Оля видимо с возрастом осталась необыкновенно восторженным, моментально воспламеняемым человеком. Все встреченные люди казались ей гениями или злодеями, а каждое оригинальное событие — таинство. Проходило короткое время и Оля уже не замечала гениев и таинств. Возникали следующие…
Леонид Рохлин
Среднеазиатский маршрут
Под утро, сквозь сон, услышал шум отъезжающей машины.
Украли — мелькнула мысль. Мгновенно проснувшись, ринулся головой в проём палатки. В белесом тумане, плывущем с озера, увидел лишь задние фары старенького козлика. Вот и они исчезли.
— Стой, стой — бессмысленно заорал я. Из соседних палаток послышались голоса. Показались взлохмаченные мужские и женские головы.
— Что случилось, начальник? Ты кому так кричал — промолвила каштановая женская голова в газетных папильотках.
Где Оля, проверь её мешок.
Спохватился. Она и удрала, наша Оля. Я ж тебя предупреждала. Мягче надо, уговором, а ты грозно, да криком. Ведь это любовь, начальник.
К тому же не простая, а страстная, азиатская. Здесь хоть китайскую стену ставь, баба всё равно перепрыгнет. Да ты не волнуйся. Она через недельку вернётся.
Ирина закурила длинную папиросу.
— Я знаю таких, сама такая. Примчится как миленькая, сытая и покорная.
Из палаток повылезли остальные члены небольшой геологической партии и молча уставились на обсуждающих.
— Когда ж она успела — вслух рассуждал взбешённый начальник — ведь мы только чуть больше двух недель здесь. Ну не ожидал. А ты чего смотрел — набросился он на шофёра — клопа всё давишь, вещи разбросал. Как она могла взять ключи? Что молчишь?
Молодой парень виновато моргал белесыми ресницами.
— А чо я мог — он развёл руки — она по вечеру сказала, что поутру надо в город на почту и за продуктами. Она мол сама справится. С вашего разрешения, сказала.
Начальник только заскрипел зубами.
Необыкновенный край, Туркмения. Особенно весной, когда на короткое время расцветают пески и горы, когда солнце ещё не выжигает соляные узоры на глинистых и каменистых почвах, когда воздух переполнен медовым запахом полыни и черкеза, когда на ветру волнуются, переливаясь оттенками сине-зелёные цветения чёрного саксаула, а ночи прохладны, туманны и влажны. Огромная страна.
Небольшая геологическая партия двигалась из Москвы в Туркмению двумя колоннами. Два стареньких «козла», вещи и оборудование в сопровождении шоферов шли железнодорожной платформой до Баку. Туда же поездом, весело и шумно, ехали шесть участников необычайного среднеазиатского маршрута. Два геолога и четыре химика. К большому сожалению начальника собралась женская партия. Химики, в основном, люди женского сословия. А тут ещё и второй геолог тоже женщина. Начальник, естественно, предвидел некую социальную напряженность. Но ничего не поделаешь, так уж случилось. Напряженность началась ещё в поезде.
— Выйдите, пожалуйста, мне переодеться надо. Или другое. Я не могу краситься при мужчинах. И уж совсем. Подайте мне чемодан (сумку, матрас и т. д.). В геологической среде всё значительно проще. Галантность и некоторые другие этические аксессуары остаются в городе. Начальник надеялся на Олю, второго геолога. Она должна была объяснить химикам, впервые попавшим в полевую среду, о правилах взаимоотношений. В полевых партиях Оля бывала часто.
Он приглядывался к ней ещё в Москве. В отделе Оля появилась год назад. Правда, ранее с её мужем начальник пересекался не раз на разного рода конференциях. Миловидная, стройная женщина с длинной косой волос цвета спелой пшеницы. Редко в наше время в большом городе встретишь женщину с косой. Да и характером выделялась. Встречаясь с ней (в общих компаниях, на воскресниках, на юбилеях и пр.), начальник всегда поражался её экзальтированности. Как-то быстро и неожиданно она входила в восторженно-возбуждённое состояние. Казалось бы возраст (27 лет) должен был говорить о немалом женском опыте и как следствие терпеливости и сдержанности.
Однако что-то задержалось в её развитии. Оля видимо с возрастом осталась необыкновенно восторженным, моментально воспламеняемым человеком. Все встреченные люди казались ей гениями или злодеями, а каждое оригинальное событие — таинство. Проходило короткое время и Оля уже не замечала гениев и таинств. Возникали следующие…
В этом году одна страсть, один гений терзали её душу. Теории этногенеза и их оригинальный интерпретатор Гумилёв. Было модно среди образованных людей, даже далёких от этнографии, вести яростные споры. Городскую интеллигенцию очень занимал вопрос откуда пошли-есть славяне и вообще народности, заселившие земли Восточной Европы, Сибири, Средней Азии. Оля была непременным и активным участником таких споров. Она и в это поле упросилась для того, чтобы своими глазами и ушами подсмотреть и услышать жизнь древнейших аборигенов планеты — туркмен, таджиков, узбеков и др. В самых что ни на есть бытовых условиях. Они ведь были потомками грозных эфталитов, тюркютов, огузов… По мысли царившего Гумилёва.
