Венецианские ведьмы, возможно, из-за пристрастия к стирке, шабаш не посещали. Судебные архивы Венецианской республики содержат материалы на 200 женщин, подозреваемых в ведовстве. Из общего числа только 3 венецианки были допрошены под пытками, и только одну присудили к сожжению на костре заочно, так как дело подозреваемой в сношениях с дьяволом разбиралось в ее отсутствие.

Наталия Слюсарева

Венеция без маски

Часть II

(продолжение, начало в №1/2019)

КРАСОТА НА КОТУРНАХ

 Быть куртизанкой в Венеции означало не только отдавать свое тело мужчине, будучи у него на содержании, проводя жизнь в роскоши и непрерывных удовольствиях. «Крест наслаждений», о котором в каждом новом сезоне поет со сцены театра «Ла Фениче» Виолетта, предполагал освоение куртизанкой целого ряда искусств.

 Венецианские куртизанки, кроме того, что неотразимы и очаровательны, сведущи во многих дисциплинах — от музыки до литературы, от танцев до политики. Искусство нравиться без жеманства, умение поддерживать интеллектуальную беседу, философский спор, цитировать классиков и поэтов — скромный набор венецианской куртизанки. Так, знаменитая куртизанка XVI века Гаспара Стампа знала наизусть всего Данте и всего Боккаччо.

 Представители знати открыто содержали красивых куртизанок, подобно тому, как держали редких экзотических животных. Они нанимали для них экипажи, покупали палаццо, окружали роскошью. В домах куртизанок патриции бывали совершенно открыто, приводя сюда своих друзей, устраивая праздники. Связь с куртизанкой, трата безумных денег на ее содержание являлся одним из способов демонстративного выставления напоказ своего богатства. Для известного любителя фривольностей, члена платоновской академии, Пьетро Аретино, Венеция стала раем. Он основал кружок молодых литераторов, в основу сюжетов которых легли рассказы из жизни куртизанок.

 Местные красавицы вдохновляли живописцев, наперебой стремящихся запечатлеть их красоту на своих полотнах. Куртизанки служили моделями даже для картин с сакральным сюжетом. Не особенно смущаясь, знаменитые художники пишут с них изображения Мадонны.

 В венецианском обществе, более чем толерантном, одновременно уживалось много противоречивого. Достаточно полистать Монтескье, который писал о Республике: «Ни в каком другом месте вы не найдете столь много набожных и так мало благочестия, как в Венеции. Набожность венецианцев и венецианок приводит в изумление: мужчина считает честью содержать свою куртизанку в роскоши, но ни за что на свете не пропустит мессу». Именно в Венеции в 1700 годы среди кавалеров получила распространение расхожая поговорка: «Утром — «мессета» (месса), после обеда — «бассета» (игорный дом), а после ужина — «доннета».

 Куртизанки делились на oneste — честные и non oneste — не честные. Рангом пониже звались «карампане», по кварталу, в котором они жили, либо мамоле.

 Честные куртизанки — уважаемые и почитаемые, находились на содержании богатых покровителей. Могли блеснуть в философском споре и немного уступали мужчинам в искусстве диспута. В документе 1542 года было записано — кого, в сущности, считать куртизанками. «Проститутками считаются все незамужние женщины, имеющие интимную связь с одним или более мужчинами. А также замужние дамы, не живущие с мужем, а проживающие отдельно и имеющие интимные связи с одним или более мужчинами».

 Куртизанки различались также по категориям, запрашиваемым ценам и одежде. Куртизанки “онесте” носили элегантную верхнюю одежду из бархата с золотыми пуговицами, накидки из беличьего меха, или плащи с подкладкой из меха, длинные в пол сатиновые юбки, драгоценности. Волосы обычно завивали, красили в светлый тон, выкладывали на голове полукороной в виде рожек, или прятали под сеточку из золота. Проститутки низшего ранга носили полотняные куртки, рубашки и мужские шаровары. На голове вуаль, чтобы при случае скрыть лицо. Были совсем потерянные девчушки, которых по свистку снимали прохожие на «мосту титек». По одежде сразу можно было определить: who is who.

 Так со временем переиначили смысл знаменитой картины художника Витторе Карпаччо из музея Коррер, которая долгое время называлась «Две куртизанки». Не так давно искусствоведы, разобравшись, наконец, в крое платья, подтвердили, что это — благородные дамы из почтенного семейства Торелли, (судя по изображению герба на вазе), и смысл картины теперь — не отдых мамоле после рабочей смены, а размышление замужних женщин о безынтересной, вялотекущей семейной жизни. Дамочки, действительно, выглядят не самыми счастливыми.

 В Средние века самые роскошные из куртизанок передвигались по площадям и улицам города, опираясь на своих слуг, так как на ногах имели обувь на высоченной платформе в 60-70 см. Высота каблука отчасти объяснялась желанием доминировать над остальными, отчасти помогала не вляпаться в отбросы, которые свободно выбрасывались на улицы из окон.

 Носить обувь на высокой платформе — обычай весьма древний. Еще актеров, изображавших царей, ставили на котурны, чтобы они выделялись из толпы. На Востоке халифы до сих пор носят туфли на высоком каблуке, их женщины — тоже, но уже с другой целью, чтобы не так легко было убежать из гарема.

 В XVI веке ведущим мировым производителем косметики стала Италия, в частности Венеция. Венецианские белила считались лучшими в мире. Использовать их для макияжа было верхом элегантности, но в то же время и верхом безумия. Основу белил составляли токсичные соединения свинца, которые проникали в кровь через кожу. Модниц это не пугало, более того, венецианские дамы на свой риск создали общество под предводительством Изабеллы Кортезе для изучения и испытания на себе косметических средств.

 Красотки наносили свинцовые белила на лицо, шею и грудь толстым слоем и даже не смывали их, а просто обновляли, добавляя свежий слой краски. Некий монах XVI века заклинал современниц не штукатурить лица, словно стены, поскольку это «изнашивает кожу, ускоряет процесс старения, разрушает зубы и создает впечатление, будто они круглый год носят маску».

 В Венеции куртизанки с их внешним великолепием работали и на туристическую рекламу, обещая каждому набор удовольствий, предоставление которых гарантировала республика. Именно для иноземных путешественников печатали каталоги проституток с указанием адреса и цен. Например: Джулиа Балби на калле Азео за 1 скудо, Анцола Бечера на мосту Латьери — 1 скудо. 2 скудо — за знаменитую честную куртизанку Веронику Франко, что на самом деле крайне мало, но возможно — это прейскурант для налоговой инспекции. Представительниц свободной профессии становилось все больше и больше. Острый наблюдатель за реалиями итальянской жизни Мишель Монтень, приехав в Венецию, был поражен их все возрастающим количеством. В записях историка Марин Занудо упоминается, что в начале 1500 года в Серениссиме проституток насчитывалось более 12.000 на 150.000 жителей.

