Так и ревизорил наш герой, молодой сухощавый мужчина, похожий на молодого графа, без собственной фамилии и документов, без биографии, без дома и семьи, без работы и профессии, без каких-либо источников дохода, без какого-либо традиционного образования и совсем без перспектив.
ВИШНЁВЫЙ ЗИМ
Авантюрная повесть
Если бы я писал режиссёрскую разработку всего этого, то начал бы с длиннющего начального кадра. Чтобы подчеркнуть неторопливость повествования.
Отлёт камеры от переукрупнённого морского горизонта — кипящая линия между небом и водой; ныряющие за покатость шарика облака; мачты подтопленного горизонтом парусника; неправдоподобно огромные, похожие на парящих над водой рептилий, чайки, искаженные длиннофокусным объективом; толкающиеся у входа в порт нефтяные баржи и угольные сухогрузы; прогулочные шлюпки, выброшенные по случаю волнения на песчаный пустынный пляж и перевернутые к небу красными потёртыми днищами; над ближайшей такой шлюпкой высокий молодой человек в тюремной робе разложил на корме прижатый камешками серый двубортный костюм и пальцем оттирает от пятен черные лакированные туфли.., а камера летит дальше и дальше над гудящей тишиной, над песчаными завихрениями, над обрывками газет, мусорными урнами, переполненными арбузной в крупные семечки мякотью, над пивными бутылками и рыбьими позвонками, торчащими из всех щелей, над красными с белыми буквами полотнищами и остроносыми звездами… Провинция, областной центр, вечный СССР, гордая нищета и абсолютная предсказуемость.
На фоне вышеперечисленного плывет снизу вверх титр:
«Хотя всё рассказанное в нашем фильме и происходило на самом деле, но все фамилии, места и герои этой истории — выдуманы авторами, которые за случайные совпадения ответственности нести не хотят и не могут».
…Камера сворачивает от пляжных павильонов на центральную площадь городка и продолжает движение по ее мощенным дорожкам, по сторонам которых выгорает на беспощадном солнце красное каре больших масляных портретов членов Политбюро тогдашнего советского государства. Присутствие в красных рядах некоторых знакомых лиц, Фурцевой к примеру, или Косыгина, говорит, что время нашей истории — начало шестидесятых… В самом центре под балконом местной администрации голуби клюют старую краску, очевидно отслоившуюся от лысого и прыщеватого лица Никиты Сергеевича, не подозревающего, что приготовило ему ближайшее будущее… Впритык к затылку первого секретаря стоит будка телефона-автомата, в которую как раз входит уже знакомый нам юноша, избавившийся от тюремной робы и весь из себя в приталенном сером костюме и сияющих черных полуботинках… Видим, что достает он из кармана монетки для автомата… Начнём.
В ЭТО ВРЕМЯ
В большой, залитой солнцем зале городской типографии под огромным мясистым фикусом зазвонил телефон. Дремавший на продавленном кожаном диване под фикусом Борис Ефимович вздрогнул, испуганно потянулся и снял трубку — в это время никто никогда не звонил. Газета уже развезена по киоскам, все плановые работы — ну там, плакаты охраны труда, противопожарные лозунги, настенные календари и прочий печатный мусор сложен в кладовке, даже трехфазное подключение силового щитка отключено и в одноэтажном старинном особняке не гудит трансформатор, не стучат плоские машины, не лязгает резак и только приятно шумит за окнами море да кричат чайки. А тут ему прямо в ухо телефонистка сообщает, что будут с ним говорить сейчас из обкома партии. Борис Ефимович испугался не самого звонка из высокого кабинета, а пустоты окружающего пространства — весь коллектив еще утром типографию покинул и он как-всегда остался «дежурить» исключительно из-за отсутствия своего огорода, и некоторой дополнительной платы за присутствие на должности. Никаких инструкций ему не оставлялось, снимать трубку никто не велел, а он снял. И что теперь? Не положишь же.
— Алле, — произнес он слабым голосом— Кто у телефона? — спросила трубка бархатным баритоном, — позовите Виктора Павловича!
— Виктор Павлович отсутствует, что ему передать?
— Как отсутствует? Разгар рабочего дня. Безобразие! А кто его заменяет?
— Никто. По четвергам у нас работы не бывает, все на вызовах. Я тут один, могу записать что надо. Пишу.
— Немедленно найдите Виктора Павловича или его заместителя. Скажите, что звонили из обкома. Чрезвычайно важное дело. И срочное! На каких таких вызовах! Кто с работы отпускал? Немедленно найдите! К вам подъедет товарищ из Москвы, он скажет, что надо сделать. Партийный заказ. Сделайте сразу и в лучшем виде. Выдайте ему квитанцию. Оплату мы позже проведем. Лишних вопросов не задавайте и язык держите на замке. Дело особой ответственности. На моем личном контроле. Так с кем я говорю?
