Умом понимаю, что три и даже десяток таких понтов против сотен нормальных среднестатистических абитуриентов — это капля в море, но сразу представляю наихудшее: как такой «капля» с маникюром, в джинсах со стразами и розовой футболке с Мэрилин Монро, завтракающий в Риме, а ужинающий в Париже, вдруг окажется в моей группе за соседней партой — и всё, на всю оставшуюся жизнь заработаешь комплекс Золушки без тыквы.
ПОДРОСШИЕ СКАЗОЧКИ
(Дневник первокурсницы)
- СКОРО СКАЗКА СКАЗЫВАЕТСЯ…
О кошмарное безмобильное время! Сколько потраченных впустую нервов, догадок, ожиданий, метаний, гипотез, предположений! Сдала — не сдала? Если сдала, то на сколько? Если не сдала, то что дальше?
Мама нервничает. Поэтому она бегает от начала донецкой трассы до того места, где позже будет построена церковь, и обратно к детской консультации, напротив которой остановится маршрутка, которая привезет меня из Донецка после сдачи вступительного английского на романо-германский факультет университета. Она уже уморилась ругать себя за то, что послушалась меня и со мной не поехала. Уезжая, я заявила, что, если сдам не «на пять» и не пройду как медалистка по одному экзамену, дальше сдавать не буду принципиально.
Я вижу бегающую маму чуть не от Енакиевского моря, знаю, что она меня тоже видит — я стою позади водителя, чтобы попросить тормознуть на углу. Знаю, что она надеется, что я снизойду к ее мучениям и покажу на пальцах полученный балл, но я не снисхожу, потому что это не «пять».
— «Четыре»? — углы маминого рта опускаются, и она сразу становится похожа на грустного гнома, у которого злая жаба отобрала землянику. — За дело или придрались?
На этот вопрос я отвечаю пожатием плеч. А кто его, и правда, знает? Если есть цель поставить на экзамене абитуриенту не «пять», а «четыре», она без проблем достигается на любом предмете, что уж говорить об иностранном. Но, скорее всего, цели никакой не было, просто где-то недотянула. Но думать, что она была, приятнее, потому что в этом случае можно считать себя цацой и справедливо дуться на всех как.
— И что теперь? — спрашивает мама голосом треснувшей вазы, прилагающей последние усилия, чтобы не рассыпаться на черепки.
— Понятно, удавиться, — успокаиваю я ее, как могу, потому что решение учиться в Горловке я приняла еще в день подачи документов в Донецк.
Толчком послужили три припаркованные у главного корпуса спортивные машины с открытым верхом, которые до этого я видела только в заграничных сериалах, их цену — зашибись — знала оттуда же. Подвезли они сюда чьих-то мажорных отпрысков, чтобы те влились в семью студентов.
Умом понимаю, что три и даже десяток таких понтов против сотен нормальных среднестатистических абитуриентов — это капля в море, но сразу представляю наихудшее: как такой «капля» с маникюром, в джинсах со стразами и розовой футболке с Мэрилин Монро, завтракающий в Риме, а ужинающий в Париже, вдруг окажется в моей группе за соседней партой — и всё, на всю оставшуюся жизнь заработаешь комплекс Золушки без тыквы.
— Такие здесь не правило, а исключение, — пытается вразумить меня внутренний голос. — Они нынче учатся по столицам и заграницам.
— Я понимаю, — соглашаюсь я с ним, но это как в случае с Карлом и Кларой: кларнет и кораллы нашлись, а осадок остался.
Поэтому однозначно трудовая Горловка, несмотря на то, что там медалисты сдают не один, а два экзамена, на которые — теперь уже без дураков, как сказала мама — мы едем с ней вместе.
Самое интересное, что, раздумывая над английским или французским факультетами, я оказалась на немецком, зная из него на тот момент, и то благодаря кинематографу, только «айн, цвай, драй» и «хэнде хох».
Кто в каменном гробу Бастилий,
Как дерево в своей красе.
М. Цветаева
Итак, сдав два экзамена на нужное количество баллов, я стала студенткой немецкого факультета Горловского иняза, чем заслужила право в течение пяти лет с понедельника по пятницу (а если не повезет, то по субботу) дважды в день втискиваться чаще в раздолбанный, чем новый, чаще в переполненный, чем терпимо нагруженный автобус, в котором люди ехали на «Стирол» и обратно. Право проезжать 28 остановок от Енакиевской автостанции до Горловского автовокзала и обратно, список которых я знала наизусть уже за первую неделю поездок.
Не знала я тогда, что шахта Карла Маркса, мимо которой я проезжала, через 4 года станет печально известной далеко за пределами области из-за, как напишут газеты: «взрыва такого масштаба, аналогов которому не было за все время существования угледобывающей промышленности Украины». Не могла знать, что из 37 горняков, находившихся в шахте в момент взрыва, 12 не будут найдены.
Не знала, что в один из глухих декабрьских вечеров мой переполненный автобус заглохнет между остановками «Аргентина» и «Третья больница», прямо напротив киоска с нарисованным мультяшным мамонтенком, разыскивавшим маму, и, стоя на одной ноге два с половиной часа, я буду слушать крутящуюся в голове песенку:
«Пусть мама услышит, пусть мама придет,
Пусть мама меня непременно найдет».
