Помнится, что ни про тот пушкинский бал невесты Маши Пчельниковой, ни про Базилевича с Дельвигом мы ни тогда (ни потом, к сожалению) так ничего путного и не нашли, но зато, что называется «нашли друг друга». По крайней мере, с той поры, с той встречи (и, повторяю, на много благодарнейших лет), я приносил Виктору Яковлевичу все, что написал (а он мне щедро дарил все свои книги), делился с ним новыми идеями, и всем, что меня волновало «вокруг книг, событий, людей и стран».

Евгений Белодубровский

«ВСЕ ВОЛНОВАЛО НЕЖНЫЙ УМ…»,
или ИДИТЕ К ВИТЕ

Скажу сразу (и без обиняков), что до встречи с ним я как будто ничего в своей жизни не умел: ни толково и правильно общаться с нужными людьми, ни их слушать внимательно, ни владеть собой и даже своим скромным даром… А ведь мне уже было хорошо за сорок, я прошел армию, был давно женат, имел двух дочерей, да и в своем «деле жизни» книгочея и библиографа считался не последним человеком: внимательно перечитал множество разных книжек по теории и истории литературы, видел (скорее — честолюбиво мнил..!) себя литературоведом и археографом, просидел полжизни в Публичке, знал биографии множества разных мелких и крупных исторических личностей, самостоятельно овладел начатками трепетного искусства и методики архивного и библиографического поиска, кое-чего достиг в этой области, понемногу писал, печатался, пытался преподавать, и даже пользовался некоторой известностью и уважением (и — прежде всего как autodidact) в среде именитых и признанных литературных  с т а р а т е л е й… А лично познакомился я с Виктором Яковлевичем Френкелем задолго до этого эпизода. Когда же это наконец произошло  (думаю, в самом начале осени 1973 года), я был счастливо удивлен и обрадован, что он оказался именно таким, каким мне его ранее представляли в доме Ливеровских — Бианки, то есть — человеком щедрым, доступным, родственным «по моему цеху», то есть любящим беднягу Надсона, Гумилева, Мандельштама, Илью Ильфа с Евгением Петровым…), а главное — знающим все на свете про Капицу, Иоффе и Ко! И — про Пушкина. Но сначала — все-таки про Пушкина. Это потом, потом, на все остальные годы и десятилетия, до самого безвременного ухода Виктора Яковлевича, я и моя семья были щедро одарены его вниманием, доверительной дружбой, творческой заботой и тревожным сердечным участием… Но Он! Пушкин! Он сблизил нас. И весьма странным образом. О, какая это была замечательная фантастическая история! И — загадочная! Вернее — две. Одна за другой… Про «псковский бал» и про «бабушку Павлищеву»… Они стóят того, чтобы их пересказать чуточку подробнее. Ибо в них, не дающих мне покоя «о ту пору» жизни, одновременно оказались заочно замешаны (вернее завязаны мной в один «тайный пушкинский узел») такие разные (чудные) люди, как Виталий Бианки, Ольга Иеронимовна Капица (урожденная Стебницкая)¹, дочь Абрама Федоровича — Валентина², а также «муза» молодого Физтеха начала 20-х, жена морского док-тора, мать 4-х взрослых детей, переводчица Данте Алигьери — Мария Исидоровна Ливеровская³ и отец Виктора Яковлевича — выдающийся советский ученый-физик Яков Ильич Френкель…

И все-то из-за одного лишь  б а л а, бала, имеющего, якобы, быть в доме псковского (имярек) Губернатора где-то посредине 1830-х годов… И куда как-то ненароком, заехал «на огонек» наш Пушкин. По дороге к себе (иль — обратно, кто знает теперь-то) в Михайловское Село. Заехал, да и остался на вечерок. Но ежели бал, то, известное дело, непременно — и кадриль. И надо же было случиться такому «курьезу» — Пушкин, пустившись «танцовать» выбрал себе в пару первую же стоявшую у окна, «едва увидевшую свет» скромную молоденькую псковскую барыньку по имени, скажем, Мария… Станцевал, да и забыл начисто! А барышня та была не просто барышня (по семейному преданию она принадлежала к старинному псковскому рода неких Базилевичей, далеких родственников и Пушкина, и бедняги Дельвига), а невеста и будущая жена сына причетника, будущего магистра философии Главного Педагогического Института в Петербурге — псковского дворянина Михаила Игнатьевича Пчельникова⁴. В 1839 году у них родилась дочь — Параша…

И, верно, во всю жизнь свою дальнейшую, долгую, ученую, семейную, генеральскую, тифлисскую, петербургскую (уже по своему мужу, генералу от инфантерии Иерониму Ивановичу Стебницкому)⁵ хранила та Параша, то бишь Прасковья Михайловна Стебницкая⁶ тот «танец маменьки с Пушкиным» на своем (возможно, первом) балу. И смею предположить, с гордостью «передавала» сей факт по наследству — уже своим дочерям, и прежде всего старшенькой — Оленьке. А та — дальше, дальше, до почти наших времен.

