почему его раздражают изящные искусства, он сам не совсем понимал. Факт, что вскоре пришлось распрощаться и с Галиони.

За ним в доме появился Фрет, симпатичный филолог и философ, едва завершивший собственные университеты. В юной голове учителя не было системы: разные знания роились там, толпились и всячески мешали друг другу, однако он был остроумен и изобретателен, с ним обучение пошло живее.

Уже на втором занятии Фрет заметил, что ученик скучает. Ещё несколько занятий он исподтишка наблюдал за подопечным.

— Давайте меняться ролями — предложил учитель — отныне учителем будете вы.

Корфа веселила новая роль, и он быстро вошёл во вкус. Охотно читал мораль, воспитывал, давал учителю задание на дом.

— Не стоять же нам на месте? — вопрошал Фрет уже через три месяца, — давайте новое пробовать. Мне кажется, у Вас пойдут монологи. Советую осмыслить несколько наиболее интересных, а затем выучить наизусть. И продекламировать ну, хотя бы мне.

Фрет был опрятен и беспорядочен одновременно. Одевался он странно — зелёные холщовые брюки, фиолетовая рубашка на выпуск, жёлтые носки. Однажды он пришёл в разной обуви — элегантном остроносом ботинке на правой и теннисной туфле на левой ноге. Спохватился уже на занятии. Громко рассмеялся и сказал, что во всём виноват сосед-студент. Фрет был уже на выходе, когда тот постучал и попросил щепотку кофе. У Фрета нашлись три банки кофе, в каждой — чуть меньше щепотки. Пока он ссыпал их воедино, забыл о том, что не обулся как положено

Свежевымытые волосы никогда не были причёсаны, одна шелковистая прядь спадала на лоб, и Фрет имел обыкновение отбрасывать её небрежным жестом. И пахло от него приятно — огуречным лосьоном для бритья. И голос был хорош — чистый и низкий, внушительный и молодой.

Корфу нравился этот яркий свежий тип, он полюбил запах огуречного лосьона, табака и мяты. И оживление, и разнообразие, которые принёс с собой учитель.

Один за другим осваивал мальчик монологи. Гамлет, Отелло, князь Мышкин, Тартюф, Сирано — вместе с Фретом они размышляли над ними и разбирали каждого по косточкам.

— По мне, так Гамлет — самый симпатичный — разглагольствовал учитель — при случае не преминул бы пригласить его на пиво. Почему именно его, спросите Вы? Сам не знаю, факт, что даже Сирано мне не так мил, как бледный отпрыск датских венценосцев.

Особенно понравилось Корфу чтение монологов, тут он проявил артистичность, о которой и сам не подозревал, очень уж хотел впечатлить учителя.

— А теперь сочиняйте сами — заявил в один день Фрет — даю тему: «Куда исчезает потерянное время». Развейте её так, чтобы не стыдно было прочитать вслух перед публикой.

Первыми и весьма благодарными зрителями стали члены семьи.

— Знай наших — подмигнул отец, с гордостью поглаживая ус.

— Цицерон — вздохнула бабушка, утерев кончиком платка слезу.

— Будущий Хамфри Боггарт — восхищённо прощебетали тётушки.

— Побойтесь бога, кузины — возразил отец — среди Корфов никогда не было комедиантов. Хотя, скажу вам, в адвокатской практике подобные таланты не лишни, любая речь защитника — театрализованное представление.

Отец не мог нарадоваться  метаморфозам. Он видел уже мальчика в адвокатском кресле. Сыну явно хватит способностей продолжить дело — и сообразительности хватит, и умения долго и красиво развивать мысль.

Но мальчика не привлекала адвокатская практика. Столь же мало интересной казались сцена и кинематограф. Юный Корф хотел большего – в двенадцать-пятнадцать лет он не понимал, чего именно. Факт, что успеваемость его заметно улучшилась, к концу гимназии он стал блестящим учеником, в устных ответах ему равных не было. О, эти горящие глаза, одобрительные взгляды, восторженное перешёптывание! Но нет, не театральную публику мечтал он впечатлять. Так ли уж сложно перевоплотиться в героя драмы? Гораздо сложней и несравненно интересней играть самого себя и, оставаясь самим собой восхищать тех, кто тебе внимает.

ХХХ

Среди ровесников абитуриент Корф выделялся высоким ростом и осанкой. В восемнадцать лет шаг его был лёгок, смех заразителен, голос — вне дома— громок. Никто не сомневался в целостности и силе характера юноши. И всё же, наблюдательный визави не мог не подметить особенность лица Корфа: правая бровь его была приподнята и глаз под ней вроде как удивлялся миру. Левый же глаз выглядел так, как будто не видел ничего особенного вокруг.