Паузы между ее окончанием и началом будут заполняться представлениями о том, что сейчас представляет мама, о трамвайном хвосте, радостно скрывающемся за дверью депо до завтрашнего утра, и о невозможно заскучавшем от десятикратного подогрева ужине — эпические переживания, результатом которых станет подаренный на Новый год первый мобильник.
На «Кочегарке», пока автобус выгружается и загружается, каждый раз вспоминается моя тезка Мария Гришутина, которая после освобождения Донбасса возглавила на этой шахте бригаду забойщиц. Вот это действительно был эпический подвиг — девушки и шахта! Каждый день с понедельника по пятницу в неуютной и неудобной шахтерской спецовке я мысленно спускаюсь вместе с ее бригадой в шахту…
Клеть дергается и летит вниз, во тьму и сырость. За шиворотом будто ощущается противная, как тонкая змейка, струйка. Кажется, что падению не будет конца и далеко-далеко уплывает всё, чем жила до этой минуты. Пещерные своды, похожие на гномов люди в балахонах с капюшонами идут по пустынному лазу, над которым нависла огромная масса потревоженной земли, которой ничего не стоит раздавить их, как букашек. Ни шорохов, ни ветерка. Только легкий треск сосновых стоек и тихое журчание воды в канавке.
К дальним выработкам надо идти, сложившись пополам, вдыхая горько-кислый воздух в вентиляционных штреках, который больно царапает горло и который хочется скорее выплюнуть, только другого нет. И, скорчившись в своих уступах в длинной щели лавы, рубают девушки уголь, и черная река медленно сползает вниз, туда, где до верха чуть больше метра…
Автобус отправляется от остановки «Шахта Кочегарка», а мне улыбается и машет вслед перемазанная тезка Мария Гришутина, и у меня на зубах скрипит угольная пыль.
Итак, я — студентка немецкого факультета ГГПИИЯ, Горловского иняза. Немецкий факультет был основан в 1990 г., поэтому рядом с английским и французским, существующими со дня основания института в 1949 г., он играл роль падчерицы. Англичане занимались в главном корпусе, где в год делалось два ремонта, а нас приютили во вторую смену французы в своем старом, давно ждущем ремонта корпусе, который они любовно прозвали Бастилией.
В Бастилии нет даже гардероба, потому что он ни к чему там, где плохое отопление — зимой мы все равно сидим в шубах. Да и в какой, интересно, тюрьме вы видели гардероб? Каждый год нашему факультету обещают дать новое здание. Однажды даже сказали какое — здание бывшего суда. Мы уже и название ему придумали — Рейхстаг, но с переездом снова что-то не сложилось.
В моей группе сначала было 10 девочек, через месяц одна перевелась в Харьков, и до конца пятого курса нас будет 9: две Даши, две Юли, две Леры, Олеся, Алеся и я. Одна горловчанка, 8 — иногородние: 4 дончанки, Мариуполь, Антрацит, Дзержинск, Енакиево. Трое живут в общаге, четверо — на съемных квартирах, только я езжу на занятия из дома каждый день.
Я бы тоже могла поселиться в Горловке, но не делаю этого по ряду причин. Во-первых, ездить не очень далеко: час на автобусе в один конец, три часа занимает дорога в оба конца с трамваем и прогулкой пешком до Бастилии. Во-вторых, это же время я тратила бы на покупку продуктов и стряпню. В-третьих, я терпеть не могу учиться за чужим письменным столом без своего кота.
Каждый день я выхожу из дома около 10 часов утра, трамваем добираюсь до центра города, чтобы сесть на горловский автобус. Они идут довольно часто, чтобы перевезти енакиевцев, работающих на горловских предприятиях. Есть автобусы новые и удобные, но бóльшая часть — развалюхи, как сегодняшний. Покачиваясь и вздыхая, он медленно катится по улице. Ехать быстрее не позволяет возраст: если бы он умел говорить, то, вероятно, рассказал бы, как в 1943 отсюда откатывались итальянцы.
Неспешный ритм транспортного динозавра укачивает пассажиров — многие начинают дремать. Кроме кучки громко переговаривающихся студентов в хвосте салона, припоминающих синусы, спряжение глаголов и места, куда лучше прятать шпаргалки — сразу ясно, что у людей началась сессия. Позади меня расстроенная первокурсница объясняет коллеге со старшего курса, почему первый экзамен она сдала «на три», хотя вполне могла бы «на четыре», а та, с высоты своего опыта, ее наставляет:
— Тю, тебе че, тройки мало? Тройка — это не двойка. Ты че, учиться сюда пришла? Ты же платница, да? На фиг тебе вообще эти оценки, если стипендии все равно не будет?
А я читала, что в дословном переводе «студент» означает «упорно работающий» и «занимающийся».
