Она вновь бродила по сайту знакомств, перебирала анкеты. Подходящих мужчин было много, но Еве отчего-то не везло, и попадались ей все время не те. Она выбирала ярких, весёлых и остроумных, а на свидания приходили обычные, серые, некрасивые и скучные.
…И ЕВА
До того как Ян ушёл, Ева ни разу не подумала об окружающих мужчинах, как о мужчинах. Нет, она, конечно, понимала, что они устроены так же, как и её Янек, и, наверняка, умеют делать то же самое, что и он, раз у них есть свои жёны и другие женщины, а у некоторых даже дети. У них с Яном детей не было, не сложилось как-то. Не то чтобы они не хотели или напротив — старались и не выходило — нет. Они даже не говорили никогда об этом — просто жили себе, не заботясь и не планируя ничего, жили, как получится… а почему-то не получилось. Подружки, хихикая или плача, поверяли ей свои тайны, влюблённости на стороне, мелкие и неловкие супружеские измены — знали, что не укорит и не выдаст. Она слушала, кивала, улыбалась или утешала и оставалась при этом совершенно равнодушной. Несколько раз она пыталась примерить ситуацию на себя, но никак не могла взять в толк — зачем её будет трогать какой-то другой, пусть даже красивый мужчина, если у неё для этого есть Ян? Как её трогал Ян, Еве нравилось. Он был нежен, от него хорошо пахло одеколоном, и у него было замечательное чувство юмора. Например, кто-нибудь скажет: «боцман», а Ян тут же откликнется в рифму — «Кацман», и Ева всегда смеялась. А ещё, когда он брал телефонную трубку, то, понизив голос, серьёзно представлялся: «База торпедных катеров слушает!» — и было очень смешно. Он знал множество неприличных поговорок и частушек, и когда разошедшись исполнял их за столом, Ева краснела и притворно возмущалась, но в душе гордилась своим Янеком, радовалась тому, какой у неё остроумный и обаятельный муж. С ним не стыдно было в интеллигентной компании, он мог поддержать любую беседу и в нужный момент вставить фразу про «Разумное, доброе, вечное» или про то, что «Хотели, как лучше, а получилось…» — в этом месте Ян обычно делал паузу, подразумевая, что собеседник так же культурен и начитан и подхватит окончание. А сказав что-нибудь длинное, обязательно добавлял: «Но это моё оценочное суждение», или что-нибудь такое же умное и солидное. С ним было хорошо и надёжно.
Ещё он любил всякую новизну, приносил интересные книги с рисунками, переснятые на служебном ксероксе, а позже, когда у них появился видеомагнитофон — кассеты, на которых поджарые мускулистые мужчины с огромными членами и громко стонущие женщины вытворяли всякие смешные вещи. После просмотров сладко ныло в животе и хотелось чего-то неясного. Ева с Яном пытались повторить увиденное. Что-то получалось, что-то — не очень, стонать не хотелось, но всё равно было весело.
Они поженились ещё в институте, а медовый месяц провели в квартире его родителей. Она хорошо помнила первое утро. Ещё не полностью проснувшись, в лёгком блаженном полусне выбравшись из под ставшего таким родным Янова бока, пошатываясь она побрела в туалет. В незнакомом коридоре не сразу, но сообразила, где находится, и тогда пришло понимание, что у неё теперь нет своего дома. Что теперь для того, чтобы повесить своё полотенце, придётся сдвинуть чужое, и она долго стояла у вешалки в ванной, пытаясь понять, где чьё, не решаясь потревожить устоявшийся десятилетиями порядок. А свекровь оказалась вовсе не злая — любила и посмеяться, и песни попеть, и поесть вкусно. Ян, кстати, тоже очень любил петь, особенно немного выпив, и знал множество песен, только исполнял их всегда на один и тот же мотив. Но, кроме этого, он ещё любил Еву, а свекровь почему-то — нет. Может, считала, что её Янек заслуживает лучшего? Впрочем, она никого не любила, даже своего тихого мужа и громко злилась, застав его с книгой. Вскоре Евины родители разменяли свою большую квартиру в старом «сталинском» доме на две маленьких и одну из них отдали молодожёнам. В ней и прошло несколько тихих и спокойных лет наполненных… Ева потом так и не смогла вспомнить чем, как ни старалась.
