Ночью проснулись от выстрелов. Дом дрожал. Мы так были перепуганы и не знали, что делать. Инна и Олег со страху полезли на горшок. Тетя Оля плакала, Лидия Дмитриевна тряслась. Один Александр Ефимович был спокоен и успокаивал всех.
ДНЕВНИКИ НАТАШИ
(НАТАЛЬИ БОРИСОВНЫ) ИЛЬИНСКОЙ, 1941–1942 ГГ.
Материал подготовлен О.Б. Ушаковой и П.О. Ильинским
Предисловие
(от составителей)
Ольга Ушакова
В этом году исполняется девяносто пять лет со дня рождения моей мамы Наталии Борисовны Ильинской. Она родилась 11 августа 1929 года в Ленинграде в семье врачей, выпускников 1-го Ленинградского медицинского института, Бориса Вячеславовича Ильинского и Анны Владимировны Николаевой. Ее отец прошел финскую кампанию фронтовым врачом-терапевтом, а перед войной работал научным сотрудником у академика Г. Ф. Ланга, защитив кандидатскую диссертацию и почти подготовив к защите докторскую. Борис Вячеславович был призван в армию на третий день войны старшим ординатором хирургического отделения эвакуационного госпиталя (ЭГ) № 1327, затем был помощником начмеда госпиталя ЭГ № 2015, а с 22 января 1942 г. направлен в действующую армию главным терапевтом 23-й, а затем 67-й армий Ленинградского фронта; в первой половине 1944 года стал главным терапевтом 3-го Белорусского фронта. Анна Владимировна, ее мать, работала терапевтом в больнице им. Свердлова, которая обслуживала партийных, советских и хозяйственных руководителей Ленинграда. Во время войны на базе этой больницы был сформирован военный госпиталь для комсостава, и Анна Владимировна проработала в нем всю войну сначала вольнонаемной, а с весны 1942 года была переведена на казарменное положение. Кроме Наташи в семье рос сын Олег (1932 г.р.), которому исполнилось девять лет к началу войны.
Семья Ильинских-Николаевых занимала две комнаты в четырехкомнатной квартире №6 в доме 64 по набережной реки Фонтанки у Чернышева моста. В этой квартире кроме них проживали родственники: брат Анны Владимировны — Александр Владимирович Николаев (дядя Шура), главный режиссер и актер областного драматического театра, с дочерью Ириной, которая была на два года старше Наташи, и сестра Анны Владимировны — Варвара Владимировна Забрежнева (тетя Варя), вдова политического деятеля В. И. Забрежнева, бывшая актриса, художник-надомница, инвалид второй группы, у которой еще в середине 1930-х годов был диагностирован рассеянный склероз. На момент начала войны в Ленинграде находились все, кроме Ирины, которая после окончания учебного года успела уехать на каникулы к матери на Черное море, где та служила актрисой. Именно благодаря сплоченности, взаимопомощи и любви они смогли все вместе пережить первую блокадную зиму, помогая не только друг другу, но и семье сестры и матери Бориса Вячеславовича — Ольге Вячеславовне (тете Оле) и Анне Ивановне (бабушке).
После смерти моей мамы в 2016 году, разбирая ее бумаги, я нашла эти блокадные дневники и письма военного времени. Родившись в Ленинграде, и именно в той самой квартире, где она пережила зиму 1941/1942 гг., я, конечно, много слышала о блокаде. Найденные дневники и письма произвели на меня ошеломляющее впечатление, ведь писала их двенадцатилетняя девочка в холодной квартире при коптилке, скрупулезно записывая происходящее вокруг с ней и членами ее семьи. Дневник она стала вести сразу после начала войны и с небольшим перерывом на июль — август 1941 года вела его до апреля 1942 года, того момента, когда она с братом Аликом (Олегом), тетей Варей и их бывшей домработницей Нюрой (Анной Усковой) доехали в эвакуацию до родины их отца Бориса Вячеславовича и Нюры, село Вохму Вологодской (ныне Костромской) области, и устроились там жить.