В медицинскую академию Корф поступил вопреки воле отца. Адвокат только и мечтал о том, как передаст        единственному потомку. Впрочем, увидев диплом с отличием, старик утешился и поспешил сменить один быстроходный автомобиль на другой, ещё более быстрый.

После окончания молодой эскулап осел в Лессюрбе. Отец помог снять апартаменты в доме на набережной. В комнате с видом на реку устроили кабинет психоанализа: к тому времени наука о душе входила в моду.

Не близко исцеление, в самом тридевятом царстве собственного эго, но разве не стоит тронуться в путь?

Доктор Корф нравился себе в роли первопроходца. И глухие тропинки чужих душ не отпугивали. Главное — понять, какого гуру желает пациент. Одному нужен заботливый отец, другому — преданный сын, третьему — верный друг. Подбери краски, найди правильные модуляции голоса – и ты на пути к успеху.

Через год комната ожидания молодого доктора переполнилась пациентами. Календарь пестрил записями на три месяца вперёд. Доктор тщательно репетировал каждую встречу. Обдумывал ход разговора, выискивал интонацию: одному придётся прочитать мораль, другому достаточно дать совет, третьего переубедить. И всё бы здорово, но… уже самый первый пациент не дал ему сказать ни слова. Он так долго и прочувствованно излагал собственные проблемы, что Корфу не осталось ни минуты. Дальше — хуже. Страждущие оказались неблагодарной публикой. Их не волновало, что и как скажет доктор. Они хотели быть услышанными и потому говорили сами. Только сами.

ХХХ

Арки наезжают друг на друга, башни и шпили устремлены ввысь – если у зданий есть свой язык, то готика — особенно ранняя — самая разговорчивая. Обойдите ратушу, сверните в прямую, как стрела, каштановую аллею – она ведёт к вестибюлю лессюрбской библиотеки. Совсем рядом шумят центральные улицы, а вокруг этого исполина – тишина и спокойствие, город замирает в почтении перед знатной особой. Лишь ветерок шепчет в кронах, и голуби тихо переговариваются.

С некоторых пор Корф стал тут завсегдатаем. Возобновился интерес к наукам после неудачной череды светских эскапад с приятелями. В поисках слушателей доктор собрал вокруг себя самую золотую молодёжь, самых славных сынов лессюрбской знати. Втайне питал он надежду, за ужинами, на кои не жалел никаких средств, заблистать новым оракулом. Корф готовился, дополнительно читал, то, что хотел сказать, обдумывал не менее тщательно, чем шахматист партию с серьёзным противником.

В благодарность за угощение ему разрешали. Поговорить о Кьеркегоре. Порассуждать о тайнах Магритта. Его слушали минут десять, не больше. Молодые мужчины, помолчав из вежливости, спешили возобновить ничего не значащий треп. В дорогих барах дегустировали коньяки. В дансинг-клубах любовались крутыми ляжками и упругими задами танцовщиц. Обсуждали марки машин, победы лошадей на скачках, новый сорт пива, хвалились успехами у женщин. До чего глупые, скучные темы выбирали для разговора приятели! В конце концов Корфа стало тошнить от мускусного духа кафешантанов, а задницы так осточертели, что захотелось одну из них отхлестать.

Он заскучал. На работе говорили пациенты, в свободное время — приятели. Все несли чушь, а Корф, которого переполняли знания, Корф, познавший тайны Магритта, Корф, самостоятельно постигнувший Кьеркегора, Корф–медиум, Корф, знаток и врачеватель душ, Корф вынужден был молчать.

Они сидели в дорогом ресторане на ратушной площади. Ощутив потребность в умном собеседнике, Корф разыскал учителя и пригласил его на ланч.

Учитель охотно согласился встретиться с бывшим питомцем. На свидание он пришёл в штанах в белую и чёрную клетку и в малиновом кардигане.

— Например, древнеиндийскую философию и медицину. Вам по плечу! Поезжайте в Гималаи, поезжайте к берегам Ганга, попробуйте себя в йоге с аюрведой — учитель поднял бокал и посмотрел на здание ратуши через прозрачно-янтарный Семильон. — Какой должно быть удивительный мир, эта Индия! Страна загадок, страна ярких цветов и острых запахов, страна богов, гуляющих запросто среди смертных —хочешь, он тебе девушка симпатичная, или слон, например, или цветок лотоса. Эх, увидеть бы разок закат над Гангом! Услышать бы проповедь боттхисатвы. Пробуждающий, так он зовётся, или осветлённый. Тут дух человеческий спит за ненадобностью, а там его пробуждают.

Фрет подмигнул Корфу и поднял стоящий перед ним бокал вина.

— За ваши успехи.