Почти отчаявшись, я поведал о моих поисках добрым людям — Елене Витальевне Бианки⁷ и к ее мужу, ученому — химику и прозаику Алексею Алексеевичу Ливеровскому⁸. В этом веселом доме я всегда находил приют, сочувствие и поддержку в моих давних исканиях, ибо они-то знали многое об Ольге Иеронимовне Капице, первой литературной наставнице писателя Виталия Бианки в самом начале 20-х годов, и об ее профессорском и домашнем окружении, а сам А.А. Ливеровский был в давней дружбе с Петром Леонидовичем, Анной Алексеевной и, через свою мать, Марию Исидоровну был также и в некотором родстве с Николаем Николаевичем Семеновым… Много, бесконечно много занимательного и интересного знал я от них и раньше: и про Маршака с Чуковским и Олейниковым, ⁹ и про «молодой» Физтех с Френкелем, Капицей, Семеновым, Харитоном, Дорфманом и др. Но про «пушкинский бал» — ничего… Тогда А.А. Ливеровский сказал: «Идите к Вите! И весь сказ! К Вите Френкелю! Он не только не откажет — но и поможет… Во-первых, он, часто бывает в Москве в семье Капиц, а во-вторых, его отец «майский жук, то есть из Гимназии Карла Мая, как и я… А сам Витя — физик и еще оригинальный пушкинист. Он найдет, и концы и начала!» И дали его телефон. И рабочий адресок, который привел меня в тот же в Физико-технический институт им. А.Ф. Иоффе. В маленький угловой кабинетик доктора наук Виктора Яковлевича Френкеля в первом этаже знаменитого здания, комнатку, всю забитую и заваленную по стенам, подоконнику, просторному рабочему столу и стандартным канцелярским шкафам разноязыкой книжной и прочей печатной и рукописной снедью… Во главе стола возвышалась поразительнейших размеров разлапая пишущая машинка «Optima», почти полностью «закрывая собой» самого хозяина кабинета. Помнится, меня поразили тогда эта теснота и «творческий беспорядок», но еще более тронула меня блистательная пушкиноведческая эрудиция Виктора Яковлевича. Мы сразу начали разбирать интригу печальной дуэли Пушкина, потом — судьбу его сестры, брата Льва, деток, друзей-врагов… А дуэль — где она была, не там, не там, где памятник…¹⁰. И тут я, через какое-то время, осмелев, возьми и спроси: «Какое Ваше одно из самых загадочных для Вас стихотворений у Пушкина?» Он ответил: «Все!!! Но самое загадочное!!! И — гениальное… Помните!!! «О, если, правда, что в ночи, когда покоятся живые…» Кто, кто это, кто эта «Лейла», какая женщина кроется за этим именем???… Есть романс у Шапорина, он был ближе всего к разгадке. Моего отца это тоже очень волновало, очень… Будете у меня, я Вам дам послушать пластинку». А когда я сказал Виктору Яковлевичу, что сам Фридрих Ницше тоже написал музыку к этому стихотворению, он был так обрадован этому, и, искренно признавшись, что слышит об этом впервые, попросил меня найти ноты…¹¹

