и вырастут здесь корабли,
взбивая высокими мачтами небеса,
как гоголь-моголь деревянной вилкой,
хоть море далеко.
Дмитрий Близнюк
Поющие в черновике
***
как хорошо,
что мечты не сбываются.
я не стал миллионером,
не мозолю соседям глаза на лимузине.
отлично. не отрастил мышцы как у Ван Дама.
не вмонтировал в зуб маленький бриллиант.
как хорошо, что я никогда
не стану лучшим футболистом мира
по версии Фифа.
никогда не буду читать лекцию по литературе
в дворце шведского короля. как хорошо,
что не разбился твой муж в аварии,
что я не женился на скользкой красивой твари.
что не умерло несколько десятков людей
по хищному щучьему веленью,
по горячке сердца.
как хорошо, что есть предохранитель
на палочке волшебника, иначе
я сжег бы города, соблазнил
всех молодых красавиц на планете.
сошел с ума
от всевластия.
полубог, так и не ставший человеком.
все желания и мечты
проходят тест на допинг
у реальности. и зверь во мне,
опоенный разумом, как белладонной,
постанывает, шатается, изнывает,
покрывается красными волдырями,
качается у края бездны (осыпается земля).
посажен на цепи рассудка.
лишь во сне отпускаю зверя в кипящие миры
запредельных фантазий
и в благодарность он несет из зазеркалья
то целую ногу княжны Тамары,
(покрыта автозагаром, будто коричневым жиром)
то чемоданы с долларами, и запах денег
еще витает в сознании — если проснулся —
едва уловимый аромат дорогой сигары.
как хорошо весь этот перегной,
компост желаний и амбиций
бросать под ноги самому себе.
и делать шаг, другой. превозмогая боль
и глупость, притяжение разочарований.
и вырастут здесь корабли,
взбивая высокими мачтами небеса,
как гоголь-моголь деревянной вилкой,
хоть море далеко.
***
но куда, куда же уйдут яблони, циклопы,
ювенальные огни, голуби, школьники?
кто-то огромный тянет жизнь на себя
точно скатерть со стола-пространства
/заставлен немыслимыми яствами/,
или это ты стоишь на месте,
а улицы скользят, вытягиваются под ногами:
зацикленные ленты бегового тренажера.
жизнь — неразумное испытание,
проверка на прочность ребра, горечь
разумных пилюль, испытание раем и адом.
бензиновые радуги, первый шаги сына,
и Сэлинджер пляшет по поверхности Луны.
к чему мы все здесь были?
скользили по темному морю поднятых рук
зажженными свечами, кочевали в будущее.
и кто эти огоньки? зародыши для девы Марии?
спасители или огненные монстры?
куда все уходят, не оставляя следов в пепле,
невидимки, невесомки?
и ампулки всасывают слова обратно
из школьных припухлых тетрадей,
так отсасывают змеиный яд из раны.
как же нудно и скучно разматывать вселенную:
мертвый ковролин звездной тьмы…
но, Боже, мы же не плесень,
не разумные игрушки. что-то другое.
присмотрись, Господи.
напряги алмаз, точно трапецию культурист:
не на запчасти, не в перегной черновиков.
детей нужно забрать домой.
***
будто лось обдирает кору с яблонь,
я ем твои руки и голень, это голод
сердечный — не только похоть, не только
размножения ради я проваливаюсь в тебя —
падаю в колодец из лестничных клеток —
и в тоже время в небо
фраза «ятебялюблю»
звучит гулко среди голых стен тела,
беззащитное эхо
чего-то большого, настоящего,
грохнувшегося оземь,
метровое перо птицы Гамаюн.
сознание — пустая тарелка, я смахиваю со стола
ножи и вилки логики: пошли вон!
если наша спальня — аэродром
для высадки гормонов,
сперматозоидов, заправки керосином эйфории,
то куда же мы летим, любимая?
