СЕМЬ ИСКУССТВ

Рискну заметить, что мы недостаточно разбираемся в «бессмысленных» детских играх. Нам неведомы их безымянные и бестелесные участники. А они, между тем, реют в детской комнате, как джинны над молчаливой пустыней. В то время как управляющий этой стихией ребенок живет на островке безопасности — естественно, до той минуты, пока дверь в комнату не откроется с той стороны.

Тамара Ветрова

MОСТ ДО СЕРЕДИНЫ РЕКИ

(продолжение. Начало в № 8/2019 и сл.)

Маэль и Кристоф, 5 и 6.5 лет

Маэль и Кристоф были братья, и они умели драться.

Обычно драка вспыхивала внезапно, и не всегда с видимым для посторонних поводом.

Битвы, впрочем, бывали короткими, но яростными и результативными (будучи разведенными в стороны, оба брата громко и горько рыдали. Это, собственно, и был результат).

Мама рассказывала, волнуясь: у обоих братьев в школе проблемы с дисциплиной. Однако, торопливо прибавила мама, дети любят не только драться. Они охотно слушают чтение книжек, обожают рисовать, вырезать из бумаги, клеить, конструировать. Помимо прочего, оба умеют сурово хмурить брови и отчетливо (в знак несогласия) сопеть (последнее — мое наблюдение).

— У них острое чувство справедливости, — грустно заключила мама. Затем добавила с безнадежным видом:

— Тут уж ничего не поделаешь.

Ребята понравились мне. Хотя после первого урока, я предупредила: заниматься с детьми будем порознь. Объединять мальчиков пока невозможно, так как то у одного, то у другого начнут периодически рушится башни из кубиков, а машинки лететь вверх тормашками. Ну и, соответственно, острое чувство справедливости…

Мама сразу согласилась на мое предложение. Вообще у меня сложилось впечатление, что мягкая, со славным украинским выговором женщина немного побаивается суровых сыновей. Папа, этнический грузин, могучий человек с печальным лицом, проявлял к мальчикам пылкую привязанность, которую, возможно, в воспитательных целях, ревниво скрывал… Так что особо рассчитывать на родительскую помощь не приходилось. Скорее всего, меня ожидали лишь сочувствие и растерянность.

Русский язык, как это случалось почти со всеми знакомыми мне билингвами, был понятен ребятам, однако давался с трудом. Мальчики не хотели говорить по-русски, им было сложно, некомфортно в границах чужого языка. Поэтому создать комфортную языковую ситуацию предстояло мне. А для этого, как случалось и раньше, надо было точно нащупать интересное для детей языковое пространство. Тут ребята чувствительно отличались друг от друга — младший, Маэль, тяготел к сказкам, а старший предпочитал суровую реальность: морские сражения с участием пиратов, жизнь природы — главным образом, хищников; ну и конечно, рыцарей, осаждающих замки, битвы с драконами и великанами…

Кстати: драчун Маэль побаивался некоторых сказочных персонажей. Например, серого волка и в особенности — Бабу Ягу.

Однажды мама сказала мне:

— Не рассказывайте, пожалуйста, Маэльчику про Бабу Ягу. Он вечерами вспоминает ее и боится.

Я была удивлена и тронута. Меньше всего ожидала, что мальчик прячет под суровой наружностью нежную и ранимую душу… Но и, помимо шуток, открытие было немаловажным. Я приняла к сведению, что Маэль — человек с хорошим воображением, да вдобавок наделенный настоящим читательским азартом. Потому что только настоящий читатель (слушатель) способен принимать настолько близко к сердцу рассказанную историю — притом что в моих рассказах уж никак не таилось намерения напугать. Баба Яга показывалась в них мимолетно, без неприятных или зловещих акцентов… Воображение, надо думать, дорисовало остальное.