Упросила, буквально умолила, взять её всего на два с половиной месяца. Они уезжали с мужем на Кубу, и она должна была прибыть в Москву впритык к дате отъезда. На перроне Казанского вокзала были шумные проводы. Обычно геологические партии исчезали из Москвы тихо и буднично. Но в этот раз, повторяю, ехали ещё и химики. В основном молодые девчонки. Впервые куда-то в неизвестное геологическое поле. Что там и как там? Полная таинственность. Головы их были полны волнующих мыслей и предчувствий. Потому пришли мамы и папы с кульками, свёртками и… цветами. Ну словно провожали в армию. Они внимательно и подобострастно смотрели на начальника, как на царя-батюшку. Возможно и как на будущего… зятя. Приценивались.
— Ты, мол, не обидь наше дитятко, добрый молодец.
Начальник бравурно раздавал уверения направо и налево, чувствовал себя батюшкой и лишь когда тронулся поезд сбросил обременительную маску. Краем глаза заметил, как прощалась Оля. Она повисла на шее рослого, лысого, ушастого парня и что-то шептала ему на ухо. Рядом на руке мужа висела четырёхлетняя дочка. Копия мама. Она что-то беспрерывно щебетала. Муж смущённо озирался, не понимая неожиданных нежностей жены, с которой часто и привычно прощался, уезжая в командировки и геологические поля. Он дарил поцелуи в район ушка и одновременно нежно отодвигал жену к поезду.
В Баку люди и машины должны были соединится и паромом переправившись через Каспийское море, вступить на берега Средней Азии.
Берега встретили прекрасной не жаркой погодой. Партия высадилась в Красноводске. А далее! Далее дух захватывало даже у начальника партии, когда он планировал работы. Ей-ей он чувствовал себя Пржевальским и Семёновым Тян-Шанским одновременно. Далее старенькие козлики, преодолевая высокое каменистое плато, пески Кара Кумов и многочисленные перевалы в снежных горных хребтах, должны были посетить все нефтяные и угольные месторождения региона вплоть до Иссык-Куля. Предписывалось отобрать пробы подземных вод, извлекаемых на поверхность из нефтяных скважин и угольных шахт. Отводилось три месяца на эти грандиозные по бесцельности «исследования». Но уж очень хотелось начальнику объять глазом этот древний таинственный регион. Столько было прочитано фолиантов с юношеских лет. А теперь вот можно даже пощупать потомков древнейших на планете народностей. Послушать их голос, полюбоваться архитектурой городов и одеждой, вкусить блюда национальной пищи и аромат необыкновенных фруктов. Когда ещё представится такая возможность. Да ещё за счёт государства…
Геопробег начался в самом конце апреля из славного города Красноводска. Из того самого, где родилась сказка о 26-ти расстрелянных Бакинских комиссарах, из которых лишь один чудесным образом дожил до глубокой старости, при всех московских правителях оставаясь в почёте и признании. По разбитой ухабистой дороге москвичи понеслись на восток. Всё оказалось настолько непривычным для глаза и уха городских европеоидов, что первые дни все молчали, невольно занимаясь впитыванием информации, не успевая переварить и поделится.
Поразительны по весне зелёные каменистые степи и солончаковые впадины, сливающиеся на горизонте с глубоким голубым небом. Они необычайно пустынны и молчаливы. Ни птичьего щебета, ни крика, ни писка земных существ. Но вдруг замечаешь, как степь оживает и даже движется. Приближаясь, видишь колеблющийся ковёр из спин тысяч овец, одиноко куда-то бредущих. Вот из-за бархана появляется человек в большой лохматой овечьей шапке верхом на верблюде, рядом трусит лохматая собака. И то, и другое, и третье движется в полном молчании, степенно, независимо, само по себе. Молчание степи внезапно нарушается шумом-дымом-гарью железного чудовища, вынырнувшего из-за холма. Чудовище с надрывом тащит сотни вагонов и нефтяных цистерн. Как только оно проносится, степь моментально гасит звуки и вновь наступает безмолвие. Необыкновенно спокойно на душе.
В 20-ти км. от Ашхабада, на берегу большого искусственного озера, обустроили первую базу, развернули химическую лабораторию и вскоре начались маршруты по скважинам. Есть в Туркмении совершенно необыкновенный уголок земли. Ближе к границе с Ираном, вдоль берега Каспийского моря, расположен таинственный Гасан-Кулийский заповедник. Закрытая пограничная зона. Закрытая не столько по дипломатическим соображениям, сколько по экологическим. Здесь Природа сотворила чудо. Порожистые, по весне многоводные реки Атрек и Горган, прорвавшись меж гигантских хребтов Копетдага и Эльбурса, поят влагой огромную приморскую низменность. И возникают среди жаркой сухой пустыни необычайные субтропики.
Душно и влажно в первозданном хаосе растительности среди массы озёр, заросших тростником, травянистой рогозой, тамариском, непроходимыми кустами дерезы и лиан. Неумолчный крик тысяч гусей, уток, лебедей, фламинго и прочей пернатой живности, круглогодично гнездящейся среди зелени. Стада непуганых кабанов фланируют по тропинкам. Рядом крадётся камышовый кот, выискивая птичьи гнёзда. Вот на песчаной косе показалась стая песчано-желтых тощих волков, желающих полакомится поросятами и птицей. А по осени и весне устье Атрека и Горгана заполняются огромными косяками осетровых. Рай земной. И слава Богу закрытый от людской жадности. С начала прошлого века закрытый. Видимо хочется людям сохранить этот уголок в первозданности, по крайности на цыпочках здесь пройтись, не затрагивая ни листика, ни даже самой малой зверушки.