В растрёпанных, чисто вымытых локонах виднелись седые пряди, а вокруг глаз — сеть морщинок. И всё же, он был ещё молод — взгляд озорной, голос низкий и чистый.

Корф погрузился в изучение Индии. Для студий выделил понедельники: эти дни он с утра до вечера проводил в библиотеке. Знакомство с Анной произошло именно там, под многоярусными готическими сводами читального зала.

ХХХ

Чадила печь, стены не просыхали от сырости. Родители Анны преподавали в сельской начальной школе. Их дочь росла в подсобном помещении, соединяющем два единственных класса. Там готовила уроки, играла, читала. Книги обожала, однако, что за библиотека в сельской школе? Два десятка потрёпанных, зачитанных изданий — их собрал учитель, работавший тут раньше  . Пришлось довольствоваться тем, что есть, благо в скромном собрании обнаружилось кое-что интересное. Любимым стали легенды и мифы Эллады. Девочка млела от удовольствия, вновь и вновь перечитывая волшебные строки. В свободное от уроков время она пыталась рисовать медузу Горгону и сирен, и горемыку Тантала, стоящего по подбородок в воде, и данаид с кувшинами без дна. По ночам, засыпая, представляла себе, как из мрака рождается свет, из ночи — день.

До четырнадцати лет Анна довольствовалась двумя мирами — реальным, разместившемся в помещении школы и в двухкомнатном кособоком домишке, где жила семья сельских учителей, и мифическом, населённом богами, героями и чудовищами. Двух миров хватало, в будущем девочка видела себя сельской учительницей. Она не покинет домик, где живут родители и где когда-нибудь состарятся. Одна из комнат — её собственная, тут она и останется. Только лампу прикупит ярче, и приобретёт удобное кресло. Анна поставит его у печки и в свободное время будет сидеть у огонька и читать легенды и мифы Эллады.

Всё изменилось в пятнадцатый день рожденья девочки. В этот полуюбилей отец свозил дочку в Лессюрб. Стоял тёплый апрельский день. В парке Тиамат цвели каштаны, вдоль берегов реки синели, белели, золотились крокусы. Ну, конечно, не обошлось без угощения. На террасе кафе «Орхидея» девочка пила шоколад и лакомилась фисташковым мороженным.

— Нектар и амброзия — улыбнулась девочка.

Поначалу Анна целиком сосредоточилась на угощении, но шумная вереница молодых людей, спешащих мимо, привлекла внимание. Симпатичные юноши и девушки смеялись и громко переговаривались.

— Кто они? — спросила Анна.

— Вероятно студенты — ответил отец — университет неподалёку.

— Давай туда сходим — попросила Анна.

— Не успеем — возразил отец — через полчаса наш поезд. Днём это последний. Следующий только вечером. Не забывай, нам ехать два часа. А потом две мили пешком до дому.

— Пожалуйста — настаивала Анна.

— Придётся идти вдоль леса в темноте — стоял на своём отец — я с собой даже фонаря не прихватил.

Но Анна не уступала, в конце концов отец сдался.

Через парадный вход, украшенный колоннами, вошли в вестибюль. «Дорические» — подумала Анна, в её представлении  колоннам уделялось особое место.

Прошлись по наполненным светом аулам, заглянули в высокие залы, где как в амфитеатрах тянулись кверху ряды сидений. Молодые голоса, смех, движение — всё, происходящее в стенах университета, казалось весенним потоком — свежим, мощным, легко обходящим пороги и препятствия. От радостных предчувствий у девочки стучало сердце, и голова шла кругом, и ладошки вспотели. Наверное, это Олимп, а студенты — юные боги.

В вестибюле их остановил осанистый седобородый господин.

— Знакомство с будущей Alma mater? Одобряю — пожилой мужчина прищёлкнул пальцами — очень своевременно. Что будете изучать, Мадмуазель?

— Древнюю Грецию — без колебаний ответила Анна.

— Жаль, что не филологию, а то забрал бы Вас к себе. Но мы непременно пересечёмся, науки наши родственны, филология — тоже греческое слово. Так, когда Вы у нас?

— Через четыре года — уверенно ответила Анна.

— До встречи через четыре года, Мадмуазель — седобородый господин подмигнул и пошёл было дальше, но напоследок ещё раз обернулся к дочке с отцом.

— И есть у Вас любимый герой из той славной эпохи?

— Конечно — уверенно кивнула Анна — Геракл.

Она никогда не спрашивала себя, кто из героев любимый. Но сегодня наверняка знала, что Геракл.

— А, ну тогда я за Вас спокоен — улыбнулся седобородый — успехов, голубушка.

