Как-то друзья привезли в Малверн молодого начинающего композитора Бенджамина Бриттена, который был моложе Одена более, чем на шесть лет, и во всем, кроме музыки, был весьма не уверен в себе. Бриттен писал в дневнике, что Оден со своим «энергичным умом» создал у него «вопиющий комплекс неполноценности». Оден решил взять Бриттена под свое крыло и помочь ему расширить горизонт и знание мира и всячески побуждал его обратиться к другим жанрам искусства, прежде всего к литературе и особенно поэзии.
ОДЕН: В ПОИСКАХ НОВОЙ СВОБОДЫ
К 115 годовщине со дня рождения Уистена Хью Одена (21 февраля 1907 г.)
Мне уже доводилось писать о том, что Уистен Хью Оден и в жизни, и в своем мировоззрении, и в творчестве был человеком парадоксальных взглядов и нередко кардинально изменял и свой образ жизни, и свои взгляды.[1] Так, тяготевший к «левым» марксистским взглядам, он поехал добровольцем в Испанию, где написал известное стихотворение «Испания», изданное вначале отдельной брошюрой, весь гонорар от которой был направлен Медицинской помощи Испании. Оден впоследствии исключил это стихотворение, когда в 1966 г. сам составлял «Собрание коротких стихотворений 1927-1937», а также «1 сентября 1939 г.», как слишком односторонние и политически пристрастные. На пике славы, когда Оден стал самым известным поэтом своего поколения, он решил в 1939 г. перебраться в США, вновь кардинально изменив и свой образ жизни, и свои взгляды.
Почти ежегодно до прихода к власти нацистов Оден бывал в Берлине. Примечательно, что до 1932 г. Оден не проявлял к политике особого интереса, но три события оказали несомненное влияние на поэта: в 1931 г. Рамзи Мак-Дональд распустил лейбористское правительство и организовал коалицию, чтобы справиться с экономическим кризисом в Англии; многие друзья Одена — Спендер, Дэй-Льюис и прозаик Джон Апвард склонялись к тому, чтобы вступить в коммунистическую партию, и, наконец, приход к власти Гитлера и поджог Рейхстага в 1933 г. явились поворотным моментом. Еще до этого, прочтя «Майн Кампф», Оден прозорливо заметил, что войны теперь не избежать. Когда в 1935 г. к Одену через Ишервуда, который дружил с Клаусом Манном, сыном великого писателя, обратились с просьбой заключить фиктивный брак с Эрикой Манн, театральным продюсером и режиссером сатирического кабаре «Перцемолка», которая выехала с труппой в турне по Европе и осталась в Амстердаме, Оден, который, как известно, был гомосексуалистом, согласился. При этом не обошлось без казусов: приехавшая впервые в Англию и сошедшая не на той станции Эрика, подбежала к незнакомому мужчине, а Оден, встречавший в Малверне, где он в то время работал учителем в школе, бросился с объятьями к незнакомой даме. Брак между Эрикой Манн и Оденом был зарегистрирован 15 июня 1935 года в городе Ледбюри, неподалеку от школы в Малверне.
Как-то друзья привезли в Малверн молодого начинающего композитора Бенджамина Бриттена, который был моложе Одена более, чем на шесть лет, и во всем, кроме музыки был весьма не уверен в себе. Бриттен писал в дневнике, что Оден со своим «энергичным умом» создал у него «вопиющий комплекс неполноценности». Оден решил взять Бриттена под свое крыло и помочь ему расширить горизонт и знание мира и всячески побуждал его обратиться к другим жанрам искусства, прежде всего к литературе и особенно поэзии. В те годы завязалась их дружба и многолетнее сотрудничество: Бриттен писал музыку на стихи Одена, к пьесам Одена и Ишервуда и даже к документальным фильмам, которые по сценариям Одена, когда оставив преподавание, поэт недолгое время работал на киностудии документальных фильмов под эгидой почтового ведомства. Тогда же бразилец с примечательной фамилией Альберто Кавальканти, уже создавший себе репутацию во Франции, впервые начал снимать документальное кино со звуком. Они сняли фильм о почтовых поездах «Ночная почта», а также «Угольное лицо» о шахтерах со стихами Одена и музыкой Бриттена. Успех «Ночной почты» побудил руководителя студии Гриерсона задумать дерзкий проект «Авиапочта в Австралию», режиссером которого должен был стать Оден. Съемочная группа должна была отправиться в Австралию через Европу, и Оден отправился прежде всего в Цюрих, где в Кюшнахте на озере Цюрих жили нынешние родственники — семья Маннов. Примечательно, что ко времени их знакомства 12 октября 1935 г. ни Оден не читал произведений Томаса Манна, ни последний не был знаком с творчеством уже известного в англоязычном мире поэта. Тем не менее, с первой же встречи писатель и поэт прониклись друг другу искренним интересом и симпатией. Впоследствии Оден скажет, что книга Манна «Грядущая победа демократии» — «это самое лучшее краткое определение демократии, из тех которые мне доводилось читать».[2] Съемки фильма откладывались, возможно, из-за начавшегося вторжения Италии в Эфиопию, и посетив Ишервуда в Брюсселе, Оден вернулся в Англию, но вместо того, чтобы тратить время на работу на киностудии, которая давала весьма скудный заработок, Оден посвятил себя целиком литературной работе. Некоторое время он прожил в Бирмингеме в доме родителей, причем все были удивлены его дисциплиной и работоспособностью, а мать помогала ему с перепиской.