И вот Яна не стало. Нет, он не умер, а только обнаружил, что кроме Евы существуют ещё и другие женщины, должно быть в чём-то лучшие, чем она. Иначе, зачем было уходить? Поначалу ей казалось, что это какая-то ошибка, что всё это временно, и Ян вот-вот вернётся. Тем более что развод он пока не просил. Ворочаясь без сна на внезапно ставшей шире тахте Ева представляла, как он приходит — небритый, помятый, с тёмными кругами от бессонницы под глазами и дрогнувшим голосом произносит… То, что он скажет, как будет проситься назад, Ева каждый раз придумывала заново, и каждый новый вариант нравился ей всё больше, но одно было неизменно — под конец он непременно должен был заплакать, ну, хотя бы отвернуться и смахнуть слезу, и тогда она его простит. И тоже заплачет. Тихонько так. И обнимет. Но время шло, а он не возвращался. И Еве приходилось плакать в одиночку. Ей стал чудиться Ян в проходящих мужчинах. Она шла за ними и как-то даже схватила его за руку, но каждый раз это оказывался не он. И даже не похож.
Подруги наседали, рассказывали про Яна гадости и врали, что видели его на улице с какой-то высокой блондинкой, и что нечего сидеть «как клуша», что надо «выходить в свет» и знакомиться с мужчинами. Еве не хотелось никуда выходить — она и на работу-то едва добиралась, с трудом продираясь через вязкий туман сонного оцепенения, окутавший её с момента ухода Яна. Знакомиться ей тоже не хотелось, но подруги настаивали и убеждали, что так нужно, что нельзя жить одной. На сайте знакомств, где они не спросив её зарегистрировали и поставили Евину фотографию пятилетней давности (в купальнике), оказалось много интересных мужчин. Все были холостые, симпатичные, очень интеллигентные, и все писали, что ищут «серьёзные отношения». Встречались, правда, и другие, сразу начинавшие предлагать всякие гадости, спрашивающие, сколько она берёт за ночь, и даже присылавшие фотографии частей своего тела, хвастаясь их величиной.
Первым оказался спокойный и домовитый Николай Иванович. Знакомиться он пришёл с цветком и портфелем. Они посидели в кафе, выпили по бокалу кислого белого вина. Николай Иванович уверенно говорил о неизвестных Еве книжках, поругивал писателей, называл их уменьшительными именами. Наверно, был знаком. Потом они посмотрели фильм, правда, не тот, что ей хотелось, а на который были билеты. На второе свидание Николай Иванович принёс вафельный торт и напросился к Еве домой, на чай. На третье он принёс тапочки и зубную щётку, а на шестом Ева сказала ему, чтобы он больше не приходил. Он не удивился. Тапочки вернул в портфель, а зубную щётку с надписью «Гостиница Тула» оставил в ванной.
Вторым случился молодой — лет на пять моложе её — инженер из провинции, присланный в Санкт-Петербург в никому не нужную, но долгую командировку. Бесцветный, тощенький и тихий — он оказался брутальным любовником. В Евиной постели командовал, руководил, изобретал позы, которых не было даже в книжках Яна, подолгу мучил её каким-то специальным «тантрическим» сексом и через неделю знакомства, как он довольно выразился, «порвал ей жопу». Ей было очень больно. Он был горд, что оказался первым, и она постеснялась сказать, что Ян это уже делал, и ей было также нехорошо. Но командировка закончилась, и инженер отбыл домой, пообещав звонить каждый день и скоро вернуться. Он позвонил один раз, через неделю после отъезда, а потом позвонила его жена, о которой он забыл рассказать Еве. Впрочем, как и о двух детях.
Она вновь бродила по сайту знакомств, перебирала анкеты. Подходящих мужчин было много, но Еве отчего-то не везло, и попадались ей все время не те. Она выбирала ярких, весёлых и остроумных, а на свидания приходили обычные, серые, некрасивые и скучные. Они выгуливали её в парках, иногда приглашали в кино, реже — на концерт. Они водили её в недорогие кафе и не противились, когда она робко настаивала, что заплатит за себя сама. Некоторые старались побыстрее затащить её в постель, но при этом домой к себе не приглашали, а напрашивались к ней — словно у них своих кроватей не было. Ведь они же все одинокие.