Истории про богатырей стали нашей любимой с Маэлем темой. Былинные сюжеты в моем пересказе, подкрепленные отличными миниатюрами, стали неизменным фоном наших словесных упражнений. Одна нарисованная история открывала неисчислимые возможности. Пересчитывание змеевых голов — раз. Змеиное грозное рычание — два (да и рычат головы по-разному). Изображение летящего змея, и спящего змея, и сражающегося — три (причем вначале мы играем в чудовище с помощью мягких пластмассовых змеек, а уж потом — сами превращаемся в грозное существо). Даже такое первое знакомство с персонажем былины позволяет проделать немало шагов в освоении лексики и грамматики. Которые в свою очередь позволят создать обширное семантическое поле. И поедут по этому полю богатыри, одетые в доспехи, или в латы, или в кольчугу, со шлемом на голове, с копьем в могучей руке… Отправятся сражаться с грозным змеем, у которого из каждой пасти вырывается огонь, а хвост оставляет на небе огненно-красную полосу…

Еще раз хочу подчеркнуть: легко и естественно усваивается ребенком лишь та лексика, которая им востребована в данной конкретной ситуации, которая ему интересна. Маэль замирает от предвкушения чуда, когда с миниатюры на него глядит чудо-богатырь, не устрашившийся змея. Поэтому слова, дважды, трижды, четырежды возвращавшиеся к нам на протяжении урока, естественно останутся с ним, хотя, казалось бы, не составляют его необходимый речевой минимум. И впрямь: богатырь не актуальный персонаж, змей — тем более…

И еще: обоим мальчикам явно недоставало на уроках конкретных действий. Физически развитые и отважные, они остро нуждались в конкретном противнике, которого можно и нужно поразить. Иначе их боевой дух немедленно находил иные цели. Поэтому, обдумывая дальнейшие уроки, я исходила из представления: один урок — одно победоносное сражение.

Уроки с Кристофом мы начали с рассматривания увлекательной книжки — «Русское оружие». Лично меня подкупили крупные рисунки, четкие комментарии и детальное изображение каждого предмета. Какова высота копья? Как связывают детали пластиничных доспехов? Каким образом, с помощью металлического прута, плетется кольчуга? Как действует ударное оружие? Специальные вопросы и поиск ответов на них, казалось бы, не самый благодатный материал для усвоения правил нового языка. Не самый благодатный — зато в данном конкретном случае востребованный. Увлеченность мальчика помогла мне (а главное, ему) с первых минут. Слова Кристоф запоминал быстро, действия с боевыми предметами — еще быстрее. И хотя нам, по понятным причинам, приходилось довольствоваться имитацией, мальчик охотно показывал элементы боя с различными видами оружия, параллельно усваивая слова «сражаться», «биться», «идти в наступление», «грозная сила» и тому подобный словесный боевой арсенал…

… Думаю, не так легко представить, как далеко, в тематическом отношении, можно развернуть поле битвы. Потому что оно усеяно не одними только костями павших воинов. Не только черный ворон там кружит… На поле, если кто-то забыл, растет трава, а в траве кто только не живет. Включая муравьев, и кузнечиков и рогатых жуков! И уж раз речь зашла о населении травы, то почему к нему не присмотреться? Превосходная коллекция француза Фабра — знатока мира насекомых, которых, по его выражению, на земле обитает больше, чем звезд на небе?

По правде говоря, мне еще не встречался ни один ребенок, который, пусть и побаиваясь насекомых в живой природе, остался бы равнодушен к превосходным разноцветным картинкам с изображениями стрекоз, или божьих коровок, или мохнатых пауков… Этот завораживающий далекий и одновременно близкий нам мир — настолько причудливый, что Кристоф, уткнувшись взглядом в первый рисунок, отчетливо присвистнул.

Одна тема тянет за собой другую, и педагогу важно уловить это движение, почувствовать направление, сколь бы неожиданным оно ни казалось. Потому что не сразу и не каждый согласиться с тем, что «Жизнь насекомых» прямо следует за «Беседами о старинном русском оружии». Да и мне понятны эти сомнения. С детьми, более свободными во владении языком, я тоже постаралась бы миновать подобные скачки, и спокойно перешла бы от былин к русским народным сказкам, затем — к сказкам литературным и так далее. Но в нашем случае нам просто необходимо было следовать за свободно виляющей тропой, продиктованной свободными словесными ассоциациями и действиями, опирающимися на безусловные интересы детей (притом заметьте, что об этих интересах дети еще сами ничего толком не знают! И им надо помочь, в том числе, понять, о чем они готовы говорить, плутая в дебрях чужого языка. Готовы — просто потому, что это очень интересно).