По тому, какие книги, конспекты или ксероксы в руках у студентов, легко вычисляется вуз, в котором они учатся, экзамен, который едут сдавать, ходили они на лекции и писали конспекты сами или отксерили их у однокурсницы и сейчас мучительно пытаются разобрать кошмарный почерк. Когда закончится сессия, студенческие разговоры вернутся к вечным темам: пиво, девочки, тряпки — у юношей, тряпки, мальчики, пиво — у девушек. Скорей бы уже!
- НЕСКАЗОЧНЫЙ ПРИНЦ
В нашей группе 4 брюнетки, 2 русые, 2 рыжие, 1 крашеная блондинка, которая, как летчица Лиля Литвяк, признавала красоту только за блондинками, поэтому и на войне на дне вещмешка возила флакон с перекисью водорода. А красивой надо быть позарез, потому что каждая из нас собиралась буквально на днях отыскать тропинку, на которой ей встретится не мужчина, а путешествие, которому не жалко посвятить всю жизнь. И, говоря по секрету, некоторым из нас (лучше не уточнять кому) немецкий факультет показался такой тропинкой.
Началось все, как и полагается, весной. В одну из суббот апреля на День открытых дверей в инязе съехались в Горловку выпускницы школ области и окрестностей. Каждый факультет выступал с рекламой себя, но ни английский, ни французский тягаться с немецким были не в состоянии. В команде немецкого был такой кадр, который мог уложить на лопатки любой и не женский вуз, что же тогда говорить о женском? Умен, красив, с потрясающим чувством юмора и искрометным немецким.
Первого сентября, когда мы пришли на занятия, нас ожидало две новости.
- Покоривший воображение кадр оказался пятикурсником и, следовательно, из числа студентов выбыл.
- Выбыв из числа студентов, кадр влился в ряды преподавателей и, когда к нам в аудиторию вошел этот вчерашний студент, мы потеряли дар речи на всех языках, так что то, что девять из десяти немецкий ни в школе, ни с репетитором, ни как-нибудь еще не учили, стало почти незаметно.
Если любому самому плохонькому писателю подкинуть такой сюжетик: десять семнадцатилетних первокурсниц и преподаватель в возрасте 17+5 институтских лет, то он насочиняет такое, чего и в помине не было! Вы думаете, что из двух новостей, которые ожидали нас первого сентября, одна была плохой, а вторая — традиционно — хорошей? Ничего подобного! Вторая оказалась еще хуже!
В 17 лет все тают от любовного томления, как свечки перед алтарем, пылающее сердце не дает голове усваивать немецкие глаголы? Чушь! С Александром Игоревичем, нашим первым куратором и преподавателем грамматики и ПУПРа (практики устной и письменной речи), таять свечками нам было совершенно некогда — никакого рая, сплошной ад!
Шаг от любви до ненависти был сделан уже на первом занятии. Александр Игоревич признавал только две оценки — «два» и «пять». Не трудно угадать, какой балл получили впервые за свою сознательную учебную жизнь разумницы, зубрилки и медалистки.
Человек, из которого энергия била ключом, не терпел ни в ком лени или пассивности. Повторюсь, что для девяти человек из десяти в группе немецкий был языком новым, и предложенные темпы его изучения не могли не шокировать. За 10 минут на первой паре первого сентября мы выучили и рассказали немецкий алфавит, который видели первый раз в жизни; на третий день нам было задано на дом 12 листов перевода с русского на немецкий; через неделю был устный контроль (300 слов) и первые «пятерки» после пятой пересдачи.
Мы выли, мы не спали ночами, и он тоже не спал, составляя нам немыслимые задания и тесты. Я ревела по вечерам и заявляла маме, что завтра пойду забирать документы, а она уговаривала потерпеть до конца сентября. Мы рыдали, дружно его проклинали, а он излучал спокойную уверенность, что через 2-3 недели мы забьем первые гвозди. И мы таки забили.
В конце сентября наша группа справлялась со всеми заданиями не хуже, а лучше тех групп, где учились изучавшие немецкий в школе. Мы привыкли к темпу, заново полюбили Александра Игоревича во всех смыслах, но в первую очередь — как отличного преподавателя, а у него что-то не заладилось с руководством, и он ушел. Я опять ревела и опять собиралась забирать документы, удивляя непоследовательностью свою маму.
После одного Александра Игоревича нам дали двух преподавательниц на каждый предмет, с которыми мы еще два месяца проходили то, что уже успели пробежать с Александром Игоревичем. Было нудно, скучно и, главное, мало, очень мало нагрузки. Но самое важное, чему нас успел научить Александр Игоревич, осталось: на первом месте должна быть учеба. Весь первый семестр так и было, а во втором через щели исполнявшегося то одной, то другой из нас восемнадцатилетия полезла любовь. Но об этом позже.
- СКАЗОЧНЫЙ ПОДАРОК
Если выбирать между шестидневкой и 4-й парой в пятидневке, выбираешь последнее, особенно если ты иногородний и при условии, что твоим мнением кто-нибудь интересуется. Чтобы хотя бы в субботу не втискиваться в раздолбанный и переполненный автобус и дать пассажирам насладиться свободным пространством, на котором могла бы торчать я.