К тому же историческое место. Все азиатские сатрапы стремились овладеть этим раем. Маргианские, парфянские, мидийские, персидские. И конечно не обошел его вниманием Александр Македонский. Так и кажется, что вот на этой скале, к которой кто-то из геологов прислонился, стоял великий грек, вглядываясь в бешеный вал каспийских волн. Эти слова, эти картины даны не просто так, не только ради красного словца. Именно здесь, в зелёном раю, начались поистине драматические события. Столь же древние, как и современные. Возникла… великая любовь.
Но всё по порядку.
Необходимо было посетить местные городки в заповеднике — Гасан-Кули и Кизыл-Атрек. Нужно было получить разрешение от тамошних погранзастав на посещение нефтяных скважин, находящихся в пограничной зоне. Ну и естественно представится местным властям. Это вошло в привычку. Разное случается. Ремонт машины, запчасти и бензин, жильё, питание и пр. Мало-ли что может понадобится и тут без местных царьков никак не обойдёшься. А уж в Средней Азии тем более. Выехали рано утром. Начальник, Оля и шофёр. Дорога петляла вдоль древнего русла Аму Дарьи, которая в прежние времена впадала в Каспийское море. Потом отвернули от русла и запылили по плоской степи вдоль границы с Ираном. Населённых пунктов было мало. Лишь посёлок Кизыл-Баир, на окраине которого чуть не врезались в большой табун разномастных поджарых лошадей, не пожелавших уступить дорогу машине. Наконец предстала чистенькая озеленённая территория погранзаставы в Кизыл Атреке. Формальности прошли быстро, так как ещё в Москве через первый отдел института получили соответствующие документы. И запылили дальше, в Гасан Кули. Точнее не запылили, а запрыгали по зелёным ухабам и рытвинам среди лесов, кустов, болот и мелких озёр. Проехав таким образом где-то около ста километров, уже под вечер добрались до городка.
Московских геологов ждали. Не каждый день в забытый богом туркменский посёлок приезжают столичные гости. Молоденький лейтенант, весь напружинившись при виде миловидной белокурой женщины, повёз в гостиницу. Так показалось. Но в дороге лейтенант, не сводя глаз с Оли, пояснил что везёт в загородный дом директора местной ковроткацкой фабрики. Там оказывается с утра ждали москвичей. Молва опережала. Что-то подобное начальник ожидал из рассказов сослуживцев, не раз бывавших в Средней Азии. Гостеприимство местной власти резко отличалось от московских приёмов. Вскоре подъехали к небольшому двухэтажному дому. У крыльца встречали две женщины с молитвенно сложенными на груди руками, повторяющими одну и туже непонятную фразу
— Салям, ешули. Салям, ешули…
— Они говорят, — перевёл лейтенант, — что мол приветствуем вас, почтеннейшие.
Начальник пропустил почтеннейшую Олю вперёд. Открылась дверь и на пороге показался молодой мужчина в цветастом туркменском халате. В нём удивительным и самым красивым образом соединялись черты азиата и европейца. Высокий, плотного и крепкого телосложения, с продолговатым смуглым лицом, прямым орлиным носом и одновременно… белокурый со светлыми глазами. Начальник вдруг увидел, как вздрогнула его спутница. Остановилась, буквально остолбенела на мгновение, явно пораженная удивительной красотой мужчины. Вот и новый гений для Оленьки — мелькнула мысль в сознании начальника.
— Проходите, проходите — на чистом московском наречии произнёс мужчина, чуть наклонившись в приветствии. Смущённая улыбка освещала его смуглое лицо. Наше видимое недоумение было настолько неожиданным и наверное настолько же привычным для него, что минутой позже он расхохотался. Уже не смущаясь.
— Я шесть лет прожил в Москве. Окончил институт лёгкой промышленности — произнёс он — здесь вот и художником, и технологом на ковровой фабрике. Меня зовут Кемаль Хосроев. Он почтительно представил ещё двух полных пожилых мужчин — директора фабрики и председателя коневодческого совхоза. Так что интеллигенция и администрация городка были налицо.
После привычных, цветастых приветствий наступило молчание. Кемаль постарался завладеть разговором. Того требовали восточные традиции. Гости поначалу отвечали односложно, пораженные обилием и красотой непонятных блюд. Начальник бывал на Кавказе и красивый стол вызывал в нём страсть не меньшую нежели музыка слаженного симфонического оркестра. Будучи истовым чревоугодником он любил всякую еду, но особенно млел от красоты празднично украшенных блюд грузинской и узбекской кухонь. Но то, что он увидел здесь, превзошло все ожидания.
Широкий низкий стол, покрытый яркокрасной скатертью с белыми набивными цветами, был до краёв заставлен плоскими керамическими разрисованными блюдами. Их было много. Небольших, среднего размера и двух огромных, стоящих в середине стола.