Борис Ефимович дрожащими руками положил трубку и растеряно огляделся — куда бежать? Было понятно, что до понедельника никто на работе не появится. Кто именно звонил он понятия не имел, но и предупреждение телефонистки и властность начальственного голоса сомнений в важности звонка не оставляли никаких. Ох, влетит всем за пустоту государственного помещения в рабочее время! А ему, за то, что снял трубку, чёрт дёрнул. Что делать?!
Единственный телефон, ответивший Борису Ефимовичу в его панических попытках найти кого-нибудь, был телефоном метранпажа Юры Соколова. Понятное дело, в эти жаркие дни все печатники были заняты на огородах, а у Соколова, как и у Бориса Ефимовича, огорода не было. Только пасека. И он как раз отпаивал себя чаем и собирался на пасеку за мёдом, потому в городе задержался и Борису Ефимовичу попался под руку. Мольбами и угрозами тому удалось вернуть метранпажа на рабочее место, что б не одному обкомовской угрозе противостоять. Стоило это Борису Ефимовичу всего-то пятиметрового рубероидного рулона, который он и так не знал куда с балкона спустить.
Соколов добрался до типографии к двум, и они с Борис Ефимовичем обсудили для начала обкомовский звонок. Действительно, никогда такого не было, что б так срочно и в пятницу. Виктора Павловича, конечно, они не найдут. Он еще с вечера в машину жаберную сеть да взрывные пакеты грузил, теперь его только на том берегу искать. Заместителей его и в рабочий день они почти не видели, не уверены, что узнали бы, встретив. Самим скрыться, контору заперев? Хорошо бы, но Бориса Ефимовича уже записали. Уже не отвертится. И Соколова он, если что, понятное дело, сдаст. Похоже, надо человека из Москвы дождаться, выслушать и потом решать, как быть. Можно попробовать дело спустить на тормозах или оттянуть до понедельника, коллектив и начальство собою прикрыв, естественно, не бесплатно. Решив это, они сыграли партию-другую в шахматы, потом покурили на типографском крыльце. Тут как раз и подкатила к крыльцу серая Победа с номерами соседней области и из ее задней двери вышел высокий красивый человек в сером модном костюме и сияющих чернотой туфлях. Велев водителю съездить в горисполком к Наине Сергеевне и забрать там папку документов для завтрашнего совещания, он легко взбежал на крыльцо и улыбнулся встречающим. Улыбка его была так искренна, так приятна и дружелюбна, что даже отсутствие центрального верхнего зуба ее совершенно не портила. Типографские сотрудники сразу успокоились, заулыбались тоже, почувствовав к гостю совершеннейшее расположение и желание угодить. Поэтому когда прибывший полез в карман, чтобы предъявить свои документы, печатники набросились на него с уверениями, что ничего этого не надо, что их из обкома предупредили, что начальники с утра в издательстве и скоро будут, что пусть товарищ скажет, что ему надо напечатать и они сами все с начальниками согласуют и в лучшем виде выполнят. Пусть не сомневается.
Прибывший какое-то время колебался, облизывая языком отсутствующий зуб, поскольку дело было, э-э-э, щекотливым и очень секретным. За его раскрытие могут и посадить, а он не хотел бы подставлять таких приятных товарищей. Товарищи тоже не хотели бы рисковать и сильно засмущались.
— Ну да ладно, — махнул рукой высокий гость, — времени у нас мало, выглядите вы людьми умными, я верю, что вы не болтуны.
Он оглянулся и пригласил работников подняться внутрь типографии. Там прикрыв окно и заглянув в соседние комнаты, чтобы убедиться в их пустоте, он присел на угол реала и достал из кармана толстый портсигар с рельефным наганом на крышке. Чрезвычайно высокий статус гостя наган подтверждал абсолютно. Угостив собеседников дорогими папиросами и сам размяв одну, беззубый посетитель осторожно ввёл их в суть дела.
— У товарища…, фамилию которого, понятное дело, я вам сообщить не могу, случилась на прошлой неделе неприятная история — его в бане обокрали, украли одежду с документами. Воров догнали, они уже рыбок кормят, но личные документы так во время погони пострадали, ну там — пятна, дыры, подтеки, что их нужно заменить. И быстро. Ему на пленум надо ехать. Мы запросили Москву официально, но типография «Правды» сейчас занята, к съезду готовятся. Велели решить вопрос на месте. Обком послал к вам, поскольку дело не сложное, а вы сможете быстро и качественно. Виктор Павлович никогда не подводил. Заказ оформят в понедельник, но ждать нельзя, товарищ завтра в Москву вылетает, документы надо успеть к вылету. Вернее, не документы, а только корочки удостоверения. 2 штуки. Без печатей и подписей. Это всё уже на Старой площади сделают. С нужными инстанциями мы все согласовали. И лучше сделать к завтрашнему утру. Вернее, обязательно сделать к утру. Обком вам хорошие премии заплатит за работу ночью, наличными. Вот я тут набросал макет, как должно выглядеть — шрифт, размеры. Корочки должны быть кожаными тёмно-красными с золотым тиснением — «ЦК КПСС». Бумага внутри лучшая, мелованная с мелкой сеткой. Место для фотографии оставьте белым. Должность, как тут и показано, мелкими заглавными буквами. Фамилию пропустите, ее в отделе кадров ЦК впишут, и дату, естественно, не набирайте. Вот как-то так. Всё понятно? К восьми утра сделаете? Ну, ладно, к десяти. Я машину пришлю, отдадите водителю, он вам и заплатит. И, главное, никому! Чтоб ни-ни. Вы понимаете? Дайте я Ваши ФИО запишу. Ни-ко-му! И я не шучу, хоть человек добрый.