В детстве Наташа мечтала стать писательницей и начала писать пьески еще до войны. Многие годы она вела дневники. Весной 1943 года газета «Пионерская правда» проводила конкурс на лучшие стихи, рассказы и музыкальные произведения. На конкурс было подано более двух тысяч стихотворений и рассказов, и жюри в составе писателей Е. Благининой, Л. Кассиля и Л. Квитко присудило две первых премии, три вторых и восемь третьих. Наташа получила третью премию. После войны она посещала литературный кружок при Дворце пионеров и была приглашена юнкором в газету «Смена». Однако жизнь свою в дальнейшем решила связать с наукой.
В том же составе они вернулись из эвакуации в Ленинград в июле 1944 года. Наташа окончила школу с золотой медалью, после которой поступила на биолого-почвенный факультет ЛГУ. После окончания университета она была принята в аспирантуру и в 1956 году защитила кандидатскую диссертацию. Всю свою жизнь она проработала научным сотрудником в Институте цитологии АН СССР. В конце 1989 года защитила докторскую диссертацию и была признанным специалистом в области физиологии клетки, диапаузы насекомых и картированию политенных хромосом хирономид (комаров-звонцов). Последние двадцать лет своей жизни, будучи на пенсии, она провела в Канаде, куда переехала моя семья.
Мама написала короткие воспоминания о блокаде, которые были изданы группой волонтеров из Канадской Ассоциации ветеранов Второй Мировой войны из Советского Союза в 2010 году в Торонто. В дневниковых записях мы используем часть этих воспоминаний в виде вставок в скобках, помеченных курсивом, как и другие добавления, сделанные самой Н. Б. Ильинской в более позднее, по сравнению с моментом написания дневника, время. Дополнительные материалы, уточняющие некоторые свидетельства дневника (письма Н. Б. Ильинской и ее тети, В. В. Забрежневой, родителям Н. Б. Ильинской, цитаты из воспоминаний Б. В. Ильинского), даются в кавычках внутри основного текста. Подстрочные примечания принадлежат составителям. Расшифровка авторских сокращений и добавления, сделанные для лучшего понимания текста, даны в квадратных скобках. Цифры тоже расшифрованы и не помечены дополнительно. Орфография и пунктуация исправлены.
Петр Ильинский
Я с юности знал о существовании блокадных дневников моей тети Н. Б. Ильинской и слышал несколько ее рассказов об эпизодах, вошедших в эти воспоминания, но полностью прочитал их только в очень взрослом возрасте. Не могу не согласиться с мнением моей двоюродной сестры О. Б. Ушаковой, что эти воспоминания являются поразительным историческим (а не только семейным) документом, и поэтому я с радостью помог их отредактировать и снабдить некоторыми необходимыми примечаниями.
Есть еще одно личное предуведомление, которое мне бы хотелось здесь сделать. Мой отец, О. Б. Ильинский, в первую блокадную зиму был девятилетним ребенком, дневников не вел и сохранил о том страшном времени только фрагментарные воспоминания. Однако некоторые события вполне закономерно врезались ему в память, и он несколько раз пересказывал их в кругу семьи. В частности, говорил он, очень долго в парадной дома 64 по Фонтанке, где они жили, лежал неубранный труп, и все жильцы просто через него переступали, пока А. В. Николаев (дядя Шура) не оттащил его в сторону по просьбе своих племянников. Вернувшись из эвакуации в 1944 г., папа снова зашел в родной дом и… по привычке перешагнул через пустое место перед самой лестницей.
Будучи мальчиком, я неоднократно бывал в этом доме, но, как легко догадаться, еще почти ничего не знал о блокадном прошлом моей семьи, и потому не испытывал никаких эмоций, взбегая по той самой лестнице (кроме чувств самых приятных, ибо большинство посещений приходилось на разнообразные торжества, совместные поездки за город и проч.). Этого не скажешь о дне нынешнем, поскольку бывая в Санкт-Петербурге, я всегда прохожу по левому берегу Фонтанки от Невского проспекта до улицы Ломоносова и у той самой парадной всегда вспоминаю о безымянном жильце дома 64 и вижу мальчика, своего отца, переступающего через его труп.