Оружие, да, впрочем, и насекомые были только началом. Пираты из чудесной книги «Пиратология» надолго захватили нас. Да и как было не увлечься: сколько превосходных парусных судов нам довелось рассмотреть; Кристоф уже после первого занятия отлично произносил русские слова «нос корабля» и «корма», «мачта» и «палуба», — да вдобавок осваивал доступную пиратскую лексику… Надо ли объяснять, что весь этот бесценный арсенал стал основой для будущих морских сражений, требующих, в числе прочего, речевых знаний и навыков? А составление карты Острова сокровищ? Всякому, думаю, понятно, что карту недостаточно нарисовать. Требуется еще и проложить маршрут от острова к острову, не позабыв обозначить все опасности и ловушки. Чтобы было что преодолевать в пути!

Такие долгоиграющие темы превосходны. Они естественным образом устанавливают свою систему координат, предъявляют свои условия, подчиниться которым так же естественно, как во время ветра прикрыть лицо рукой. Поэтому мы с Кристофом и плыли от острова к острову, встречая на одном братьев-великанов, на втором — грозный действующий вулкан, а на третьем (по требованию Кристофа) двух динозавров. Универсальное путешествие, как ему и следует, воплотило все многообразие реального и вымышленного мира и — соответственно — живую и многообразную лексику. Ведь всякий раз мы не просто описывали события, мы примеряли их на себя, становясь поочередно разными персонажами (включая и вулкан, который тоже умел разговаривать… Но почему бы и нет?).

Быть может, не имеет смысла отдельно говорить о дисциплинирующем моменте. Я бы и не стала, если бы в нашем случае вопрос организации не стоял, действительно, так остро. Занятия с Маэлем и Кристофом в очередной раз убедили меня: дисциплина всего лишь следствие логики. Если ты переплываешь реку, тебе некогда и незачем дразнить брата, занятого тем же делом. Ни к чему капризничать просто потому, что ты привык. Тебе надо плыть, ты и плывешь. Предельно насытив занятия действиями, требующими напряженного внимания, я больше не занималась дисциплиной. Этот вопрос решился сам собой, потому что бурное море, бесчисленные пираты и сокровища требовали куда больше внимания и сил. Точно так же как богатыри среди чиста поля, направляющиеся на битву с многоголовым змеем.

Через полгода Маэль молча уселся за стол во время моего урока с его старшим братом. Насупившись, объяснил, что теперь уже вырос и они с Маэлем будут учиться вместе.

— Посмотрим, — сказала я, не торопясь связывать себя дополнительным обязательством. Но и сама понимала, что от нового формата урока нам не уйти. Отныне наши битвы (теперь они осуществлялись в том числе на крупных листах бумаги с помощью игрального кубика и маленьких игрушечных персонажей) будут происходить с участием реальных противоборствующих сторон. Что, как минимум, естественно…

Но произошло все немного иначе. В нашу компанию пришла новенькая. Это была одноклассница Кристофа белокурая и воспитанная Иванна. Мальвина, мысленно ахнула я, заранее предвосхищая последствия. Потому что без труда представила, какой воспитательный потенциал может быть скрыт в красивой девочке, когда найдется кого воспитывать… А главное — как отреагируют на эти опыты мои «трудновоспитуемые» Кристоф и Маэль!

Но, забегая вперед, сразу скажу, что ошиблась. Мальвина, то есть Иванна не собиралась никого воспитывать. Просто села на стул, открыла розовую блестящую сумочку и достала оттуда четырнадцать маленьких крылатых фей. Притом что считать по-русски умела только до десяти. Так что четыре феи, можно сказать, не поддавались учету.