Забыто кресло у печки. Анна уходила из университета с уверенностью, что будет учиться здесь. Во что бы то ни стало, любой ценой!

ХХХ

Четыре года каждое утро две мили на автобусе — он встречал школьников на запыленной площади перед сельской церквушкой и отвозил в соседнее село, в школу-восьмилетку. Анна бежала дальше, к железнодорожной станции — оттуда поездом добиралась в ближайший городок, где находилась гимназия. Возвращалась к вечеру, последним автобусом. После уроков в гимназии приходилось заниматься в библиотеке.

Светлыми летними сумерками смело шагала по знакомым переулкам, ещё слышались голоса детворы за острозубыми частоколами, мычали коровы на соседских погостах. Зато с ноября уже к пяти вечера переулки казались заснувшими, лишь трубы пыхтели над коричневыми кровлями. Зимой каждый день шёл снег. Иным утром случалось, что дороги заметало. Из почтового отделения прибегала служащая и заявляла, что поездка в школу отменяется. Детишки, визжа от восторга, разбегались по домам, Анна ковыляла в снегу две мили пешком на станцию. И обратно вдоль лесной опушки, мимо одиноких хуторов, мимо заброшенной мельницы, где по бытующему суеверию жили черти. Наверное, на всех покинутых мельницах мира живут черти, но они не страшны тем, кто рвётся на Олимп.

Анна не была суеверной. Шла без страха. Думала лишь о том счастливом миге, когда примкнёт к сонмищу юных богов — обитателей здания с дорическими колоннами. Ждала своего восхождения и готова была вступить в битву с титанами, закрывающими к вершине путь. Тогда она не знала ещё, что за одной вершиной когда-нибудь замаячит другая, потом появится третья, и за право восхождения придётся воевать. И титаны будут всё беспощаднее. Но никогда не остановиться тому, чей смысл жизни в покорении вершин.

ХХХ

Учёба стоила дорого. Чтобы скопить денег на первые два семестра, Анна устроилась ночной сиделкой в больнице.

Ежедневно по нескольку часов занималась в библиотеке — понимала, как далеки знания, полученные в провинциально гимназии, от университетских стандартов. Знала, что усердием преодолеет любые трудности. Ничего не боялась.

Корф заприметил её — тонкую, парящую, со светлыми задумчивыми глазами.

Анна отличалась от всех молодых женщин, с которыми он был когда-либо знаком. Движения девушки были лёгки, как порывы майского ветерка, манеры ненавязчивы, голос мелодичен — она могла бы показаться Сильфидой, духом воздуха. Но в разговорах в ней открывался не по годам зрелый собеседник — тогда она казалась мудрой Аспазией. Вот и всё. И молодому доктору-психологу не приходило в голову, что за нежным фасадом кроется покоритель Олимпа, бесстрашный победитель титанов.

В университете Анна собиралась изучать древнюю историю и исчезнувшие цивилизации. Индия? О да! Безумно интересно! Эта культура не может оставить равнодушной, даже если сердце твоё с детства отдано Элладе.

Анна оказалась замечательной слушательницей. Вовсе не такой, которая, раскрыв рот, ловит каждое слово. Ей интересны были его мысли, в то же время она легко вступала в диспут: остроумно парировала, деликатно возражала, если же спорила, то так умно, так легко сыпала именами греческих богов, так авторитетно ссылалась на героев и события античной старины, что сложно было не согласиться. Корф, желая произвести впечатление, всё более тщательно готовился к каждой новой встрече. И восхищался глубокими познаниями юной девушки. О том, что подчерпаны они из одной-единственной книги, он не догадывался. Да разве это важно, если влюблён по уши?

ХХХ

Незабываемая пора! Совместные походы в музей древней истории. Индии выделялся тут целый этаж, и Корф охотно перенимал роль гида. Анна слушала.

Велосипедные прогулки за город — вдоль реки, через длинные тополиные аллеи, вдоль крутых меловых утёсов, к соседним деревушкам, утопающим в ольхе и орешнике. Маршруты составлял Корф.

И не кафешантаны, не дорогие бары, и не устричные, где к прохладным солоноватым продуктам моря подают дорогое шампанское, и не изысканные кондитерские с самыми лучшими в мире севрскими эклерами — их готовят только в Лессюрбе. Нет.

Чаепитие у индусов, на самой окраине, в закусочной, пропахшей карри и кардамоном. Лубки со сценами из Махабхараты. Настоящая чайная церемония. Закусочную разыскал Корф. Он даже не вспоминал о некогда милых его сердцу ночных оргиях. Отныне его свободное время принадлежало индийским штудиям. И Анне. Рядом с ней он особенно нравился себе в роли прорицателя и рассказчика.