 Первое место среди куртизанок «честных» по заслугам отведено Веронике Франко, которая, наряду с другими почестями, заслужила быть поданной обнаженной на огромном блюде на стол французского короля Генриха III во время банкета в палаццо Дукале по поводу его приезда в Венецию.

 Вероника родилась в благородной венецианской семье около 1546 года и на все времена остается архетипом истинной куртизанки: красивой, без предрассудков, предпочитающей вести жизнь, полную приключений. Ее мать Ваноцца, отличавшаяся редкой красотой, также была высокооплаченной куртизанкой. Выданная довольно рано замуж, Вероника, оставив вскоре супруга, стала жрицей свободной любви и в известном каталоге куртизанок значилась под номером 205. Ей не исполнилось и 20 лет, когда она была внесена в перечень основных и наиболее уважаемых куртизанок Венеции (Il Catalogo di tutte le principali et piu honorate cortigiane di Venezia). «Честная» красавица проживала в своем доме по адресу Санта Мария Формоза, как и полагалось, со сводней. Ее палаццо посещали художники, поэты, кардиналы, в нем часто устраивались концерты под управлением известного органиста собора св. Марка Джироламо Парабоско.

 Сама Вероника была писательницей, поэтессой и музыкантшей. Ее знали не только в Венеции, но и за границей. Иностранные поэты порой передавали в Венецию посвященные ей сонеты. В возрасте 40 лет она оставляет «профессию», и остаток жизни проводит в “Casa del Soccorso”, — «Доме помощи», своего рода санатории для куртизанок, ею же основанном на деньги нескольких богатых патрициев. Ее письменное наследие — около 50 писем, в одном из них она убеждает некую куртизанку, не посвящать свою дочь в эту профессию. Ей самой принадлежат довольно грустные строки о судьбе куртизанки, ибо такая женщина всю жизнь должна есть из чужих рук, засыпать под посторонним взглядом, перемещаться не по своей воле, а исключительно по прихоти другого лица.

 Знаменитый портрет Вероники Франко, работы Доменико Тинторетто, хранится в Вустерском музее искусств, в США.

 Другая не менее яркая венецианская куртизанка — Гаспара Стампа. Девизом Стампы стало ее изречение: “Viver ardendo e non sentire il male” — «Жить, пылая, не чувствуя боли». Лично ей это не удалось. Гаспаре Стампа пришлось испытать достаточно этой самой боли. Когда ее бросил возлюбленный граф Коллатино ди Коллальто, она впала в прострацию, посвятив досуг сочинению сонетов. В общей сложности она написала более 300 стихотворений о любви, но это не вернуло в ее объятья графа.

«Когда бы в сердце вы проникли мне,
Синьор, печалясь о моем уделе,
Вы внутренним бы взором разглядели
Тоску черней, чем видится извне….»

 Милашка Анджела дель Моро, любимая модель Тициана, прозванная Дзаффеттой, (дочь некоего Дзаффо) была знаменитой куртизанкой XVI века. Среди ее любовников был Лоренцо Веньер, которому однажды она, не известно, по какой причине, не открыла дверь. Месть любовника была ужасна. 6 апреля 1531 году он уговорил ее провести весь день в Маламокко, пустынном пляжном районе Лидо, но потом передумал, и гондола высадила их в Кьоджо, где, поужинав, они остались на ночь. Тут и наступил час отмщенья. После того, как Веньер вышел от Дзаффетты, она была изнасилована по очереди тридцатью мужчинами: рыбаками, грузчиками, крестьянами, последним был сельский священник. Потом измученную женщину погрузили на баржу с дынями и переправили в Венецию. Веньер придал огласке этот случай, пустив по городу поэмку в стихах под названием: «Тридцать один Дзафетты». Известный острослов Пьетро Аретино вложил в уста персонажа своей пьесы «Куртизанки» реплику: «Я бы не хотел, чтобы ты побывала в лапах у тридцати одного, как это случилось с Анджелой дель Моро».

 Персонаж нашей отечественной литературы неспокойная куртизанка, считавшая себя «нечестной», Настасья Филипповна, от Федора Михайловича Достоевского — громко смеялась, дерзила своим покровителям, жгла деньги в камине. Кавалерам с эдакой ладить было не всегда сподручно, может оттого большинство русских кавалеров прожигало деньги за границей, в частности в Венеции.

 ЛИБЕРАЛЬНАЯ ИНКВИЗИЦИЯ ДЛЯ ХОРОШЕНЬКИХ ВЕДЬМ

 «Всем известно, что ведьмы любят стирать», — так начинается повествование о «реальных встречах с ведьмами», записанное со слов очевидца этих событий в области Венето, в середине прошлого века.

 «Некий парень, возвращавшийся поздно ночью домой, увидел, что на земле лежит куча белья, и поблизости стирают ведьмы. Он подхватил носовой платок, а одна ведьма бросилась за ним в погоню» …

 Мода на ведьм, как заразная эпидемия, пришла в Италию и другие страны Европы из Испании в конце XV века. В 1484 году появилась булла папы Иннокентия VIII против колдовства «С величайшим рвением», а в 1487 году вышел в свет «Молот ведьм» — труд монахов-инквизиторов, своего рода энциклопедия и догматика веры в ведуний. Несмотря на то, что подобная вера есть составная часть всякой религии (если существует божественное, значит, должно быть и дьявольское), именно в XVIII веке она привела к всеобщему безумию. Стоит заметить, что в то время было отмечен огромный недостаток в мужчинах.

 Острая и отчаянная борьба за мужчину приводила к тому, что многие женщины, любой ценой, насильно стремились добиться любви. Вера в демонов приходила им на помощь. А на соседней улице всегда находилась какая-нибудь старуха, что умела готовить нужные напитки, она же знала, как составить знаменитую мазь, чтобы ночью отправиться на шабаш на «козий луг», место тайных свиданий ведьм. Джакомо Казанова в своих воспоминаниях пишет о том, как его восьмилетним ребенком возили на лечение к знахарке, что жила на острове Мурано. У маленького Джакомо часто шла носом кровь, отчего он совсем ослабел. Надо отдать должное старой колдунье из Мурано, которая поставила малыша на ноги в самое короткое время.

 Ведьмовская мазь снимала тайную тоску. Правда, она состояла из всякой ерунды — мышиного мозга, толченых мух, жаб, но также и менее невинных средств, как-то: экстракта цикуты, мака. Многие мази и напитки были ничем иным, как эротически-возбуждающими снадобьями, вызывавшими состояние сна с эротическими экстазами.