Первый совместный урок расставил все на свои места. Кристоф полюбил Иванну, словно та была не давней знакомой, а пятнадцатой и самой лучшей феей. Маэль тоже полюбил девочку, как старшую сестру — то есть иногда пытался пнуть ее под столом ногой. А Иванне просто понравился урок, потому что ей, как всякой потенциальной отличнице, вообще нравилось учиться. К примеру — русскому языку, на котором дома немного говорила мама-француженка, изучавшая язык самостоятельно и без каких-то дополнительных мотиваций. Если не считать мотивацией бескорыстную любовь.

Познакомившись с новой ученицей, которая могла сказать по-русски несколько слов, я узнала, что ее любимое занятие — рисовать на чистом листе разноцветные сердечки. Это был надежный и доходчивый способ выразить свою любовь. Вдобавок слово «сердечко» было знакомо девочке. Она произносила его, мягко и отчетливо выговаривая. С этим невеликим запасом надо было что-то делать. Как, впрочем, и с четырнадцатью феями… И вот, пока мальчики расставляли на столе свои армии, которым предстояло штурмовать замок из кубиков, оснащая каждое передвижение воинов каким-то новым атакующим словом, мы с Иванной взялись за дело. Вначале я нарисовала одну фею, а Иванна дорисовала ей сердечко. Получилась фея с сердечком, что, согласитесь, уже больше, чем просто фея. Затем около феи я нарисовала кошку с красивыми усами. У нее тоже на серой грудке появилось сердечко — кошка с сердечком. Ну а потом сама собой сложилась сказка. В которой жила-была фея, у которой жила-была кошка. Фея любила кошку, а кошка любила фею (в доказательство Иванна охотно ткнула пальчиком в розовые сердечки). И они вместе ходили гулять по дорожке, добавила я. (Через пару уроков мы объединим наши игры с мальчиками. И феям в этих играх найдется место, так же как и кошкам — пусть не на поле битвы, но за стенами красивого замка. Потому что любая битва в конце концов закончится балом, если среди играющих есть девочка, знающая толк в подобных предметах).

…Этот объединение произошло не вдруг и не сразу.

Как лучше описать мой сеанс одновременной игры?

Постараюсь сделать это как можно проще.

Для Иванны я приготовила раскраску знакомой сказки — «Спящая красавица». Маленькая принцесса, над колыбелькой которой склонились король, королева и две феи — добрая и злая. Честно говоря, до короля и королевы мы добрались не сразу. Зато легко и без напряжения, раскрашивая предметы, заучили слова «подушка» и «розовое одеяло», «удобная кроватка». Ну а король и королева, помимо разукрашенной короны и мантии, получили каждый по сердечку. Сказка началась.

Тем временем младший из мальчиков тоже захотел принять участие в нашем празднике. Ему достались заснувшие стражники в полном облачении и с оружием, на которое они опирались во сне. Названия этого облачения и оружия запомнились Маэлю с такой же легкостью, как розовое одеяльце Иванне.

Ну а Кристоф рисовал часы времени — в принесенной мной книжке мы нашли такие чудесные часы с перечнем доисторических эпох, уже знакомых нам по историям о динозаврах.

И вот закономерно спросить: в какой волшебной точке пересекаются эти реальные, но древние эпохи со Спящей красавицей и с замком, погрузившимся в столетний сон? Не зная точного ответа, все-таки рискну заметить, что такое пересечение есть. Об этом свидетельствует продолжение наших совместных уроков, рассчитанных не столько на коллектив, сколько на каждого участника в отдельности.

Сейчас, раздумывая о наших игрушках и играх, о рисунках, которые прямо под рукой превращались в сказки, и о сказках, сочиненных здесь и сейчас не для всех свете детей, а для этих вот конкретно — драчунов Маэля и Кристофа, или для их новой подруги Иванны, красивой белокурой девочки (не зря же в конце концов она так любила нежных розовых фей!), — мне пришло в голову, что в этих уроках один на один (или один на двоих, максимум — на троих человек) и заключен главный секрет. В связи с этим позвольте сделать небольшое отступление.

