Эта поэма была написана летом 1973 года. Она оказалась провидческой. Сам автор, конечно, «под шоссе подкопа» не провел, но через несколько месяцев после написания поэмы это сделали баскские националисты в Испании (в далекой южной стране). Они взорвали, вместе с автомобилем, премьер-министра страны адмирала Карреро Бланко. Это произошло в декабря 1973 года. Никакого благородного негодования западная пресса по этому поводу не выразила.
В ДАЛЕКОЙ ЮЖНОЙ СТРАНЕ
I.
Летает мячик в солнечной пыли,
Играют дети, времена прошли,
Цветут цветы, трава на солнце спит,
Вино в стакане на столе стоит.
Убитые расплавлены в земле,
Стоит вино в стакане на столе,
И солнце на веранду сквозь стекло
Как спящее животное легло.
Но к северу смотрящая стена
В одиннадцать утра еще темна,
Под нею пахнет прелью гробовой,
Сырой известкой и сырой травой.
Известка рассыпается в руках,
За тридцать лет все обратилось в прах,
Убитые вошли и состав земли,
Играют дети, времена прошли.
Копая яму в собственном саду,
Я вдруг насквозь убитого пройду,
Подхватит мальчик череп на копье,
Не разделив волнение мое,
И унесется, словно метеор,
До вечера играть в соседний двор.
А нашим мыслям время на простор —
Сейчас убийца заведет мотор.
В его мешке гремит гранатомет,
Июль жару на олеандры льет,
Лежит дорога в розовом дыму,
Соседка улыбнется вслед ему.
И спустит тормоз смертник и поэт,
Соль нации и юношества цвет,
Он знает место в глубине кустов,
Махнет ему сообщник, что готов,
Он пыль с ушей стряхнет у кой кого,
И сладко будет расстрелять его.
О, мой герой, мой спутник, мой двойник!
Я проведу с тобой последний миг,
Увижу на подушке лунный свет,
Твой путь среди неведомых планет.
О, alter ego! Мы с тобой одно,
Но я клюю казенное пшено,
В прудах господских рыбу развожу,
О шкаф зеркальный щеку остужу,
Бумажные пуская корабли
В то государство на краю земли!
II.
Что говорить, и мы не любим власть,
Но в той стране, где можно все украсть,
Я спирта литр не обменял на тол,
И под шоссе подкопа не подвел,
Не будучи на свете дураком,
Я и с людьми такими не знаком.
В своей стране я жил, как все живут,
Свой неприлежно выполняя труд,
Хотите, лучше расскажу одну
Историю. В минувшую войну
Художник некий жил в Алма-Ате,
Глотая пыль в восточной нищете,
Лесов сгоревших выживший лесник,
Его друзей был вытоптан цветник,
Дымили лагеря невдалеке,
Он рисовал на клетчатом листке,
Презрев обыкновение вещей,
Единорога в зарослях хвощей
И с крылышками, с книгою на нем —
Фрейдистский абрис вузовки с копьем,
В купальнике тех пуританских лет,
В кругу зверей с неведомых планет.
Он рисовал портрет за три рубля,
Его носила на себе земля
Как яркое пятно — за то, что он
Забавной верой был одушевлен.
Он, сумасшедший, верил, что на нас
С далеких звезд глядят мильоны глаз
И видят все до самых мелочей,
И, чтоб заметней стать для тех очей,
Он шил одежды яркие себе,
Базарной на потеху голытьбе,
Отнюдь не упускавшей своего
И смерти не заметившей его.
Теперь музей хранит его листы,
Космизм отцов, наивность их мечты,
Но веры его странной семена
В меня запали. Часто у окна
Я представляю, сидя в поздний час,
Внимательных милльоны этих глаз,
Которые то смотрят на меня,
То могут, объектив лишь заменя,
Всю рассмотреть планету в облаках,
До инфузорий на моих руках.
III.
И вот пред ними в кружевах границ
Планета грабежей и кружевниц,
Вот маленькая южная страна,
Где тридцать лет назад была война,
Но тридцать лет уже царит покой,
Вот мой герой — гашетка под рукой,
Вот он свой занял огневой рубеж,
Вот президентский близится кортеж!
Вот фабула: отец-головорез,
Узнавший все, спешит наперерез,
Но только для того, чтоб рядом лечь —
Легионер вновь поднимает меч!
Вот вам сюжет, конфликта глубина!
Вот моря и небес голубизна,
Вот розовых полей приятный цвет —
Киношникам с неведомых планет,
Им хватит пленки сцену отоснять,
И в этом, если есть он, смысл взрывать.
Вот подсыхают капельки росы,
Вот серый цвет бетонной полосы,
Вот кровь и дым, вот вызван вертолет,
Вот праздный перепуганный народ.
Вот продрано цветущее рядно
И вырастает черное пятно.
Комментарий автора
Эта поэма была написана летом 1973 года. Она оказалась провидческой. Сам автор, конечно, «под шоссе подкопа» не провел, но через несколько месяцев после написания поэмы это сделали баскские националисты в Испании (в далекой южной стране). Они взорвали, вместе с автомобилем, премьер-министра страны адмирала Карреро Бланко. Это произошло в декабря 1973 года. Никакого благородного негодования западная пресса по этому поводу не выразила.
Сегодня, вероятно, выразила бы. Но в то время слово «терроризм» не было столь токсичным, как сейчас. Максима «убийство тирана — не преступление» считалась верной не только в России, где мы считаем ее восходящей к Пушкину, вспоминая его великое стихотворение «Кинжал». В мировой истории она восходит к тираноубийцам Гармодию и Аристогитону, чья скульптурная группа когда-то украшала главную площадь Афин. С удивлением я узнал недавно, что эту идею высказывал в своих проповедях Фома Аквинский. Многие авторитеты католической церкви отпускали тираноубийцам грехи. На Фому Аквинского ссылался в своей защитной речи на суде подполковник Бастьен-Тири, который в 1962 году пытался совершить убийство генерала де Голля. Это служит сюжетом весьма популярной книги Фредерика Форсайта «День шакала». Сейчас настроение российского общества, конечно, изменилось, и возможно первым, кто зафиксировал это изменение был Александр Городницкий, написавший песню «Ах, зачем вы убили Александра Второго».
Хочу еще раз подчеркнуть, что моя поэма была написана в 1973 году.
