Я бы поплыл за тобой по реке Сюгулан
Мимо бамбука, тайваньской сосны, эвкалипта,
Выпей, подруга, проклятый московский обман:
Линия счастья — от эроса до недосыпа.

[Дебют]Евгений Чигрин

МАЯК НА МЫСЕ

Стихи

*** *** ***
За смыслом выйду словно бы за повестью души,
Не ждите росчерков поэм, мои карандаши,
Не ждите чуда, ноутбук и марсианский брат,
Смеются девы невпопад, и допотопный ад

Включает бодрый патефон, в котором мертвецы
Играют свинг напополам с потомком Лао-Цзы:
Бренчит рояль, гудит вовсю весёлый контрабас,
Какой-то искренний поэт поёт весь этот джаз!

И льётся музыка вокруг, и просветляет тьма…
За смыслом выскользнул за дверь — потёмки и зима…
И бледнолицый серафим, простывший от тоски,
На волчьих лапах — почему? Кому-то вопреки?

Луны кишмишевый окрас, Единорог в цвету,
Душа, спешащая поймать удачу на лету,
И что-то там… за ВВС и — космосом и Ко…
Спаситель с бедным фонарём? Застава? Никого?

…Пишу тебе из темноты, из местности NN —
В который раз? В который снег? В который Карфаген?
Я должен сделать что? Забыл. Звонок бы другу, но —
Давно мертвец, а патефон — некрепкое звено.

МУЗЫКА 1599 ГОДА

С музыкой Холборна* в небо,
В госпиталь ангелов, где
Справа — внимательный Некто,
Слева в немой череде
Те, за которыми музы
Смотрят: шагай на укол,
Кушай небесные мюсли,
С братом веди разговор.
Лютня, продольная флейта —
Лучших микстур не найти.
Космосом лечат поэта,
Звёздные дышат пути.
Марсы, Сатурны, кометы,
Жизнь на Венере близка.
От алкоголя — «торпеды»,
От наркоты — облака…
Доктор астрального мира
Вылечит музыкой, чтоб
Баба с косой отпустила
На межпланетный флэшмоб…
Этим подлечимся, Женя,
Чтобы ещё на земле,
Словно в порядке обмена,
В прежней квартире-норе
Стихотворенья всходили
В незаморочных мозгах,
Золото жизни ловили,
Как поцелуи впотьмах.
Я в марсианской больнице —
Связан? Заколот? Забыт?
Мутная родина снится,
Чистая родина спит.
——-
* Энтони Холборн (1545-1602), английский
композитор и музыкант.

*** *** ***
…Подкармливаю музыку стишками, в мозгах — музей от мамы до любви,
Которая краснела коготками и смешивалась с запахом айвы,
Мешалась с поцелуями до света, и жизнь пила, и пела петухом,
Стихотвореньем офицера Фета нас на заре не мучила… Кругом
Цвели цветы в роскошных опереньях: я вру сейчас, а кто не врал вчера?
Шептала ты о мыслящих растеньях, цвели мозги до самого утра.
…Подкармливаю музыку и снова бросаю взгляд в прошедшие миры:
Я — космонавт постпушкинского слова, я — огонёк постблоковской поры.
…Включаю свет… и снова выключаю, и музыка стоит над головой.
К исходу дня, к бутылочному чаю стекает жизнь рифмованной игрой.
Цветёт апрель и — вспыхивает к маю: мне с китаянкой было хорошо
Царапать ад, притискиваться к раю, шептать на ухо дьяволу: ещё…
…В мозгах — музей вчерашнего… кладовка: фрагменты, сновидения, дары,
Билет в кино, от счастья упаковка, и лёгкий свет, и яркие шары…

*** *** ***

В личностном небе я до рассвета буду скитаться
С маленькой лирой, с маленькой книжкой солнца и ветра.
От междометья до Ганимеда не с кем обняться:
Жёлтые звёзды, полная полночь, музыка спектра.
В личном пространстве молодость-старость без сожалений
Я принимаю, что ещё делать? — если по звёздам —
Столько скитаний! И от светила — жёлтые тени
По марсианским строфам и песням, даже по гнёздам
Ангелов света, что в колыбелях: виделось как-то…
В старой одежде — старый кочевник — старый зевака —
В небе сгущённом я проплываю, будто бы яхта:
От междометий до параллелей — местный гуляка.
Маленькой лирой, маленькой книжкой солнца и ветра
Я расплатиться с космосом близким вряд ли сумею.
Знаю немного. Вижу большую… Сколько тут света! —
Тянут возницы, тянет Возничий — Кассиопею.