— Мы огурджалинцы — вновь начал говорить Кемаль, видя изумление гостей — небольшое племя туркмен, издавна живущих на границе с персами вдоль берега моря. У нас и еда отличная от других туркмен. Мы любим рыбу, и наши женщины готовят из неё отличные блюда. Вот здесь — Кемаль указал на одно из больших блюд — шашлык из севрюги, балык-шара, обжаренный в перекалённом кунжутном масле, украшенный кунжутом, рисом, урюком и изюмом. Всё полито гранатовым соком. А во втором большом наш гурджалинский плов, аш. Технологию не буду пересказывать, а то всё остынет. Скажу лишь, что баранина обжаривалась в перекалённом кунжутном масле с луком, морковью и пряностями, затем отваривалась до готовности. Навар заливался в котёл с рисом, урюком, перцом, шафраном и ажгоном. Варился с открытой крышкой до испарения воды, а затем на слабом огне долго томился до готовности. Затем всё укладывалось на это блюдо, покрывалось мясом и обсыпалось петрушкой и укропом. А запивать будем нашим чалом, заквашенным верблюжьем молоком. Помня Москву, я, конечно, предложу вам и водку и вино.
Кемаль говорил медленно, цветасто, с видимым удовольствием, даже с некоторой гордостью. Он всё больше и больше обращался к Оле. Начальник молча слушал. Острым ожиданием было пронизано его молчание. И как только сели на неудобные низкие табуретки и хозяева жестом пригласили к еде, он стал усердно кушать, запивая чалом, не забывая и… водку. Городская интеллигенция тоже молча вкушала яства и напитки, приглядывалась к гостям. Потом, правда, разговорилась. Их интересовала погода в Москве и общие политические проблемы. Потому, конечно, они обращалась к начальнику, игнорируя женщину за столом.
Кемаль, чуть притронувшись к яствам, подсел к Оле. Он наклонился к ней и о чём-то тихо заговорил, дабы не мешать беседе солидных мужчин. Он явно всё более и более увлекался миловидной москвичкой. Вскоре начальник услышал обрывки знакомых фраз. Гумилёв… тюркюты… скучно здесь. Первые минуты Оля чувствовала себя скованно. Она не знала как вести себя. Солидные мужчины за столом не обращали на неё внимания. Да и беседы на общеполитические проблемы её не волновали. Другое дело Кемаль. Его рассказы о предках-кочевниках, но более откровенные взгляды, яркая мужская красота, красивая еда и сладкое терпкое вино — всё вместе потихоньку возбуждали воображение. Глаза её засверкали.
Меж тем начальник, немало откушав, напрягшись, мучительно вспоминал лучшие эпохи в истории туркменского народа. Хотелось во чтобы то ни стало показать себя и отблагодарить хозяев. Расположить к себе и, конечно, удовлетворить своё тщеславие. Он говорил о империи сельджуков, о возникновении турецкого и азербайджанского народов и о многом, многом другом. В какие-то минуты пустого славословия замечал вдруг горящие Олины глаза, её быстрый мимолётный взгляд, как стрела пронзающий белокурого туркмена. Замечал и то, как долго порой Кемаль не отводит взгляда, ловя Олины взоры…
Но упоённый застольем, не придавал этому никакого значения.
Два полных пожилых туркмена скалили зубы, кивали головами, немногословно отвечали и ещё меньше ели. Через час, видимо поняв, что высокие московские гости не столь уж высоки или плохо понимая русский язык, они встали, степенно отблагодарили и попрощавшись ушли. За столом осталось трое. Климат значительно потеплел. Кемаль подливал сладкое красное вино. С тоской вспоминал Москву. И уже не смущаясь, пристально глядя, ловил взоры женщины. Оля почему-то замолчала, маленькими глотками опустошая бокал за бокалом…
— Послушайте, хотите пройтись на конезавод — вдруг сказал Кемаль — это здесь невдалеке, сейчас как раз пригнали табун и началась вечерняя кормёжка. Уверен, что никогда не видели нашу породу лошадей. Все знают о ахалтекинцах, а ведь есть ещё не менее древняя порода иомудских лошадей. Красавцы и очень добрые… Пойдёмте.
Он уже обращался только к Оле. Нежно, просительно, слегка дотрагиваясь до её пальцев. Полупьяный начальник всё же смог невольно отметить как они задрожали. Им овладела сытая лень. Хотелось побыть одному. Он притворился уставшим и проводив взглядом уходящую пару, вышел во двор.
Солнце почти зашло. Лишь огромная кроваво-красная половинка озаряла степь. Было необыкновенно хорошо, спокойно, безмятежно. Ветер утих и вокруг сгущалась тишина и темнота. Присев в кресло на веранде, он закурил. Наступило оцепенение. Начальник вдруг почувствовал, как силы покидают его. Постепенно неземное наслаждение наполняло душу, лишая мышцы энергии. И настолько лишило, что он не помнил, как добрался до постели.
Проснулся от возни в комнате. Он всегда чутко спал. Маленький чёрный котёнок носился по полу за длинной ниткой, кувыркаясь и подпрыгивая. Долго наблюдал одним глазом. Когда котёнок повис, ухватившись за край скатерти, расхохотался и проснулся окончательно. Было ещё очень рано. Но он больше всего любил ездить свежим солнечным утром. Завтракал в одиночестве холодным варёным мясом с помидорами, запивая чёрным чаем. Вышел из дома, погулял и только тогда мелькнула мысль, что пора будить и Олю. В этот момент увидел едущую к дому легковую машину. Она остановилась в нескольких сотнях метров. Открылась дверь и вышла женщина. Увидав начальника, остановилась. Потом решительно направилась к дому. Тут он и узнал в женщине свою напарницу… по работе.