Венецианские ведьмы, возможно, из-за пристрастия к стирке, шабаш не посещали. Судебные архивы Венецианской республики содержат материалы на 200 женщин, подозреваемых в ведовстве. Из общего числа только 3 венецианки были допрошены под пытками, и только одну присудили к сожжению на костре заочно, так как дело подозреваемой в сношениях с дьяволом разбиралось в ее отсутствие. В ту же эпоху в Испании и Германии ведьм сжигали тысячами. В Лотарингии в течение 15 лет инквизиторами было сожжено 900 ведьм, в Фульде — 700 женщин, в Бамберге — 22 девочки в возрасте от 7 до 10 лет. Городской совет города Роттенбурга, чувствуя своего рода усталость от бесконечных процессов, сетовал на то, что скоро в городе не останется ни одной живой женщины. Последние костры в Европе погасли в XVIII веке.

 В октябре 1580 года от обвинений инквизиции пришлось защищаться честной проститутке Веронике Франко. Ее обвинили в ереси и колдовстве, будто бы практиковавшихся в ее доме: «использование дьявольских инвокаций, запретные игры, наведение любовных чар на немецких купцов, поедание мяса по пятницам, пренебрежение по отношению к посещению церкви и ложь относительно своего брачного статуса с целью носить украшения, запрещенные проституткам». 

 Обвинения были выдвинуты по навету Ридольфо Ваннителли, наставника ее сына. Согласно документам, она блестяще себя защищала на венецианском диалекте, с большой страстностью и уверенностью в своей правоте; ее речь настолько поразила всех присутствующих, что обвинение было немедленно снято.

 В свою очередь Вероника упомянула, что данный Ваннителли крал из ее дома. Обвинение женщины было спровоцировано жалобой на воровство. Ее грамотная защита и хорошее отношение инквизитора спасли Веронику Франко от суда. Разбирательство было приостановлено после второго заседания, никакие свидетели обвинения не были привлечены. Именно из этих протоколов известно о том, что она родила шестерых детей.

 Другая история из архива венецианской инквизиции. Некий молодой парень, работающий в красильне, был безнадежно влюблен в жену хозяина. Знакомая «ведьма» пообещала склонить к нему сердце красивой хозяйки. Колдовской обряд заключался в следующем: в полнолуние молодой человек должен был написать чернилами на пергаменте свою просьбу, поклявшись, что взамен он отдаст свою душу дьяволу; далее пергамент нужно было сжечь на пламени свечи, стоящей на подоконнике. Дым, растворившись в воздухе, отнесет послание incubus.

 Молодой красильщик, который знал грамоту, прилежно выполнил первую часть обряда, но, когда дело дошло до того, чтобы поджечь пергамент, он испугался и просто выбросил его из окна в канал. На рассвете проходящий мимо зеленщик, заметив в воде исписанный лист, выловил его и отнес к священнику. Вот тут для молодого парня и наступил конец света. В пергаменте было указано имя хозяйки. Инквизиция очень быстро установила причастность юноши к этому делу, и бедняге пришлось провести несколько лет в изгнании.

 Дьявол, не дождавшись, в свою очередь, предназначенного ему воскурения, решил сыграть с венецианцами злую шутку, и это тоже запротоколировано в церковной городской книге. В самом старинном районе Венеции, Кастелло, есть дворец, что смотрит своими окнами на канал и на колонну Святого Марка. Когда-то он принадлежал благородной фамилии Соранцо, с ним и связана история, реальность которой была засвидетельствована отцом Боверио и занесена в ежегодник братства капуцинов.

 Шел 1552 год, в палаццо Соранцо тогда проживал один адвокат, служивший в судебном ведомстве палат дожей. Несмотря на то, что адвокат всегда благоговейно выражал свою преданность Господу и Мадонне, он, будучи жадным до денег, сколотил значительное состояние, обобрав при этом многих бедняков. Однажды по случаю одного праздника он пригласил к себе на обед главу капуцинского братства отца Маффео ди Бешо. Дома адвокат продемонстрировал ему большую редкость — маленькую обезьянку, обученную выполнять мелкую домашнюю работу, чрезвычайно ловкую и смышленую. Но как только обезьянка увидела святого отца, она тут же убежала и спряталась под кровать. Отец Маффео, искушенный в делах греха, тут же распознал под ее шкурой дьявола и строго спросил хозяина ада, на каком основании тот находится в этом доме. Злобный дух в образе обезьянки отвечал:

 — Я здесь в ожидании, когда смогу унести с собой душу хозяина дома, которая, благодаря его деяниям, уже давно мне принадлежит.

 — Отчего же ты не сделал этого раньше?

 — Причина в том, — ответствовал демон, что он каждый вечер, прежде чем отойти ко сну, поручает свою душу Мадонне и Господу.

 Услышав такие речи, капуцин строго-настрого приказал ему покинуть этот дом. Дьявол снова отказался исполнить приказ, отговариваясь тем, что заказ на душу уже находится в стадии исполнения, и он не может просто так оставить адвоката и его жилище, в крайнем случае, обязан нанести какой-то явный ущерб.

 — Тогда, — продолжал отец Бешо, — ты нанесешь порчу, какую я тебе повелю. Покидая этот дом, сделай дыру в стене и пусть это послужит вечным свидетельством того, что здесь произошло.

 Дьявол, хоть и с неохотой, но исполнил приказ святого отца. Адвокат, и без того напуганный всем происшедшим, поклялся вернуть все награбленное до последней нитки. Единственное, что его беспокоило, так это то, что через дыру в стене злой дух мог вернуться снова. Однако и тут глава ордена капуцинов все предусмотрел. Известно, что злые духи не выносят вида ангелов, и потому на фасаде дворца был установлен барельеф с фигурой ангела, смотрящего на канал и на св. Марка: своей правой рукой ангел благословляет глобус, который держит в левой руке. Над барельефом зияет черная дыра.

 Дворец известен, как «палаццо Соранцо Ангела» или “Сa’dell’Angelo”, то есть, дом ангела. И сегодня, заглянув в вестибюль этого частного дома, можно сфотографировать старинную лестницу, украшенную парочкой маленьких, но от этого не теряющих своей художественной ценности, венецианских львов.

 Неизвестно, какая из ведьм околдовала дворец Дарио, с ажурными окнами-люками на фасаде, глядящийся на канал Гранде. Но всем очевидно, что palazzo Dario — один из разнесчастнейших дворцов Венеции, известный, как дом, который убивает. На протяжении десятилетий он последовательно, один за другим, избавлялся от хозяев различными способами — то кто-то неожиданно заболевал, кто-то, обанкротившись, стрелялся. Последняя смерть произошла в 1993 году, когда в палаццо застрелился один из богатейших итальянских промышленников, замешанный в коррупционном скандале. Последним, кто торговал «Дарио», был известный кинорежиссер Вуди Аллен, но после того, как он узнал историю Ca’Dario, быстро отказался от покупки.