В то время, полное покоя и светлой радости, обоим казалось, что созвучию пребывания вдвоём ничего не грозит. Корф забрал девушку в дорогие апартаменты и сделал гражданской супругой. Скепсис родителя и на сей раз не смутил сына.

Однако в данном случае самоуверенность молодого доктора не оправдала себя. Уже через полгода стало очевидным, что в реальной жизни при кажущейся близости духа существует множество мелочей, мешающих пребыванию вдвоём — такому, как он его себе представлял. Корф заскучал. Ему стало мало одной собеседницы. Душа вновь просила шумного хмельного веселья, звона бокалов, смеха друзей.

Но Анна не любила ночных оргий. На светские развлечения у неё не хватало времени. И денег жаль было на такие глупости. Она не оставила идею обучения в университете, в назначенное время начала первый семестр. Не желая отягощать бюджет Корфа продолжала работать ночной сиделкой. Прелесть шумным гуляний оставалась ей непонятной — не лучше ли задушевные беседы вдвоём?

Со временем он начал подумывать о том, что для блага и спокойствия обоих им лучше расстаться.

— Иногда мне кажется, что ты старше, чем есть на самом деле — вырвалось у него как-то в сердцах — намного старше меня. Мне… Я… Как бы правильнее выразиться? Не довзрослел до тебя.

Понятливой Анне не нужно было повторять дважды. На следующий день её не было в элегантных апартаментах. Она исчезла из его жизни также незаметно, как появилась. А Корф в ту пору был уже увлечён своей пациенткой, меднокудрой Бэтси, утонченной красавицей, дочерью одной из самых аристократических семей Лессюрба.

ХХХ

Прошли годы. Время ожидания на приём к доктору Корфу достигло семи месяцев. О да, он был хорош в вопросах науки о душе — глубокие знания психологии и внимательное отношение к пациентам обеспечило лессюрбцу славу лучшего специалиста в городе. Вместе с тем, Корф продолжал изучать Индию, её философию, историю и культуру, религию и нравы, её медицину — корпел он над всем этим также основательно, как разучивал монологи в юности. Охотно и надолго пускался в одиночные экспедиции между А  Маршруты странствий составлял сам, выбирая такие отдалённые углы, куда нога туриста-обывателя никогда не ступит. Он нравился себе окутанным тайнами оракулом, гуру, первопроходцем, и пациенты любили его таким, но все же предпочитали говорить сами, а доктору позволяли говорить лишь то, что хотели услышать. Кого-то такая расстановка сил вполне устроит, а иной загрустит. Корф грустил.

С годами всё острее ощущал он нехватку публики: кому рассказать о впечатлениях? Для гистрионов, для тайных служителей Мельпомены, публика важнее всего. В шумной ночной компании Корфа искать собеседника бесполезно; с годами общество это понесло серьёзные изменения: друзья-приятели состарились, превратились в скучных брюзг, кое-кто успел даже уйти в мир иной. На смену ночным вакханалиям пришёл здоровый ланч: салат, паровые котлеты, морковный сок. В кругу тех, кто оставался, предпочитали говорить о политике: эта девица вольного поведения всегда давала повод для дискуссий, и каждый полагал, что разбирается в ней лучше остальных. Ещё говорили о внуках, о хворях. Некоторые из приятелей под настроение могли похвастать былыми победами у женщин — вот и все темы. Философские споры? Помилуй, старина, полнейшая дребедень! Дальние страны, обычаи и нравы людей из Далёка? Ну что там у тебя? Выкладывай, только не слишком увлекайся.

Слушали в пол-уха, спешили сменить тему — таков был круг его друзей-мужчин. И если поначалу мог он поддерживать безвкусный треп, то со временем стал его избегать.

И женщины, коих знавал он немало, уже меньше интересовали его. Это было взаимно: представительницы слабого пола хотели видеть в Корфе или героя- любовника, или богатого покровителя, в лучшем случае, просто компаньона для пикантных авантюр. Корф мог быть и одним, и другим, и третьим, однако с годами перестал себе нравиться в таких ролях, а дамам скучен был Гуру и Первопроходец.

Верной публикой оставались лишь бесчисленные пациенты, но как мы уже поняли, ценили они Доктора за то, что могут рассказать сами. Озабоченные собственными проблемами, пациенты говорили только сами, в основном они несли чушь, но Доктор уже смирился с тем, что… им нельзя мешать.

— Чего Вы хотите, Корф? — спросил состарившийся Фрет. На очередную встречу учитель пришёл в коротком васильковом жакете и в брюках-дудочках цвета желтка перепелиных яиц. Поседела-поредела некогда кудлатая шевелюра, но взгляд оставался оживлённым и лукавым, в точности как у молодого Фрета. Они заказали морских петушков, ресторан на ратушной площади, их излюбленное место встречи, чудесно готовил соус к петушкам – сливки, эстрагон и шалфей, а ещё немного лимонного сока, белого вина и укропа. Если казалось, будто дорога окончательно упёрлась в тупик, Доктор приглашал учителя на ланч.