Немолодой кавалер, пришедший на первое свидание с большим букетом белых роз и подвёзший её к дому на блестящем чёрном мерседесе, на второе — пригласил в модный ресторан. Ева готовилась всю неделю, сделала завивку, взяла у одной подруги туфли, у другой — бусы. А потом, в ресторане вдруг занервничала, представив, как кавалер, извинившись, выйдет в туалет и исчезнет, оставит её одну расплачиваться по огромному счёту. Но всё обошлось, он рассчитался, а в туалет сходил, только когда приехали к Еве. И пробыл там долго. Но всё равно у него ничего не получилось, хоть Ева, давясь и захлёбываясь, полночи старалась ему помочь. Под утро он тихо ушёл, пока Ева спала, и больше не позвонил. Он был чем-то похож на Яна — так же смешно шутил, был ласков и понравился Еве больше остальных, так что она хоть и не слишком, но расстроилась.
Подруги теребили и выпытывали, но описывать детали Еве было стыдно, и подруги обижались. Лишь с одной она расслаблялась до полной откровенности — с Лизой — институтской подругой, которая когда-то и познакомила её с Яном. Та была уже дважды разведена, не первый год находилась в непрерывном поиске и не стесняясь сочно рассказывала о своих ухажёрах такие подробности, что Еве становилось неловко. Выслушав жалобу подруги на очередную неудачу, Лиза возмутилась:
— Евка! Ты совсем как не от мира сего! Три попытки, и ты уже сдалась? Ты ж не пельмени на ужин выбираешь — тут потрудиться надо. Ведь выбор-то ого какой! Да, девяносто девять из ста — козлы! Но один-то нормальный среди этого стада есть. И надо его найти. Всё дело в количестве пересмотренного материала!
Еве не хотелось спать с девяносто девятью козлами, но что возразить Лизе, она не знала. Что-то шло не так, и Ева никак не могла понять, что она делает не правильно? Почему ей так не везёт — ведь где-то же есть другие мужчины? Как ей оказаться там — в той недоступной вышине, где парят умные, добрые и красивые, хорошо одетые люди? Пьют лёгкое светлое вино, говорят о чём-то приятном, весёлом, не выбирают для неё в ресторане блюдо подешевле и не пытаются запихать ей в попу свои толстые члены.
После очередной Евиной жалобы, Лиза подумала и посоветовала походить в Филармонию и в театры — именно там, по её опыту, и обитают небожители. Они нетерпеливо расхаживают по фойе и волнуясь рассматривают зал и ярусы в маленькие перламутровые бинокли, выискивая Еву.
Там, и вправду, оказалось множество хорошо одетых и аккуратно постриженных мужчин. Ева всё ждала, что кто-то из них радостно устремится к ней, но никто почему-то не пытался познакомиться, наверно потому, что все пришли на спектакль парами. Мужчины держали под руки ухоженных женщин в туфельках на высоких каблуках и с маленькой, в тон туфлям, театральной сумочкой, которой у Евы не было. Иногда пары были женские, изредка даже мужские, все были заняты друг другом, никто на Еву внимания не обращал, но ей казалось, что все исподволь на неё посматривают, посмеиваются над её одиночеством, и чувствовала себя неуютно. Ей казалось, что все видят под сбивающейся на сторону юбкой расползающийся шов в верхней части колготок, криво пришитый подмышник и капельку пота, подло соскользнувшую с виска и промывшую извилистую бороздку в бархатном покрове пудры на левой щеке.
После этого Ева совсем пала духом, решила прекратить поиски и завести кошку — всё равно такого, как Ян, ей не найти. Лиза рассердилась.