У всех старых петербуржцев-ленинградцев, включая нашу семью, есть родственники, лежащие на Пискарёвском, Серафимовском и других блокадных кладбищах. Со временем эти места стали мемориальными и туда, чтобы почтить память жертв печально известных «900 дней», приходят самые разные люди. Так получилось, что мне этого делать не обязательно, ибо моим личным Пискарёвским кладбищем стала парадная дома 64. Памяти его безымянного жильца — навечно неизвестного соседа моей семьи — и сотен тысяч других ленинградцев, у многих из которых не было даже могил, мне бы хотелось посвятить наш скромный труд.
Я раньше жила на Фонтанке-реке,
Возле дома Фонтанного невдалеке,
В дом Толстовский ходила зимой за водой,
Той, что еле тянулась алмазной струей.
Что алмазы! — Сравненье для наших лишь дней.
Нитью Парки тянулась — вот это верней!
За алмаз не достанешь в блокаду воды,
Не растопишь им печь, не спасешь от беды.
И стояла часами в мороз за водой
Средь толпы молчаливой, как будто немой.
И не знали стоящие у колодца,
Что потом это мужеством назовется.
Н. Ильинская, 2006
ЛЕТО 1941 ГОДА
23 июня 1941 года
Воскресенье выдалось очень хорошее. Приехал папа и пошел за газетой. Мы пололи гряды[1]. Вдруг приходит папа, он взволнован: «Война началась!» Мы перепугались. Взрослые совещались, что делать, и решили остаться на даче. Папа и мама уехали в город собирать папе вещи. (Насколько мы понимаем, Н. Б. Ильинская сделала запись о воскресных событиях на день позже. — Составители).
24 июня 1941 года
Ночью проснулись от выстрелов. Дом дрожал. Мы так были перепуганы и не знали, что делать. Инна и Олег со страху полезли на горшок. Тетя Оля[2] плакала, Лидия Дмитриевна[3] тряслась. Один Александр Ефимович был спокоен и успокаивал всех.
28 июня 1941 года
Инна уезжает в город. Тетя Оля и дядя Вася[4] приехали за последними вещами. Вдруг приезжает дядя Шура[5] и говорит, что уже нескольких детей эвакуируют. Мы быстро собрались и поехали. Приехали в город в двенадцать часов. На трамвай было трудно попасть, особенно с собачкой Путькой. Добрались домой в час ночи. Я долго не могла уснуть и слышала, как мама и тетя Варя думали, что взять нам с собой.
29 июня 1941 года
Ночью, в три часа мама и Александр Ефимович ходили в школу на собрание, и мы узнали, что первая партия едет сегодня утром в восемь тридцать [утра]. Мама срочно начала стирать все, что нам необходимо. Я проснулась в пять часов, вымыла шею и стала помогать гладить. Тетя Варя шила мешки. Когда мы были готовы, я зашла за Инной. В школе было много ребят и взрослых. Все были взволнованы, и многие плакали. Нас записали в группу Валентины Константиновны[6], и мы двинулись в путь. Мы шли пешком до Московского вокзала, родители следовали за нами. Нас посадили в вагон. Через окна мы переговаривались со своими родными. Мне, Инне и Олегу мама передала через В[алентин]у К[онстантиновну] эскимо. Но вот загудел гудок и поезд тронулся. Ехали четыре часа. Сначала ехали грустными, но потом стало скучно, и мы начали шутить и смеяться. Доехали до Малой Вишеры. Там нас покормили зелеными горькими щами (бурдой) и горячей манной кашей (которую мы не успели поесть). Потом снова сели в поезд и поехали до Большой Вишеры. По дороге я написала открытку домой. На станции мы отдохнули в школе. Долго ждали мы подвод, и старшие, среди которых были я, Инна и Ира Семьянова[7], не дождавшись их, во главе с Зинаидой Дмитриевной[8] пошли им навстречу в деревню «Луги». Там мы отдохнули и стали ждать подвод. Наконец они показались, но увы, они ехали за малышами. Скоро они вернулись, на одной из них сидел Олег. Я отдала ему пальто, а Инна чемоданчик. Снова показались телеги, на этот раз это оказались наши.