CD: САРАБАНДА
ДЛЯ ВИОЛЫ ДА ГАМБА

Сплошная сарабанда от Маре:
Бемольный свет, прикосновенье пауз…
За окнами в тончайшей полумгле
Бездомье снега и рекой арт-хауз
Тех призраков, которые везде…
Я вижу их так явственно, что слово —
То зависает в лучшей пустоте,
То говорит над рюмочкой спиртного.
Вздыхает бархатистый инструмент:
Живёт смычок над формой грушевидной,
Кругом шмелиный слышится акцент,
Лишь музыканта галльского не видно.
Я переводчик музыки в слова,
Мне парадиз доверился недаром:
Строфа к строфе. Строфа к строфе. Строфа,
Которая космическим астралам
Доносит эту музыку, словарь
Того, кто смотрит в золотые книги,
Витьё барокко, каждую деталь
И февраля метели и задвиги.
И сарабанда гамбами цветёт,
Равно пион в хрустальном обрамленье,
Марен Маре по музыке идёт,
Бемольный рай подыгрывает тени,
Верней — теням… Живым и мёртвым… Я —
Смотрю, как тень перетекла в Мелету.
И мотылёк словесного витья
По Хлебникову крылышкует к свету.

——-
* Марен Маре (1656-1728), французский композитор
и музыкант.

CD: АЛЛЕМАНДА
ДЛЯ ВИОЛЫ ДА ГАМБА

Сквозистый праздник света смыт легко,
Зима стоит последними снегами.
С виолой теноровой существо
Идёт по небу мягкими шагами,
Так высоко, не дотянусь рукой
До аллеманды, что звучит оттуда,
До пауз, говорящих тишиной,
Играющих на маленькое чудо.
И сновиденья из-под рукава
Творца текут, переходя в подушки,
Высвечивая смыслы божества,
Картинки, книжки, фишки, побрякушки
Для маленьких: мы — дети для Него,
Я сам ребёнок, ну, поспорь, попробуй…
Всё в музыке Маре: и Рождество,
И колдовство — врачу и мизантропу,
Поэту и таксисту, и тому,
Кто слышит поезд, по воде идущий,
И закрывает старую тюрьму,
И видит, как бредёт с хлебами Сущий,
Чтоб накормить последних из бродяг…
…Над квартами и квинтами барокко
Я мысленно вздымаю белый флаг,
Я говорю: осталось так немного,
Свернётся ангел — отойдёт ко сну,
И аллеманда завершится скоро,
И Тот, который нам несёт весну,
Уже на расстоянье разговора…

МОСТ СЕН-МИШЕЛЬ

Кепарь вместо нимба на старой башке
И нечто в ушах, чтобы вникнуть
В Рембо: подключиться к весёлой тоске,
Знакомые строфы окликнуть.
Я что-то хотел подсказать сам себе,
Запутался в беглых глаголах,
Как будто в смешной и обманной судьбе,
В своих существительных голых.

Плюс 30 в безоблачном полдне. Жара
Стоит парадизом по-галльски,
В который иголки вгоняет хандра,
Чтоб выхватить ключик кастальский.
Стою на мосту, где однажды Фролло
Феба́ укокошил кинжалом! —
Я точно в волшебное глянул стекло,
Прохваченный временем старым.

Я как-то хотел объясниться с баржой,
Со смертью, глядящей собором,
С химерой-метафорой, смертной водой —
Единственным словом, с которым
Сумел разойтись на мосту Сен-Мишель,
На мостик Менял засмотревшись.
Блуждающим взглядом ловя цитадель,
С какой-то подробностью спевшись,

Хотелось Бодлеру нелепый стишок
Оставить — забавный подарок,
В котором гуляет то сбивчивый слог,
То дактиль любви без помарок,
А то амфибрахий влезает, как тать,
Подстёгнутый не алкоголем.
И музы — давай стихотворцу шептать
И мучают счастьем, как горем.