— Собеседника.

— Собеседника, чтобы слушать, или, чтобы самому рассказывать? — уточнил Фрет

— В таких, чтобы слушать, нужды не испытываю — фыркнул Доктор.

— Милый Корф — в задумчивости учитель выпустил колечко мятного дыма — когда я агитировал Вас изучать Индию, и наследие, что дала нам эта великая культура, я лелеял надежду, что постигнете Вы и основы йоги, и основы буддизма, рождённого на этой земле, а с ними и учение о мирской суете. Как хорошо известно, буддисты утверждают, дабы избавиться от страданий, суетой следует пренебречь. Ни секунды не сомневаюсь, что Вы, человек способный и работящий, освоили азы буддисткой мудрости, но похоже лишь для того, чтобы «рассказать другим». Ну, представьте себе на минутку классического йога, застывшего в одной из сложных асан, в такой, которая требует особого мастерства. Как думаете, друг мой, важно ему, кто его в этот момент видит и что думает?

ХХХ

Отчаявшись найти публику в кругу знакомых, Корф закрыл практику и поступил на философский факультет университета: надеялся попробовать себя среди молодёжи. И что? Эти отроки от философии оказались намного примитивней самых ретроградных его приятелей.

Чтобы вовлечь их в разговор об индийской философии — а Корфу было о чём рассказать — пришлось устроить фуршет в уютном салоне клуба «Савойский ибис». На приглашение откликнулось не менее тридцати студентов. В назначенное время шумная ватага ввалилась в респектабельную залу и сгрудились у столов с закусками. Корф, обрадованный столь внушительной аудитории, не замедлил приступить к докладу. Сегодняшний разговор он решил начать с древней философии. Всё же перед ним юные философы. Им наверняка интересно услышать об основах древней науки от человека, познавшего её аd litterum, «у истоков». И, конечно, упанишады — откровение мудреца, великое знание, избавляющее от невежества и просветляющее. Тождество духа человеческого и божественного — Атман и Браман.

Тем временем насытившиеся студенты, по одному или маленькими группками, покидали залу. Кто-то дружески махал на прощанье, кто-то подмигивал и бросал небрежно: «Спасибо, отменный закусон». Кое-кто извиняясь, лепетал что-то о приближающемся зачёте и ни разу не открытом учебнике. Нашлись и такие, которым хватило цинизма уйти не прощаясь.

К концу в зале оставался один-единственный студент. Он сидел на последнем ряду, и с места у пульта, откуда докладывал Корф, казался самим вниманием. Ради него одного Корф рассказал всё, что наметил. Завершив, он спустился с трибуны вниз и подошёл ближе. Почему бы не пригласить парня на ужин? В хорошем ресторане за бокалом выдержанного Бордо дискуссия покатится дальше, как по маслу!

Его остановило ритмичное посапывание. Слушатель был погружён в глубокий сон и докладчик, не желая его тревожить, покинул аудиторию.

Через две недели лучший в Лессюрбе специалист по науке о душе вернулся к практике. Уже через три дня комната ожидания доктора Корфа была полна, а календарь пестрел терминами на три месяца вперёд.

ХХХ

Годы проносились мимо, как стайка пёстрых бабочек. Пришло время, когда у убелённого сединами доктора мечты о публике остались в прошлом. Призвав оставшееся мужество и здравый смысл, Доктор обрисовал себе этот факт и с философской стойкостью попытался с ним смириться. Но мы знаем, что философская стойкость — удел редких счастливцев.

Как-то весенним вечером, в конце рабочей недели Корф запер дверь кабинета и вышел прогуляться по набережной. Смеркалось, зыбь на поверхности реки была едва приметна, чуть дальше, неподалёку от соборной площади вода отражала многоцветие вечернего города. Там, от речного вокзала корабли один за другим уходили на вечернюю прогулку по реке. У деревянного причала он присел на скамейку, наблюдая, как очередное судно готовится к отплытию. Покачиваясь на воде, корабль, украшенный светящимися гирляндами, переливался и сиял. Оживлённые парочки спешили подняться наверх в салон, откуда раздавалась лёгкая музыка.

Некоторое время Корф не без иронии наблюдал за этой мишурой. Но зачем кривить душой? В приятной компании он и сам с удовольствием предпринял бы такую прогулку.

Погруженный в мысли, он даже не заметил, как на другой конец скамейки грузно опустился незнакомец.