— Ни фига себе, поворот событий — мелькнуло в голове. Повернутся и уйти было неловко. Он стоял, поджидая коллегу.
— Привет, начальник — бодро и с вызовом произнесла Оля. Она смотрела пристально, как будто что-то искала в его глазах. То ли осуждения, то ли одобрительной зависти. А начальнику было почему-то неловко. Моментально вспомнилась сцена прощания на Казанском вокзале.
— Ты завтракала?
— Нет, не успела — при этих словах она покраснела.
— Пойди. Там на столе тётки всё приготовили.
Через полчаса, снабженные заботливыми хозяйками заквашенным чалом в трёхлитровой банке и большим свёртком с горячими гутабами (пирожки с луком), геологи выехали в обратную дорогу.
На следующий день прибыли в лагерь под Ашхабадом. Начальник молчал. Нет, не потому что осуждал.
— Какое моё дело! — думал изредка он — она взрослая женщина и вправе всё решать сама.
Просто, возникла неловкость. Оля это понимала. И тоже молчала.
Дела закружили голову. Машин всего две. Скважин много и они сильно разбросаны по степи. Приходилось корпеть над маршрутами, чтобы оптимально объехать все скважины при минимальных затратах бензина и времени. Начальник и Оля мотались изо дня в день по скважинам, отбирая пробы воды. За день пробегали сотни километров. Виделись очень редко. Ира и её девочки не покладая рук делали анализы химического состава воды. В общем, работа кипела.
В один из приездов, вечерком после ужина, когда начальник и Ира присели покурить, она вдруг спросила
— Начальник, а что этот туркмен так неотразим? Ты как мужик скажи.
Он моментально понял, что Олины чувства не остыли. Наоборот. Переливаются через край и уже достигли ушей Иры, возможно и других девчонок.
— Господи! Какая дура — подумалось ему — теперь все будут судачить и в институте. Зачем?
— Ира! Мы с тобой уже достаточно взрослые люди. Ну, в поле всякое бывает. Как в песне! Буря налетает — разум пропадает. Ты ей объясни, как женщина женщине. Ей же через месяц с небольшим возвращаться к мужу, к маленькому ребёнку. Пора бы уже всё забыть.
— Да не может она, понимаешь. По ночам слышу, как плачет. Да не просто, а рыдает, закусив руку. Чуть-ли не катается. Ты посмотри на неё, одни глазищи остались. Не жрёт ведь ничего.
— Может совесть замучила. Как ты думаешь?
— Да нет, не похоже — мечтательно произнесла Ирочка — прямо позавидуешь. Я так никого не любила…
— Ну ладно, давай по мешкам. Очень устал. Скоро перебазируемся. Ещё три туркменских маршрута остались, а там попрощаемся с этими пустынями. Ты давай увещевай её. Постоянно говори о муже, ребёнке, Кубе, пляжах, океане, о парусных прогулках. Ну, ты лучше меня знаешь, о чём говорить.
— Может и ты поговоришь. Она с большим уважением к тебе.
— Да не знаю о чём говорить. Ну переспала и всё. Что тут особенного.
— О господи! Какие вы мужики дураки. Ни черта вы не понимаете. Это вы пересыпаете, а мы любим, страдаем, мучаемся… Ты всё же попробуй.
На следующий день начальник и попробовал. Ничего хорошего не вышло. Сначала он что-то нудно говорил о семье, о полевой жизни, даже пробовал шутить, обняв за плечи. Она отмалчивалась. Потом вдруг сказала.
— Отпусти меня на несколько дней. В последний раз увижу. Отмучаюсь, отлюблю. Отпусти!
Начальник вспылил и резко ответил, что график работ очень плотный, что нет времени.
— Не дури, Оля! Приди в себя. Ты и так натворила кучу глупостей. Теперь весь институт будет шептаться. Нет и ещё раз нет. Всё!
И ушел к себе в палатку. Сон не шел. Честно говоря, он понимал её. Завидовал.
С тем и уснул. А наутро она удрала.
По оставшимся туркменским маршрутам начальник теперь не спешил. Когда ещё Оля вернётся. Но всё же решил позвонить в Гасан-Кули. Но не Кемалю на фабрику, а тому лейтенантику на погранзаставу.
— Ой — восторженно запел лейтенант, сразу признав начальника — что тут творится. Ваша сотрудница примчалась без документов. Мы, конечно, задержали её, но она почему-то вызвала тов. Хосроева, помните, того с ковровой фабрики. Он приехал, забрал её к себе в машину и они укатили куда-то, а ваша машина так и стоит у нас. Что с ней делать-то?
Начальник долго молчал, а лейтенант всё кричал в трубку.
— Да постой ты, не кричи — наконец ответил начальник — она скоро появится. Ну через несколько дней. Хосроев повёз её на дальние скажины. Ты уж поставь мою машину куда-нибудь в сторонку. Сохрани. Прошу тебя, да не забудь бензином заправить — на всякий случай слукавил начальник.