Впервые после университета я вошла в школьный класс, в котором сидели за партами 42 человека, поэтому одну парту пришлось вносить дополнительно и ставить боком. Это был неплохой опыт, главным образом, потому, что мне удалось выйти обратно в коридор живой и невредимой, а затем — найти в себе силы и вернуться. И хотя через несколько лет я поменяла общеобразовательную школу на детскую школу искусств и начала работать по собственной программе развития речи ребенка через опыты литературного сочинительства — вопрос количества детей в группе оставался актуальным. Более того — именно в школе искусств он приобрел особенную остроту; постараюсь объяснить — почему.

Дело в том, что все эти годы я жила с твердым убеждением: слишком много народу в классе — порочная практика. Но и слишком мало — не лучше. Дети должны расти рядом с детьми; учиться, по-видимому, тоже. Да, разумеется, не желательно, чтобы группы были перегружены; человек десять-двенадцать, золотая середина, не большой, но живой и взаимодействующий друг с другом коллектив. Скажи мне кто-нибудь, что втроем нам будет интереснее, чем вдесятером, я бы очень удивилась. А соревновательность? а азарт игры, без которой обучать чему-либо не имеет смысла? Наконец — работа перед аудиторией, полезность которой невозможно переоценить?

Не буду лукавить: дети любили мои уроки. Любили игровую, театральную составляющую, оценили принцип: в моем сочинении не может быть ошибок, потому что это мое сочинение, я сам придумал для него правила, сам определил, какого цвета в моей стране будет море или солнце; да еще и сумел объяснить — почему… Мы сочиняли, играя; мы читали книжки, не только осваивая содержание или проникаясь моралью; мы слушали, как шумит в сказке сине-море, как сумрачно и сурово говорит лес густой… Скоро, скоро мы поняли: книга не просто мир слов; это пространство запахов и звуков, полное гулом грозы или далекой битвы; или — тонкими голосами цветов, у каждого из которых своя история…

В группе, в коллективе множество преимуществ, перечислять которые нет смысла. В силу некоторых обстоятельств, однако, мне пришлось искать и находить новые формы работы над детской речью, вначале ощутив ущербность данных условий, а потом, и довольно скоро — отметив преимущества и открывшиеся горизонты. Произошло это тогда, когда я переехала во Францию. Я уже говорила: почти все мои новые ученики были из двуязычных семей. Случалось и так, что мама говорила с ребенком по-русски, папа — по-французски, а между собой родители общались по-английски. Реки разноплеменных слов, океаны… (Заманчиво было бы так и назвать мои заметки: «Тайна двух океанов» — да вот беда: такая сказка, как говорил Даниил Хармс, уже есть).

Тревога овладела мной. Провокационная мысль, что я как будто не учу, а только играю в школу, то и дело приходила мне в голову. И правда, где необходимые составляющие привычного процесса — классная комната, доска на стене? где ученики, наконец?! В смысле — коллектив? (но где, впрочем, сидит коллектив, когда мальчик или девочка один в своей детской комнате? Рядом — высыпанные на пол кубики, перевернутая коробка с невостребованными мягкими игрушками… Один. И чтобы эти молчаливые предметы — кубики, машинки, зайцы, да кто угодно заговорили — требуется не коллектив, не учитель, не задание, не условия игры — а нужен только он, мальчик или девочка, способный расслышать чужие голоса или подать свой собственный голос). Вообще детская комната за закрытой от нас дверью — это отдельный и очень интересный вопрос. Простодушно уверенные, что — в курсе дела, мы, взрослые, не то чтобы не задумываемся — скорее, делаем вид, что тайны закрытой двери не существует. Однако такая тайна есть. Что он там делает, в конце концов? Рисует? Но где тогда, позвольте спросить, эти рисунки? Почему он не отдает их нам в руки, чтобы мы прикололи работу на стенку? Лепит из пластилина? Вряд ли, коробка с пластилином на верхней полке, а то еще, чего доброго, засунет в рот или, хуже того, вымажет пол… Короче, пластилин не вариант…

Между тем в комнате тихо. Эта тишина подозрительна, как всякое безмолвие. Что оно таит в себе?