Помнится, что ни про тот пушкинский бал невесты Маши Пчельниковой, ни про Базилевича с Дельвигом мы ни тогда (ни потом, к сожалению) так ничего путного и не нашли, но зато, что называется «нашли друг друга». По крайней мере, с той поры, с той встречи (и, повторяю, на много благодарнейших лет), я приносил Виктору Яковлевичу все, что написал (а он мне щедро дарил все свои книги), делился с ним новыми идеями, и всем, что меня волновало «вокруг книг, событий, людей и стран», ревниво и бережно пользовался его рекомендациями и необыкновенным его талантом, заразительным талантом бескорыстия и  п о щ р е н и я  (и я сам старался, больше по сердцу, чем в ответ — своими скромными возможностями быть всегда полезным Виктору Яковлевичу в его поисках и открытиях. Так было, к примеру, когда Виктор Яковлевич составлял биографию Георгия Гамова, он разыскивал сведения об его предках по материнской линии — Лебединцевых, я предоставил ему сведения о близости одного из этих Лебединцевых, Всеволода, двоюродного брата Гамова, астронома и террориста, покушавшегося на Щегловитова и приговоренного к смертной казни — к писателю Леониду Андрееву ¹², а также познакомил Виктора Яковлевича с семьей ленинградского художника Д. Бучкина (умершего в блокаду), автором живописного портрета молодого физика Гамова, история создания которого была прежде ему неизвестна и будоражила фантазию… Можно найти еще примеры… И всегда Виктор Яковлевич выказывал мне благодарность в своих публикациях, и книгах, находя самые теплые слова, чем я очень гордился и горжусь поныне) тем более что многое, что занимало его, вне чистой физики, лаборатории и так далее, было ново, дорого и мне. Еще более расположился ко мне Виктор Яковлевич, узнав, что я собираю материал об истории знаменитой Гимназии Карла Мая, которую, как известно, окончил с отличием его отец, Яков Ильич Френкель. Помню, как обрадовался Виктор Яковлевич, узнав, что в той же «школе К. Мая», но позже, учился и Дмитрий Сергеевич Лихачев. Ради справедливости следует сказать, что почти всему тому, что удалось сделать для жизнеописания Гимназии и ее выдающихся выпускников, а также для создания, ныне существующего на 14-ой линии Васильевского острова «Музея Школы Карла Мая», мы все, безусловно обязаны, прежде всего, Виктору Яковлевичу и его бескорыстной помощи.

И многое и в этих моих рассказах (и в моих беседах и встречах с другими людьми) обнаруживалось для Виктора Яковлевича Френкеля н о в о г о  и  н ео ж и д а н н о г о, рядышком с уже ему и всем — известным и тривиальным, но это его нисколько не смущало его, а наоборот, радовало бесконечно …

Особенно мы сблизились с Виктором Яковлевичем в конце 80-х годов, когда начала существовать в Ленинграде устная публичная литературная и мемуарная программа «Былое и думы». И хотя наши вечера, естественно, начались с воспоминаний об Ахматовой, Зощенко, Лозинском, Мандельштаме, Набокове, Иосифе Бродском и др., Виктор Яковлевич как-то обеспокоенно позвонил мне и вполне справедливо предложил немного изменить «крен» программы из гуманитарной области в историко-научную, то есть — посвятить вечера ученым-ленинградцам, скажем, П.Л. Капице, А.Н. Крылову, Нобелевским лауреатам-физикам Н.Н. Семенову, А.П. Карпинскому, математику-академику В.Н. Смирнову, Н.Н. Качалову С.Ф. Ольденбургу… И тут же предложил конкретную помощь, предоставив имена, адреса и координаты родственников, учеников, потомков и коллег многих из вышеназванных персоналий с непременным указанием своего имени, как  р е к о м е н д а т е л я.  И это действительно сработало замечательно. Ибо стоило мне назвать имя Виктора Яковлевича, как настороженный тон моего собеседника менялся на самый доверительный, и почти никто не только не отказался от внимания к нашей программе, но и посчитал наше приглашение за честь поделиться с благодарной публикой в зале своими  л и ч н ы м и  воспоминаниями… И конечно, во многом успех и авторитет «Былого и Дум» был обеспечен участием почти в каждом из них — самого Виктора Яковлевича Френкеля.

На вечере, посвященном Г. Гамову, Виктор Яковлевич, активно пересказывая его полную смелых приключений, научных открытий и житейских забав — биографию, вдруг принялся читать фрагменты Блоковской поэмы «Двенадцать» на хорошем английском языке, иллюстрируя тем (помимо всего прочего, чем одарила Гамова природа) и переводческий талант своего Героя.

Полное недоумение и восторг вызвало у просвещенной публики и у самых компетентных знатоков творчества Николая Гумилева из Пушкинского Дома, когда Виктор Яковлевич в переполненном зале Аничкова Дворца своим негромким и добрым голосом прочитал несколько неизвестных строф Гумилева, сохранившихся в домашнем альбоме его матери (сейчас эти строки — в Полном собрании Гумилева);

На вечере, посвященном нашим ученым-физикам, получившим Нобелевское признание, Виктор Яковлевич неожиданно для всех стал рассказывать (наравне с академиками Таммом и Франком, которых он «представлял» по просьбе их московских семейств) — о Михаиле Бронштейне, Евгении Гроссе, физике Завойском и некоторых других наших ученых, которые, по его мнению, своими научными достижениями, были столь же достойны (а некоторые — даже более) этой премии и всемирного признания. Тот вечер мы вели вместе с Никитой Алексеевичем Толстым. И я помню, как-же был благодарен Виктор Яковлевич и все собравшиеся, когда Никита Алексеевич назвал именно Якова Ильича Френкеля — безусловно, как одного из самых выдающихся ученых и физиков-теоретиков XX-го века, более всех и в первую очередь достойных Нобелевской премии.