Оля появилась через неделю. Внешне спокойная. Улыбающаяся. Девчонки встретили её как героиню. Ну, прямо как Жанну Д’Арк. Напекли, наготовили. Мужиков, то бишь начальника и шофёров, не пригласили. Уселись поодаль от базы на бережку озера. Долго мужики слышали их восторженные вопли, крики. Потом песни под гитару. С этим и уснул начальник, успокоенный. Слава Богу, всё прошло. И машина цела. Время, оно самый лучший лекарь. Так ему казалось.
И запылили старенькие козлики на восток. Всё дальше и дальше забираясь вглубь центральной Азии. Прошло немногим более полутора месяцев. Теперь москвичи обустроили базу под Ташкентом. Было у начальника рекомендательное письмо большого московского человечка руководителю треста «Средазуголь». Так что всё было на верхнем уровне — большой дом, большой сад, большое внимание к нашим небольшим нуждам. А нужды всё те же — бензин, запчасти, еда и автомобильные маршруты. Дальние, ближние. К тому времени ставшие желтыми степи сменились высокими горами со снежными вершинами, крутыми перевалами, зелёными межгорными долинами до краёв заполненными виноградом, яблоками и персиками. Не считая арбузов и дынь.
Мелькали древние города, одно название которых вызывало в памяти древние ханства, жестоких сатрапов, бесконечные войны. Забытые современностью города, но всё ещё прекрасные мавзолеями, дворцами, восточными базарами, бесчисленными арыками, мужчинами в цветастых халатах и пугливыми женщинами, закрытыми чёрной паранджой. Чарджоу, Бухара, Ташкент, Коканд, Андижан, Фергана… Города мелькали словно в красочном калейдоскопе. Москвичи растекались по азиатским просторам, отбирая то тут, то там по капельке подземные воды из глубоких недр. Собирались под Ташкентом и вновь разъезжались. Время спаяло партию, сцементировало. Всё лишнее, наносное, городское как шелуха отпало или попросту забылось.
Забылось и туркменское происшествие. Во всяком случае начальник не слышал разговоры об этом. Лишь однажды оно напомнило о себе. Как-то приехав на базу ранним утром, бросив все дела, он помчался на почту. Бывает такое у путешествующих. Вдруг до боли хочется услышать родные голоса. Жены, детишек. Голоса надолго западают в душу и очень помогают в нелёгкой походной жизни. Особенно когда забираешься в пропахший спальный мешок.
Бесшумно открыл дверь почтового отделения. В маленькой зальце, залитой солнцем, никого не было. Лишь в окне торчала кудрявая голова девушки-телефонистки. Вошел и вдруг услышал Олин голос. Он раздавался из приоткрытой двери телефонной кабинки. Приглушенный, рыдающий голос.
— Погоди, Борис, послушай меня. Может так получится, что тебе придётся одному вылететь, а я потом. Немного позже. Ну, знаешь работы много и мы не успеваем. Оставлять начальника одного неудобно как-то.
Начальник остановился как вкопанный, придерживая дверь, боясь скрипнуть. Ни туда — ни сюда. Оля продолжала с большим надрывом.
— Да, нет! Голос у меня нормальный. Я не плачу. Просто дура я у тебя. Да ничего не случилось. Уверяю тебя. Нет, нет! Никаких других причин — и совсем уж тихо, в трубку — я люблю тебя, дурачок мой лысый. Знай это. Всегда знай, что бы ни произошло.
Начальник успел выскользнуть и встав перед почтой, закурил. В это время вышла Оля. Слёзы во всю текли по щекам. Она вытирала их ладошками, а они обильными струями орошали щёки, губы, подбородок и капали, капали в придорожную пыль. Увидела меня и поняла, что я всё слышал.
— Надо было, начальник — она вплотную приблизилась и я увидел в глазах такую тоску, печаль, покорность — надо было запереть меня, высечь как сидорову козу. Господи, значит такая судьба. Ну, будь что будь.
Потом, положив горячую ладошку мне на грудь, добавила.
— Ты не осуждай меня, начальник. Если б знал как мне муторно. Как будто разрезана наполовину. Голова в Москве, а ноги в Гасан Кули.
И медленно двинулась по улице. Начальник долго стоял, курил. Забыл зачем появился здесь. Вспомнил, но звонить уже не хотелось. Вдруг услышит такой же рыдающий голос.
Прошло ещё пару недель. В душную ночь, почти под утро, примчался начальник из Ферганы. Оли не было. Днём ранее она выехала в далёкий Таш Кумыр. Жаркий был день. Он всё время мотался по скважинам и уже под вечер решил всё же заночевать на базе в Ангрене. Не хотелось оставаться в долине. Надо было срочно доставить химикам под Ташкент очередную партию проб. Алексей, мальчишечка шофёр, только-только перед самым полем пришедший из армии, где научился крутить баранку, предупредил о плохих тормозных колодках.
— Лучше бы, шеф, завтра поутру где-нибудь достать колодки, а то невзначай свернём шею — сказал он, виновато моргая глазами — темнотищей ехать-то через перевал. Вроде опасно.
Начальник недолго думал. Ночевать в местной гостинице, забитой воинственными клопами и запахами гниющего бараньего сала никак не хотелось. А в Ангрене свой чистенький домик. Хозяйка может напечёт лепешек. С чёрным сладким чаем. Господи, это же счастье.