С гиканьем и свистом все повскакали на подводы. Я попала на подводу вместе с Инной, Зорой[9] и еще с несколькими ребятами. На телеге, покрытой тонким слоем травы, по отвратительной дороге, по мостам, которые представляли из себя бревна должны были мы ехать восемнадцать километров. Тряска была ужасная, многие слезли с подвод и пошли пешком. Я и Инна часто слезали на ходу и снова вскакивали. Это хоть немного скрашивало однообразие нашего пути. Потом начались гонки. Одна из подвод обогнала нашу, а у нас управлял лошадью один мальчик. Он не мог вынести этого и стал подгонять лошадь, но она устала и вот тогда многие соскочили с телеги и пошли рядом. Наши соперники это заметили и проделали то же самое. И это делалось несколько раз. Потом на передней телеге сделали флаг из галстука, мы и другие сделали то же самое. Перед самой деревней все извозчики точно взбесились, так гнали своих лошадей. Каждый хотел приехать первым. Наша телега отстала, а мы и подавно. Мы слезли с телег, чтобы лошади легче было ехать, и вдруг она побежала. Мы устали и не могли ее догнать, но потом мы побоялись отстать и побежали. Когда мы приехали, то один дом был уже занят. Мы поместились в другом, но там не было сенников, и мы легли спать на голые доски. Спали мы с В[алентиной] К[онстантиновной].
2 июля 1941 года
Сегодня я получила дополнительный багаж, а основной еще не пришел. Живу я со своим классом вместе с Н[иной] Н[иколаевной] (Машковской)[10]. Ходим за вениками. Страшно устала.
4 июля 1941 года
Наш класс дежурит в кухне. Мы должны нарезать хлеб. Накрыть столы, вымыть посуду. Почистить и порезать картошку. Мы так измучились, только смогла взять багаж, как свалилась спать. Получила наконец весь багаж. Устроилась хорошо. Сплю рядом с печкой. Место удобное. Спали хорошо.
5 июля 1941 года
Дежурю в комнате. Подмела полы, вытерла пыль и началась уборка: мы стали мыть полы. Шестнадцать человек мыли полы в двух комнатах, сенях и лестницу целый день. В этот день я научилась мыть пол.
6 июля 1941 года
Приехала мама! Как я рада! Мама привезла много одежды Олегу. Мне ватное одеяло и много сладостей. Она остановилась в комнате, где жила Зорина мама, и у них чуть не произошел скандал. Как много девочек от нас уехало.
«Мы живем в избе. Наша изба соединена с соседней одной лестницей. Там вчера устроили канцелярию и там живут директор Ю. А. Воронцова[11] (Белкина мать), заместитель ее Евгения Николаевна Цейс[12] (наша учительница русского языка) и еще одна учительница. Вчера вечером Белка[13] сказала, что мы ночью превратимся в лунатиков. Мы долго не засыпали и Н[ина] Н[иколаевна] очень сердилась на нас. Как только она выйдет на улицу, мы такой шум поднимаем. [Белка] кричит: «Поход лунатиков начинается», — и бегает по комнате. Н[ина] Н[иколаевна] вошла неожиданно, а Белка как закричит: «Девочки, когда мы будем лунатиками?» Н[ина] Н[иколаевна] и говорит: «Я вам дам “лунатики”!». Вчера мы мыли полы у себя в домике. Целый день мыли шестнадцать человек, когда одна женщина вымыла бы это за час. Мы уже купаемся. 4 июля наш класс дежурил на кухне. Мы дежурили у кипяченой воды, мыли посуду, резали хлеб, чистили, мыли и резали картошку, раздавали еду, вытирали столы и обслуживали 470 человек. А нас было шесть девочек и шесть мальчиков. Мальчики таскали ведра с супом, кашей и водой. Мы так устали в тот день, что с ног валились. Особенно устаешь, когда бегаешь по деревне (а она очень большая) из конца в конец и зовешь классы по очереди на завтрак. Речка здесь маленькая и мелкая, но есть и глубокие места. Алик живет с Е[леной] Е[фремовной][14], а я, Инна и Белла Воронцова с Н[иной] Н[иколаевной]»[15].