 Зато маленький красный домишко Габриеля Д’Аннунцио, который выходит на канал Гранде, всегда приносил ему удачу. Писатель и известный сердцеед проводил в нем бесконечно счастливые часы с великой итальянской актрисой Элеонорой Дузе.

 Не только за фасадами палаццо вершилась странная, вычурная, мистифицирующая венецианская жизнь. Следы ее остались и на самих фасадах. Это и две капители с дворца Камерленги, обращенные к мосту Риальто. На одной из них — крылатая женская фигура, восседающая на языках пламени, лижущих ее гениталии; на второй капители изображен усатый старик с двумя звериными лапами вместо ног, третья — на месте признака пола. Легенда, связанная с этими гротесками, гласит: после ряда опустошительных пожаров Совет Десяти постановил возвести не деревянный, а каменный мост Риальто. Многочисленные проекты, в том числе представленный Андреа Палладио, не устраивали городские власти. Строительство затягивалось. Стали раздаваться голоса, что такой проект вряд ли возможен. И вот, как рассказывают венецианцы, однажды оказавшаяся на мосту парочка стариков напророчила. Старуха произнесла:

 — Да поджарится мой зад, если этот каменный мост не завалится! — а старик продолжил:

 — Да отрастет у меня лапа вместо члена, если новый мост из камня не рухнет.

 В 1591 году каменный мост Риальто, необыкновенно прочный и удобный, был завершен, а в назидание маловерам республика ответила гротесками на капителях палаццо Камерленги.

 Не у одного только майора Ковалева пропадал нос. Похожая история случилась и с купцом Риоба. С сьором Риоба даже похлеще. Не довольствуясь прикосновением к носу (видите ли, это приносит удачу), сию деталь с одной из трех каменных статуй, прозванных маврами, изображающих трех братьев — Риоба, Занди и Афани с кампо дей Мори — отрывали и уносили с удивительным постоянством. И так горожани таскали Риобу за нос десятилетиями, пока обозлившийся магистрат не придумал нарастить ему нос из железа. В ответ на подобное действие, суеверные венецианцы — те, что не могут обойтись без удачи, стянули нос вместе с головой. Но, возможно, сьор Риоба и не заслуживал к себе иного отношения. Легенда, связанная с ним, не рисует его с хорошей стороны: он был скуп и со своими братьями, купцами, торгующими специями, обводил доверчивых венецианок вокруг пальца, за что, собственно, поплатился, окаменев.

 Раскачивающаяся фигурка неопрятной старушонки с горбатым носом, верхом на метле, подвешенная под потолок, появляется в первые дни января во всех «боттегах», киосках и магазинчиках Венеции. Добрую бабу Ягу знают и ждут все, особенно дети. Имя ей — Бефана. Происходит от греческого «эпифания», что означает «народное явление». Бефана приносит подарки маленьким детям в ночь с 5 на 6 января, в память тех даров, что принесли волхвы на рождество младенцу Христу. Одета Бефана в широкую черную юбку с цветными заплатами, на голове колпак, на плечах шаль; в полночь она переложит подарки из карманов своего фартука в чулочки детям. Старушка сама любит пошалить, и может припрятать у вас дома нужную вам вещь.

 6 января 2011 года на канале Гранде в 33-й раз была проведена регата для Бефан. Четверка мускулистых, широкоплечих «бефан», как и положено, в вязаных шалях, юбках и чепчиках, промчались под мостом Риальто, с которого свешивался долгущий полосатый чулок, за обычным традиционным призом для венецианских гондольеров — знаменем.

 Чтобы ведьмы не открывали рот и не пугали мирных граждан, а вампиры не покидали могил, им по традиции вкладывали в рот кирпич. Все об этом читали, но доказательств этого не существовало, пока в 2009 году археологи, раскапывая в Венеции общее захоронение скончавшихся от чумы, не обнаружили женский скелет с кирпичом во рту. По народному поверью вампиры распространяют болезнь, жуя свой саван. Всегда найдутся доказательства того, что соседка — ведьма или вампир.

 А чем закончилась та история со стиркой?

 «Стало светать, и закукарекал петух. Ведьма отстала.

 — Скажи спасибо, что петух прокричал, — хрипло бросила она парню вслед».

 «ЧЕРНЫХ ЛОДОК УЗКИЕ СЛЕДЫ»

 Великий французский писатель Стендаль не без оснований полагал, что чрезмерная красота может вызывать расстройство психического характера. Венецианцы, обзаведясь доспехами из папье-маше от разящей радиации “tutto bello” — «всего прекрасного», чтобы на каждом закате не кончать самоубийством, не придумали ничего лучшего, как скользить на гондолах. Отчего другие, не менее достойные города не обзавелись масками? Все дело в фундаменте, господа. Другие города с открытым забралом. Они предпочли выборы бургомистров на мощеных бугристых площадях, постукивание молоточками в ремесленных мастерских, выбрали обедню и вышивание. Редко, когда — свидание. На свидание можно и так, оврагом, вдоль колючей изгороди из шиповника.

 Другое дело — Венеция. Венеция просто соблазняет тебя на свидание, слизывает, как сливочное мороженое. Перед тобой распахивают дверь твоего «Cа’» (от casa — дом) или «Pa», впрочем, сокращения от слова “palazzo” не существует, и ты вступаешь ногой внутрь неустойчивого узкого башмака с задранным носом. Куда повлечет тебя каналами Нильс?

Цепляясь короткой памятью за твердь, ты все же ощущаешь, что вокруг что-то изменилось. Ты несом, несом короткохвостой гондолой, несом маленькой волной или ее отсутствием, но несом. Ты принадлежишь лагуне.

 — На вокзал, — бросаешь ты перевозчику-водогребщику, но волна, которую ты уже нанял, которая рябит внутри твоих вен, отдает свой приказ: «На свидание», — монотонно стучит она у виска маленькими толчками.

 — На вокзал… — повторяешь ты чуть менее уверенно. «На свидание», — выводит она свое. И если ты все же добираешься до “stazione” — вокзала, то “о, Dio!” — «Боже мой!», как же тебе грустно и одиноко на этом вокзале. «А на том повороте я ведь мог свернуть на свидание», — шепчешь ты сам себе. «Ах, какой же я дурак». Тебе остается только подойти к окну “stazione” и черкнуть по стеклу своим алмазным перстнем: «Генриетта, я скучаю по тебе».

 Кто же запрыгнет в гондолу первым? Уступим место королям. Французский король Генрих III, изящный и куртуазный, летом 1574 года, возвращаясь из Польши во французские владения, провел две недели в Венеции. Свои «римские каникулы» король не забудет до последних дней. Едва Генрих ступил на землю «Серениссимы», приветствовать его вышли четыре чрезвычайных посла во главе с сенатором Мочениго. Твердая земля заканчивалась в городе Маргера на берегу лагуны. Здесь его ждали три гондолы: первая была покрыта черным велюром, вторая — фиолетовым, третья — золотым. Генрих вступил в золотую гондолу. Сорок гондол, на которых присутствовали сорок юношей из самых знатных венецианских семейств, окружили королевскую гондолу; следом плыли еще две тысячи лодок.