— Что ты зациклилась — всё Ян, да Ян? Что в нём особенного — обычный кобель — и в постели не лучше других. Ты, дурочка, не понимаешь — он же и развод пока не требует, потому как гуляет, выбирает, думает найдёт что-нибудь эдакое, а уж тогда заявится. Ну, раз ты так по нему сохнешь, так в церковь сходи, свечку поставь или ещё глупее способ есть — сходи к колдунье, пусть тебе твоё сокровище вернут. С тебя, дуры, станется…
Ева постеснялась спросить, откуда Лиза так много знает о её муже, но мысль о привороте запала, и, поколебавшись неделю, Ева решилась.
Колдунья оказалась не растрёпанной седой сгорбленной каргой с выпирающим зубом, а молодой круглолицей женщиной, внешностью и строгими манерами похожую на работницу детской комнаты милиции, куда зарёванную пятилетнюю Еву, потерявшуюся в парке, как-то привели прохожие.
— Ну, я то свою работу сделаю — приворожу, а ты дальше его удержишь? — строго спросила она, внимательно выслушав историю всей Евиной семейной жизни, уложившуюся в несколько коротких фраз.
— Как это? — не поняла Ева.
— Упустила раз — потеряешь снова, — неприязненно сказала ворожея, отведя глаза в сторону, и на настойчивые Евины уверения неохотно согласилась, предупредив:
— Ну, смотри — второй раз вернуть не смогу. Давай деньги.
Ева постеснялась рассказать Лизе, о том что ходила к колдунье. Боялась насмешек, корила себя за глупость и доверчивость, было стыдно, жалко себя, да и денег было жаль, но вскоре всё это перестало быть важным, потому что Ян позвонил и пришёл.
***
Развод прошёл спокойно, хоть Лиза и ещё две подруги пытались выкрикивать с места что-то возмущённое, пока их не попросили выйти. А Ева в суде вела себя смирно и совершенно невозмутимо, двигалась как сомнамбула, плавно, словно в бассейне, когда ходила на модную во времена юности водную аэробику. На все вопросы тихо отвечала: «Да», согласно кивала гладко причёсанной головкой, в которой наметились тоненькие серебристые проблески, и осталась без алиментов.
Вечером того же дня был устроен девичник — отмечали столь ненавистную Евину свободу. К ночи подруги выпили изрядно, с сожалений и подбадриваний перешли на сплетни, попытались что-то нестройно спеть, жаловались на мужей, на отбившихся от рук чад, и в прибойном, набегающем и откатывающемся гуле застолья, Ева вычленила, но не сразу усвоила неясно о ком и к чему чью-то брошенную фразу:
— Да, ловко она его захомутала — залетела и всё, вот и женился.
И только после, когда уже все разошлись, убрала со стола и домыла посуду, до Евы дошло.
— Так вот оно! — пронзило её. — Вот в чём дело! Вот почему её Ян ушёл, а после и вовсе развёлся с ней… Ребёнок! У них не было ребёнка! А там, в новом браке, наверно, будет!
Это ошеломившее её открытие, сверлило и не отпускало всю бессонную ночь и весь следующий день, когда Ева, позвонив с утра на работу и выпросив отгул, бесцельно шаталась по безразличному к её страданиям городу и, как одержимая, всё повторяла и пережёвывала одно и то же.
Так забрела она в незнакомый район, где раньше не бывала. Начинало смеркаться, и Ева очнувшись от наваждения, стала искать, как оттуда выбраться. Пометавшись по безлюдным узким улочкам, глухим ворчливым эхом отзывавшимся на её боязливые шаги, на захламлённом пустыре, открывшемся в проёме между двумя одинаковыми четырёхэтажными заброшенными домами с заколоченными окнами и чёрными дырами выбитых дверей, она увидела небольшую церковь. Здание храма было подстать окружению — грязноватые стены с облупившейся штукатуркой, посеревшие от непогоды некогда зелёные купола, мутные подслеповатые окна. Но из распахнутой настежь входной двери лился тёплый зазывно мерцающий свет, и Еву потянуло туда — может, подскажут в какую сторону ей двигаться? В церкви оказалось безлюдно и полутемно — всё её представлявшееся изнутри огромным пространство было освещено лишь колеблющимся от малейшего движения воздуха желтоватым пламенем нескольких свечей.