7 июля 1941 года
Сегодня должна дежурить Ира Семьянова, а наш класс должен полоть поле, а ко мне приехала мама, и я поменялась с Ирой дежурством. Мама стирала белье, и я ей помогала. Потом мы ходили искать хозяйку молока, чтобы его покупать. Ира и Инна заболели. Вечером мама уехала, и я осталась без нее и без подруг: две больны, одна живет у [своей] мамы.
8 июля 1941 года
Сегодня у нас тревога. Как страшно. Многие дрожат от страха.
9 июля 1941 года
Второй день рвем щавель, так он нам надоел, что ужас. Сейчас опять тревога. Ходили играть с Беллой, Ирой и Леной[16] в танцы. Потом помогали составлять список Е[вгении] Н[иколаевне]. Олег заболел, а Инна выздоровела. Мне пришлось сегодня и вчера пить целый литр молока в день. Я чуть не лопнула. Инна, Белка и Лена пропали. Мне скучно. Я поссорилась с ними из-за этого, но сейчас уже помирилась.
10 июля 1941 года
Утром не успела даже сделать постель, как к нам пришла Евгения Николаевна и велела мне переписать списки. Я сидела на скамейке и писала на подоконнике, писать было неудобно. Сижу, пишу и слышу, как Е[вгения] Н[иколаевна] и Ю. А[17]. разговаривают о каком-то больном, как и с кем отправить его в город. Вдруг опять тревога. Когда все были на местах, с ужасом узнала я от Е[вгении] Н[иколаевны], что Олега отправляют в город из-за поноса. Ю. А. отпустила меня сбегать к Е[лене] Е[фремовне] и узнать у нее все подробно. Я побежала, на половине пути встретила Е[лену] Е[фремовну] и Галину Модестовну[18]. Они торопились, узнав от них все, я побежала в лазарет и там разговаривала с Аликом. Потом я опять побежала к нему на дачу и стала собирать вещи. Когда я собрала вещи и отнесла их Алику, то, усталая, возвратилась назад домой. Потом я провожала его и получила от сестры записку, в которой она что-то написала [для родителей], но что, я не знаю, никак не могла понять.
11 июля 1941 года
Опять сегодня мыли полы. Мыть научилась лучше. Уехала в город Ю. А. (директор школы).
12 июля 1941 года
Сегодня утром приехала Лидия Дмитриевна. От нее я узнала, что мама велела брать меня. Я страшно огорчена, уговариваю Инну ехать со мной, чтобы мне не было бы в городе скучно. Наконец уговорила. Родителей приехала масса. Вместе с Е[вгенией] Н[иколаевной] я считала часов до десяти утра, было подано пятьдесят четыре заявления о взятии ребят. (Шпиономания и борьба с паникерством были так вколочены пропагандой, что когда мы услышали от какого-то проходившего через село мужчины о том, что немцами занято так много городов и они продолжают наступать, наши руководители расценили это как паникерство и готовы были его задержать, вот только не сумели. Радио у нас не было, и никто ведь и не слышал о том, что сказано это было третьего июля самим Сталиным! Сразу после третьего июля к нам нахлынула толпа родителей, которые стали не только навещать, но и забирать своих детей. А мы помогали нашей руководительнице Евгении Николаевне Цейс — нам повезло, она нас хорошо знала, ведь она преподавала нам в четвертом классе русский язык — вычеркивать из списков всех, кого увозили.)
Но как уехать? Народу много, а средств передвижения ни одного. Многие решили идти пешком, но мы решили ждать. Когда мы обедали, кто-то увидел машину, мы вскочили и побежали, но шофер не хотел никого брать, но многие все же сели. Машина шла в Ленинград, и мы поэтому все же на ней не поехали. Вечером должны были отправиться две подводы, но их заняли Аврутис[19] и Медведецкая и никого не хотели пускать. Мы с ними не стали спорить. В это время подъехала машина, мы кинулись к ней. Она шла на станцию Чудово, где мы могли сесть на поезд. Ехать надо тридцать километров. Мы согласились и только сели, как к нам прибежали еще две семьи: Белка Финкельштейн с сестрой Дорой и мамой и Леля Либерман[20]. Нас провожали, по-моему, лучше всех. Все девочки из нашего дома вышли прощаться с нами, Е[вгения] Н[иколаевна] и многие другие. Сколько раз я целовалась с Белкой![21] Как она останется без нас, ведь ей будет скучно… без своих подруг. Поцеловалась с Евгенией Николаевной, жму руки девочкам, еще раз целуюсь с Белкой, и машина трогается.