…Недавно я стала случайным свидетелем, как одиннадцатилетний мальчик, в ожидании, когда я приготовлю все для нашего домашнего занятия, отвлекся, забыл про меня и занялся крошечной, сантиметров в семь, игрушечной дощечкой для скейтборда. Играть с такой доской в принципе было затруднительно: сверху невозможно было установить никакую фигурку. Так что оставалась доска, просто неоправданно малого размера. Но Игоря это не смущало. Вначале он несколько раз прогнал доску по поверхности стола, затем заговорил. Говорил он очень тихо — но это происходило не из-за моего присутствия, о котором он позабыл. Мне подумалось, что голос его так тих с учетом размера доски — в пятьдесят, к примеру, раз доска была короче обыкновенной — и соответственно, голос тоже…

Поговорив немного, Игорь засмеялся. Потом внезапно доска сделала крутой вираж и въехала под стопку тетрадок. Верхние сползли на стол, и Игорь оглядел руины с чувством превосходства.

Во что играл мальчик? Рискну заметить, что мы недостаточно разбираемся в «бессмысленных» детских играх. Нам неведомы их безымянные и бестелесные участники. А они, между тем, реют в детской комнате, как джинны над молчаливой пустыней. В то время как управляющий этой стихией ребенок живет на островке безопасности — естественно, до той минуты, пока дверь в комнату не откроется с той стороны.

— Что ты делаешь? Играешь? А почему такой беспорядок? Кстати говоря, где новый конструктор? Для чего тогда было его покупать, если ты даже не начал сборку?!

Ребенок не знает, во что он играет в детской комнате. Впрочем, нет, не совсем так. Внутри себя он, конечно, знает — просто неизвестно, как это объяснить другим.

Для чего я об этом говорю? Причина в следующем. Никогда, как мне кажется, я так близко не подходила к закрытой двери в детскую, как оказавшись с ребенком на уроке один на один. Никакой выверенный сценарий группового урока не сокращал настолько расстояние между ребенком и мной. Никогда так отчетливо я не могла разобрать голос каждого мальчика или девочки — как бы мало разборчивы ни были эти голоса, — чем сейчас, в хаосе случайных игрушек или не прибранных учебников; разговаривая с ним без посторонних участников или прислушиваясь к его молчанию; наблюдая за непроизвольными движениями его рук или ускользающим взглядом; а главное, становясь, насколько возможно, частью пейзажа его комнаты, сливаясь с ним, растворяясь, и обретая собственный голос лишь в самые необходимые моменты. Могу вас уверить, лучше этой работы невидимого соглядатая не изобрести, если ты намерен понять, как зарождается и растет игра за закрытой дверью в детской комнате. Ближе нас все равно не подпустят, а игнорировать эту закрытую дверь все равно что не замечать, как ребенок делает первые шаги или произносит первые слова. Хаос и беспорядочные действия (или те, что кажутся нам беспорядочными) в детской комнате и есть эти первые шаги и первые слова. Так он учится жить без нас, управляться со своими руками, ногами, головой, мыслями; с пустыми коробочками и мятыми бумажками, с крошечной дощечкой для скейтборда и с дырявой шапочкой для бассейна, — шапочкой цвета индиго, которую он напяливает на голову, в которой таращит глаза и, возможно, незаметно для себя превращается в дельфина… Как говорится, нету ответа.

Тина, 8.5 лет

О каждом из них я хочу рассказать отдельно. Хотя как раз занятия с группой младших подростков провожу коллективные; это называется «Творческие мастерские», и нас на уроке, который проходит раз в неделю, пять или шесть человек.

Тине, как уже отмечено, восемь с половиной лет, у нее отличный русский язык, сложный неуступчивый характер, неровные отношения с младшим братом и с мамой, пылкая привязанность к некоторым людям — ко мне, например. Понять бы еще, чем заслужено такое отношение… чтобы, как говорится, не утратить доверие.

Однажды Тина сказала мне:

— Ненавижу уроки литературы.

Я удивилась.

— Но ты ведь любишь книжки?

— Книжки люблю.

— А уроки литературы не то же самое?

Выяснилось, что нет, не то же. Впрочем, я и сама могла догадаться. С моим, так сказать, педагогическим опытом…

Тина из тех редких людей, для кого книжка соседствует с волшебством. Я сразу это заметила, достаточно было начать читать (и параллельно рассказывать) историю мальчика, затерявшегося среди звезд. Автор маленькой фантастической повести — Геннадий Гор, и называется она «Мальчик».