Но не надо забывать, что это 4-я пара второй смены, когда поздней осенью и зимой темнеет уже под конец второй. Поэтому плюс второй смены ощущается только утром: выхожу в 10, уроки сделаны с вечера. Сказка! Суровая быль — возвращение домой в глухую ночь: ни фонарей, ни трамваев. Тот один, что ходит на маршруте раз в полтора часа — не трамвай, а издевательство, и это не минус, а беспросвет.
— Привет, мам. Я на остановке «Автовокзал». Трамвай ушел, когда автобус только подъезжал. Ну, какой следующий?! Этот объедет круг и вернется через полтора часа. Какие тут могут быть люди в это время?! Мужичок один, но он и сам боится, поэтому на другую сторону перешел. Что вкусненького на ужин? Сериал смотрела? Рассказывай.
И так каждый раз, когда у меня 4 пары. Рулетка: успею — не успею? Не успею на автобус, на трамвай или на то и другое сразу? Сегодняшнее настоящее — не то скучное прошлое, когда следующий трамвай выезжал из-за поворота, когда предыдущий еще не скрылся из поля зрения. Наше время растит бойцов, готовых к любым трудностям (мало ли что!), поэтому вечером на линии трамвай один, днем — пара.
Когда я стою на остановке «Автовокзал» в его ожидании и перебираю в уме, что мне сегодня еще надо сделать по немецкому, фонетике, инглишу и пр., я ощущаю, как добро уходит из меня в Космос, как влага из случайно затесавшегося в пустыне огурца. А тут еще, как назло, батарея села. Свинота электронная! Нашел время! Сую бесполезный телефон в карман.
— Давно стоите? — подкатывает с идиотским вопросом очередной безнадежный пассажир.
— А какой сейчас месяц? — огрызаюсь я, и он переходит на другую сторону остановки.
— Давно стоите? — интересуется следующий номинант на «гав».
— Пятый год! — порчусь я прямо на глазах, представив себя пятикурсницей.
В голове вертится фразочка из «Замороженного» для следующего желающего скоротать время за беседой:
— Отойдите, стукну!
От остановки, на которой мне торчать полтора часа, до моего дома полчаса ходьбы, и даже не быстрой, а средней, но я не иду, а стою, потому что идти надо через частный сектор, где куча заброшенных домов и нет уличного освещения. Единственный горящий фонарь — вот он, родимый, над моей головой, качается от ветра и скрипит, как ржавые цепи на скелете в подземном ходе от подворья Малюты Скуратова до Кремля, где то ли была, то ли нет захоронена либерея — библиотека Ивана Грозного.
Однокурсницы, особенно живущие в общежитии, давно предлагают присоединиться к ним, отговаривая от вечерних возвращений. Округляя и без того не маленькие глаза, Алеся шепчет мне на фонетике записку:
— Я читала, что Енакиево и Чикаго делят первое место по уровню преступности.
Подпрягается Олеся со свежеуслышанным анекдотом:
— Вы откуда?
— Из Енакиево.
— Енакиево — это город?
— Это предупреждение.
Вздыхаю, вспоминая заботливость подруг и, прищурившись, смотрю на частный сектор, который сейчас видится дремучим лесом, как грибами, утыканным избушками баб Яг, в которых «две руки по дому хлопотали, две ноги за ними — помогали, черепа светились, будто лампы»… Перед глазами выплывает и надежно крепится иллюстрация Билибина из детской книжки с черепами на заборе, и вопрос: чьи это руки, ноги и прочее? — приклеивает подошвы к остановке надежнее клея «Момент». Даже не знаешь, что хуже — увидеть и запомнить или не видеть и представить?
На втором месте в страшилках после частного сектора идет частный транспорт. Одна из Даш в качестве примера, против которого не попрешь, даже сочинила такую задачу: «Катя N. не послушала маму и села на попутку на Карла Маркса в 22.00. Вопросы:
1) Во сколько она доедет до Енакиева?
2) Доедет ли она до Енакиева?
3) Вся ли она туда доедет?»
Но, как говорится, теория суха, а древо жизни вечно зеленеет, особенно если это древо — новогодняя елка. Эта же Даша ехала из Горловки домой встречать Новый год в кругу семьи и попугая Джорджа, но как раз посредине пути в Мариуполь маршрутка сломалась. Перед Дашкой встал выбор: встретить Новый год в чистом поле или сесть на попутку, в которой уже ехали два пассажира, а затем подсели еще два — все четверо мужского пола и все четверо с самыми что ни на есть потрошительскими лицами.
Несмотря на взявшую ее оторопь Дашка велела панике убираться и приказала шарикам крутиться быстрее. Марка машины? «Тойота». Номер? Дура такая, не посмотрела! Или посмотрела, но он — случайно или специально? — был так заляпан снегом, что не разобрать. Цвет? Белый или светлый, но перекрасить ведь не проблема.
Значит, надо сосредоточиться на внешности попутчиков, потому что ради нее одной 4 амбала не побегут делать пластическую операцию да еще в преддверии Нового года. И Дашка принялась писать маме SMSку за SMSкой, описывая бандитскую внешность попутчиков и поглядывая на них с выражением:
— Ага, гады, попались! Если что, приметы вот они, все здесь! — не замечая, что парни еле сдерживаются, чтобы не заржать, и даже предложили ей один из своих телефонов, когда ее разрядился, уточняя цвет куртки или брюк.