Впоследствии Оден объездит весь мир, поедет с со своим другом детства и соавтором Кристофером Ишервудом в Китай во время китайско-японской войны в 1938, на обратном пути посетив США, решит непременно туда вернуться, что и сделает в 1939 г. — на пике славы и признания в Великобритании. Некоторые считали это бегством, Бродский считал, что именно интерес к американскому языку и заставил Одена перебраться в Новый Свет.[3] Очевидно, что сложившийся и признанный мастер, тридцатидвухлетний Оден приехал не столько в поисках нового языка, сколько в поисках новой свободы — не отказываясь от себя прежнего, он стремился отказаться от того сложившегося образа — того Одена, к которому привыкли и которого ожидали увидеть и услышать. Более всего он боялся стать частью интеллектуального истэблишмента, как сказано выше. 26 января 1939 г. Оден сошел с парохода со своим неразлучным другом детства и соавтором Кристофером Ишервудом, прибыв в Нью-Йорк в самый разгар зимней стужи, когда снег обезобразил общественные памятники. Несмотря на зимнюю стужу Оден почувствовал прилив сил и новую свободу. И он, и Кристофер Ишервуд отдали дань политической борьбе и разочаровались в ней, придя к выводу, что поэт и писатель должны прежде всего заниматься своим делом, а не писать на злобу дня. «У человека, — писал Оден, — отчетливый особый запах, толпа воняет».[4] Об этом Оден напишет впоследствии стихотворение «Химеры»:
Отсутствие сердца — как в общественных зданьях —
Отсутствие ума — как в публичных речах —
Отсутствие ценности — как в товаре для публики —
Это явные знаки, что химера сейчас сожрала на обед
Кого-то другого, бедный глупец —
С потрохами сожрали, сгинуло даже имя.
Неописуемое — быть ни тем и ни этим —
Неисчислимое — быть числом любым —
Нереальное — быть чем угодно, только не ими.
(1950)
Примечательно, что и Бриттен в это же время приезжает в США, но впоследствии в 1942 г. вернулся в Англию. В 1940 г. Оден по просьбе Бриттена написал «Гимн в честь Святой Цецилии», считающейся покровительницы музыкантов, мученицы, день которой отмечается как раз в день рождения Бриттена 22 ноября. Интересно, что черновой вариант хора Бриттена на стихи Одена был конфискован американской таможней, усмотревшей в произведении крамолу, и Бриттен по проезде в Англию восставил по памяти написанное и завершил хор, который был впервые исполнен 22 ноября 1942 г. в день 29-летия композитора (1913-1976) хором Бибиси (BBC Singers).
Как считает Эдвард Мендельсон, в Америке Оден по-новому осмыслил и развил собственные прежние темы и формы. Если в Англии 1928 г. он написал рождественскую шараду «Оплачено обеими сторонами», то в 1941-42 гг. Оден пишет рождественскую ораторию «До исполненья времен» («For the Time Being»), если в 1938 цикл сонетов «Во время войны» заканчивался сонетом «След сгинул наш в горах, что выбрали мы сами», то цикл сонетов «Поиск» 1940 г. заканчивается сонетом «Сад», в котором появляется некая надежда на рай:[5]
Здесь странствиям конец; желанье, вес
Упразднены. У старых дев нет боли,
Колышут розы славу, словно платье.
Великий с мрачным и оратор здесь
Беседуют, краснея на закате,
И чувствуют, что сдвинут центр воли.