ПАРИЖСКОЕ

Под огромным билбордом Сезанна — играет оркестрик,
Африканцы танцуют с оттягом горячую самбу.
Неленивое солнце — локального счастья предвестник —
Добродушный Творец подключил
Неуставшую лампу.
Под громадным билбордом и мы эту жизнь погуляем,
Смерти нет этим грушам и персикам алым и жёлтым,
В красных красках фанатика: в яблоке Бога узнаем,
Не расплачемся флейтой, аккордом
Затянемся твёрдым.

Си́льно тубу врубили, придали ей гулкости эти,
Раскрутившие музыку, старые лабухи Сены,
С этим «мокрым» кларнетом готов подтвердить, что на свете
Нет и не было смерти, и все мы
Сезанном нетленны.
Эта музыка так раскатилась под ярким билбордом,
Открывая любовь и цветение слив на картине,
И щемящая нота плывёт над курильщиком бодрым,
Что колечки «Житана» пускает Теплеющей сини.

Постоим на мосту Сольферино, пока валторнисты
Окунаются в коду, в последнюю музыку флейты,
Мы и сами по жизни — к закату её — анархисты.
Камарады. Кенты. Сотоварищи.
Лучшие френды.
Постоим на мосту в простоте окончательной, что нам
Остаётся в столице, где смерть по Сезанну сменяли
На знакомые сливы, на вечные вазы с крюшоном…
Под счастливым билбордом мы сами
Нетленными стали.

ДЕВУШКА С ТАТУИРОВКОЙ ДРАКОНА

В парке Чаир распускаются розы…
Павел Арский

Красный дракон и зелёные змеи любви —
Это я видел, когда попадал в твоё пламя…
Хочешь — гадай по иероглифам, хочешь — язви,
Как научила тебя азиатская мама?

Девушка в ярко-зелёном, как чай в чайхане,
С музыкой из Поднебесной — январское диво
В твёрдой Москве, в изумрудном и синем огне
Бьющих реклам… На закуску тайваньская слива

И карамбола экзотикой тает во рту.
Сколько любви вырастает в округе Тайбэя?
В белой постели не спутать твою наготу:
Делала нежно, и делала нечто, смелея…

Я бы поплыл за тобой по реке Сюгулан
Мимо бамбука, тайваньской сосны, эвкалипта,
Выпей, подруга, проклятый московский обман:
Линия счастья — от эроса до недосыпа.

Остров Тайвань обнимаю не раз и не два:
Тай или вань я твоими глазами увижу?
Где-то к рассвету густеет в предгорьях трава,
Солнце ласкает какую-то ветхую крышу…

В парке Тайчжун (в сновидении) я окажусь,
Что мы вдвоём натворим в этих скрытых беседках!
Сколько подарков вручу я дракону. И — пусть.
Птицу счастливого Будды примечу на ветках.

Так ты врасплох сновиденьем забрала меня,
Жёлтый Тайвань — Гумилёва неспетая песня!
В жирной Москве нам хватает по горло огня,
Линия жизни — от эроса до поднебесья.

Линия в полночь — зелёные змеи любви,
В парке Тайчжун распускаются розы? — промашка.
Хочешь — гадай по иероглифам, хочешь — язви,
Женщина из… Недопи́та последняя чашка.

Хочешь, тебе расскажу, кто такой Гумилёв?
Хочешь, целуй нараспашку от рая до ада.
…Так вдохновенье плывёт от твоих берегов
Древнекитайского сада.

ДА-ДЖЕУ*

Этот край хунхуз называл Да-джеу,
Находили золото дикари.
Дулось в дудку… Думалось — захирею
В комарином мороке… Корабли
Сновиденьями оживали. Якорь
Поднимал трёхмачтовый… Помню, что́
На прощанье мне говорил оракул,
Возникая в воздухе как никто…
Разливалась Лангери песней рыбы,
И шаман над травами ворожил.
И такие тут сочинялись клипы,
Ну не клипы, а — фантастичный мир.
Этот мир легко долетал до сопок
И стекал в сгущённую синеву,
И плескался допинг под массой пробок,
И качалась музыка наяву,
Уплывая лодками на закате,
Растекаясь волнами по всему
Океану-морю, который в хладе
Принимал с небес золотую тьму,
От которой шаг… и ещё на стопку
То ли смеха пьяного, то ли что…
Да косится тень, закрывает сопку,
Как кулисы быстрое шапито.
…Не пропал. Другие миры руками
Обнимаю, глажу, рифмую свет.
Не к тебе, оракул, скорее к маме,
Обращаюсь к маме, которой нет.
———
* Одно из китайских названий
острова Сахалин.