— Грёзы о Вальсе — мечтательно произнёс тот, прислушиваясь к музыке. Лишь тогда Корф глянул в его сторону, на другом конце он увидел пожилого человека в шляпе и пальто-джерси.

— Я не слышал эту музыку уже много лет — продолжил незнакомец — Сейчас, знаете ли, иные ритмы, всё больше какофония.

— Да-да, — подтвердил Корф из вежливости, чтобы что-то сказать. В такой чудесный вечер особого желания вздыхать о прошлом он не испытывал.

Но господин и сам не желал продолжать разговор. Через несколько минут он поднялся, пожелал хорошего вечера и, насвистывая какую-то мелодию «на три па», растворился в лабиринте улиц. Вскоре засобирался и Корф. Он, было, уже отошёл от скамьи, но тут внимание его привлёк клочок бумаги, вероятно, записка, со стороны, где сидел незнакомец.

Корф оглянулся: пожилого человека уже и след простыл. Из любопытства он развернул затерявшееся послание и прочитал. Оно состояло из трёх строчек, записанных в столбик изящным почерком: «сладкого вина, сушёных фиг и философа…».

Любому показалась бы бредом такая запись. Любому, но не Корфу, знатоку и любителю истории индусов.

Более двух с половиной тысячелетий назад правил в Индии царь Биндусар, сын Чандрогупты, знавшегося с самим Александром, и отец легендарного Ашоки, самого первого вдохновителя буддизма среди людей Инда. Как-то Биндусар попросил Антиоха, с коим водил дружбу, прислать ему из Эллады «сладкого вина, сушёных фиг и философа…»

Какая грусть довлела над благополучным Биндусаром в его роскошных покоях, скучал он? Был одинок? Был несчастен? Зачем потребовался ему философ?!

Эту историю мог знать только человек высокообразованный. Корф тут же раскаялся, что не сумел поддержать разговора с необычным господином, возможно в нём нашёл бы он интересного собеседника или благодарного слушателя?

В последующие дни он каждый вечер выходил на поиски незнакомца, увы, всякий раз безрезультатно.

По логике вещей найти незнакомого человека в Лессюрбе, в этом мегаполисе Запада, практически невозможно. Но есть логика и есть случай. Через несколько недель они встретились.

Произошло это в городском саду, в предвечерние часы. Пожилой господин шёл в толпе гуляющих, рассеянно глядя по сторонам. Корф нагнал его, представился и попросил позволения пойти рядом.

— Мы встречались с Вами, недели четыре назад, у речного вокзала.

— Простите, не помню. Знаете, я гуляю каждый вечер и почти всегда с кем-то встречаюсь.

— В тот вечер Вы оставили на скамейке записку.

 Пожилой господин не помнил записку, а про Биндусара просто никогда не слыхал.

— Писали зелёными чернилами, на листке, вырванном, вероятно, из карманного календаря — не сдавался Корф.

— Ах, вот что! — догадался его спутник — Наверное это моя супруга, узнаю стиль. Иногда я спрашиваю её, что принести из города, и она даёт мне такие чудные списки. Один раз, например, желтоголового амазона попросила.  Слышали Вы про этот вид попугаев? Говорят, птица очень интеллигентна и способна к обучению. Со временем из неё может получиться прекрасный собеседник. Жена всё жалуется, что ей собеседника не хватает. Но дорогая же птаха, скажу я Вам! Никакой профессорской зарплаты на неё не хватит, это уж точно! Извините, сударь, Вы не знаете, зачем женщине собеседник?

Корф был приятно удивлён. Оказывается в Лессюрбе ещё кому-то нужен собеседник! Недолго думая, он пригласил своего спутника вместе с супругой на ужин. Сговорились встретиться на прогулочном корабле, ну да, на том — самом, «Грёзы о вальсе» …

Сгорая от нетерпения, Корф поднялся на борт за час до отплытия. Он заказал рюмку портвейна, попросил газету, чертыхнулся про себя, не найдя там ни одной интересной строчки, выпил ещё две рюмки.

Они пришли вовремя, его знакомый и Анна. Это была именно она, его Сильфида, его Аспазия. Немного осталось от Сильфиды: Анна постарела, ссутулилась, лицо покрылось паутинкой морщин. Глядя на неё, Корф понял, как сам состарился.

Однако глаза её были хороши как когда-то: светлы и выразительны.

За долгие годы появилось в них что-то новое, пожалуй, ирония. Убелёнными сединами психоаналитику захотелось узнать, что же именно?