 Во дворце Капелло Генриха ждал банкет на 500 человек, но, утомленный торжественным приемом, он удаляется в свои покои в палаццо Фоскари. Не в силах удержаться от искушения поскорее увидеть волшебный город, о котором он столько слышал, король поддается на уговоры герцога Феррарского и исчезает вместе с ним тайком из дворца. Переодевшись в платье студента, ведь ему всего только 23 года, король сходит с герцогом в гондолу, ожидавшую у черного хода. Напрасно гости ждали его Величество к ужину, король вернулся на рассвете. Он отказался от еды и удовольствовался несколькими порциями мороженого, знаменитого венецианского мороженого, у себя в спальне.

 На другую ночь Генрих снова вышел из дворца Фоскари по потайной лестнице и, сев в гондолу, отправился в Турецкий Базар. Там его ожидал великолепный стол и комедианты «Джелози», игру которых он давно мечтал посмотреть. И в этот раз он вернулся только на следующее утро. Пока король спал, шли приготовления к десяти регатам, что в полдень должны были начаться на канале Гранде и закончиться у дворца Фоскари. Генрих почтил регату своим присутствием, а вечером в сопровождении того же герцога Феррары отправился к одной из главных «достопримечательностей» Венеции — знаменитой куртизанке Веронике Франко.

 «Хотя король представился, значительно преуменьшив свое величие, — писала она позже, — он произвел на меня такое сильное впечатление, что я чуть не потеряла сознание. Но он прекрасно все понял и охотно принял в подарок мой цветной портрет на эмали».

 Новый день Генрих начал с мессы в церкви Сан Стефано. После обеда ко входу во дворец подогнали широкие плоты, на которые поместили большую печь из Мурано. Весь вечер до глубокой ночи полуобнаженные мастера-стекольщики демонстрировали королю волшебное зрелище выдувания стекла. Король отблагодарил ремесленников за труд, купив у них все, что они произвели.

 С первой ночи своего пребывания в Венеции и до последней Генрих больше не ложился спать. Днем он дремал на официальных празднествах, приемах, в его честь, а ночью по потайной лестнице дворца сбегал к гондоле. В Венеции, впрочем, он вел себя, как обычный турист. Ему нравилось бродить по узеньким улочкам и площадям города, глазея на ювелирные россыпи лавочек Риальто. В это время его банкир оббивал пороги банков, выпрашивая для короля кредиты, ибо Генрих III, как истинный король, был расточителен. В лавке первого ювелира Венеции Антонио де ла Веккья король набрал много украшений и золотых цепочек, чтобы одарить ими своих новых друзей-венецианцев. Признав вскорости в иностранце короля по масштабам покупок, торговцы закладывали непомерно высокие цены.

 На прощание в честь его Величества был устроен великолепный бал. За обедом салфетка, которую держал Генрих, неожиданно растаяла в его руке. Она была искусно сделана из сахара, как и многие другие предметы на столе. Несмотря на хрупкость этих шедевров, король попросил подарить ему большинство из них, чтобы забрать с собой во Францию.

 При расставании французский король подарил дожу Мочениго кольцо с великолепным бриллиантом. Принимая этот подарок, дож хорошо понимал, что выступает против закона. Венеция запрещала всем, занимающим высокие государственные посты, принимать какие бы то ни было подарки от иностранных монархов, а тем более дожу. Однако Мочениго не мог отказать королю Франции. Он информировал обо всем Сенат, который долго обсуждал эту проблему. Наконец было принято решение, что кольцо с бриллиантом останется у дожа, а после его смерти будет отлита золотая лилия, в которую вправят кольцо, и сама эта драгоценность станет достоянием государственной казны. Следы кольца теряются во времена Наполеона.

 Назвав свое путешествие «медовым месяцем с Венецией», Генрих III возвращался во Францию изменившимся. Венеция позволила выйти его энергии наружу, научив, что набожность может сочетаться с природной чувственностью, что политические взгляды могут быть одновременно и строгими, и гибкими.

 Вода, наполненная информацией, сама пишет. Если обратиться к первой волне и, встряхнув ее под носом палаццо дожей, спросить, что она помнит о свиданиях в Венеции? Просмотрев свои записи, пожалуй, она расскажет о том, как в 1814 году юный скрипач с пламенным взором, Николло Паганини, встретил здесь певицу Антонию Бьянки, скромную статистку театра Сан Самуэле, и влюбился не на шутку. Красавица с правильными чертами лица и светлыми глазами (отличительной чертой ее характера было то, что она часто впадала в неистовство) однажды влепила ему чудовищную пощечину за то только, что тот не взял ее с собой в гости к приятелю. Антония Бьянки была неверна великому скрипачу, но, судя по письмам Паганини, оставалась самой большой его любовью. В конце концов, она родила ему сына Акилле, обожаемого отцом, красавчика Акилле, и, оставив его Николло, сама сбежала, поддавшись на уговоры очередной венецианской волны, в маске или без нее, нам не известно.

 Паганини был идеальным отцом. Однажды случилось так, что его двухлетний сын Акилле, играя, сломал ножку. Доктор сказал, что, если удастся хотя бы пару дней продержать малыша в абсолютном покое, кость срастется. Для подвижного малыша оставаться в покое, практически невозможно. Тогда Паганини взял мальчика на руки и, прижимая к груди, развлекая и лаская малютку, оставался неподвижным с ним в кресле на протяжении восьми суток. На девятый день Паганини так ослабел, что его самого впору было укладывать в постель. Но кость у мальчика срослась без последствий. О, эти итальянские отцы! Они действительно существуют.

 Примерно в те же годы в Венеции объявился иностранец в черном. Молодой человек в черной накидке, приехавший с севера, имел титул лорда, фамилию носил Байрон, был англичанином. Лорд Байрон, чрезвычайно заботившийся о своей внешности, комплексовал по многим причинам. Врожденная патология коленного сустава сделала его на всю жизнь хромым. В виду этого он изобрел особую скользящую походку. Его также заботил тот факт, что у него выпадают волосы, и он полнеет. Чтобы отбить чувство голода, он часто жевал табак.

 Новый жилец арендовал двухэтажный дворец XVI века, что находится между новым и старым зданием Кa’ Мочениго, выходящим на канал Гранде.

В палаццо Мочениго он поселился в компании, как описывал Шелли: «Из двух обезьянок, пяти котов, восьми собак, одной вороны, двух попугаев и лисицы. Вся эта банда вольно разгуливала по дворцу, как если бы каждый из них был его хозяином».