Это именно «Поиск» (The Quest, а не «Героика», как перевел В. Л. Топоров), потому что вся жизнь Одена была поиском, а в данном случае — это в первую очередь, богоискательство. Как личность он шел от неверия к вере, и дело не только в том, что в США Оден, переставший ходить в церковь чуть ли не в 15 лет, вновь начал посещать церковь и впервые за долгое время причастился, но и в том, что его поэзия стала не просто глубокой, а глубоко духовной — из поэзии слова она становилась поэзией поступка, не переставая при этом быть искусством. Как считает Мендельсон, вера, к которой пришел Оден в США, была своеобразная форма экзистенциального протестантизма.[6] Сам Оден говаривал, что религия — католическая, но путь к ней — протестантский.[7] Окончательным возвращением к англиканской церкви, к которой принадлежали родители Одена, следует считать Рождественскую ораторию «До исполненья Времен» (For the Time Being), над которой поэт работал в 1941-1942 гг., но опубликована она была полностью в 1944 г. Поэма посвящена памяти матери, Констанции Розалии Оден (1870-1941), умершей в августе 1941 г. Другим событием, явившимся своего рода предупреждением для поэта, было признание в неверности Честера Калльмана (Chester Kallman, 1921–1975), партнера, а впоследствии и соавтора Одена (либретто оперы Стравинского «Похождения пройдохи»). Оден относился к этой связи, как к браку, в то время как Калльман не хотел себя связывать обязательствами. После того, как тот признался Одену, он уснул и проснулся от того, что почувствовал руки Одена на своей шее. Впоследствии Оден вспоминал: «В отношение тебя я имел намерение, которое превратилось почти в деяние, стать убийцей».[8] Стало быть, работа над поэмой, которой предшествовали раздумья о покаянии и спасении, была также поворотным моментом в духовном развитии поэта. Вероятно, этому инциденту с неверностью Калльмана посвящен цикл стихотворений в форме сестин «Кайрос и Логос» — о любви земной и Божественной, о знании и все сотворяющем Слове. В своей интерпретации понятия «кайрос» Оден идет от одноименной работы Пауля Тиллиха, который писал:
«Тонкое языковое чутье заставило греков обозначить хронос, «формальное время», словом, отличным от кайрос, «подлинное время», момент, исполненный содержания и смысла. И не случайно, что слово «кайрос» обрело глубину смысла и стало столь часто употребляемым, когда греческий язык стал сосудом, который вместил динамический дух иудаизма и раннего христианства, в Новом Завете».[9]
Логос — всесотворяющее Слово (ср. Ин. 1:1) и соответственно 1:14. Согласно Джону Фуллеру, четыре сестины Одена отображают четыре вида Правды и неспособность человека ее усвоить и претворить в жизнь. I сестина посвящена эпохе раннего христианства в римской империи, II — истории христианства, сгущенной, по мнению Фуллера в образы, типичные для Рильке: Дитя — вера, единорог — Логос, лес — история, куклы — человечество, III — посвящена отношениям между языком и правдой, в то время, как в IV говорится о результатах человеческой истории и упущенных возможностях и о забвении Бога, отвернувшегося от человечества. Форма сестин необычна: вместо традиционного повтора 6-1-5-2-4-3, у Одена — 3-1-5-2-6.
Непосредственно к работе над Рождественской ораторией Оден приступил в последние три месяца 1941 г. в Энн Арборе, где он преподавал в качестве приглашенного профессора в университете. [10] Подавая на стипендию фонда Гуггенхайм 8 октября 1941 г., Оден так описал свой проект: «… большая поэма о рождестве, состоящая из нескольких частей, текст которой можно положить в основу крупной музыкальной оратории».[11] Рождественская оратория Одена — это сложное многоплановое, музыкально-драматическое, философско-религиозное, лиро-эпическое произведение, включающее в себя, наряду с традиционными частями рождественских католических мистерий, как «Адвент», «Благовещение», «Паломничество волхвов», «Избиение младенцев», «Бегство в Египет», так и такие нетрадиционные части, как по форме, так и, главное, по содержанию, как например, «Размышления Симеона», который в отличие, скажем, от Симеона Т. С. Элиота («Песнь Симеона»), не старец, а полный сил богослов, теолог, причем Оден использует массу аллюзий на теологические, философские и психологические сочинения в этой части, полной анахронизмов (что впрочем, характерно и для других частей, например, «Благовещения», в которой в качестве действующих лиц выступают Четыре функции Юнга, формы психической деятельности, две из которых являются рациональными — это мышление и эмоции; две — иррациональными, это ощущение и интуиция).