ШЕСТЬ ЧАСОВ ВЕЧЕРА ТОГО ЖЕ ДНЯ
«Победа» остановилась в переулке перед тюремным мостом. Водитель пересчитал тонкую пачку послереформенных синих пятирублевок и уточнив место и время завтрашней встречи помог нашему герою раздеться на заднем диване машины, снять с себя буквально все — костюм, обувь, исподнее. Всё было аккуратно сложено в чемодан и перенесено в багажник. Еще недавно важный и лощеный московский гость быстро натянул на свои ляжки синие безразмерные трусы, брезентовые штаны свободного кроя и тюремную робу с двумя белыми буквами на спине и какими-то цифрами, потертыми настолько, что сообщить вам их я не смогу. Взяв в каждую руку веревочную «авоську», забитую яркими толстыми книгами, человек, по версии обкома из Москвы, пошел довольно бодро по длинному мосту к тюремным воротам с двумя сторожевыми башенками по бокам. Ворота распахнулись прямо перед ним, пара охранников перехватила его книжный груз и, весело переговариваясь, вся троица исчезла в глубине печального мира.
Невероятно, что автор дожил до времён квадрокоптеров. Во времена описываемых событий даже мечтать о таких возможностях было бы глупо. Правда Урусевский летал. Но то — Урусевский! На него вся Куба работала. Даже старшему Бондарчуку пришлось довольствоваться самым длинным в мире, но краном. А теперь нам смертным под силу любые пролеты и перевороты, дожили! Так что продлим наш начальный кадр глазами двадцать первого века. Полетели…
… Квартал тюремных зданий занимает всю территорию острова, к которому ведёт длиннющий свайный мост, упирающийся в железные тюремные ворота. За воротами, за несколькими рядами колючей проволоки на площади перед старинным зданием Администрации, украшенным двумя средневековыми башенками, стоит сам крестообразный комплекс тюрьмы. Ещё тот — знаменитый, царский. Кого только не перевидавший в своих стенах и застенках. Наш дрон поднимается к окнам второго этажа и заглядывает через вполне себе итальянский балкон в пространство директорского корпуса. Перед резными дверьми начальственного кабинета еще с времен Петра Аркадьевича устроен уголок тюремного музея. Огромные стеклянные шкафы уставлены фотографиями, кубками, разным уголовным оружием и инструментарием. Правда, шкафы сейчас пустоваты. Можно лишь догадываться, какие там документы, фотографии и экспонаты хранятся, или хранились! Каких исторических персон! ГИМ обзавидуется. Соседняя с директорской дверь распахнута, и камера видит готические внутренности тюремной библиотеки, лучшей, по-видимому, в Союзе и сыгравшей в нашей истории решающую роль. Летим мы мимо ее двухэтажных стеллажей и видим, как расставляет недавний «московский гость» на ее древних полках яркие новые книги, принесенные с собой. И хоть много этих ярких обложек, но не могут они скрыть пустоты огромных своей протяженностью и массивностью полок, на которых, похоже, ещё недавно что-то стояло. Пустота древней библиотеки растворяется в закатном вечернем сумраке за зарешеченными окнами. Заканчиваем мы панораму опять на морском, шевелящемся серыми валами и белыми барашками волн, горизонте, в который окунается пышущий жаром солнечный диск.
До самого до заката ждали несчастные печатники в своей типографии помощи — то пили чаи, то играли в шахматы, всё надеялись на божий промысел — но никто так и не появился, никто из начальства не соизволил на работу даже заглянуть. Не позвонил никто. На что-то надо было решаться. Еще раз обсудили они ситуацию — работа, конечно, не сложная — запас корочек нужного цвета и качества есть. Осталось от недавнего съезда колхозников. И отличная мелованная бумага «А-класса» есть в сейфе, ещё для новогодних открыток заказывали. Золотой краски для тиснения наскребем. Офсетный станок в порядке. Сшить — не проблема! И чем рискуем? А если не сделаем? Нас же записали. Помолчим, если не спросят. А если спросят, так пусть сами с обкомом объясняются. Где в рабочее время гуляют? Чего ждем? Ночь на носу. Врубай станок.
СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО
На следующее утро серая «Победа» высадила изящного молодого товарища на центральной городской площади прямо под подбородком Никиты Сергеевича, которого прибывший приветствовал легким полупоклоном, не сняв при этом даже дорогой серой шляпы полуевропейского фасона.
— Заедь в типографию и забери для меня пакет. Ни в какие разговоры не вступай. Если пакет не готов или вопросы начнут задавать, сразу уезжай, скажи, что опаздываешь в аэропорт. Если пакет дадут, вручи им этот конверт с деньгами, скажи, что это их месячная зарплата за скорость и секретность. Дай им этот пустой листок, пусть подпишут внизу. «Заберёшь меня у зубного», —сказал он водителю и лёгким шлепком подтолкнул стартовавшую с места машину.
На углу площади прямо перед нашим героем притормозил и распахнул задняя дверь вишнёвый лимузин, длинный и прекрасный. Экспортную роскошь лимузина подчёркивали белой боковой отделки шины. И хотя товарища Молотова, понятное дело, к тому времени уже, разоблачили, и на шильдиках и табличках подобных машин чеканилось лишь безликое «ГАЗ-12», на красном гребне капота этого красавца горели три буквы — «ЗИМ», что его запредельную стоимость только увеличивало. В обширном автомобильном салоне, с антикварными столиками и лампами по центру, курил трубку некто, внешне очень похожий на Калинина — старый, с козлиной бородкой и густыми бровями на переносице.
— Ну что, Саша, твою цену мне назвали. По-моему, ты борзеешь! Мы готовы отдать за всё, что ты последний раз предложил, семь тысяч. Ни копейкой больше. Мы тебе и так переплатили за автограф Плеханова. Торговаться не буду. Козырей у тебя нет. Продать на сторону не сможешь. С такими тюремными штемпелями никто не решится. Такое вот моё тебе слово — сказал владелец бородки и бровей, юношу внутрь даже не пригласив.
— Не торопитесь! Позвольте, выложу свои карты, — молодой человек достал из глубокого внутреннего кармана тонкую тёмно-синюю книжку на обложке которой чернела рукописная надпись — «Осипов — Философия практики» и поставил ногу в лакированном ботинке на подножку лимузина
— Я присяду, если Вы не против.
Старик застыл, уставившись на книжку в руках молодого товарища, тот поднялся в салон ЗИМа и захлопнул за собой дверь.
ДНЁМ ЭТОГО ЖЕ ДНЯ
Тюремный морг был перегружен работой, жарким летом смертность заключенных увеличивалась на 70 процентов, и тело заключенного Осипова довольно долго дожидалось последней процедуры — вскрытия и выдачи родственникам, если таковые нашлись бы в течение положенных 7 дней. Прошло две недели и никого, естественно, не нашлось. Администрация тюрьмы никого, впрочем, и не искала, сообщили только о смерти заключенного в горсовет и местный краеведческий музей, из которого прибыла делегация осмотреть вещи покойного да согласовать место захоронения. Решили, и обкомом это решение поддержал, похоронить старика в общий мемориал ветеранов революции и гражданской войны в городском сквере под центральной трибуной. Уже тридцать лет никого там не закапывали, а пора бы, тем более таких знатных покойников, оправданных историей и партией, больше не ожидалось. Жаль, конечно, что не успели реабилитировать, пока жил, но и так хорошо получалось. Без излишней помпы, по-товарищески просто и уважительно. Видный меньшевик, все-таки. В тюремной газете некролог напечатали и фото из дела — покойник с группой товарищей у Горького на Капри. Из среды заключенных выделилась инициативная группа, которой поручили проводить историческую личность в последний путь. Чтобы не пугать горожан толпой бритых, в тюремных робах, мрачных людей, центральный сквер закрыли на мероприятие, провожающих переодели в гражданские штаны, рубахи и красно-черные нарукавные повязки и привезли к мемориалу автобусами. Охраняющих мероприятие милиционеров переодевать не стали. Тюремному оркестру разрешили играть только в центре города — «Вы жертвою пали…», «Вставай, проклятьем заклейменный…» и марш Шопена. Городские стены, впрочем, печальные звуки не удержали и на городском пляже многие купающиеся входили в море удивленно озираясь. Прошлись прощающиеся колонной вокруг мемориала. Заместитель начальника тюрьмы справку из Советской энциклопедии о покойнике зачитал и попросил склонить головы. Представитель горсовета, отвечавший за мероприятие, нервничал очень заметно, аж текло с него. Но зря, все прошло достойно. Опустили, наконец, несчастного с этого света в тот, забросали землей и воткнули в изголовье деревянный крест с короткой надписью на эмалированной пластине. Крест и пластину заказал неизвестный администрации, как теперь говорят, спонсор. С этим еще предстояло разобраться.