 В Англии Байрон оставил за плечами неудавшийся брак с умницей Анной Мильбенк, отлично разбирающейся в математике, обвинения в гомосексуализме и, наконец, постыдную связь со своей сводной сестрой Августой.

 О пребывании Байрона в Венеции ходили легенды. В хронику города вошли воспоминания о скачках лорда по пустынному Лидо (считалось, что в Венеции всего восемь лошадей: четверо чугунных на соборе Святого Марка и четверка у Байрона), об уроках армянского, которые он брал в монастыре на острове Сан Лаззаро. Сюда же относятся рассказы об изнуряющих заплывах в канале Гранде, с помощью которых он боролся со своей черной меланхолией. Впрочем, заплывы поэта не прошли незамеченными. И сегодня существует кубок Байрона, который вручается победителям в плавании.

 Но более всего запомнился английский лорд Венеции своими похождениями — начиная с Марианны, чей муж, лавочник, был в курсе шашней жены. Их магазинчик, который назывался «Рог», очень скоро переименовали в «Английский рог». Шутили, что дворец Мочениго должно быть имеет два входа: один для девушек из района Кастелло, другой — для девушек из Канареджо. Гондолы без устали и перерыва выгружали перед дворцом все новых и новых дамочек. Была очаровательная певица Таррушели, обладающая красивым бельканто, благородная Да Моста, наградившая его дурной болезнью, некая Лотти, Спинеда, Ридзато, Элеонора, Карлотта, Джульетта. В письме он определяет их как: «аристократки, интеллектуалки, торгашки, монашки, простушки. Но все — проститутки». Это был богатый материал, позволивший Байрону с легкостью написать в Венеции две песни для своей поэмы «Дон Жуан» и сатиру на венецианские нравы «Беппо». Список продолжила Терезина и ее сестра, другая Терезина и ее мать, жена пекаря Маргарита Коньи, которая долгое время была первым номером его английского гарема. «К счастью, — как он писал своему другу Мюрею, — она не умела ни читать, ни писать и поэтому не могла преследовать меня своими письмами. В пылу любовных упражнений она, тем не менее, никогда не забывала перекреститься при каждом ударе церковного колокола».

 Венецианский карнавал закончился для Байрона в апреле 1819 года, когда он познакомился с замужней восемнадцатилетней графиней из благородного рода, Терезой Гвиччоли, и влюбился в нее по-настоящему. Местом их встреч стал канал Гранде и гостиницы на побережье.

 25 августа 1819 года он ей писал: «Любовь, моя! В этом слове, одинаково прекрасно звучащем на всех языках, всего же лучше на твоем — “amor mio” — заключено все мое существование, настоящее и будущее…

Я не просто люблю тебя, я не в силах перестать любить. Думай иногда обо мне, когда Альпы и океан будут лежать между нами, — они не разлучат нас, пока ты этого не захочешь».

 Осенью графиня была вынуждена уехать с мужем в Равенну, Байрон последовал за ними.

 И сегодня в свои счастливые минуты знаменитости со всего мира выбирают скольжение по каналу Гранде. Голливудские звезды привычно заключают браки в городе на воде.

 В январе 1997 года на одной из «фондамент» Венеции можно было увидеть американского кинорежиссера Вуди Аллена, в огромных очках, почти в маске, немного нелепого, усаживающегося в празднично украшенную гондолу с юной женой-кореянкой. Медовый месяц в Венеции, так очевидно для интеллектуала. Можно побиться об заклад, что он попросил гондольера вволю поплутать по лабиринтам каналов. Его небоскребной родине так не хватает тайны. Впрочем, не только ему одному. Нам всем не хватает лабиринта. О, изумительное скольжение с исчезновением под мостом, и еще так долго не видеть причала.

 Бурлящий шлейф за катером оставил и свадебный кортеж, увозящий к счастью на моторных катерах звездную пару: адвоката из Ливана Амаль Альмуддин и последнего голливудского холостяка Джорджа Клуни.

 ЗА ФАСАДАМИ ПАЛАЦЦО

«О, чистота дыханья! Пред тобою
Готово правосудье онеметь.
Еще, еще раз. Будь такой по смерти.
Я задушу тебя и от любви
Сойду с ума. Последний раз, последний.
Так мы не целовались никогда.
Я плачу и казню, совсем как небо
Которое карает, возлюбив.
Она проснулась».
(У. Шекспир «Отелло»)

 Кто читал великую драму Шекспира «Отелло», быть может, не догадывается, что источником этой драмы послужили реальные события, имевшие место в Венецианской республике летом 1602 года. Благородная венецианка была зверски убита своим мужем, подозревавшим ее в неверности без видимых причин.

 Лукреция Каппелло, 36 лет, 11 июля 1602 года была зарезана мужем Джованни Занудо в их дворце на рио дела Кроче, на острове Джудекка, в Венеции.

 Криминальная хроника Совета Десяти так освещала эту трагедию: «Сьор Джованни Занудо, сын сьора Алвизе, пятью ударами кинжала в горло ранил в собственной постели донну Лукрецию Каппелло, жену, которая скончалась тут же от нанесенных ей ран».

 Ревнивец-муж накануне этого дня, вечером, силой заставил женщину пойти в церковь святой Эуфемии и признаться в грехе адюльтера, которого она не совершала. В супружестве пара имела пятерых детей: троих мальчиков и двух девочек, но мысль о детях не остановила руку убийцы. Тотчас после совершения преступления Занудо сбежал и был приговорен к обезглавливанию заочно; за его поимку была назначена премия в 2000 дукатов.

 Впоследствии сьор Джованни много раз выражал сожаление по поводу случившегося. «Бедняжка, моя жена, — писал он в Синьорию Республики, — невинной отошла на небо». Убийца неоднократно обращался в Совет с просьбой о помиловании, выражая сожаление, что оставил детей сиротами. Принимая во внимание, что преступление совершенно в состоянии аффекта и что все произошедшее — результат неконтролируемой ревности, в 1621 году Отелло из Джудекки получает, наконец, помилование и разрешение вернуться в город.

 Остается добавить только, что в церковной книге, хранящейся в церкви святой Эуфемии, к чьему приходу принадлежала Лукреция, в разделе об усопших, относящаяся к ней запись сообщает следующее: «Болела сердцем пять дней, потом зарезана, скончалась…». Стерты последние слова (di molte ferrite) — «от множества ран». В таком усеченном виде запись обретает двойственный смысл, давая возможность трактовать «трагический финал», как «акт эвтаназии».

 К сожалению, сегодня не известно точно, где проживала бедняжка Лукреция. “Calle della croce” — улица в Джудекке, где стоял их дом, — достаточно длинная. В этом квартале нередки слухи о появлении иногда женского призрака, который благоволит к женщинам и сурово взирает на мужчин.