— У меня еще есть шрам от аппендицита, — услужливо подсказал правый задний.
— Беда хороших людей в том, что они всех подозревают в порядочности, — подмигнул в зеркало водитель.
Уже оказавшись дома, когда попустило, Дашка сообразила, какой клоунессой была.
— Лучше перебдить! — показала она язык своему покрасневшему до корней волос отражению, а попугай Джордж, который повторял за хозяйкой каждую фразочку, на этот раз промолчал, видимо, возражая.
После этого приключения на ее блокноте с расписанием появилось изречение какого-то английского писателя: «Человек не вправе считать себя философом, если на его жизнь ни разу не покушались».
Утро, жду автобус. Рядом тормозит легковушка, шофер которой одной рукой держит через окно огромное стекло. Умоляюще:
— Девушка, довезу в Горловку бесплатно, если подержите стекло.
В уме сразу промчались 28 остановок, на одной из которых я роняю стекло, и «бесплатно» оборачивается еще каким «платно». «Ага, разбежалась! — думаю я. — Тут до тебя трое без стекла останавливались, и то я не поехала. Мама не велит в машину к подозрительным личностям садиться».
— Так разве ж я подозрительный? — чуть не плачет водитель, будто подслушав мои мысли.
Я дергаю плечом, что должно означать: — Кто ж вас разберет, да еще и за стеклом? Дядька отчаливает в поиске очередной держательницы стекла. А я справедливости ради вспоминаю не потрошительскую, а очень даже симпатичную историю.
Мы едем на книжный рынок в Донецк. Ждем маршрутку на углу детской консультации, чтобы не тащиться в центр на автостанцию. До прихода маршрутки тормознул джип. Я с мамой, поэтому садимся. Ух и здорово! Ну, во-первых, джип! Во-вторых, не до «Ветки», от которой надо еще автобусом добираться до места, а сразу до книжного рынка. В-третьих, когда мама протянула водителю деньги за проезд, он отказался их взять:
— Купите своей студентке на них еще одну книжку.
Эту историю сегодня вспомнила, видно, не только я, но и мама, и она перевесила прочие, потому что дома меня ожидал сказочный подарок — возвращение от «Автовокзала» домой на такси в дни, когда у меня 4 пары, отныне и до пятого курса. Аминь!
Какое же это было сказочное чувство — обуздание идиотской ситуации! Наверное, такое бывает у ковбоев, покоривших самого непокорного мустанга. Еще на подъезде автобуса к трамвайной остановке я набираю номер такси и, выйдя из автобуса, оказываюсь королевой в уютном теплом салоне, где играет не шансон, а что-то удивительно приятное. Минут через 7 машина уже тормозит у моего подъезда, шофер вытаскивает диск:
— Возьмите дослушать дома. Отдадите в следующий раз, — и светит фарами, пока я роюсь в сумочке в поисках ключа от подъезда, над которым, тоже в целях экономии, не горит лампочка.
Вот такое бывает счастье: потратить на дорогу не 5 часов, а 3, не пугаясь до смерти на пустой остановке каждого подошедшего человека, пытаясь перехватить инициативу и, в свою очередь, его напугать, начиная, как в одном анекдоте, громкий разговор про пересадку органов и стоящий рядом подходящий для этого кадр.
- ОДНОПРИНЦЕССНИЦЫ
Итак, нас в группе девять. Как три мушкетера, умноженные на три. Пять лет мы будем рядом, плечом к плечу, затылок в затылок, конспект в конспект. К концу первой сентябрьской недели мы знаем друг о друге если не всё, то многое.
У двоих есть старшие братья, у троих — младшие сестры, остальные — «одна девочка в семье». Три активно читающих, три имеющих представление о классике по сериалам, три убежденных, что жизнь следует наполнять не книжными, а собственными эмоциями. Каждая считала, что, опираясь на чужое мнение, можно не туда забрести, и не считала Катерину Островского «лучом света в темном царстве».
Юля-1 не заморачивалась на муках упущенной выгоды и каждый день считала первым остальной жизни. Юля-2 вывела правило, охраняющее от разочарований: не любить тех, кто не любит ее. Даша-1 никогда не портила себе нервы новостями: если старые еще не перегрустили, к чему плохие новые? Даша-2 манерничала и говорила, что ей нравятся люди, как она сама — со стоптанной душой с не застегнутой верхней пуговицей.
Лера-1 никогда не впадала в заразное отчаяние. Лера-2 всегда ожидала у финиша до того, как до остальных только доходило, что гонка началась. От Олеси я впервые услышала: «Победа еще не всё, победа уже всё», а Алеся считала, что никому нельзя позволять загонять Бэби в угол.
Таким образом, мы были очень разными, но в главном мы были похожи: мы не унижали себя подбором отмычек, когда не давали ключа. И нам не было скучно вместе. А главное, в трудные минуты мы были одна за всех и все за одну.