Долго спорили, можно ли на табличке настоящую фамилию заключенного указывать. Пока официальной реабилитации всё же не было. Это ж тогда и статью, и сроки и партийную кличку… Разрешение из Москвы запрашивать, в самую-то жару? Или нет? Решили пока так оставить —
«Осипов» … старейший марксист России,
… 1872 — 04.08.1962.
Покойся с миром, товарищ».
Крест, над небольшим холмиком воткнули, покрыв свежую землю жестяными венками — от администрации тюрьмы, от краеведческого музея и от неизвестного сочувствовавшего. На том и разошлись, вернее, разъехались. Вечерний фейерверк к похоронам отношения не имел. День Воздушного Флота СССР на этот день пришёлся.
ВЕЧЕРОМ ДНЯ ВОЗДУШНОГО ФЛОТА СССР
В небе за окнами администрации лопались уже последние шары праздничного фейерверка, когда Начальник тюрьмы велел срочно найти и привести к нему заключенного, отвечавшего последние годы за тюремный музей и библиотеку. Журналистка городской газеты хотела у Начальника взять интервью по поводу той самой «горьковской» фотографии. Какие люди, оказывается, у вас сидели! Сашу не только не нашли «срочно», но и вообще на территории учреждения найти не смогли. С утра, как сообщила охрана, он ушел на волю с очередной порцией книг и до сих пор не вернулся. Начальник извинился перед журналисткой, сказал, что перезвонит, проводил до дверей и велел больше никогда ей в тюрьму пропуск не выписывать. Вызвал своего заместителя. Заперлись в кабинете. Исчезновение библиотекаря его обеспокоило. Того уже давно выпускали в город одного без охраны, досмотра и отчета. Несмотря на серьёзнейшую статью, которую он по малолетству и глупости когда-то заработал. По той убойной статье он вообще без охраны ходить не мог, даже по тюремным коридорам. Но «малыша» все знали, более послушного, «безопасного» и милого существа тюремные стены не видели, он в тюрьме и вырос, и возмужал, и «жизнь познал». Возвращался сам по удобному ему распорядку, принося начальнику деньги за проданные библиофилам книги, газеты и фотографии тюремной библиотеки, и новые покупки. Столетняя макулатура, забившая полки вверенной начальнику тюремной библиотеки и музея, приносила хороший и постоянный доход. Сашу даже московские коллекционеры знали. Частенько к нему приезжали за редкими экземплярами. Никто на памяти начальника судьбами этих раритетов не интересовался, а вот Саша почти всё сумел «пристроить», да ещё и за деньги фантастические. И начальство радовало и для модернизации заведения хватало. Да и библиотека обновилась кардинально. На то, «что почитать нечего», жаловались заключенные и надзиратели всегда и всем. А теперь очередь в библиотеку образовалась. За новой советской литературой. Нилов, к примеру, на полках не залеживался совсем. И Шукшин. И ещё разрешенный Гроссман. Все были мальчиком довольны. Правда, последнее время кой-чего настораживало. Слишком большое влияние стал на юношу оказывать местный «аббат Фариа», старейший революционер, член ленинского, сталинского и прочих правительств. Сидевший с двадцатых и пользовавшийся у коллектива непререкаемым авторитетом. Чему учил «аббат» Сашу, какие тайны открывал, помогая сбывать бесценный тюремный архив, начальник не знал, но уже беспокоился. Вот, к примеру, из непонятного, и потому неприятного, доложили этим вечером начальнику — в Сашиной камере нашли разорванные школьные тетрадки с записью детским подчерком — «Раздел девятый — Служебные документы СССР — перечень и описания» и «Раздел десятый — Отчетность в СССР, Народный контроль». Начальник долго тетрадки рассматривал и так и сяк, ничего не понимал. Вызвал старшего по этажу. Тот сказал, что все последние годы Саша в камере «Марксиста» проводил, даже ночи, и марксист ему что-то диктовал, а парень записывал или запоминал. Начальник помрачнел ещё больше и велел всем молчать, пока не разрешит.
Да и куда мальчик, в тюрьме выросший, денется. Что он может о свободной жизни знать, куда и к кому пойдет, чем будет кормиться! — Пока никуда о его пропаже не сообщай! — сказал начальник своему заместителю. — В принципе мы его выпускать не должны были, по статье. Серьёзное нарушение. Подождем. Явится, куда денется! Сами найдём, если что. Съезди-ка к местным.