— Нет, Алексей. Давай заедем в нашу воинскую часть. Помнишь, где? Там тебя посмотрят быстренько.
Заехали. За четвертинку спирта (лучшая в России валюта) машину осмотрели, что-то подкрутили, что-то смазали, заправили, и мы тронулись на перевал.
На всю жизнь запомнил начальник этот страшный перевал. Как предгрозовое предупреждение. Непроглядная южная ночь, огромный шатёр небосклона в ярких подмигивающих звёздах и редкие фонари на разбитом петляющем шоссе, круто уходящим куда-то вниз. С перевала. Естественно, тормоза отказали на спуске. И машина понеслась, тормозя то ручником, то отключением двигателя, то переключением на самую малую скорость. Это помогало на короткое время, а потом машина вновь набирала скорость. Люди молчали, сжав зубы. Алексей отчаянно крутил баранкой. Начальник до боли впился пальцами в передний леер. Ни страха, ни слов, никаких вообще мыслей кажется не было. Организм сжался в напряженнейший комок, жадно всматривающийся в ночь. Как будто ожидая чего-то. Вот скала — проскочили. Крутой поворот — проскочили. Слева пропасть. Слышно было как камешки из-под колёс тут-же пропали в бездне. Одна мысль -только-бы не встречная машина.
Слава советской технике! Козлики — лучшие в мире полевые машины. Предельно неприхотливые и добронравные. Это я вам гарантирую.
Лепёшек, к сожалению, не было у хозяйки в тот вечер. Да и не до них было. Начальник с Алексеем долбанули по полстакана спирта и рухнули. Утром побежали на ручей и долго плескались в холодной, кристально чистой воде, пугая осторожную форель. Вот тогда-то хозяйка и напекла масляных лепешек. Какое же это удовольствие. Забыв все ночные страхи, наевшись до упора, понеслись в Ташкент. Начальника встретила Ира. Попыхивая длинной папиросой (Ирочке где-то по большому блату доставали давно забытый «Казбек»), жеманно улыбаясь, двигаясь чаще нижней частью полноватого тела, она говорила.
— Господи! Как я в этой деревне соскучилась по тебе, начальник. С моими девками уже надоело о бабском трепаться, а выйти некуда. Ещё чего доброго умыкнут.
— Ира! — привычно воскликнул начальник, воздев руки — так это же счастье. Калым отвезу твоей маме и ей не нужна будет пенсия. На всю жизнь хватит. Оля звонила?
— Да! С ней кажется проблемы.
— Не шути. Что опять случилось?
— Да пока ничего. Но скоро возможно случится. Ну ладно, идите мойтесь, ешьте. Сегодня Марина готовила. Твой борщ, потом поговорим.
Лёгкая тревога возникла в сознании. Но говорить после обеда не пришлось. Срочно поехал в город. Решать проблему с транспортировкой ящиков с пробами в Москву. Потом заехал на базар купил девчонкам плетёнку сладкой вяленой дыни и лишь потом прикатил на базу. О тревоге напрочь забыл.
Ира сама напомнила поздним вечером, когда мы остались вдвоём. Сидели на веранде. Было тепло и уютно. Сладкое таджикское вино рассеивало дневное напряжение. Вспоминали друзей, Москву и вдруг Ира произнесла. Знаешь, начальник, Ольга-то наша кажется залетела.
Я поначалу не врубился.
— Что значит залетела. Это куда ещё её чёрт занёс.
— й кажется, что она беременна, понимаешь…
Поначалу это начальника как-то даже развеселило. Потом вспомнил разговор на почте, утреннюю тревогу. Почему-то заныло где-то под ложечкой. Слегка. Закурил. Они замолчали. Разговор уже не клеился. Тревога непонятной причиной начала разъедать уют вечера.
Как же так — стараясь развеять тревогу, заговорил начальник — её же муж скоро ждёт. Им же ехать на Кубу. О чём она думала? Да, с дуба падают листья ясеня… — глубокомысленно изрёк начальник припев известной песни. Что она собирается делать?
— Избавляться от греха туркменской любви, если это подтвердится — патетически заметила Ира, попыхивая папироской.
А когда ж она узнает точно.
Вот приедет завтра-послезавтра и пойдём ко врачу.
Она не приехала ни завтра, ни через три дня. Дальше всё происходило как в страшном сне. Только на четвёртый день раздался звонок из Таш Кумыра. Звонил шофёр. Известил, что Оле очень плохо, что она в бреду и что он поместил её в местную больничку. Это застало врасплох. Начальник решил срочно выехать. Но сначала подъехал в Средазуголь, где постарался решить вопрос о помощи хорошим врачом, если возникнет необходимость. А сейчас чтобы врач срочно созвонился с больницей в Таш Кумыре и подробнее разузнал о состоянии Оли. Мотался целый день в поисках врача. И лишь на утро, оставив Иру на связи в Ташкенте, помчался на восток республики. Прямого пути не было, кругом горы и крутые перевалы. Только в конце вторых суток добрался до городка.
Поздно добрался. Оли не стало. Она угасла буквально за два-три часа до приезда. Заражение крови. Сепсис. Это известие потрясло начальника до основания. Он сидел на завалинке маленькой больнички с грязными облупленными стенами совершенно растерянный. Рядом, возле машин, толкались два шофёра. О чём-то тихо говорили. Он не знал сколько так просидел. Как в столбняке. Очнулся, когда подошел врач. Подёргал за плечо.