РЕКИ АЛЬБЕРА МАРКЕ. ВОЗЛЕ ДОМА РЕКА

Миры Марке — и берег, и причал,
И парусник, который мой до неба.
Я жизнь свою по чайкам сосчитал
До вечера, который смотрит слепо
И просит говорить о нём, затем
Стирает свет и занимает место,
И сумраком роднит с небытием,
И призраки плывут от переезда
До Старой бухты, где, как светлячки,
Флажки марины, огоньки кофейни,
И жизнь даёт безумные круги,
И дремлет в бухте пароход трофейный.
Я лодочник, которого Альбер
Окликнул и запомнил на мольберте,
Но знаю: самый хищный глазомер
Не оградит от неизбежной смерти.
Я почему об этом? — не скажу
И передать словами не сумел бы…
Стоит луна в окраске акажу,
Подсвечивая маленькие вербы.
Река Марке с холста течёт сюда:
Вода живая смотрится как будто
Соткался с ней художник навсегда,
Не растеряв доверенное чудо.
Миры Марке: от мелкого куста
До старой баржи… Сумерки, пейзажи
Сыграл бы я, как музыку с листа,
На скрипочке стиха, который даже
Сгодился бы и старику Марке
Палитрой братской, химеричной тенью,
Что тянется к придуманной строке,
К неспешному, как жизнь, стихотворенью.

СЕВЕРНЫЕ ВОРОТА

Щекастый гномик музыку корпит:
У дудочки бамбуковой везенье…
Какой опять невидимый пиит
Вышёптывает мне стихотворенье?
В четвёртый раз затягивает снег,
С подземным сочинителем не споря, —
Который где? Который — саундтрек
Фантазий холоднеющего моря?
В четвёртый раз заваливает снег,
По буквочке становится счастливо:
Я слышу твой с иголочками смех,
Я вижу свет… Я вру неторопливо…
В четвёртый раз у Северных Ворот
Маяк захвачен действием небесным,
Приговорён буксирный пароход
Бессмертием? — безмолвием воскресным.
В четвёртый раз шарманку крутит снег,
Расплещем жизнь в слабеющее небо,
Я слышу твой с изюминкою смех
У маяка, смотрящего налево.
…Текут слова, за музыкой плывут
Смятением приправленные крыши,
Неместный ангел? Гномиков приют?
Светильник зажигает кто-то выше…

*** *** ***
Я пролистал всю зиму. Вышел к марту,
Который вышел мальчиком мультфильма,
Смотреть на снег, на солнечную смальту
И воздух света целовать несильно.

…Мы так и не списались. Вьюга — буквы
Не подсказала в заморочках стужи,
Где счастье пело, там забиты бухты
Чужими кораблями. Чьи-то души

Эдемское шумят на фоне моря…
Я прочитал всю зиму. Вышел к ветру,
Который с моряками пил у мола,
Вставал на мостик, отдавался свету

И прятался в забытых лодках… Я бы
Тебя преобразил по Хокусаю,
Но где японец? Золотые лампы
Не озаряют больше. Я листаю

Всё то, что можно пролистать о прошлом,
Я знал тебя, как только знает темень.
Ты знала море. Ты брала дотошным.
Ты пахла экзотическим растеньем.

…Теперь весна. И я, как тот полковник,
Которому не пишет старый Габо,
Рифмую с существительным «любовник»
Всё то, что выше. Понимаю: слабо.

Сейчас весна, и словосочетанье
«Совместно жили» стёрто до предела,
Но даже в этом прячется желанье
Вдохнуть весну в невидимое тело.