Мы едем по проселочной дороге. Какая красота вокруг! Перед нами открываются прекрасные виды. Представьте себе зеленые холмы, между которыми течет река, неглубокая, но очень широкая, недалеко от нее находится деревушка, а вдали синеет лес. В это же время с другой стороны — лес, и над ним, точно медный круг, опустилось солнце. Всего не опишешь, что видели. Все было очень красиво и приятно, если бы не ужасные проселочные дороги. На ухабах мы подскакивали и опускались так, что я стукалась о борт автомобиля, а Инна о стенку тазика (который лежал в тюке). Беллу и Дору укачало, а я ехала и ела всю дорогу конфетки и сухарики. Ехали долго, причем во всех деревнях, начиная с нашей, к нам прицеплялись пареньки, которые ехали так километров четыре-пять, а потом соскакивали. Один раз, когда мальчики из одной деревни отъехали далеко от деревни, они спрыгнули, а один из них испугался и пришлось остановить машину. Я уже начала дремать, как мы подъехали к селению «Грузино». Это селение очень огромное. Там есть и дворец, говорят, что там жил Аракчеев. Мы подъехали к берегу озера и остановились около. Как мы переедем на тот берег, задала я себе вопрос. На пароме. Вот как, это будет интересно. Машина въехала на паром и остановилась. С платформы грузовика нам было видно, как за нами на паром въехала еще машина. Потом подняли мостик и паром начал медленно отходить от берега. Через весь паром был протянут трос. Все мужчины, находящиеся на плоту, должны были зацеплять его такими «ручками» и тащить. Таким способом мы двигались. Но скоро все устали и паром остановился, еще не дойдя до середины. На выручку поспешил катер «Стахановец». Он своим мотором стал вытаскивать трос. Мы скоро подошли к противоположному берегу.
Дорога хорошая. Несемся во весь дух. Стараемся наверстать упущенное время. Дорога лежит между двух озерков. Они усеяны массой зеленеющих островков, на одном из них пасется стадо коров. Какая чудная картина. Вдали виден лес. Каждое дерево видно отдельно, а между тем это очень сплоченный лес. Серовато-синее июльское небо нависло над нами, а на нем висит совсем неподвижно луна. Как она похожа на заходящее солнце, только тогда было светлее и алые полосы отходили от солнца. Такой же, как у солнца, медный круг, таких же размеров. Мы едем и едем и, наконец, приехали. Приехали на станцию «Чудово». Встали, а ноги не держат, мы их отсидели. Наконец вытащили вещи и отправились на вокзал.
13 июля 1941 года
Всю ночь мы не спали. Ночью были две тревоги и мы со всеми вещами спускались вниз в подвал. Под конец мы так измучались, что еле передвигали ноги. Нам велели идти на платформу на Ленинград. Поезда ждали долго. Боялись, что с такими вещами не влезем, но нам помогли женщины, ехавшие на работы. Наконец мы в поезде! Во время дороги я спала. Вот и долгожданный Ленинград! Вещи нести тяжело. Носильщиков долго не было. Когда мы нашли носильщиков, на платформе почти никого уже не было. Солнце жгло немилосердно. Носильщик вынес вещи на площадь, а там мы наняли одного человека, который донес наши вещи до дому. (Когда мы вышли на Невский, нас поразили произошедшие за наше отсутствие изменения: большие витрины заколачивали досками и засыпали песком, а окна в домах были [крест]-накрест заклеены полосками бумаги: полагали, что это спасет стекла при бомбежке. Сил садиться в трамвай уже не было. Мы добрались до дома пешком.) Жара стояла ужасная. Потом мы узнали, что было +38оС в тени, а мы были, чтобы разгрузить пожитки, в ботах. Короче говоря, когда мы пришли домой, мы представляли ужасный вид: все в грязи, запыленные, в таких костюмах в такой день.