Самый же необыкновенный успех выпал на долю Виктора Яковлевича Френкеля, когда он и его брат, Сергей Яковлевич, завершая (по моей просьбе, как ведущего) вдвоем «шахматный» вечер «Былого и дум» — наперебой принялись весело размышлять по памяти о судьбе знакомого им с детства поэта «серебряного века» и друга всех символистов и самого Всеволода Мейерхольда — Владимира Пяста (Пестовского) и его шахматной страсти… И тут-же на публике братья разыграли (устно, на словах, чем нимало удивили и растрогали нескольких гроссмейстеров и мастеров, приглашенных на вечер), разыграли одну из авторских композиций Пяста, а затем прочитали его шахматную поэму…

Его главная книга — он мне это не раз говорил — это книга о Павле Сигизмундовиче Эренфесте. Это единственная биография, единственная жизнь, которая ему была ближе и дороже всех остальных, и книга — которая удалась ему более всех литературно, и это единственный трагический характер ученого-физика, который он разгадал…

Да и кому, скажите на милость, кроме Виктора Яковлевича Френкеля, ценой жизни, в каждой своей большой книге или малой статье, так гениально и трепетно удалось выдержать т.н. «двойной стандарт»: то есть поднять в одном творческом порыве писателя и ученого  а в т о р и т е т   н а у к и   и  и с т о р и и   н а у к и   к а к  т а к о в о й…

Одну работу мы написали с Виктором Яковлевичем — совместно. Об академике Федоре Ипполитовиче Щербатском, маститом превосходном востоковеде, исследователе буддизма и буддийской поэзии, и — молодом Петре Капице. Так случилось, что Щербатской и Капица одновременно оказались в Англии: Капица, как известно, в Кембридже у Резерфорда, а Щербатской сам по себе — в Лондоне, в знаменитом Британском разбирал, комментировал и затем публиковал буддийские и монгольские манускрипты. Их сблизила на чужбине — знакомство с А.Н. Крыловым, любовь к Петрограду и всяким рискованным проделкам. Эта переписка была давно известна архивистам и биографам Капицы, но никто не мог ее прочитать (то бишь — расшифровать) правильно ни одного единого слова в письмах академика Щербатского к Капице. Из-за его почерка. А у Виктора Яковлевича, да и у меня тоже — почерка почти одинаково невозможные для посторонних, этакие вытянутые витиеватые пружины линий, больше похожие на торопливую стенографию, чем на письмо… И потому нам обоим не представило труда прочитать «каракули» Щербатского, и таким образом, нам удалось этой публикацией представить знатокам и биографам обоих незаурядных ученых — как серьезнейшие, затронутые ими письмах проблемы о России, так и превеселые факты их житья-бытья в Англии…

Иногда мы гуляли. Приглашал он. Обсуждали новые книги, газеты, и, более важное, поведение, поступки и мнения разных людей (знакомых нам обоим или ему одному). Ему было совершенно небезразлично с кем вы дружите, он словно остерегал Вас от ошибки, ложного положения… И в этом тоже оказывался прав, почти всегда… Он смущался от всякой вдруг проскользнувшей фамильярности, неверного слова, неконкретности и путаницы в мыслях… Одну прогулку помню хорошо: Виктор Яковлевич хотел показать мне дом на Рубинштейна, где жил Матвей Бронштейн и Лидия Чуковская, и откуда тот был арестован и больше не вернулся… Этот большой серый дом на углу (вернее, один из «пяти углов) Загородного, по четной стороне… Мы остановились напротив, и Виктор Яковлевич принялся неожиданно подробно рассказывать мне о жизни Бронштейна, большого друга его отца. Пошел дождь, мы вдруг обнаружили, что совершенно промокли и стоим в луже… На следующий день Виктор Яковлевич позвонил мне и спросил, не простудился ли я, извинился, и сказал, якобы в оправдание, что эта наша прогулка — тоже одна из последних страниц будущей биографии Матвея Бронштейна…