Ева нерешительно потопталась в притворе, затем, не увидев никого, к кому можно было бы обратиться, решилась и, стараясь ступать как можно тише, пересекла показавшийся бесконечным зал, приблизилась к некоему подобию сцены на другой его стороне и замерла. Прямо перед ней возвышался сияющий золотом четырёхрядный иконостас, а на нём, слева от огромной ажурной и тоже золочённой двери — икона с женщиной, держащей на руках ребёнка. Религией Ева никогда не интересовалась, в церковь не ходила, но имена этих двоих знала и, в общих чертах, представляла о чём идёт речь. Ко всем этим древним страстям она была совершенно равнодушна, но сейчас её почему-то поразила и строгая печаль матери и грустное выражение взрослого лица пухлого кудрявого подростка, на которого смахивал новорождённый, а больше всего — припомнившаяся ей история Святого семейства. Она стояла навытяжку перед амвоном и, затаив дыхание, напряжённо старалась понять что-то очень важное для неё, связанное с этим сюжетом. Задумавшись она не заметила невысокого плотного священника в рясе, но с непокрытой головой, бесшумно появившегося из-за южного клироса и с любопытством разглядывавшего незнакомую прихожанку. Он что-то дожёвывал на ходу, в то время как маленькие пьяненькие глазки его бесстыдно ощупывали и раздевали женщину.
— Ой, здравствуйте, — смутилась Ева, наконец, обнаружив, что она не одна.
— И ты здрава будь, — степенно ответил поп, подойдя ближе и дыхнув на Еву чесноком и свежим горячим ароматом только что выпитого, смешанного со вчерашним перегаром. — Ну что, отроковица? Ты по делу или порезвиться? — и, заметив Евино замешательство, тут же изменил тон, успокоил. — Шучу я. Шутка юмора это. Господь хорошую шутку одобряет. Так с чем пожаловала?
То ли икона так подействовала, то ли наболело, накопилось невысказанного у Евы за эти ужасные месяцы, но, сбиваясь и перескакивая с темы на тему, выложила она незнакомому попу всю свою немудрённую историю. Тот слушал внимательно и даже жевать перестал.
— Вот как, — задумчиво пробормотал он, когда Ева закончив тихо заплакала, уткнувшись в ладони раскрасневшимся лицом. — Значит, хотела, как лучше, а получилось… — и сделал долгую паузу, — Как зовут тебя, дитя моё?
— Мария, — неожиданно вылетело у Евы, и она почему-то не удивилась этой оговорке.
— Мария, — недоверчиво повторил поп и покосился на икону Богоматери. Заметно было, что он обдумывает, прикидывает какие-то варианты и, наконец, решив что-то, с разочарованным вздохом и, явно потеряв к гостье интерес, сказал:
— Мария, значит… Ну, а я, значит, тогда Отец Гавриил… Всё у тебя будет хорошо, Мария. Избрана ты. Молись, и Господь тебя не оставит, не обойдёт благостью своей. Иди с Богом. Будет тебе, Мария, Благая весть, — и, обозначив намёк на крещение, отпустил Еву-Марию, а сам, почесав той же дланью под рясой правую ягодицу, развернулся и ухмыляясь направился в ризницу.
Обнадёженная и просветлённая Ева даже не спросила в какую сторону ей идти, но, выйдя из церкви, не задумываясь уверенно свернула в ближайший переулок, а ещё через два поворота оказалась на ярко освещённой площади, где разгуливали праздные прохожие, переливались зазывные рекламы ресторанов и притулилась в тени обклеенная цветными плакатами будка заплёванной автобусной остановки.
Жизнь Евы не то, чтобы изменилась с этого дня, но приобрела какой-то, не ясный ей самой смысл. Она не смогла бы объяснить ни себе, ни уж тем более Лизе, зачем она купила Евангелие (и хоть не читает, но держит открытым на тумбочке рядом с кроватью, а иногда даже кладёт под подушку), зачем стала ходить в церковь — не в ту, в которой впервые услышала о своей избранности, а в находящийся неподалёку от её дома пряничный, сияющий золочёнными маковками недавно выстроенный, пахнущий ладаном, смешанным с запахом финской краски, новенький храм, зачем стоит там у притвора, закутавшись в платок, не решаясь пройти вглубь корабля, крестясь, кланяясь и произнося про себя свои, придуманные ей молитвы.