*** *** ***
Ладно, ладно, детки, дайте только срок,
Будет вам и белка, будет и свисток!
Алексей Плещеев

Цвета манго и мускатной дыни
Снился остров. Снились острова.
Снилась жизнь таких авиалиний,
От которой лучшая халва
И во рту, и на большой тарелке,
Только вот тарелка эта где?
Я проснулся. Ни свистка, ни белки…
Только осень старая везде.

*** *** ***

Тончайший шорох листьев… Скоро нам
Невидимый опустит осень… Осень
Уже дохнула музыку ветрам,
Две стрелочки свела на цифре восемь.
К замостью фиолетовая мгла
Спешит на крыльях ангелов и птичек.
Ты теплоту легко с собой взяла,
Как несколько живительных страничек,
В которых ты так обольщала, что
Всё становилось образным и скрытым:
Закат стоял в костюмчике бордо,
Вышёптывал то музам, то харитам,
Которым было не до нас. Звезда
Выглядывала с дикостью такою,
Что нагота светилась без стыда
По Модильяни: белою рекою,
Темнея треугольником волос,
В молчании, которого хватало
На темноту, на летний дождик слёз,
На горний свет мажорного хорала,
Живущего в голландском сидюке,
Как гномики в дремучем подземелье,
На светик в постаревшем ночнике
И коду меланхолика Корелли,
Который — листья, шорохи, слова
Не Самого, так ангелов и птичек…
На ноготок везения — сперва,
Потом — на холод бархатных ресничек.

ПОРТРЕТ

В его шкафу скелеты как на выбор: в ночное время — тема хоть куда,
С бессонницей в обнимку (бес подсыпал) он из забытых лепит города,
Открыв не дверь, но — щели Мнемозины, в которых то, что изменить нельзя.
Стекаются забытые картины: стыдом прошиты эти паруса
Подробностей, стоят тенями возле дивана в клетку, мёртвых словарей,
Масаи из ироко в странной позе, каких-то керамических коней.
В 4:20 демиург руками поводит странно, как лесной друид,
И — визави в зеленоватой раме, присмотришься, губами шевелит

И скалится, и обещает бездну, не бутафорский мрак, но — шумный ад,
Как менестрель затягивает песню: слова Аида, музыка — впопад
Сюжету, что ворочается возле и демоном коричневым плывёт
(Что непонятно, объясню я после, возможно, дальше расшифрую код).
Живее кто? Портрет? Его хозяин? Скелеты расшушукались в шкафу
И высушенный челюсти раззявил. Мотив стишка соткался на фу-фу.
Вот-вот герой покинет стены эти и выйдет в дверь, как вариант — в окно…
Нигде не высоко на белом свете. Всего лишь шаг и — каменное дно.

ИЗ ХУТОРСКИХ ДИКАНЕК

Не открывай ту книгу, там гробы
Летают и — рыдает старый сотник
Да в монстров превращаются попы
И смотрят на чудовищ, как на сводных
Сестёр ли, братанов — перекрестись!
Меж синеватым лесом и приходом
Огромным скорпионом пухнет высь
Таким-сяким размашистым уродом.
Не открывай полтавский гримуар,
Там слабый лузер заклинает Книгой,
А время — уплотнившийся кошмар —
Борзеет, как матёрый чёрт с шутихой,
С кричащего геенной полотна,
Чей прародитель* спит в Хертогенбосе,
Ну это к слову. В полночь простыня
Видений растекается. На дозе
Фантомов заковыристых нельзя…
Я что хотел сказать? — читай сначала…
Замри. Замкнись. И не смотри в глаза
Начальнику бродячего кошмара.
Здесь даже многоточия — сюжет
Того, что видишь то ли третьим оком…
Развитие. Деталь. Раскрутка. Тренд.
Всё станет завтра безмятежным вздохом.
Эй, старый ключник, не проспи рассвет:
Вот-вот и запоёт петух крикливый.
Петух в реестре Демиурга — бренд!
На хуторе NN все люди живы?

———
* Иероним Босх.

ГОЛОВА СНОВИДЕНИЙ

В голове сновидений смеётся философ Хома.
Он женился на панночке: клады, офшоры, дома…
Вся нечистая сила с Хомой корешится повсюду.
У него на посылках каморра проворных чертей —
Так стараются, что валит дым из стоячих ушей,
Засыпают валютой иуду.