 Шел 1827 год, издатель Винченцо Бетели, перестраивая недавно приобретенный им дворец на via Maggio 26 во Флоренции, обнаружил стопку бумаг. Среди них оказалась тетрадь из 22 страниц, дневник великой герцогини Бьянки Каппелло, жены великого герцога тосканского Франческо Медичи.

 Бьянка Каппелло, урожденная венецианка, отвергнутая и преследуемая своей семьей, сменившая звание любовницы на титул великой герцогини тосканской, у многих пользовалась славой опасной искусительницы и попросту чародейки.

 Родилась Бьянка в Венеции в 1543 году. Ее отец Бартоломео Каппелло был больше привязан к сыну Витторио. Пытаясь скрасить несправедливость отца, заботясь о дочери, мать составила завещание в ее пользу, оставив ей все свои драгоценности. После скоропостижной смерти матери отец быстро женился на знатной Елене Гримани. Супруги, желая поскорее убрать с глаз молоденькую красивую Бьянку, которой только что исполнилось 12 лет, уговаривали ее вступить в монастырь, но тут внезапно объявилась тетушка.

 Тетушка Гритти, недавно ставшая вдовой, вернулась в фамильный дворец и стала навещать родственников. Она сама была не прочь развлечься и такой же веселой жизни желала для племянницы. Тетушка втайне от отца стала посылать за Бьянкой гондолу. Возвращали девушку домой под утро. В тетушкином доме, в палаццо Гритти, Бьянку ожидала компания из четырех флорентийских знатных юношей, проводивших время в Венеции. Двое из них были друзьями известного художника Тициана. Среди них был и, представлявшийся богатым наследником банкиров Сальвиати, Пьетро Бонавентура. На самом деле Пьетро Бонавентура был сыном простого агента, которого отец отправил в Венецию искать себе занятие. В итоге, четырнадцатилетняя Бьянка не осталась равнодушной к красоте и любезному обхождению влюбленного в нее Пьетро Бонавентура. Но неожиданная смерть тетушки прервала свидания. Бьянку закрыли в отцовском доме, однако с помощью няньки, она продолжала принимать у себя Пьетро.

 Один из покровителей молодых убедил их, что наилучшим выходом будет побег. Юная Бьянка так описала это в своем дневнике:

 «Я оставила письмо няньке, которая спала, и в сопровождении слуги направилась к причалу, где меня ждал Пьетро. Мы вступили в гондолу и достигли церкви Сан Джорджо Маджоре, когда часы на площади пробили девять часов. Не могу описать, какое чувство охватило меня, когда за тканью felze я провожала взглядом в последний раз дворец дожей и сияющие купола собора Сан Марко. Сердце мое сжалось, и я упала без сознания в объятия своего спутника… Боже, что со мной будет? Родиться в самом сердце свободной Италии. И расстаться с Родиной навсегда…».

 По пути на родину супруга пара поспешно обвенчалась в Ферраре. На дворе стояла зима, предстояло пересечь Апеннины. Бьянка была беременна, и ей пришлось сносить все тяготы перехода на лошадях. В Венеции уже был объявлен розыск. Девушка прихватила с собой драгоценности, завещанные ей матерью, но отец обвинил ее в воровстве. Все, кто способствовал их побегу — нянька, дядя, слуги, — все были брошены в тюрьму. За голову Пьетро Бонавентруы была назначена награда в 2000 дукатов. Когда наконец супружеская пара достигла Флоренции, жена обнаружила, что все рассказы о богатстве мужа — ложь. Ютясь вместе со свекровью в убогом доме, Бьянка должна была исполнять всю черную работу.

 Молодые были вынуждены жить взаперти, в постоянном страхе перед наемными убийцами. Вскоре Бьянка родила девочку, которую назвала в честь матери Пеллегрина. Как-то к ним в дом заглянул Вазари, художник, писатель, друг одного из тех кавалеров, что навещали Каппелло в палаццо Гритти в Венеции. Приметив смущение молодой женщины, стыдившейся бедной обстановки, он начал расточать ей комплименты и тут же официально пригласил пару ко двору Медичи.

 6 января 1564 года Бьянка, в сопровождении супруга, переступила порог дворца Медичи во Флоренции. Как только сын великого герцога Козимо, Франческо, увидел молодую женщину, он влюбился в нее без памяти. Как она отметила в своем дневнике: «Весь вечер он не спускал с меня глаз». На момент встречи Франческо был женат на Иоанне Австрийской, которая родила ему шесть дочерей. Великая герцогиня была женщиной болезненной, малообразованной, с узким кругом интересов. Бьянка Каппелло, энергичная, изысканная, сразу завладела вниманием герцога. Вдобавок, она разделяла его увлечение алхимией. Они стали тайно встречаться.

  Вскоре их связь стала известна всем, включая дядю Франческо, кардинала Джованни, который с самого начала резко противился союзу своего племянника с венецианкой. В это время судьба наносит правителю Флоренции, великому герцогу Козимо Медичи удар за ударом. За короткое время он теряет жену и двух своих сыновей, которые умирают от туберкулеза. Безутешный, Козимо отрекается от власти в пользу сына Франческо и умирает в 1578 году. Через год великая герцогиня Иоанна Австрийская, будучи беременной, неожиданно погибает при падении с лестницы. Глубокой полночью на одной из улиц Флоренции муж Бьянки Каппелло получает смертельный удар ножом, как поговаривали, это была месть мужа некой благородной дамы, за которой волочился Пьетро. Все помехи на пути законного соединения любящих устранены. Франческо и Бьянка наконец справляют пышную свадьбу.

 Осознавая важность подобного союза, Серениссима отправляет во Флоренцию делегацию с поздравлениями, подарками и объявляет Бьянку Капелло «любимейшей дочерью Республики» — самый почетный титул для особо прославившихся граждан Венецианской республики. Родственники Бьянки, тут же, все позабыв, также поздравляют беглянку. К сожалению, новая супруга Франческо после рождения дочери больше не могла иметь детей. В 1583 году она имитировала беременность и, закрывшись в доме с несколькими дамами и служанками, объявила о рождении младенца мужского пола, названного Антонио. Франческо официально признал наследника, чье происхождение, на самом деле, неизвестно. Но теперь, случись Франческо умереть, донну Бьянку не посмели бы прогнать со двора. Последнее время они жили за городом на своей роскошной вилле в Кайано. 8 октября 1587 года супруги устроили там большой прием по случаю охоты, пригласив на него брата Франческо, Фердинандо. Был накрыт роскошный ужин, но уже на следующий день Франческо почувствовал себя плохо, у него началась лихорадка, и 19 числа того же месяца он умер. Бьянка скончалась с теми же симптомами вслед за ним.