А ещё ей стали снится сны. Не то, чтоб их не было раньше — снились, но никаких бесстыдств, никаких эротических фантазий, которыми так часто делились подруги, выдавая их за сновидения, и в помине не было. И сейчас её вечерние грёзы, перетекавшие в сны были одинаковы безгрешны и нежно-розовы. В них присутствовал Ян и ещё кто-то бесплотный, воздушный, но очень важный, а ещё — залитая вечерним солнцем зелёная поляна, запах скошенной травы и, добавившийся к сюжету после первого захода в церковь, детский смех.
Так прошло несколько месяцев, которые Ева прожила в сомнамбулическом приподнятом состоянии. Внешние события и новости обтекали её, словно неподвижный камень, вросший в дно быстрого горного ручья. Не взволновали её ни проблемы на работе, грозившие скорым увольнением и грядущим полным безденежьем, ни то, что Лиза выходит замуж за некого, никогда ранее не упоминавшегося немолодого Захара — она беременна давно и уже знает, что родится мальчик, и назовут его Иваном. Но когда Ева сообразила, что у неё тоже изрядная задержка месячных, и что по утрам её тошнит, а ещё так недавно любимый запах лавандового мыла вызывает рвоту — она вышла из сонного состояния, забеспокоилась и первым делом побежала к той же, единственной близкой подруге.
Лиза встретила её в коротком, едва сходившемся на выпирающем яйцеобразном животе халатике, Выслушав Еву удовлетворённо сказала:
— Молодец! Но всё ж я тебя опередила. Мой Ванька предтечей твоему будет — и дальнейшие сбивчивые объяснения Евы о том, что она «не знает, не понимает, и ничего ни с кем не было», слушать не стала. — Всё это не важно, всё в порядке, подруга, рожай, — и ушла на занятия по йоге для будущих мам, крикнув на прощание, чтоб Ева срочно отправилась в женскую консультацию.
В гинекологию Ева пошла не сразу. Ещё пару недель она наслаждалась, мучилась и гордилась своими мучениями, своим новым неведомым состоянием, принадлежностью к закрытому для неё ранее элитному сообществу. Съедала за раз банку хрустящих солёных рыночных огурцов и обходила за квартал любимый рыбный магазин. С удивлением ощупывала свою набухшую грудь, изменившиеся в цвете, увлажняющиеся при прикосновении загрубевшие соски, и подолгу, стоя раздевшись перед зеркалом, изучала себя, часами так и эдак пристраивалась боком и даже пробовала делать фломастером отметки на прохладном полированном стекле, пытаясь проследить, как увеличивается живот.
***
Молодой, недавно закончивший ординатуру гинеколог курил на улице у входа в медцентр уже вторую сигарету, никак не решаясь вернуться в кабинет, когда из дверей, отдуваясь и вытирая платком лоб, вышел пожилой завотделением.
— Уф, какая жара, прямо как в Иудейской пустыне. А вы всё курите, коллега. Пора бросать. Что-то вид у вас озабоченный. Проблемы?
— Да, понимаете, какое дело…— замялся молодой, прикидывая стоит ли показывать свою нерешительность начальству. — Пациентка в кабинете сидит. Не знаю как и сказать ей… Классический и довольно редкий Pseudocyesis[i], со всеми симптомами — прямо, хоть статью в «Ланцет» пиши.
— О! Любопытно! А вы уверены? — Завотделением изобразил заинтересованность таким кислым тоном, что было ясно, что кроме близкой пенсии и собственной подозрительно увеличенной простаты ничего его не интересует. — Нечастый случай. Я и не припомню, когда мне попадался за всю многолетнюю практику.
— Да, — грустно ответил тот. — Я все анализы сделал и по справочникам проверил. А она вся от радости аж светится…
— Ну, обнадёжьте её, коллега, скажите, что в следующий раз всё получится.
— Да не получится, — с досадой сказал молодой. — В том что и дело, что не получится. Бесплодная она… Смоковница… сухая бесплодная смоковница.
Примечание
[i] Pseudocyesis брит. |ˌsjuːdəʊsaɪˈiːsɪs| Ложная беременность.