[12] Оден использует аллюзии на «Исповедь блаженного Августина», работы Юнга, «Я и Ты» Мартина Бубера, новейшие события научной, общественной и политической жизни, начиная с Великой Депрессии и кончая, разумеется, Второй Мировой войной. Ирод у Одена — не тиран, а убежденный образованный либерал, вынужденный прибегнуть к насилию ради спасения цивилизации. Оден тщательно выписал образ Ирода, недвусмысленно показав, что тот — отнюдь не Гитлер, а один из либералов, участвовавших в мюнхенском сговоре, которые развязали Гитлеру руки. Начиная с первого появления Волхвов, которые поначалу представляют идеи Платона и других греческих философов, до «Размышлений Симеона», монолога Ирода в «Избиении младенцев» и до финала, у Одена множество аллюзий на книгу «Христианство и классическая культура» (Christianity and the Classical Culture, 1940) канадского историка и философа Чарльза Норриса Кокрана (Charles Norris Cochrane, 1889-1945), выдающегося и недостаточно оцененного, по мнению Одена, философа. Кокран полагал, что «промежуточное бытие между идеальным и реальным — одна из самых зловредных ересей, ересь двух миров, разрыв между которыми, язычество надеется соединить этой слабой уловкой».[13] При этом Кокран считал, что установление Константином христианства в качестве государственной религии было катастрофой. В своей рецензии на книгу Кокрана Оден писал:
«Наше время не так уж непохоже на век Августа: плановое общество, цезаризм бандитов и бюрократов, пайдейя[14], наука, религиозные преследования — все у нас есть. В равной мере не исключена возможность нового Константинизма; в прессе уже появились письма, предлагающие ввести религиозное обучение в школе как средство борьбы с детской преступностью; ужасающее описание мистера Кокрана «христианской» империи при Феодосии должно пресечь подобные надежды использования бензендрина для земного града».[15]
В плане поэтическом оратория также имеет сложную структуру: от рондо в манере Йетса, “Réversibilité“ Бодлера (И. Анненский перевел как «Искупление»), песен, до хоров, воспроизводящих «Хоры» Элиота из мистерии «Камень» более, нежели «Убийства в соборе», до проповеди, чем фактически являются «Размышления Симеона», монолога Ирода, начало которого является иронической аллюзией на начало «Размышлений» («Медитаций») Марка Аврелия, которого в письме поэт называл «этот ужасный Марк Аврелий»[16], до сюрреалистических Голосов в пустыне, где также есть некоторые аллюзии, например, на эссе Ф. С. Фитцджеральда «Крушение» (The Crack-up), опубликованное в «Эсквайре» в 1936 г., в котором «всегда три часа утра». Рассказчик свободным ритмизованным стихом объединяет прошлое с настоящим, стирая временную грань. Не случайно, что в конце, после прозаических деталей, звучит мысль о близости Пасхи (И Праздник стерся в памяти уже, /А ум с опаской вспоминает Пост /И Страстную, что уже не за горами) как напоминание о том, что следует подготовиться ко «Времени до исполненья Времен». В конце же звучит как кредо, жизнеутверждающий и вероутверждающий Хор.
Примечания
[1] См. «Парадоксы Одена» Иностранная литература, номер 1, 2017 и «Путь к себе»: Prosōdia, номер 6, 2017
[2] Цит. по: Carpenter Humphry. W. H. Auden. A Biography. Boston: Houghton Miffin, 1981, p. 186.
[3] Бродский Иосиф. 1 сентября 1939 г. У. Х. Одена.// Сочинения Иосифа Бродского в 7 т. / Под. ред. Г.Ф. Комарова. СПб.: Пушкинский фонд, 1997-2001. Т. 5. 1999. С. 216. Перевод Е. Касаткиной.
[4] Цит. по: Mendelson Edward. Later Auden. New York: Farrar, Straus and Giroux, 1999, p. 17.
[5] Mendelson Edvard. Preface.//Auden W. H. Selected Poems. /Ed. by Edward Mendelson. New York: Vintage, 1979. P. xiv-xv.
[6] Цит. по: Mendelson Edward. Later Auden. New York: Farrar, Straus and Giroux, 1999, p. xviii.
[7] Fuller John. Auden: A Commentary. Princeton University Press, 2000, p. 494.
[8] Mendelson Edvard. Ibid. p. 175.
[9] Тиллих Пауль. «Кайрос и Логос». //Перевод О. Я. Зоткиной. /http://www.agnuz.info/library/books/kairos/
[10] Fuller John. W. H. Auden. A Commentary. Princeton University Press, 1998. P. 389–390
[11] Fuller John. W. H. Auden. A Commentary. Princeton, New Jersey: Princeton Univeristy Press, 1998), p.345.
[12] К подобному приему Оден также прибегает в своей самой большой поэме «Век тревоги».
[13] Цит. по: Mendelson Edward. Later Auden. P. 185.
[14] пайдейя (от греч. en kyklo или enkyklios paideia, enkyklopaideia — обучение в кругу или круг обучения) — описание полного круга теологического знания в том виде, как оно представлено для обучения. Оно упорядочено в соответствии с взаимоотношениями различных областей теологии. С 18 в. выделялось четыре традиционные области теологии: библейская, историческая, систематическая и практическая. Зд. скорее образование и воспитание людей во всех сферах жизни в лоне христианской церкви и в свете христианской веры.
[15] Цит. по: Mendelson Edward. Later Auden. P. 185. Бензендрин — стимулирующее лекарство, антидепрессант, которые давали военнослужащим во время и после Второй мировой войны и которым для стимуляции Оден пользовался сам с 1939 и до 1967 гг.
[16] Fuller John, Ibid., p. 353.