ЧЕРЕЗ ПАРУ НЕДЕЛЬ В СОСЕДНЕЙ ОБЛАСТИ
«Первый» орал истошным голосом так, что секретарши попрятались под своими столами и не шевелились. Вторые и третьи стояли навытяжку, прикрыв глаза и молясь несуществующим богам. Милицейский наряд при входе в здание как взял под козырек, так полдня и простоял. Невероятно, но никто «Первому» не донес вовремя о приезде в область ревизора из Москвы. Обнаружили того совершенно случайно, когда он запросил в партийном архиве справку о членских взносах за прошлый год и успел почти все папки просмотреть, пока в архиве не спохватились. Выяснилось, что товарищ ревизор остановился в областном Доме колхозника уже два дня назад, во многие партячейки области уже наведался, и разные партийные отчеты, и справки согласно своим служебным удостоверениям затребовал и изучил. Поскольку его инкогнито всё же вскрылось, да и, задачи командировки, по его словам, уже были выполнены, товарища с трудом уговорили, во-первых, перебраться в гостевой Дом обкома и, во-вторых, принять приглашение Главного на конфиденциальную встречу. Встреча получилась товарищеской, теплой и полезной. Главному очень понравился молодой ревизор и Отчет, который тот уже подготовил для отправки в Москву. В Отчете, который Первый уговорил ему показать, а гость очень неохотно показал, понимая, что это никак нельзя и что московский ревизор очень рискует, партийная деятельность Обкома за отчетный период оценивалась как образцовая и достойная благодарностей и поощрений. Особо отмечалась умелая руководящая роль лично Руководителя области. Два больших чиновника познакомились впервые, начальника, как и сотрудников контрольного управления, мало кто в лицо знал — должности скрытные, безликие. Первый очень был доволен новым знакомством и в честь дорогого товарища организовал тем же вечером дружеские посиделки на обкомовской даче. Было вкусно, весело, информативно. Среди узкого дружеского круга присутствовал прокурор соседней области, которому молодой товарищ из Москвы тоже очень понравился. Какой молодой, а уже какая карьера! Далеко пойдёт. Уж так прокурор пытался московскому гостю угодить, так обхаживал, наливал, тостировал, анекдотами засыпал, что и тот к нему очень расположился. — Да, кстати, — наморщил он лоб, разминая белоснежными зубами дорогую папиросу из удивительного, украшенного рельефным наганом, портсигара, — к нам в Управление странное письмо из ваших мест пришло и мне поручили в нем разобраться. Есть в вашей тюрьме заключенный по фамилии … Давно сидит и все время жалуется, и ЦК и Пленум уже «достал» своими жалобами, на условия содержания и беззаконие приговора. Вскользь посмотрел, там, действительно, куча юридических нарушений, похоже, ни за что парень сидит. Но специально туда ехать мне сейчас никак не получается, а дело на контроле, — и он ткнул пальцем в потолок. — Не можешь мне помочь? — Посмотри, что там в действительности. Если есть возможность, реши с ним на месте. Без особого шума. Пока я здесь. Будь ласкiв, подивися, що там такого можна зробити?
— Конечно, посмотрю. Не беспокойся. Завтра же! — любезно улыбнулся прокурор и, не откладывая в долгий ящик, уединился в лимонной оранжерее, откуда тут же набрав начальника тюрьмы. — Сережа, дорогой, тут такое дело…
Господи! Как кстати этот звонок прозвучал в тюремном кабинете! Какой это был блестящий выход из почти безнадежной ситуации. Парня так и не нашли. Надо было объявлять розыск, писать докладные и объяснительные. Объясняться с пропажей книг и документов. Сознаваться в доходах и тратах. А еще парня поймают, и он начнет говорить!
Составил прокурор бумагу о досрочном освобождении… За безукоризненное поведение и отсутствии общественной опасности. И лично проследил, чтоб ничего лишнего в криминальных сетях Союза не застряло. Исчез высокий молодой гражданин из каких-либо милицейских списков, папок и описей. Как и не было. Никто его с тех пор не искал, не тревожил, никто им не интересовался. Так, наш заключенный сам себя «освободил». Пожалуй, первый и последний раз в бесконечной российской истории.
ВИШНЁВЫЙ ЗИМ
«Архив Осипова» ушел на «ура». Часть денег, за него полученных, подбросил наш герой под дверь начальника тюрьмы, что б никаких обид. Немалую часть передал в тюремный общак. Чемодан, забитый разноцветными хрустящими пачками, забетонировали на даче водителя, который радостно пересел за руль вишневого лимузина начальника. Ох, и роскошной же машиной расплатились понимающие за бесценные книги и документы, большая часть которых тут же «уплыла» за моря и океаны. И номер лимузину оставили столичный. По разным городам и весям великой страны разъезжала на стыке пятидесятых-шестидесятых эта великолепная машина. И всюду руки гаишников автоматически тянулись к козырькам, а по высоким кабинетам тревожно звонили телефоны…
ПОСТСКРИПТУМ
Цены бы мне не было, если бы я смог рассказать эту историю так, как сам когда-то, в самом конце пятидесятых, её услышал. С подлинными именами, городами, подробностями. Рассказал мне ее мой тогдашний родственник — громкий журналист, первый заместитель Главного редактора центральной газеты и одноименного огромного издательства. Рассказывал он мне её долго, с удовольствием и демонстрацией улик, им по ней собранными — фотографиями, подлинными документами, бумажками на бланках разных высоких государевых учреждений. И только одного он от меня, худющего ленинградского школьника, требовал — ни-ни, никому, ни слова, ни звука. Мол, рассказанное мне я пересказывать не могу, не должен, не смею! Огромного государственного значения сия тайна и ответственность на мне за её разглашение смертельная. И для меня, и для него, и для прочих родственников. Мол, вот когда он сам во всём разберётся, проверит, согласует и получит высочайшее разрешение… А сейчас только слушай, он проверяет на мне понятность своих словосочетаний и писательских приёмов. Не более.