После этого я была три дня больна. Никак не могла в себя прийти. Все время хотела спать, хотя все время почти спала. Сегодня, в воскресенье кончила запись.
Конец дневнику. Когда ты будешь продолжаться? Может, скоро, а может, и через десяток лет. На этом кончаю дневник, в котором описала жизнь в деревне «Озерня». Благодарю колхозников и колхозниц за помощь.
Может, я исписала зря двадцать страниц, но для меня это вечное напоминание о минувших днях.
Конец.
(продолжение следует)
Примечания
[1] Летом семья Ильинских жила на даче в Песочной (А. В. Николаева унаследовала там часть дома от отца, В. Г. Николаева), в двадцати пяти километрах от Ленинграда по Зеленогорской, ныне Выборгской линии.
[2] Родная сестра отца Наташи — Ольга Вячеславовна Ильинская.
[3] На даче в этот год проживали соседи по лестничной площадке на Фонтанке: Александр Ефимович и Лидия Дмитриевна Широкогоровы вместе с дочерью Инной (Инессой), которая училась в одном классе с Наташей. А. Е Широкогоров погиб от голода во время блокады. Л. Д. Широкогорова и Инна всю блокаду провели в Ленинграде и спаслись от смерти отчасти благодаря Б. В. Ильинскому, который сумел своевременно устроить в больницу сначала дочь, а потом мать (оставшаяся в одиночестве Инна жила в семье Ильинских), а отчасти благодаря А. В. Николаевой, которая их постоянно подкармливала чем могла. В дальнейшем после седьмого класса Инна ушла из школы по набору в Мухинское училище (оно стало вузом только в 1948 г.) на отделение скульптуры.
[4] Василий Михайлович Бакулин — муж О. В. Ильинской (тети Оли).
[5] Александр Владимирович Николаев — родной брат Наташиной мамы Анны Владимировны Николаевой.
[6] Школьная учительница Н. Б. Ильинской.
[7] Одноклассница Н. Б. Ильинской, в дальнейшем вернулась из эвакуации и закончила вместе с ней школу № 216.
[8] Лицо, неизвестное публикаторам. По-видимому, тоже школьная учительница Н.Б. Ильинской.
[9] Зора Штерн, одноклассница Н. Б. Ильинской.
[10] Классная руководительница Н. Б. Ильинской и учительница математики в 1940/1941 гг.
[11] Имя и отчество Ю. А. Воронцовой, директора школы № 206, где училась Н. Б. Ильинская, публикаторам неизвестно.
[12] Евгения Николаевна Цейс — преподавала русский язык и литературу в школе № 206 (наб. Фонтанки, д. 62), а после войны в женской школе № 216 (наб. Фонтанки, д. 48).
[13] Белла Воронцова — одноклассница Н. Б. Ильинской.
[14] Елена Ефремовна — классная руководительница группы Олега Ильинского.
[15] Текст в кавычках взят из письма Наташи своему отцу, Б. В. Ильинскому, написанного в тот же день, 6 июля 1941 года.
[16] Лицо, неизвестное публикаторам.
[17] Ю.А. Воронцова, см. выше.
[18] Лицо, неизвестное публикаторам. Судя по всему, одна из школьных учительниц Н. Б. Ильинской или О. Б. Ильинского.
[19] Валя Аврутис — одноклассница Н. Б. Ильинской. Скорее всего, ею же была вторая упомянутая здесь девочка, о которой публикаторы не имеют сведений.
[20] Леля (Елена Марковна) Либерман — одноклассница Ирины Николаевой, двоюродной сестры Н. Б. Ильинской. В дальнейшем преподавала фортепиано в музыкальной школе и работала на ленинградском телевидение.
[21] По-видимому, здесь имеется в виду Белла Воронцова (см. выше), так как Белла Финкельштейн уехала вместе с Н. Б. Ильинской.
