Да! Это старый рассказ, он написан «сто лет в обед», но тогда он был без курсива, без сапожной мастерской и артелей и без Гоголя. Теперь он у меня весь сложился и вот — мне не стыдно Вам признаться и самому Автору: ай да Пушкин, ай да сукин сын…
СЛЕДУЮЩАЯ ОСТАНОВКА «БАНКОВСКИЙ МОСТ»
«Любовь — кольцо
А у кольца — начала нет
И нет — конца»
Зинаида Гиппиус
— А ведь и правда, NN, она была творение бога Любви. Ее звали Зинка, малюсенькая из нашего двора с грудками-башенками, на которые я имел разрешение — смотреть, но не трогать, а она «трогала» меня почти всего — тоже глазами, но были и исключения. Причем — осенью и зимой эти прикосновения были слаще обоим; по — летам же мы почему-то всегда оказывались врозь. Тогда девочки и мальчики нашего микрорайона (это почти весь Заячий остров от Петропавловки до Фонтанки) осенью и зимой носили толстые пальто с воротом к самому горлу из ДЛТ, горячими пальцами я боролся с его пуговицами, она — смеялась и всегда первую петличку мы преодолевали вместе. И я смотрел — видны были только края башенок и штучки. Я был счастлив. Гормоны мои (боюсь, что тогда я слова этого не знал) откуда не возьмись, тыкались в меня и тут же стыдливо убирались (прятались) восвояси… И она, Зинка, словно замечая эти маневры и тычки, теплой ладонью своей она без спросу попадала в карман моего пальто и как бы греясь (скорее всего — так и было) сквозь подкладку, путалась с моей карманной мальчишеской дребеденью и хлебным крошевом. Место было всегда одно и то же, Кольцо 34 трамвая (тридцатьчетверки) на самых задворках Казанского Собора. Дальше и дальше от посторонних чужих глаз (или от «сглаза»).
Переходишь Невский на нечетную сторону от угла магазина «Военная Книга» что на улице Желябова и сразу же почти носом к носу уткнешься в двери приземистой булочной, которая «пережила» с нами блокаду. Моя бы воля я бы в каждый День Победы ставил здесь часового с ружьем, ибо, сколько жизней она спасла от голода, а сколько не смогли дойти доползти и умирали прямо на том нашем с Зинкой переходе через Невский, а если — бы я был поэтом как Ахматова, то написал бы про эти места Оду. И начал бы ее непременно с рассказа моей мамы о том как она, приближаясь все ближе и ближе к заветным дверям почти физически ощущала живительный запах хлеба — почти наравне с запахом кожи, мастики, гуталина и гвоздей исходивший от находившейся здесь в двух шагах в сторону Адмиралтейства в шесть окон первого этажа сапожной пошивочной мастерской и артели по ремонту и чистке обуви, примусов, керосинок, изготовлению ключей и чистке посуды (это из более поздних маминых воспоминаний) ибо жители всех ближних улиц, переулков набережных и дворов от Адмиралтейства до Аничкова дворца от мала до велика здесь «шились», «чинились» и «ремонтовались» которую раннее всех нас воспел Гоголь (а тут уже из моей профессии библиографа — краеведа) поселившийся здесь в начале лета 1829 на Казанской прямо за углом, исповедуясь в письме своей матушке из Петербурга в Диканьку:
«…Дом, в котором обретаюсь я, содержит в себе 2-х портных, одну маршанд де мод, сапожника, чулочного фабриканта, склеивающего битую посуду, дегатировщика и красильщика, кондитерскую, мелочную лавку, магазин сбережения зимнего платья, табачную лавку, и наконец, привилегированную повивальную бабку…»
Правда, когда я уходил в армию в 59-м, она еще была булочной. Но потом годы и годы спустя она куда-то съехала, сгинула. И от нее остались только крохи и крохи: те же исхудалые тощие двойные двери, ржавый номерной замок, наспех склеенное кем-то газетной бумагой разбитое стекло, решетка из прутьев, вековой мусор и дорожное крошево…