Но ничего из-под его пера в печати не появилось. Почему, кто воспрепятствовал, не знаю. Да и умер он вскорости, мир не потрясся. А я, послушный дурак, хоть и распирало меня знание такой фантастической аферы и нелепости, всю жизнь так и промолчал, с этой историей молчаливо прожил, естественно, в складках времени её теряя и вовремя не записывая. И вот напоследок вдруг резануло мой мозг это детское воспоминание, велело напрячься, чтобы пусть «ошметьями», почти контурно, хотя бы «штрихами», хотя бы «намеками», тот грандиозный анекдот восстановить. Пробую. Как могу. Более шестидесяти лет все ж прошло.
Герой этой истории на фото, которое я вскользь видел, очень похож был на молодого графа Суворова, правда лысого и без стоячего воротника. Родом он был из южной половины Союза, кажется, из Оренбуржья. Сирота, беспризорник, сорви голова. Рано, совсем мальчишкой, прописался он в тюремном мире, практически на всю оставшуюся жизнь, за крупное воровство и случайное убийство. В некотором совпадении с задумкой Дюма сокамерником нашего героя оказался старый мудрый политкаторжанин, всё знавший о политическом, государственном и хозяйственном устройстве страны. Бывший министр разных министерств, бывший член ЦК разных ЦК, руководитель важных партийно-государственных структур, заводов и «пароходов». Громкую фамилию его я вспоминаю очень неуверенно, потому пропустим. История хороша и сама по себе без моего старческого привиранья.
Смышлёный мальчишка старику понравился и взялся он за обучение недоросля. Сидели вместе они довольно долго, времени хватило и на школьное, и на высшее, и на профессионально-высшее образование, тем более ученик оказался очень талантливым.
Прежде всего он превратил себя в образцового заключенного — беспрекословного, безотказного, безошибочного и умелого во всех тюремных и смежных науках. Уверенно карабкаясь по лагерной социальной лестнице, он добился (намного опередив киношную классику) самой выгодной и престижной позиции в тюремной иерархии — библиотекаря. И получил тем самым от очарованного им начальства право безконвойных выходов в город, для обновления литературы, и свободного, без досмотра, возвращения «домой».
И дело пошло. Тюремную библиотеку, собиравшуюся еще с царских времен и сохранившую на своих полках уникальные экземпляры, он виртуозно «спустил» букинистам, приобретя немалый начальный капитал для своих планов. Снял жилье на окраине города, сшил в местном ателье нужные по «пьесе» одежды, добыл богатый кожаный портфель, достал дефицитную пишущую машинку с хорошо сохранившимся шрифтом и свежей лентой, изучил местную «правительственную» топографию и топонимику, телефонный справочник и транспортные возможности.
И в один «хмурый» для тюремного начальства день назад на нары не вернулся. Начальство вообще не имело права выпускать заключенного с такой серьезной статьей в город без конвоя и досмотра и об исчезновении библиотекаря побоялось сразу сообщить наверх. Понадеялись, что вернется. Или сами найдем, куда из города без документов денется. Подождем. На это и был расчет.
Я два удостоверения, слепленные городской типографией, видел, родственник возил их с собой в особой папочке журналистского расследования, которым по поручению редакции занимался. Белоснежная бумага и красная кожа с тиснением «ЦК КПСС» вопросов не вызывала никаких. Но печати! Я б перьевой ручкой с черными чернилами сделал бы аккуратнее, круглее и правдоподобнее. Как на такое можно было купиться? Но покупались же! Все и всюду! И почти десять лет. Возможно, удовлетворялись видом красной обложки с золотым тиснением. Фамилия же обладателя тоже была вписана машинкой и ручкой весьма коряво. И очень мне кажется, что была она — … Впрочем, промолчу. Шестьдесят лет, однако.
И, действительно, человек с такой незамысловатой фамилией в верхах партийной элиты числился. Но был он, что называется, персоной «закрытой», мало кому лично известной, ликом не “светившейся”, поскольку служил, или даже возглавлял, контрольную (или ревизионную, путаюсь) комиссию ЦК, организацию, как родственник мне объяснял, очень влиятельную и засекреченную по причине своих контрольных полномочий. Осуществлялись полномочия внезапными безжалостными набегами на партийные и хозяйственные структуры по всему Союзу. Боялись ее тайных сотрудников очень. Это ж тоже надо было знать, что б использовать! Ай да старик!