У Олеси разболелся зуб. Не сегодня, три дня назад. Три дня она набиралась храбрости на поход к врачу, расспрашивая всех, испытавших такую напасть в прошлом, и применяя все советы на практике — прикладывая холод, тепло, сало, но зуб успокаиваться не собирался, и она решилась.
Чтобы было кому демонстрировать, как ей не страшно, она попросила нас с Алесей пойти вместе с ней. Пары начинались в тот день с 14.40, так что мы успевали. Всю дорогу Алеся, чтобы отвлечься, разглагольствовала об акулах, у которых три ряда зубов, а в очереди к стоматологу с подвязанной челюстью их никто никогда не видел.
— А всё почему? — вопрошала она. Мы молча выражали крайнюю заинтересованность, чтобы не взбесить неправильным ответом болящую, и она продолжала: — А потому, что вместо выпавших у нее вырастают новые без всяких дурацких стоматологов. И где, спрашивается, справедливость?
Бросив на нас прощальный взгляд и велев передать привет маме, Олеся вошла в кабинет врача, но не успели мы с Алесей принять позу сочувственного ожидания на неудобных стульях, как она оттуда вышла, нет — выбежала, нет, скорее вылетела.
— Девочки, он мне зуб вырвать предложил! — возмущенно выкрикнула она.
Приплюсовав 17 лет к своим 32-м зубам, Олеся подсчитала, что если продвигаться в таком темпе — зуб в год, то к 49-и годам ни одного своего зуба у нее не останется, и со словами:
— Стоматологов у нас уйма, на всех зубов не хватит! — рванула от перекрестка в платную клинику, а мы с Алесей отправились на Deutsch.
Через час сияющая Олеся с новой пломбой, на которую ушла львиная, то есть акулья часть стипендии, явилась на занятия с Рабле под мышкой. Теперь, когда ее перестал мучить зуб, на нее напал другой враг — голод. Три дня до этого она не обращала на него внимания, а теперь выждать положенные два часа без духовной подпитки физически не могла. И всю перемену мы с Алесей вынуждены были наслаждаться ее выразительным чтением:
— С трех до пяти лет Гаргантюа воспитывали и кормили по всем подобающим правилам, согласно распоряжению его отца, и проводил он это время, как все маленькие дети его страны, а именно: ел, пил и спал; ел, спал и пил; спал, пил и ел… для предохранения себя от сырости и простуды завтракал чудесными вареными потрохами, жареным мясом, прекрасной ветчиной, жареной козлятиной и хлебом с супом…он садился за стол и, будучи по природе флегматиком, начинал свой обед с нескольких дюжин окороков, копченых языков и колбасы, икры и других закусок…
Кажется, мы с Алесей никогда так не радовались звонку на пару.
Только не надо думать, что наша пресная жизнь не украшалась иногда здоровыми, бодрящими и дружественными поединками.
Однажды перед занятиями, когда я поднялась в аудиторию, там уже были двое: Олеся и Даша-2. Даша сидела за последней партой и читала «Бедную Настю», изданный в бумажном варианте сериал. Олеся при моем появлении подняла голову от учебника. В глазах вопрос: не забыла? — относящийся к книге «Властелин колец», которую я вчера обещала ей принести перечитать. Я достала увесистый том из сумки и положила его перед Олесей на стол. Оторвавшись на секунду от чтения, Даша взглянула на название книги и изрекла:
— О, уже книгу издали!
— Как это «уже издали»? — не поняла Олеся.
— Обыкновенно, как всегда: прошел сериал — появляется книга, сняли три серии «Властелина колец» — и сразу же книгу издали. Чего же тут непонятного?
Олеся вдруг так разозлилась, что позеленела и зашипела:
— А тебе, (несколько пропущенных эпитетов) любительница сериалов, не приходило в твою свежеокрашенную голову, что бывает и другой порядок? Что сначала был Толстой с романом, а потом Бондарчук с фильмом? Да Толкиен написал свой роман за столько лет до твоего рождения, сколько тебе сейчас!
— Ну, написал и написал, — миролюбиво проговорила Даша. — Чего ж ты-то так кипишуешь? — и снова уткнулась в свою «Настю».
Но Олеся, у которой в голове не укладывалось, как будущий филолог мог такое ляпнуть о Толкиене, еще долго не могла успокоиться и время от времени погромыхивала, как уходящая гроза:
— «Бедную Настю» читаешь, а о «Бедной Лизе», небось, и не слышала! Надеюсь, про «Идиота» ты хоть из кроссвордов знаешь? Кого выпускают наши вузы? Кто будет учить наших детей? — сокрушалась она еще три пары, две перемены и всю дорогу в общагу.
А в это время Даша шла домой по параллельной улице и кокетливо говорила своему новому парню по мобильнику:
— Нет-нет, сегодня я не смогу встретиться. Да, 18 листов перевода. К тому же мне дали почитать всего на три вечера «Властелина колец». Ты считаешь, что я много читаю? Ты прав, ум и красота — убийственная комбинация.