Комариные бесы несут сулею ведьмаку
Да вишнёвую люльку к пропахшему злом очагу,
На стене роковое сиянье звериных шестёрок.
Сладко демоном жить: белоручек-русалок иметь,
Распухать языком чернокнижья, ломая комедь,
Выдыхая то — Omen, то — Moloch.

Яд виверны давать от простуды шершавым кентам —
Монструозным кентаврам, мешающим бром и агдам
(Лошадиные уши, а фейсы страшил бородаты).
В голове привидений жирует отступник Хома,
Смотрит месяц галушкой, свисает широкая тьма
И скрывает вампирские клады.

«Полетай — говорит он ведьма́чке — в шикарном гробу, —
Тряхани стариной! — новобрачную вспомним судьбу,
Забабашим полёт, предадимся бездумному чувству», —
Так три ночи банкетят, играют в игрушки свои,
В перерывах, как в сгинувшем прошлом, гоняют чаи,
Колдовство приближая к искусству.

Ставят лайки «ВКонтакте» то старому сотнику, то
Неприкаянной птице, летящей в старинном пальто:
Вариант — в макинтоше, плаще, титулярной шинели.
В общем — всё как всегда: сочинитель на коде припух,
Словно бы очертил в ветхой церкви спасительный круг…
На запоре кондовые двери.

ПОЛНОЛУНИЕ

…большой Красный дракон с семью головами
и десятью рогами, и на головах его
семь диадем…
Откровение Иоанна Богослова

Зимой он смотрит, как змеёй зима
Затягивает раны переулка,
И белый колер напрягает тьма,
И крепкий ветер голосом придурка
О смерти говорит, с которой жизнь
Так корешит, как панночка с гробами.
Он смотрит с 19-го вниз:
Весь снежный двор заполнен мертвецами
И полумертвецами: дышат, а?
Где неотложка с дошлым айболитом?
Из мира параллельного сюда,
По курсу каббалистики, транзитом
Влетают те, кто молятся ему —
Полмира разводящему дракону,
И засевают мандрагорой тьму,
И посылают к речнику Харону.
…Он впитывает темень, как сюжет:
Огромный шар, в котором скорпионы,
Клубок из чудищ недоступных недр,
И — ряд второй — когтистые грифоны.
Он долго смотрит… становясь другим,
Нанизывая глюки полнолунья,
И будто кто-то говорит над ним —
Смеётся в чёрном тощая колдунья?
Морана в тёмном, бабушка с клюкой?
Он шепчет заклинания, и монстры
Бегут в Полтаву быстрою рекой
К приспешникам уездной коза ностры.
И — остаются мальчик и старик
В одном флаконе, правильнее — в теле,
В котором жизнь смертельнее, чем стих,
В котором смерть привычнее свирели.

NEURASTHENIA (НА БЕЗЛЮДНОЙ УЛИЦЕ)

…Всё то, что для Безносой хэппи-энд,
Всё в сильном небе запросто сегодня:
Вот крупный план, вот тучи кинолент
И тусклый свет… Вот соечка Господня
Махнула мне? Придумал для себя
Я жизнь во тьме. Последним идиотом
Я там, где одинокая судьба,
Где фатум-рок глумится старым жмотом.
…Ты жив, мудак, и видишь столько, что́ —
Всё ближе Стикс и Лета с каждым вздохом…
Поправь кашне и запахни пальто,
Приметь фонарь и — продвигайся с Богом.

ОТКРЫТКА
АНДАМАНСКИХ ОСТРОВОВ

Джарава с Андаманских или кто
Сойдёт с открытки прямо в сновиденье?
И длится роковое шапито,
Мозги при этом ровно решето.
Такое в 3:15 наблюденье.

Всё книжек экзотических посыл,
Контент в планшете длился тем же самым.
Идёт охота? Кто кого убил?
Селену крови над водой включил?
Кто станет дымом над большим вигвамом?

Дух трапезы по кайфу дикарям,
Как будто так в писаньях Марко Поло…
В 4:30 гладит по вискам
Старуха-смерть. Привиделось? К чертям
Чертей и тех, которые атолла

Послы и беспредельщики. И то —
Всего открытка и — вхожденье в джунгли…
Джарава с Андаманских или кто?
Мозги при этом, будто решето…
Пигмеи черепаховой лагуны

Пугают ядовитою стрелой.
…«Я скоро сновидение покину»,
Кто говорит? Как будто за стеной? —
Сам говорю. Отравленный игрой
Кому-то корчу дьявольскую мину.