И принялся похожий на молодого Суворова чиновник инспектировать партию большевиков на всем пространстве Союза. Где он только партию не терзал. Даже однажды в Москву его занесло, проверял то ли Ждановский, то ли Тимирязевский райком. По поводу его инспекций, кажется, даже московский горком собирали. Меры принимали. Но особенно он, правда, не рисковал, предпочитал окраины огромной страны. И всюду миссию свою проводил очень профессионально, добросовестно и честно. Жил, понятное дело, в соответствии со своим высоким статусом, в лучших номерах и гостевых домах, с охотничьих угодьев которых и питался. Но никаких взяток, никаких подношений, никакого криминала не допускал. О всех выявленных нарушениях составлял акты и отправлял их в ревизионный (или контрольный, путаюсь) отдел на Старой площади. Там акты “с мест” подшивались в общие годовые отчеты и на всю статистику партийного контроля весьма положительно влияли. Случались и очень весомые разоблачения. Северо-казахстанский крайком срочно собирался по поводу крупных нарушений, выявленных товарищем, и принимал суровые оргвыводы по поводу некоторых, уважаемых до того, товарищей. Какая-то каспийская республика провела внеочередную республиканскую разборку с далекоидущими для некоторых руководителей последствиями. Один очень сибирский округ даже отдал под расстрел вороватого партийного чинушу. Для самоочищения, уж больно много взял и не поделился…
Так и ревизорил наш герой, молодой сухощавый мужчина, похожий на молодого графа, без собственной фамилии и документов, без биографии, без дома и семьи, без работы и профессии, без каких-либо источников дохода, без какого-либо традиционного образования, и совсем без перспектив. Человек «Никто» почти 8 лет на виду у всех бдительных служб и осторожных товарищей держал в страхе партийных чинуш, которым просто в голову не приходило, что их могут так «лохонуть» в великой Стране.
За свое нерадостное детство он тоже отыгрался. Путешествовал в партийных мягких вагонах, купался в чистейших партийных бассейнах, вкушал вкуснейшую партийную пищу, не тратя ни копейки первоначального библиотечного капитала. И был притом совершенно честен перед страной, народом и партией. Ибо “долг свой профессиональный” выполнял умело и неподкупно. Очищал партию от лишних и недостойных.
Сгорел он как бы случайно, во-первых, по собственной неосторожности и, во-вторых, благодаря техническому прогрессу страны. Ну и, в-третьих, из-за неизбежности, как понимаете, такого финала. Сколько б верёвочке не виться.
Приехав на очередную ревизорскую разборку в далёкий город Н-ск, наш герой испугался встречавшей его черной Волге с радиотелефоном в салоне. Такой диковины он еще не видел и как этим пользоваться не знал. Решил, что это машина комитетчиков и она за ним. Засуетился, заерзал. Отказался в машину садиться и вернулся в свой служебный вагон, который его привез в город. Велел начальнику вокзала прицепить вагон к любому поезду в московском направлении. Начальник вокзала, естественно, доложил о необычной просьбе по инстанциям. Инстанции доложили в центральную диспетчерскую, а те в режиме селекторного совещания донесли эту просьбу и до министерства путей сообщения. На ту беду к перекличке был подключен и кабинет самого министра, который не очень-то удивился требованию из города Н-ска, не впервой, но поинтересовался, что за сановник по моим дорогам ездит без предупреждения. Ему и доложили, что за сановник.
— Как … из контрольной комиссии?! — вскричал удивленный министр, — Он же сейчас прямо передо мной коньяк с кофе пьет!
Дальний родственник меня из родственников выписал еще до окончания следствия по делу фальшивого ревизора, поскольку развелся с моей тетей, и потому самый финал этой истории для меня навсегда остался тайной. Но успел узнать я, что не только из-за внешней схожести с генералиссимусом сидел наш герой в супер комфортных условиях, — мягкий диван, холодильник, телевизор в одиночной камере (телевизор в конце пятидесятых, однако !!!) ресторанная еда, газеты, книжки, карты да шахматы… Сидел он в следственном изоляторе и дело его годами не двигалось. Что с ним вообще делать, начальство не понимало. На допросах лжеревизор излагал свои контрольные деяния охотно и подробно, со всеми датами, фамилиями и адресами. Все отчеты, финансовые и партийные, в его архиве хранились и всё сказанное подтверждали. Но подробности, фамилии и адреса эти были так невозможны и нелепы, что даже заносить их в протокол допроса компетентные товарищи не решались. С такими-то показаниями самым главным прокурорским надо было бы идти прямиком по главному коридору в главный кабинет страны, докладывать «самому-самому» и спрашивать, что делать? Но таких «храбрых» во властных коридорах всё не находилось.
Чем всё кончилось, так и не знаю. Даже не представляю. И сочинять не хочу.
Потсдам, 2023