Придя домой, она зашвырнула сумку с Deutsch — спишет у Олеси, которая до завтра перебесится, взяла пульт и залезла с ногами на диван. Из телевизора полилась знакомая мелодия, по экрану побежали титры с латиноамериканскими фамилиями. Дон Педро собирался объявить Розе, что уходит к Марии, и Роза нуждалась в Дашкином сочувствии гораздо больше немецкого перевода.
- ПО УСАМ ТЕКЛО
По тому, что все иногородние пришли в институт с сумками, в которых при малейшем движении позвякивали пустые банки, было ясно, что сегодня пятница и после занятий не я одна, а бóльшая часть группы отправится на вокзал: девочки ехали домой на выходные.
Традиционные разговоры по пятницам в нашей группе — о еде, потому что к этому времени у девочек остается из еды только соль и сумма на проезд, но в этот раз разговоры вертелись вокруг диет — у некоторых, как уверяла Юля-2, из-за учебных перегрузок, появилась тенденция к потолстению.
Самый крупный специалист по подсчету калорий — Лерка-1, похожая сегодня на клубнику из-за нового умопомрачительного свитера, доедая третью купленную в магазине напротив булочку, объясняла, что охотно поделилась бы ею с кем-то из подруг, но в ней ровно столько калорий, сколько нужно Лерке до того момента, когда она доберется домой к ужину.
— Слушайте меня, — подняла она палец, вымазанный сахарной пудрой последней булочки, — потому что я уже опробовала на себе швейцарскую, американскую и французскую диеты…
— Одновременно, потому что по отдельности не наедалась, — перебила Даша-2 как очевидец, живущий с ней в одной комнате, и предложила девочкам записать супердиету, которую она вычитала у какой-то польки: — А среди полек, куда ни плюнь, попадешь в стройную красавицу. Эльдар Рязанов знает.
Аргумент попал в глаз, и часть девочек принялась старательно конспектировать:
Понедельник — маленький сухарик
Вторник — маленький помидорчик
Среда — горстка овсяных хлопьев без воды
Четверг — маленькое яблоко
Пятница — хвостик небольшой рыбки
Суббота — полстакана компота
Воскресенье — кремация.
Кто не писал — хохотал до слез, кто писал — сдержанно улыбался, но весело было всем, и всю дорогу к вокзалу мы рассказывали анекдоты об исчезнувшей талии, которую просили вернуть за вознаграждение.
А понедельники действительно стоило бы отменить. Ничего, решительно ничего хорошего, кроме разве что наполненных домашней едой банок, которые так тяжело везти, в нем не было. И так как накрапывал нудный дождь, и только должна была начаться самая-самая первая пара бесконечной недели, девочки дружно уничтожали испеченный Леркиной мамой недельный запас печенья. Акция проходила под девизом: «Похудеть — это подвиг воли», а в понедельник места подвигу в нашей группе не было.
За заплаканным окном жалобно воет ветер, и лекция, как назло, началась такая скучная, что хочется завыть с ним вместе. Как известно, преподаватели делятся на отличных, хороших и других. Этот был из последних — бесцветный, как белая моль, скучный, как аптечный рецепт, с одними сонными артериями. Он выпускал слова, как баранов, на пастбища наших мозгов, а потом скрипучим монотонным голосом пытался зачем-то загнать их обратно, сводя наши скулы зевотой.
Сил терпеть это нет, и мы начинаем тихо испаряться: кто в чтение купленных по дороге детективов, кто в игру с соседями в морской бой, кто в эсэмэсенье друзьям из других вузов, я — в изучение настольного творчества. Хорошо, что мы успели занять место за последней партой, плохо, что перед нами не занял никто. Чтобы препод видел, что я не бью баклуши, а конспектирую, я переписываю надписи с парты в тетрадь.
Легче бритвой вжик! — по венам,
Чем дождаться перемены.
(Крик души предшествующих поколений студентов).
***
Тебя раздеваю рукою несмелой.
Скорей бы увидеть желанное тело,
Губами прижаться к единственной милой –
Моя дорогая картошка «в мундире»!
(Писали в пятницу, наверняка иногородние, которые еще в среду съели всё, что привезли из дома в воскресенье.)
***
Жажда знаний лучше всего утоляется пивом.
***
Бывают преподаватели, призвание которых не педагогика, а ремонт бегемотов.
***
Жаль, что только дойдя до конца, можно понять, что выбрал неправильный путь.
***
И глупые, и умные безвредны. Вредны только полуглупые и полуумные.
Гете
***
Мы с Лешей в ресторане пробовали «Шатобриан». Завидуйте: «Шатобриан» и Леша!
(Пока я отхожу от столь наглого соседства с Гете, Олеся поясняет:
— Именем французского поэта называется свиная котлета. Но по мне, она должна называться не «Шатобриан», а как-нибудь патриотичнее, например, «Иван Грозный и сын Иван», «Анна Каренина», «Мертвые души», «Рожки да ножки», на худой конец!)
Следующая надпись к месту:
«Невежество достигается самообразованием».
***
Я не терпел поражений. Я просто нашел 10000 способов, которые не работают.
Томас Эдисон
***
Если тебя мучает, сколько людей идет впереди тебя, подумай, сколько их следует сзади.
***
Марширующие в одной колонне не обязательно направляются к одной цели.