МАЯК НА МЫСЕ

Забыть континентальные слова:
Смешение архаики и сленга.
На мысе пахнет яблоком трава
И яблоком одна аборигенка…

Сбежать с материка. Сойти на мысе,
Почти необитаемом. Почти.
И выкинуть завянувшие мысли,
Как некогда вчерашние цветы.
И написать люпиновые письма
Тем мертвецам, с которыми на «ты»
Бывал, когда — соломенные листья
Ложились в запустенье темноты.

И домолчаться до условных знаков
Из мира параллельного, когда
Текут к созвездьям сны архипелагов,
Консервной банкой смотрится звезда.
И маяку сложить стихотворенье
О маяке, сигналящем во мгле:
Схватить на дактиль чудное мгновенье —
Свет корабля, как память о земле,

Которую оставил по причине
До йоты непонятной самому…
Стать зверем? Птицей? В сумрачной картине
Словариком, сверкающим во тьму? —
Хореем маяка, спондеем мыса,
Отшельником пропавшим навсегда?
Не ждущего с авиапочтой пи́сьма,
Забившего вчера на города…

*** *** ***
Это небо — весёлое счастье, в полный рост Адриатика… Ты —
Точно мысли о солнечном ястве, поцелуях, которые рты
Не забыли и смогут едва ли… Это небо в сквозистой слюде,
Видно, ангелы нам рисовали, чтобы жить в голубой чистоте.
Я так молод, что стар поневоле. Облака или знахари, кто
Нас утешит? Ядранское море, как сапфировое естество?
…Если я без тебя просыпаюсь — режьте ножиком жизнь нелюбви —
Я в такую хандру зарываюсь, дохнут в сердце мои соловьи,
И молчанье тревожно до нерва… Я так молод, что лету кранты,
Надсмехается дева Минерва с управляемой кем высоты?
Потешайся, мудрейшая, мне ли возражать?.. Никого я не смог
Удержать. От последней потери в словаре неприятный комок.
Адриатика счастье играет, эта жизнь до кончины густа…
И морщинками море стекает прямо в небо, а дальше куда?

*** *** ***
Под стать Камилю* в красных Будва — в карминных крышах, как в раю.
В зонтах-медузах стынет бухта в рододендроновом краю.
Уже сентябрь зарезан финским… ну что-то типа. В Будве мгла.
На крепостной стене латинским начиркан месседж… Катера
И толстосумов жадных яхты — темнеют. Призраки в кольцо
Берут кого? Какой лайфхак и… — запустят местный ад в лицо?
С таким гуляешь в древнем месте и мнишь хтонических горгон:
От Посейдона эти вести? Ау, Овидий! Не силён
В «Метаморфозах». В Старом Свете медузы спрятаны в музей.
В ночное время мысль о смерти фантасмагорий злых сильней,
А в небе жёлтым светит боинг, а если в нём брателло мой? —
Смешной мечтатель, параноик, ещё бухой, ещё живой,
Вот-вот и выйдет в стратосферу за кокаиновым вчера,
За хвост зацапает химеру, которая из-за угла…
Вот-вот железные откроет, ведь кто-то должен открывать,
И жизнь мою таким накроет — otvet.mail.ru: япона мать!
———
* Камиль Писсарро.

*** *** ***
В бессонницу из Будвы и любви,
Воды ядранской, галечного пляжа —
Подай мне знак, ту полночь оживи,
С которой рифмовалась третья стража,
Да шли убийцы каменным путём,
Чтоб постоять над телом бездыханным,
Светило проникало в тёплый дом
Космическим блокбастером-экраном.

Прижмись ко мне и нежным ртом возьми,
Коснись меня согласной грудью ночи,
Пока весь мир за крепкими дверьми
Перетекает в сонный и цветочный.
Подай мне свет, как подают свечу,
Я постою над наготой и болью,
Последнее и первое смолчу,
Запомню всё, что тяготеет к морю:

Ряд пальмочек в оливковом раю,
Идущее по водам вдохновенье
И тот обрыв, в котором узнаю
Самоубийцы быстрое движенье…
Что там ещё? Всё призраки и те,
Которые повёрнуты на музах.
…Я помню всё в будванской наготе,
Как старый грек в пропавших Сиракузах.