А тут мы с Зиной стоим как вкопанные на этом трамвайном кольце. Счастливые. Приходит трамвай. Усталый (почему-то его назвали «американским»). Все пассажиры сходили на последней остановке. Вот и водитель в фуражке с околышем. Кондукторши. Их было три. По одной на каждый вагон. С сумками на замках и обвитыми вокруг шеи кольцами билетов разной стоимости и свистками — наперевес. Они идут на перекус в свою будку (она и сейчас там есть прямо на набережной у спуска в трех шагах сторону «Банкового Моста» со Львами, которых мы с Зинкой боялись; я — больше, она — меньше…) — идем все вместе ставшие нам обоим родными и близкими до скончания века… Последняя остановка была крытой…
Будет время — схожу туда, постою…
Нет, вспомнил!!! Бывало по дороге на нашу остановку, полные близкого счастья мы наперегонки забегали в ту булочную, святое место, покупали за 7 копеек французскую сайку с петушиным гребешком и объедались и гребешком и мякишем невероятной белизны (помните у Осипа: «белее белого…»). И вдруг, забыв про все на свете, распахнув пальто и шарфы принимались в припрыжку носиться между колонн Казанского играя в пятнашки, совсем начисто пропустив нашу остановку и то, зачем шли: наш любимый трамвай длинной такой змеей, выгнув шею, свистнул нам на прощанье (такой привет Шишкину) и тяжело, сиротливо двинулся, почти пустой, в обратный путь аж в Стрельну, на другой конец города, но мы были счастливы…
Да! Это старый рассказ, он написан «сто лет в обед», но тогда он был без курсива, без сапожной мастерской и артелей и без Гоголя. Теперь он у меня весь сложился и вот — мне не стыдно Вам признаться и самому Автору: ай да Пушкин, ай да сукин сын…
А ведь и правда «Все Кузнецкий Мост»!!!
Прав Грибоедов, все-то это от книжек, от них одна беда… И сам-то он неугомонный просветитель и расстрига, сам Творец «камеди», сам умница, гений, композитор — музыкант, изгнанный из столиц от скверны литературы, куда подале. Он де автор одной-то, всего-то одной книги от которой, это от «Вазир — Мухтара» — «Грибоеда» тож, остался узнаваемым только корявый большой палец с левой руки с подвенечным кольцом от Нины Ч. да комедия “Горе от ума”, посвященная Фаддею Булгарину (тот-то, тот «румяный критик» и нашим и вашим, тот друг его закадычный, саму-то рукопись уберег для нас от тлена; чем не подвиг Видока Фиглярина; тут Пушкин, Ты не прав; нет, пускай Ты прав, но не на все сто). Однако если причиной отказа Софьи, этой чертовки, слепо полюбившему ее вольнолюбивому начитанному Петру Чаадаеву, в том числе и «Кузнецкий Мост» (выразиться бы проще — да не умею), то для меня и для нашей чертовски теплой взаимной любви тычками и хлебным крошевом в кармане с прекрасной Зинкой (из второго двора, выходящего на угол Мойки и Невского) девизом был и будет «Банковский Мост», этот чудо — забавный висячий мост нашего детства и юности через канал Грибоедова (имя доброе, но здесь, как не крути, ни сбоку-припеку), который на наше счастье еще Те, Те Думские власти, заседавшие в Каланче на Думской, так и не решились зарыть…
См. вот он, мост, с четверкой гривастых нечесаных крылатых (острые крылья с полнеба моего «Заячьего Острова») Львят, сидящих на своих передних когтистых лапах и зубами держат на чугунных цепях толщиной, поди, будет в два больших человеческих пальца) распахнутых настежь (как наши польта с Зинкой Ш.) пастях не только самый мост с идущими по нему жителями этих мест, пешеходами, гостями а также студентками «Финэка» со смартами в руках, но и по мне (призываю и Тебя читатель присоединиться) держат (повторюсь) весь наш Петербург, дабы не быть — ему, Петербургу — городку, ни в жисть, ни в смерть, ни в поругание — пусту…
А тут мы с Зинкой Ш. на страже.
Зову и Вас, на загляденье, постоять со мной, коллега…