***
Друзья и совесть бывают у человека до тех пор, пока они не нужны.
***
Композитор Россини плакал два раза в жизни: когда услышал игру Паганини и когда уронил блюдо с макаронами.
(Опять пятничные мотивы).
***
Бог простит меня. Это его профессия.
Гейне
Дождь за окном перешел в мокрый снег. От штормового ветра деревья кланяются в пояс. Преподаватель продолжает гонять слова-баранов туда-сюда, а меня мучают две вещи: если мысли интеллигентные, а способ их доведения до потомства — несмываемый красный маркер на парте, можно ли назвать людей, их оставивших, интеллигентными? И вторая — идут ли автобусы на Енакиево?
Идут! Идут, упираясь в непогоду лбом и расшвыривая грязный снег колесами. А я вспоминаю правила, которые с детства втолковывала мне мама:
- Учитель всегда прав.
- Если учитель не прав, в силу вступает правило первое: «Учитель всегда прав».
Вспоминаю и почему-то реву.
- КОТ НЕ УЧЕНЫЙ
Сегодня ночью я проснулась от того, что кто-то тарабанил в дверь ногой. В три часа ночи девочки не должны открывать дверь, и я пять минут ждала, пока дедушка, кряхтя и без конца повторяя «сейчас, сейчас», искал в темноте тапки. Когда он, наконец, открыл дверь, я услышала голос Андрея — соседа с верхнего этажа:
— Вот, возьмите. Я иду, а он на крыльце сидит, — и он что-то сунул дедушке в руки.
Тот сказал «спасибо» и закрыл дверь. Я выскочила в коридор. В руках у деда извивался огромный белый кот. Наконец, кот вырвался и опрометью кинулся в комнату, а дед проговорил:
— Вот Андрей нашего Пушка принес.
Пока я недоумевала, каким образом наш кот мог оказаться на улице, из комнаты послышалось змеиное шипение. Включив свет, я увидела двух стоящих друг против друга белых котов с выгнутыми спинами, которые издавали звуки, подобные тем, которые в триллерах издаются из подвалов, куда бы лучше не заходить. До меня дошло, что Андрей притащил нам чужого кота, приняв его за нашего.
Когда я рассказала об этом ночном приключении Олесе с Алесей, значительно приукрасив для драматичности, Алеся сказала:
— Какой молодец, этот Андрей. Другой бы прошел мимо и внимания не обратил — ну, сидит кот и пусть сидит. А этот ловил, нес. А ведь шел с ночной смены, устал, спать хотел…
Алеся искупает грехи тех, кто вышвыривает бывших любимцев на улицу, когда они надоели или заболели. У нее всегда есть с собой вкусняшки, и все собаки по пути от ее дома до Бастилии приветливо виляют хвостами при ее появлении. Свой первый заработанный миллион она собирается потратить на приют для кошек и собак.
Мы с Олесей, кстати, тоже. Собственно, на этом фундаменте и возникла наша дружба. Мы не понимаем, как можно лишить любимца прописки, вытолкать за дверь в разряд бродячих и спокойно спать, зная, что он — голодный, замерзший, кем-то обиженный — ходит по улице с единственной целью: найти себе дом и хозяина.
За окном аудитории, как это часто бывает на Донбассе, снег в десятый раз сменился дождем и серебрил стекло каплями. Было приятно, что я, единственная из группы, оказалась дальновидной и захватила зонт. Ну, если честно, «захватила» — это не точно. Так как дождя в снег не предвиделось, я полчаса пререкалась с мамой, огрызалась и упиралась, пока она не всунула мне пакет с зонтом в руки и не вытолкала за дверь.
К концу последней пары дождь перешел в хлесткий ливень с порывами ветра. Именно такую погоду имеют в виду, когда говорят про хорошего хозяина, который на улицу не выгонит собаку. Беззонтичные девочки маялись в вестибюле, ожидая, пока ливень утихнет, и только мы с Алесей и Олесей под одним зонтом, хлопнув дверью, скрываемся за пеленой дождя. Втроем под одним зонтом идти неудобно и бесполезно, лавировать между лужами невозможно, но мы все равно идем вместе, потому что, согласно Монтеню, дружба — величественное удвоение себя, а в нашем случае — утроение.
Черный, до нитки мокрый пес вылетает из-под перевернутого мусорного бака и, скуля от восторга: дождался! — чуть не сбивает нас с ног. Он влюблено смотрит на Алесю и пытается вилять мокрым хвостом, разбрасывая вокруг второй ливень. Алеся достает из сумки бутерброд. Пес ест, а мы втроем стоим вокруг, прикрыв его от дождя зонтом.
Я представила, что вот так ночью под дождем бродил бы где-то мой Пушок, и чуть не расплакалась. Огорчилась бы я, если бы он пропал? Нет, я бы не огорчилась, я бы от горя с ума сошла. Андрей правильно сообразил: лучше пусть будет два кота, чем ни одного.
Пока мы не заработали по миллиону, мы, выходя из дома, захватываем бутербродов с запасом, чтобы не разочаровывать четвероногих знакомых, если они сегодня встретятся на пути.
(окончание следует)