*** *** ***
Милета — человеку: «Вот и мы дожили до зимы, зима в порядке:
Базирует за церковью холмы, решает Пифагоровы загадки
И прячет жизнь в квартиры, как в чехлы. Ты спутал тень и Смерть в субботу утром? —
Ну ты отжёг в пределах каббалы и выглядел, прости, конкретно мутным.
Метафорами выросли ослы, когда ты разговаривал в постели:
Припоминал то огненные сны, то устрашал, как фирменные звери
В потустороннем. То есть пробуждал тревогу, ту, которая «ну к чёрту»,
Формальным жестом жуткое стирал, переходя к привычному комфорту.

Боюсь подкинуть голый камуфлет: нимб над башкой заметен меньше Лимба,
Плетущего в тебе сплошной сюжет, поверишь, — нешутейного калибра.
И вообще, хотела бы сказать, не в плане хрени: облака и музы,
Короче, те, с которыми камлать бывает круто, — закрывают шлюзы.
Ну-ну, я пошутила. Старикан, ещё ты съешь двух-трёх подземных чудищ
И напоследок выплюнешь талант…» Да был ли мальчик? Спросишь и осудишь,
Пока Милета что-то о тебе (по манускрипту — барышня в законе)
Всё бла-бла-бла (судьба судьбой в судьбе) — опять программный сбой на Геликоне?!

КУРЯЩАЯ ОПИЙ

…И Геката течёт, как течёт за стеною река,
И стоит старый Бог, как на рынке чудес, одинокий.
И курящая опий, поймавшая дурь четверга,
Обивает опять Туркестана чужие пороги
Либо — Индии, что выползает удавом в мозгах,
И слоновый божок открывает дворцы Ришикеша,
И молитву несёт в «океане сансары» монах…
Поощряет дымки постаревший на трубку Ганеша.

Это Киплинг-сагиб? Это — Азия. Будда и бред…
Раскурившая жизнь видит, как на подушке драконы
Оживают, и вот — погибает от первого смерд,
И летает огонь, и химеры заходят в притоны,
И печальный дракон превращается в Красного, и
Принимает его раскурившая опий, как славу…
Я зачем говорю? Я в какие вливаюсь круги? —
Сколько рупий в аду за бомбейскую платят кенафу?

Сколько жёлтых богов окружает курящую, чтоб
Караваны в окне намозолили тропы созвездий,
И стебётся луна (по окраске багровый пироп),
Понимая сюжет, точно танец нешуточной мести.
И курящая смерть говорит о счастливом, и свет
Приглушается, и — скачет всадник на лошади-смерти,
И нежнейшая мгла наступает на жёлтый сюжет,
И темнеет в мозгах, и рыдают от хохота черти.

*** *** ***

Ступает Никта. Некто держит мир.
Озёрный парк в полночное отплыл…
Бредут шуты и сны Иеронима:
Знакомый в красном, в синем интроверт,
На колесе из пекла катит смерд,
Присел закат на крыше анонима.

Сказания библейские в кустах
Тёмно-зелёных, тянет когти Страх,
В пахучей мгле забудешь имя девы,
С которой жил на крепких берегах,
Ловил снега, кутил на облаках,
Как сын Адама, попадался в дебри:

То — Змий меня, то — местный василиск
Читать учили бестиарий. Диск,
Желтеющий вверху, до йоты в теме.
Великий бес над нами молча ржёт,
Листает бред да кушает компот
Из сухофруктов: старый мерин в теле!

Ступает Никта. Некто держит мир.
Художник свет лютнисту потушил,
Пророчества в подушку сунул детям.
Что бросит нам? Что высмотреть пора? —
Алхимия морочит до утра…
По курсу мифологий и приметам —

Кому — лафа, кому — нескучный ад,
Жужжащий мухой и встающий над…
…Как по приказу души танцевали,
Впуская то, что днём бы никогда…
Кричат зверьём в потёмках поезда,
И мы зверей, как музыку, прощали.