— Вы слышите… Вас к телефону вызывают из Ташкента.
— Примите мои соболезнования — сказал голос врача, которого он нашел в Ташкенте — но мои коллеги ничего не могли поделать. Мне всё рассказали. Ваша сотрудница слишком поздно обратилась. По-видимому у неё развивалась внематочная беременность. Плод стал гнить. Она успела рассказать врачу, что в последнее время на фоне отсутствия менструаций у неё наблюдались обмороки и резкие колющие боли в области низа брюшины. Она очень поздно обратилась. Её уже привезли в больницу в тяжелом состоянии. Примите ещё раз мои соболезнования…
Голос врача привёл начальника в нормальное состояние. Он окончательно пришел в себя. Надо было что-то делать.
— Помогите мне вывезти её в Ташкент — закричал в трубку.
— Да, да. Я сообщу в Средазуголь. Они всё сделают.
Потом был опять Ташкент. Стояла страшная жара. Плавился асфальт. Начальник встречал на аэродроме Олиного мужа. Тот спрашивал о диагнозе. И постоянно повторял, обращаясь к начальнику.
Как же так! Это просто невозможно. Она же совершенно здоровый человек. С чего заражение крови.
Девчонки молчали. А он плакал. Открыто, не стесняясь, размазывая слёзы по щекам. Его успокаивала Ира. Начальник не мог оставаться с ним наедине. Избегал. Мучили его вопросы. Он боялся их, не хотел ничего говорить.
Лишь когда отправил цинковый гроб и мужа в Москву опять нахлынуло оцепенение. Как там, в Таш Кумыре. Все сидели на веранде. Ужинали. Устроили что-то вроде поминок. Но ни пить, ни есть, ни говорить не хотелось. Девчонки убрали со стола. Помыкались, повертелись и тихо ушли в свои комнаты. Напротив привычно дымила Ира. И вдруг оцепеневшая память начальника выдала давнишнюю картину. Очень ясную. Нет, нет… не туркменскую.
— Помнишь, Ира, на десятилетие лаборатории — глядя в небо, отрешённо произнёс он — когда остались свои. Помнишь её. Помнишь, как неожиданно поднялась с бокалом в руках. До того долго молчала и вдруг взорвалась. Помнишь, чуть ли не со слезами на восторженных глазах прочитала, обращаясь в тёмное окно, буквально как заклинание, стихи Л. Гумилёва. Они запомнились мне, настолько неожиданно возбуждённо она их произнесла.
Каждый день взволнованы зори.
И одна неустанно зовёт.
За миры, на далёкое море,
На туманный и мглистый восход…
— Потом уж не помню. Зато отлично помню окончание…
Земная слава — это дым.
Земная слава — нам, живым.
А мёртвым — чёрная высь,
Где тесным кругом сплелись,
Верша земные дела
Созвездия добра и зла…
Когда через месяц появились в Москве, начальника уже ожидала… институтская комиссия по расследованию трагического инцидента. Его таскали к директору и в присутствии секретаря партийной организации и ещё неизвестного в строгом костюме с пристрастием допрашивали о причинах случившегося. Поначалу ему не хотелось рассказывать. Он отнекивался, притворялся незнающим ничего. Но выдала одна из девчонок-химиков, а потом пришла официальная бумага из больницы Таш Кумыра. В общем все всё узнали и пересудами были заполнены все коридоры института. Получил начальник строгач и на пять лет был отстранён от должности начальника полевых партий.
PS. Олю он запомнил на всю жизнь. И не потому что была она какой-то необычайной красавицей. Запомнилась её необыкновенной силы и искренности любовь. Видимо это чувство встретилось с таким же сильным ответным. Он помнил первый приезд Кемаля в Москву. С фруктами и сладостями он появился в нашей лаборатории. Когда Ира сообщила ему о случившемся, он так опешил, так изменился в лице, что мы думали вызвать неотложку. Долго сидел и молчал. Потом сполз на колени и уткнувшись лбом в пол оцепенел. Слышалось неясное бормотание. Кажется молитвы. Встал и ни на кого не глядя ушел.
Прошло 20 лет. Много событий пронеслось с той поры. Как-то пересеклись дороги начальника с Ирой. В Москве. Встретились, обнялись. Привёл он её в какое-то кафе. Чистенько, красиво и вкусно. Долго сидели, вспоминали советскую жизнь. Смеялись громко, от души. И уже прощаясь Ира вдруг сказала — … ты помнишь Олю! Тут недавно случайно встретилась с её дочерью. Так вот она поведала мне, что кто-то иногда посещает могилу её мамы на Востряковском кладбище. Она находит там большие букеты прекрасных роз. И что самое странное — их не воруют, как обычно. И они очень долго не вянут. Как будто от могилы веет таинственной, необъяснимой энергетикой.
— Ты понимаешь, начальник — Ира болезненно искривилась — как он её любил, как до сих пор помнит. Ведь прошло двадцать лет. А я вот прожила жизнь бобылём, никому не нужной. Зачем мне такая жизнь.
Начальник жалостливо смотрел на постаревшую женщину.
— Давай ещё по одной, Ирочка. Давай. На посошок!