я вижу в окно
обтекаемый силуэт твоего самолета,
ты мигаешь мне рубиновыми угольками.
и это вижу только я — взмах ресниц —
отточенный, как монетка вора, блеск зеленых глаз
предназначен лишь для меня.
даже не верится, что мы смогли
так приникнуть друг к другу, подошли
осколки
двух разбитых кувшинов
созданных на разных планетах.
в тебе было оливковое масло и молоко,
во мне — сырая нефть.
ты называешь меня маньяком,
эротическим самураем. а я выскальзываю
в метрополитен одиночества
после закрытия любви.
там я могу собраться с мыслями,
точно кот с девятью жизнями,
там я могу писать стихи.
извини,
тебе сюда нельзя, но ты и не стремишься.
тебе достаточно и половины царства.
или не достаточно?
как борец смотришь мне в ноги,
бросок, захват, двойной Мендельсон,
и обручальное кольцо — но сквозь него
не пролезть верблюжонку
в царство супружеское.
он задохнется в золотой петле.
ты вздрагиваешь,
как деталь при звуке фрезерного станка.
я смотрю в твои глаза,
опускаю прозрачные письма в темную бутыль,
а за моей спиной встает зеленой стеной
цунами.
нет не оглянусь.
***
как здорово просто быть,
чувствовать себя живым,
сознание чисто и безмятежно,
как небо до появления птеродактилей,
стрижей, боингов, мессершмиттов,
и ты — веточка упавшая на паутину —
спокойно так лежишь на проводах,
точно на спине пловец
не дергаясь, не трепыхаясь —
миллионер смысла.
и солнце светит и растет трава и паук,
который здесь развесил солнечные сети
не прибежит на ложную тревогу.
его сожрали другие пауки
до Рождества Христова.
как классно просто быть и не морочить
голову вопросом Гамлета.
заглядывать в глаза прекрасным незнакомкам,
уверенно бросать
наглые улыбчивые дротики.
конечно быть. с тобою, без тебя.
как здорово
жевать листок сливы,
смотреть, как цветут каштаны —
монструозные канделябры
с кремовыми треугольными свечами.
объявление на столбе под легким ветром
шевелится телефонными номерами —
так сиамские дети на качелях
болтают ножками
над бетонной пропастью.
и звонок мобильника проходит сквозь голову мою,
как спица сквозь медузу.
но я прохожу, невредим.
четыре стула летнего кафе
сгрудились вместе за столом,
как знатоки «что? где? когда?»
или медиумы, вызывая дух кока колы.
я вытряхиваю из ума знаки вопросов,
точно сор из кармана.
мне все равно, я только существую,
вцепился в Слово, как в дельфина,
потерпевший крушение,
несусь по волнам,
соскальзываю.
как классно просто быть. шагать по мостовой,
царапать кальку времени глазами
и следы на кальке
оставлять поверх чужих следов.
простая радость бытия, банан,
пирожное с заварным кремом,
и взгляд внимательный вперед —
на полминуты. мне хватит,
чтобы сохраниться.
так шахматист сметает фигурки с доски
и смотрит на лицо, отраженное в покрытии:
люстры огненный клещ.
так перезагружаешь себя,
есть несколько минут отвлечься,
обратить внимание на мир,
на весах снаружи и внутри все идеально
перышко колибри и гиря равновесие нашли,
это чувство есть у каждого внутри:
пустой аэродром ранним утром
и старик с растянутой кожей на шее, как у варана,
гуляет по прохладному бетону.
***
вот и заявился жаркий месяц май.
солнце-паяльник включили в розетку
и быстро проводят розовым пальцем по жалу —
нагревается ли?
а в городе царит пушистая эпидемия
чихающая, плюющаяся.
это ветер разносит тополиный пух —
безумный почтальон
в зеленом кимоно
потрошит пухлые конверты
со спорами майской язвы.
люди точно угорелые
несутся к отверстиям в горячем камне,
чтобы укрыться от напасти
удушливой, щекотливой.
