Ах, моя Ганя Якiвна,
с первого самого дня
пуще кровного всякого
ты пестовала меня.

[Дебют]Евгений Сухарев

ОТЦОВСКАЯ ЛИНИЯ

Харьковская поэма

…Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам…
Пушкин

*

1. 1. Я шёл по отцовской линии
на Гиршмана, в дом 17,
где рамы двойные в инее
светятся и теснятся.
Поодаль мерцали окна
военного ателье.
Лужица льда намокла
скатёркою на столе.

1. 2. Была отцовская линия,
как улица эта, зрима.
Над ней полыхала синяя
и белая струйка дыма.
Я шёл в пальтишке расстёгнутом,
отрок или дитя,
гордясь мальчишеским опытом,
голоса не щадя.

1. 3. Вон, в полукруге, — видишь? —
подъезд, а выше — балкон.
Русский, а реже идиш
послевоенных времён,
тёртый, битый и мятый,
мною продлённый род,
мой пятьдесят девятый
и дальше, за годом год.

1. 4. Да, я вижу, как снизу
подымается свет,
присланный по ленд-лизу
донашиваю жилет.
Из овчины и кожи
штатовская броня
деда спасала, позже
отца, а теперь меня.

1. 5. В этих высоких комнатах
мне высоко, светло.
Всё, что понято, — понято,
не понятое — ушло.
Всё резче общее наше,
кровного образца,
в детстве, в старости, даже
в броских чертах лица.

1. 6. Кровно и даже истово —
знаю, кровь не вода —
как же от материнского
я тянулся туда,
чуя всё откровеннее
семейный этот разлом…
О это моё двоение —
за чьим же взрослеть столом?

1. 7. Мотало меня по городу
к жилью, от жилья, к жилью,
словно до старости смолоду
тянул я жизнь не свою,
словно Весы небесные
и вправду меня вели
в дорожные и железные,
и прочие колеи.

1. 8. Свой с характером пришлого,
не дома я был и дома.
«Семёрка» везла до Гиршмана
и «Аннушка» — до Госпрома.
Но, словно рождаясь заново,
как вылитый пуп земли,
я в доме рос на Гуданова,
куда меня принесли.

* *

2. 1. Ах, моя Ганя Якiвна,
с первого самого дня
пуще кровного всякого
ты пестовала меня.
За руку или на руки
брала, покуда я рос,
крошила свои сухарики,
лакомые до слёз.

2. 2. Манники и гречаники,
рис разварен и густ,
ложки, плошки да чайники,
картофельный хруст.
Сельская твоя мова
и городская речь,
вся, без дурного слова,
меня помогла сберечь.

2. 3. Я был тебе сын неназванный
не родившемуся взамен,
как будто тебе отказано
от родительских стен,
как будто навек забыты
давно твои Циркуны,
голод, годы, обиды
до и после войны.

2. 4. И сам я от кровной матери
трудно так уходил.
Годы меня растратили,
весь мой окоём и тыл.
Далёкое где и близкое,
не ведал я наперёд.
Вот оно, материнское,
и отцовское — вот…

2. 5. Ганя Якiвна, Галя,
я вырос и постарел,
но без тебя едва ли
был бы любим и цел,
слушая неумелый
суржик твой слободской
с привкусом пригорелой
булочки городской.

2. 6. Ничего, кроме крестика,
буковок Г и П,
ты не знала, и не с кого
спрашивать о судьбе.
Я учил тебя грамоте,
прописям в две косых.
Выводила не прямо ты
кляксы эти, как стих.

2. 7. Когда же, совсем на склоне,
почти уже в тупике,
ты тянула ко мне ладони
дождливые налегке,
теплясь и остывая,
медлила твоя кровь
умереть у порога рая,
в доме для стариков.

2. 8. Прости сто раз, и ещё прости
за столько никчёмных строк,
что сам от фамильной чёрствости
сберечь я тебя не смог.
Где-то вдали от города,
от улиц его и крыш,
капельницей исколота,
безвестная, ты лежишь.

* * *

3. 1. Наверно, я не умею
жить одним только днём,
(случилась, и бог бы с нею,
забудем, перевернём!),
и в эти годы разлома
пытаюсь понять: я где?
Земле ли сказать: я дома?
Воздуху ли? Воде?

3. 2. Город сказки и были
давно превратился в ад.
Люди, что раньше жили,
не живут уже, а гостят
от страха предельной пробы
у нашей Лопани, тут,
в тёмном конце Европы,
загнанные в закут.

3. 3. Любил ли я их? Конечно.
Боялся ли их? Авжеж.
Я думал, страна — навечно,
а вышло, она — рубеж.
И сжатый её остаток,
как все, норовя спастись,
скатился в такой упадок,
что впору кричать: «Держись!»

3. 4. И как же им было просто —
у «Гиганта», под рыхлый карк,
на отчих гробах погоста
разбить беспамятный парк.
От кладбища и до стрельбища
пройти, живое губя.
А после твоё же детище
убьёт себя и тебя.

3. 5. А может, и я такой же?
Мне тоже было легко
бить в положении лежа
в яблочко и молоко,
даже не узнавая
собственного лица.
Вывезла ведь кривая
почти уже до конца.

3. 6. Город иных названий
тёмен стал и жесток.
В жизни, уже не ранней,
я потерял исток.
Меж языком и мовой
нынче идёт война.
Я переименован
на вечные времена.

3. 7. Значит, пора проститься.
Есть ещё полчаса.
Старые смотрят лица
в старые небеса.
Я соберу их вместе,
мёртвых и тех, кто не,
чтобы воздать без лести
городу и стране.

3. 8. Зимняя завирюха,
белый дворовый рай.
За поворотом глухо
белый стучит трамвай.
Странно всё это, няня,
маленькому жильцу…
Ганя Якiвна, Ганя
провожает меня к отцу.

22.05 ─ 10.06.2024 г.