История как история, правда — не совсем рядовая. Потому что простой сюжет в ней словно высвечен рассеянным звездным светом.

Тина, как мне кажется, сразу уловила это свечение. Она оказалась наделена той же чуткостью, что и герой повести, то и дело затевавший разговоры со взрослыми космолетчиками, среди которых был и музыкант. Уж не он ли научил мальчика различать звездные голоса?

Вообще говоря, наша «литературная мастерская» имела несколько составляющих: общеразвивающая тема, ее литературное продолжение и собственное литературное творчество по мотивам всего вышесказанного. И вот в данный конкретный момент нашей темой была «Живем на земле, но смотрим на звезды». Литературное продолжение — названная повесть Геннадия Гора. Ну а дальше (в плане самостоятельных литературных опытов) — что получится.

На первом уроке мы говорили о космосе. Разглядывали старинную и современную карты звездного неба. Пытались представить себе наблюдателя, не оснащенного современными приборами, но жадно вглядывавшегося в в ту самую бездну, которая звезд полна. Рисовали, как умели, озаренные вспышками темные дороги космоса.

На втором уроке была повесть.

Ну а третий урок у каждого был свой.

О чем, если бы ты был писателем, ты сочинил бы сегодня свою историю? Сочиняя, постарайся не забыть наши «космические» разговоры. Метеоритные потоки, рождение звезд, гигантские звездные облака — собственно, первый дом новорожденных звезд…

Да и повесть Геннадия Гора про звездных странников и мальчика, прилетевших на молодую и пока безлюдную планету — в наш будущий дом. О ней тоже не мешает помнить — не для того чтобы сочинить похожую историю, а просто потому, что нередко одна история перетекает в другую…

Что получилось у нас в результате этого опыта, я расскажу немного позже. А пока покажу лишь один результат — сочинение Тины. Она принесла мне его через неделю на французском языке, снабдив текст русским переводом (впрочем, результатом чего именно оказались эти строчки — вопрос. Потому что Тина получила задание во французской школе — подобрать к теме соответствующее стихотворение, однако сочинила — свое собственное. И скорее всего, задание в одной школе, и космос — в другой перепутались и превратились в то, во что превратились).

Вот это сочинение, безусловно заслуживающее отдельного комментария, а главное — отдельного размышления.

Я тебя нашла под луной,
Под синими глазами.
Ты была такая маленькая,
Такая милая.
Не хочу расставаться.
Но когда ты повзрослела,
Ты стала серьезнее.
Но все равно
Я тебя люблю в сердце.

Я спросила:

— Кого ты нашла под луной? О ком это стихотворение?

Тина честно ответила:

— Ни о ком.

— Просто красивое стихотворение? — подсказала я.

Девочка охотно кивнула.

Должна добавить, что для меня тут не было вопросов. Мне ли не знать, что синий цвет — очень, очень красив? Особенно — в бледном и таинственном лунном свете… И эта разлитая повсюду красота, словно распускающиеся ночные цветы, которые баюкают невесомых крылатых фей, не требует дополнительных деталей или пояснений. Они просто волшебны, притягательны и совершенно не поддаются объяснениям. Кто они, откуда? И причем здесь синие глаза, тем более,-то, что «под синим глазами»? Нелишне добавить, что таинственное и непонятное влечет не одних только восьмилетних девочек. Допустим, Валерию Брюсову нравилось нечто подобное… Кто только не изъяснялся с помощью странных стихов? К примеру — персонаж повести все того же Геннадия Гора, который, принимая красивые позы, декламировал довольно непонятные стихи:

Художник утонувший
топочет каблучком,
За ним гусарский мальчик
С простреленным виском.
А вы и не рождались,
О мистер Дориан!
Зачем же так свободно
Садитесь на диван?