медленно звонят колокола собора.
тяжело и в тоже время плавно
чинно плывут по обмелевшему небу
медно-гофрированные глыбы звука.
и тополиный пух
стаей подпрыгивающих белых грызунов
движется под мелодию пухолова,
точно души призрачные плывут
на призывное «ко мне!» Бога.
я представляю
миллионы сложных существ, подобных мне,
и каждое размером с пушинку.
ощущаю медленный снегопад
подобных душ… ведь правда?
зыблются, вальсируют, тонко фыркают,
бессмысленно исчезают
люди-пушинки.
или я вас обманываю?
***
веранда ломкая —
рассохшийся макет фрегата.
запах мочи, моченных яблок,
полутьма в коридоре, вешалка,
стол оббитый клеенкой, тесак,
куриное перо прилипло к лезвию,
тень оконной рамы,
бронзовая чехарда пылинок,
белиберда.
слова шатаются, как пьяные.
мы здесь когда-то снимали
розовую пенку с кипящего варенья.
желтый эмалированный таз с родимым пятном
на внутренней части бедра.
но сейчас здесь правит бал энтропия,
скудоумие, летаргия. здесь беженцы живут
и пьют дешевое вино и поминают лихом
тот мир, что их толкнул в чужую паутину.
а дальше в коридорах запах книг
настоянный на маслах нечитания,
тяжелый желтый веер сов.
энциклопедии,
мумии информации, крепко перебинтованные,
точно обгоревшие летчики.
усопшие невесомые мухи крючатся
в стеклянном чреве плафона.
и снова полутьма, рыхлая харя
с воспаленными веками.
злые, напуганные глаза. кислая вонь
отсыревшего белья.
напряженные силуэты,
точно чехлы для громадной гитары,
муж и жена. кто вы? кто вы?
кто мы?
здесь нас забыли, здесь нас потеряли,
зачем мы сюда забрели?
здесь твоя бабка лазила по деревьям, как пацан,
собирала вишни, груши.
здесь мы растворились друг в друге.
кристаллы сахара, «Юпи», просто добавь воды.
помнишь?
химическая горькая сладость.
добавь немного безумия и любви.
быстрорастворимой ерунды.
любопытства. и получишь прошедшее.
волшебную чушь.
здесь нас больше нет.
жизнь после нас подобна плагиату.
***
во времена дождей
просыпается рыба внутри.
вот куча щебня и остатки песка
похожи на мертвого грязного льва.
грива-крапива бурлит в канаве.
фонари на толстых ходулях
бредут через искрящиеся туманы —
дебелые клоуны зажали фонари в зубах,
как пираты — сабли.
вечер берет город на абордаж.
начинается наводнение дней.
но мне не доплыть до твоего окна
(сияет мягким яблочным светом),
не допрыгнуть до проводов.
а деревьев черные спруты танцуют
прощай же видение, обжегся на молоке —
дую на воду, а это дождь,
просто дождь
вколачивает алюминиевые косые сваи
в намокший и раскисший грунт.
минуты, минуты, минуты.
воздух пахнет озоном и грибами.
ознобом. нашатырем. плагиатом.
паучий ливень облизывается,
лупит по крыше Лувра тяжелыми
серебристыми лапами…
а помнишь? время весело и настойчиво
протекало сквозь крышу в прихожей.
мы подставляли миски циферблатов,
ракушки поцелуев,
ладони разговоров.
и громадный мотылек на кухне
чихал под люстрой…
после дождя в голове акустика
точно в пустом дельфинарии.
гулко, громадно, блики, блики скользят на потолке.
пахнет хлоркой, вымытым мрамором.
а наши лучшие дни — роса
на прогибающихся травинках памяти,
на пупырчатых телах ящериц:
боятся шевельнуться,
слизывать драгоценную влагу из глаз.
кто-то приказал нас сохранить.