И — последнее!!! Кто-то когда-то из мудрых сказал, что всему наверное в нашем несовершенном мире можно найти объяснение, как это пытаются и будут пытаться сделать Ученые и Поэты, но кто сможет объяснить явление, которое я бы назвал (да простят мне Физики и Лирики)  м а г н е т и з м о м   с е р д ц а…  Того самого необъяснимого явления (чувства) взаимной признательности и бережливости, которое возникало всегда сразу при общении с Виктором Яковлевичем Френкелем, и уже не покидало (да и не покинет — !!!) Вас никогда …

Примечания

¹ Ольга Иеронимовна Капица (урожденная — Стебницкая), 1866, Тифлис — 1937, Ленинград. Мать академика Петра Леонидовича Капицы. Профессор Педагогического института им. А.И. Герцена. Первый председатель Комиссии по изучению детского быта, языка и фольклора при Отделении Этнографии Русского Географического Общества РАН, автор целого ряда книг и исследований по истории и бытованию русской сказки и детского фольклора.

² Валентина Абрамовна Соколова (1910–1985) — дочь А.Ф. Иоффе, физик.

³ Мария Исидоровна Ливеровская (урожденная — Борейша), 1879–1923. профессор романо-германской филологии Самарского и Петроградского Университета (1918–1919), окончила Смольный Институт и романо-германское отделение Петербургского Университета (1913), поэтесса и переводчица памятников старофранцузского эпоса, а также Верлена, Новалиса, Вердагера, Рикарду Гух и др… Знала 17 языков. В 1918 году в Самаре опубликовала ориги-нальный перевод «Новой жизни» Данте Алигьери с посвящением профессору Ф.А. Брауну. Один из экземпляров был преподнесен ею — Александру Блоку, который сохранил его в своей домашней библиотеке. Среди ее учениц в Петербургской женской гимназии Михельсон и Таганцевой, кроме В.А. Иоффе, была Наталья Милиевна Аничкова, фольклорист (в 1960-е годы — близкий друг и соратник А.И. Солженицына) и поэтесса Наталья Рыкова — будущая жена Г.А. Гуковского, адресат нескольких стихотворений Анны Ахматовой… В 1921 году М.И. Ливеровская, жена морского врача и мать 4 взрослых детей вышла замуж за Николая Николаевича Семенова. О М.И. Ливеровской — см. нашу публикацию: «Дантовские чтения». М. «Наука». 1976, с. 119–131;

⁴ Михаил Игнатьевич Пчельников (1810–1860). О нем см.: В.В. Григорьев «Императорский С.-Петербургский университет в течение первых пятидесяти лет его существования. Историческая записка. СПб. , 1870.

⁵ Стебницкий Иероним Иванович (1832–1897), генерал от инфантерии, ученый-геодезист, Член-корреспондент Российской Академии Наук.

⁶ Прасковья Михайловна Стебницкая (урожденная — Пчельникова). 1839–1908, Петербург.

⁷ Елена Витальевна Бианки — художник, дочь писателя Виталия Бианки.

⁸ Алексей Алексеевич Ливеровский (1905–1995), доктор наук, профессор, прозаик, член СП России.

⁹ В 1919–20 гг. Ольга Иеронимовна, по инициативе Б.Л. Модзалевского, К.И. Чуковского — организовала и возглавила вместе с Маршаком в Петрограде при Педагогическом Институте и Институте Живого Слова т.н. «Студию детских писателей», где впервые получили «литературное крещение» и прочитали свои произведения Виталий Бианки, Николай Олейников, Борис Житков, Наталья Дилакторская, Алексей Пантелеев, Александр Введенский, Евгений Шварц и др.. Позже они объединились вокруг детских журналов «Чиж» и Еж»…

¹⁰ Речь идет о давнем (и не лишенным основания) предположении академика Бориса Петровича Захарчени (коллеги и друга Виктора Яковлевича), который в юные жил на Каменном Острове, заключающейся в том, что по многим приметам, в том числе и метеорологическим, та злополучная дуэль состоялась много ближе известного мемориального знака у т.н. «Комендантской Дачи».

¹¹ О Ницше. См. Владимир Марков «CENTIFOLIA RUSSICA. Упражнения в отборе. 100 русских поэтов. Антология. СПб «Алетейя» 1997. Стр. 203 (вступительное слово и комментарии — Е.Б. Белодубровского). В самом деле я сразу взялся выполнить это поручение Виктора Яковлевича, мои поиски привели меня в один из немецких архивов, но копии нот пришли слишком поздно…

¹² Журнал «Природа». 1989. № 9., Стр. 85.