Он тянул дня два-три, не больше. Потом позвонил. Очень обрадовался, когда никто не ответил, решил, что правильно, больше не стоит и пытаться, слишком много лет прошло. Они уже не те, наивные и восторженные. Через день, однако, попытался ещё раз. Поднял трубку её супруг. Поговорили о том — о сём, скорее ни о чём, просто потеряли время. Такой субъект вполне украсил бы круг его друзей — приятелей. Не стоило больше пытаться

Вечером следующего дня Корф зашёл в турецкую лавку, чтобы купить кофе — его домработница всегда путала и приносила не тот сорт. На полках он увидел отборные сушёные фиги — крупные, золотистые.

— А не найдётся у вас сладкого вина, любезнейший? — спросил Корф продавца — производят сладкое вино в Турции?

— Для Вас найдётся бутылочка — услужливо кивнул тот — в Турции производят немного вина, но кое-где есть заводы. У меня — сладкий Шираз, закупаю его прямо у производителя, неподалёку от Измира.

В сумочку с эмблемой магазина помимо излюбленного сорта кофе последовал пакет с сушёными фигами и тонкая с высоким горлышком бутылка сладкого вина Шираз.

Нырнув в пустоту комнат и разложив покупки на столе, Корф поспешил к телефону. В очередной раз набрал знакомый номер. На сей раз ответила сама Анна.

Через день они сидели вдвоём за столом в гостиной. За окнами сгущались сумерки — палевые, перламутровые, апрельские. Сладкое вино разлито в бокалы, золотистые фиги лежат на чёрном керамическом блюде из Уттар Прадеш. В двух жёлто-розовых лампадах, привезенных из Пенджаба, горит масло.

В тот вечер он намеревался рассказать Анне о своих странствиях по Индии. Он покажет ей необычную терракотовую лошадку, купленную у гончаров племени Гарасиа — эти фигурки используют в племени для богослужений, а ещё барельефные плитки муртикала, изготавливаемые неподалёку от Удайпур: каждая плитка изображает местную легенду, кое-какие Корф всё ещё хранит в памяти. И о чёрной керамике из Уттар-Прадеш можно рассказать! Он видел своими глазами, как эти изделия приобретают свой необыкновенный оттенок: перед обжигом их натирают горчичным маслом, а после полируют амальгамой олова.

А игрушечные фигурки из Бенгалии! А гуджаратские базары! А закаты над священными водами Ганга! А Кумбха Мела — знаменитый праздник кувшинов, куда стекаются миллионы паломников: шествия, философские споры, ритуальные омовения в реках!

А пути к Божественному — у народа Инда их множество: у каждого индивида — свой!

Корф долго раздумывал над тем, что и как будет рассказывать и с удовольствием предвкушал её реакцию, удивление, восторг… Об Индии он мог говорить бесконечно долго.

Но получилось так, что весь вечер говорила Анна.

Проректор невзлюбил её сразу — слишком стремительный взлёт. Декан факультета долго переживал семейные неурядицы и всю работу скидывал на неё. Ученый секретарь — старая дева, сморщенный стручок без души и фантазии, не уставала плести интриги против молодой и успешной коллеги. Ну а кроме того, сама работа, муж, которому всё безразлично… До чего же этому человеку всё безразлично!

Анна говорила без умолку, и Корф понял, что… ей нельзя мешать.

К концу разговора он не удержался от комментария:

— Должен похвалить твои списки покупок — тут и диковинная птица, и незабвенный Биндусар…

— Ах, списки… — перебила его гостья — их не я составляю. На то есть аспирантка. Видишь ли, мой месье супруг умудряется звонить с этим вопросом как раз во время наших заседаний. Раз я попросила её: «милая Амели, сообразите что-нибудь в качестве списка покупок» А девушка рада стараться. Очаровательное создание, моя Амели, но ленива сверх меры, мечтательна и рассеяна. Не совсем ею довольна. Но про амазона она здорово придумала. Чем плох такой весельчак в доме, где не с кем словом перекинуться?

Уходя, Анна призналась, что наговорилась всласть. На пороге она спросила встретятся ли они ещё раз, ну, например, через неделю — другую. Ей так много нужно ещё рассказать!

— Через неделю — подтвердил Корф — тут же, у меня.

Намеченного срока он дожидаться не стал. Утром следующего сел к столу и написал записку:

«Извини, непредвиденная работа. Месяц буду занят. Как освобожусь — обязательно позвоню».

 ХХХ

Анна открывает дверь. На пороге стоит молодой человек в брезентовом кепи. Пришедший едва удерживает внушительных размеров пакет, обёрнутый тонкой белой материей.

— Велено вручить лично Вам, Мадам. Тут, сказали, всё, что душе угодно: и спорщик, и говорун, и отличный собеседник.

Под накидкой — клетка с попугаем.

— Желтоголовый амазон — торжественно объявляет незнакомец — говорят, птица редких способностей.