Думаю, прежде чем учить сочинительству стихотворных текстов (если вообще этому следует учить), стоит открыть для стихотворений дверь. Причем — для своих и для чужих стихотворений. Еще из Диккенса известно, что никто в целом свете не говорит стихами. Что поэзия по своей природе не натуральна. И вот однако же ребенок, находящийся под двойной языковой нагрузкой, вступает на зыбкое поэтическое поле, не зная-не ведая, куда ж нам плыть…

Я тебя нашла под луной,
Под синим глазами…

…Иногда я рассказываю моим ученикам знакомые сказки. Не потому что не могу найти новых, но потому, что уверена: такие уроки перечитывания-пересматривания открывают сразу несколько дополнительных возможностей, главная из которых — уверенность в себе. Ступая на знакомую сказочную территорию, ребенок, помимо радости узнавания, получает уверенность: тут он нипочем не заблудится, не запутается, не пропадет. Как ни повернись события, Золушка получит утерянный хрустальный башмачок, и во дворце сыграют свадьбу.

Золушка. Короткая, читанная-перечитанная и рисованная-перерисованная сказка хороша уж никак не своей поучительностью, а блеском хрустальных (если верить русскому переводу) башмачков. Волшебство, которое в сказке носит вполне утилитарный характер, в этой истории заключается, скорее, не в том, что карету сделали из тыквы, — а именно в этих туфельках, которые, пожалуй, вполне могли бы сами пойти на бал… Это — настоящие персонажи, и на свой урок я как-то принесла крошечные кукольные башмачки; мы наделили их способностью двигаться, говорить, а главное — подарили свою историю (она называлась «Сказка хрустальных башмачков»). Среди прочего, шестилетняя девочка, взявшая в каждую руку по туфельке, закружилась по комнате, и туфельки вначале заговорили (кажется, стихами), а потом запели:

— Бал-бал-бал-бал, хотим поехать на бал, звенеть, стучать каблучками, каблучки — наша длинная песенка…

Эта импровизация случилась в нашей маленькой «театральной» группе, о которой я рассказывала. И раз уж на нашем уроке появилась Золушка, я воспользовалась возможностью задать моим ученикам несколько вопросов — из тех, на которые не существует однозначного ответа.

Первый из них был: почему башмачки — хрустальные? Ведь в них не то что танцевать — ходить неудобно?

Я записала такие ответы:

— Они красивые.

— У меня бы получилось в них ходить.

— Потому что подарила фея.

Жасмин сказала:

— Так (то есть с хрустальными башмачками) может сложиться сказка.

И впрямь…

А на вопрос, для чего фея запретила Золушке веселиться после двенадцати часов, Жасмин объяснила:

— Ну, мультик же про Золушку не может всегда идти!

Очень верное замечание: самый наилучший праздник в конце концов заканчивается — хотя бы для того, чтобы у нас была возможность подготовиться к следующему.

Отступление. Если вдруг закончились игрушки

Что и говорить: хорошо, рассказывая историю, иметь под рукой несколько подходящих персонажей. Допустим — маленькую куклу-принцессу и красивого кукольного принца. Но, предположим, их нет. И других, похожих кукол нет. Сказка, однако, должна продолжаться. Вчера у меня, помимо коробки фломастеров, других игрушек не было. Отличная книга с иллюстрациями и — фломастеры.

Недолго думая, я сказала:

— Ника, кто будет королем и королевой?

— Оранжевый король и желтая королева, — последовал мгновенный ответ.

— А принц и принцесса?

— Принц фиолетовый, принцесса розовая.

И тут я вспомнила. Это было очень отдаленное воспоминание, из самого давнего детства. Я, помнится, с удовольствием играла цветными карандашами, называя каждый карандаш по имени и награждая его какой-то ролью. Принцы, рыцари, короли… Все это я делала не потому, что не хватало игрушек. Просто герои-карандаши как бы приобретали дополнительный сказочный облик. Теперь-то это объяснить трудновато… Но вот в сказке Ники легко и естественно действуют король-оранжевый карандаш и желтый карандаш — королева. И если им недостает головы или королевской мантии — не велика беда. Наше воображение это легко преодолеет. «Ты будешь королевой, а я всеми остальными», — говорила умница Алиса своей сестре. Тут есть чему поучиться.

(продолжение следует)