 Еще при жизни Бьянке Капелло и ее мужу вменяли в вину скоропалительную смерть Пьетро Бонавентуры и Иоанны Австрийской. Эта парочка должна была подниматься на великий бал сатаны сразу после госпожи Тофаны, великой отравительницы из Палермо. До недавнего времени вся Европа полагала, что внезапная смерть обоих супругов — акт мести со стороны брата Фердинандо. Однако лабораторные исследования, проведенные в 2006 году на их останках, извлеченных из захоронения в церкви Сан. Франческо в городе Бонисталло, не подтвердили этой гипотезы. И все как-то сразу вспомнили, что у Франческо были налицо признаки малярии, а Бьянка, заразившись от супруга, скончалась через несколько часов после него. Тело герцога покоится в семейной усыпальнице в базилике Сан Лоренцо. Бьянку похоронили как грешницу, заменив в архивных записях титул «Дочери Венецианской республики» на два слова «злодейка Бьянка».

 Особо романтические натуры упоминают их рядом с такими парами, как Паоло и Франческа, Тристан и Изольда. Бьянка делила свой досуг между клавесином, библиотекой и химической лабораторией, искренне любила мужа, все красивое, в особенности жемчуг. Не ее знаменитом портрете, кисти Алессандро Бронзино (галерея дворца Питти), на шее у Бьянки великолепный тяжелый жемчуг. Сегодня в бывшем доме Капелло во Флоренции на via Maggio 26, выстроенном для нее Франческо Медичи, открыт Культурный центр.

 Если титул «любимейшей дочери Республики» Бьянка Капелло получила благодаря близости к тосканскому двору, то Елена Лукреция Корнаро Пископия — исключительно за личные заслуги.

 Табличка с фасада ее дома на палаццо Корнер, где сегодня размещается муниципалитет, гласит, что Елена Лукреция родилась в Венеции 5 июня 1646 года. Из патрицианской семьи Корнаро вышли четыре дожа, девять кардиналов и даже одна королева Кипра — Катерина Корнаро. Интерес к наукам рано пробудил в Елене отец, эрудит, известный меценат, имевший одну из лучших библиотек в городе. Уже в возрасте семи лет она изучает классические науки: математику, астрономию, географию, иностранные языки.

 25 июня 1678 года в Падуе из-за наплыва желающих присутствовать на экзамене на соискание степени «доктора философии» заседание было перенесено из капеллы в собор. Экзамен на степень доктора держала венецианка Елена Лукреция Корнаро Пископия. Ее блестящие ответы и рассуждения на тему Аристотелевых тезисов привели в восторг профессоров, которые единогласно объявили ее «магистром и доктором философии». Одновременно ей были вручены соответствующие символы: диплом, кольцо, символизирующее брак с наукой, горностаевая мантия и лавровый венок.

 Венецианка Лукреция Корнаро стала первой женщиной в мире, получившей степень «доктора философии». О том, что это большая редкость, говорит тот факт, что за последующие 100 лет только две женщины были удостоены подобного титула: одна из университета города Болоньи, другая из Павии.

 Заключенный с философией брак остался для нее единственным в жизни. Отказав в предложении руки и сердца немецкому князю, она до конца дней вела уединенный, практически монашеский образ жизни, полностью посвятив себя наукам. Скончалась Елена в Падуе 26 июля 1684 года от туберкулеза.

 Ее наследие — сборник прозаических и поэтических текстов — опубликован в Парме в 1688 году. Вход в Университет в Падуе украшает скульптура доктору философии Елене Корнаро. В Пинакотеке Амброзиана в Милане хранится ее портрет. Еще один витраж с ее изображением вывешен в Vasser College, первом женском университете США.

 Палаццо Мочениго назван по имени его владельца Джованни Мочениго, венецианского патриция, одно время бывшего покровителем Джордано Бруно. Ca’Mocenigo — комплекс из четырех примыкающих друг к другу зданий XV-XVII веков, выходящих на канал Гранде. В 1591 году Джордано Бруно принял приглашение от венецианского магната Джованни Мочениго обучить его искусству памяти «мнемонике» и другим магическим дисциплинам. По прошествии года, не достигнув желаемого, обладая средними способностями, но завидуя возможностям учителя, ученик решил отомстить. В мае 1592 года Джованни Мочениго направил инквизитору первый донос, который начинался обычной заставкой: «Я — такой-то такой-то, доношу по долгу совести», а дальше о том, что он слышал от Джордано Бруно. А слышал он от учителя немало — и то, «что мир вечен и что существуют бесконечные миры, а души, сотворенные природой, переходят из одного живого существа в другое, — и иную подобную ересь».

 Несколько дней подряд Мочениго только и делает, что строчит новые доносы. Бруно арестовывают, заковывают в цепи и сажают, под присмотром трех стражников, в одну из камер инквизиций, располагавшихся в Кастелло. Не сумев переубедить философа, венецианские инквизиторы отправили его в Рим, где после семилетнего заключения 17 февраля 1600 года Джордано Бруно был предан огню. Его последними словами были: «Сжечь — не значит опровергнуть».

 Отнюдь не гостеприимным оказался тот же палаццо в стиле готики и по отношению к Антонио Фоскарини, бывшему венецианскому послу в Лондоне. В 1621 году во дворце Мочениго поселилась леди Эрандел, жена британского дипломата. Скоро в Совет Десяти стали поступать доносы, утверждавшие, что в доме часто бывает Фоскарини. Последовал арест. Частые визиты Фоскарини носили чисто амурный характер, но, не желая опорочить честь женщины, на допросах Фоскарини упорно молчал; в итоге был присужден к смерти, как шпион. Когда правда, по истечении некоторого времени, восторжествовала, его тело перезахоронили с почестями, а по городу расклеили объявления, в которых Совет Десяти признавал свою ошибку.

 ОТ БЕЛЛИНИ К БИЕННАЛЕ

  В 1500 году на призыв Светлейшей Республики украсить город, венецианские живописцы, окунув дружно кисти в краску, без промедления взялись за дело. Каждый нашел соответственную строительную площадку. Неистовый Тинторетто вознесся на своих сумеречных крыльях под купола церквей. Джордоне занялся росписями фасадов домов. И сегодня на стене здания бывшего склада немецких купцов «Фондако дей Тедески» можно разглядеть отдельные фрагменты человеческих фигур и животных. Когда работа была закончена, роспись весьма озадачила горожан; никто не мог определить, что это за герои и из каких мифов Джорджоне вытащил их на свет.

 О заклятиях же света, колдующего в Венеции, с его вечной просьбой «изобрази», имеет право писать только поэт.

«Изобрази», — шепчет зимний свет, налетев на кирпичную стену больницы или вернувшись в родной рай фронтона San Zaccaria после долгого космического перелета… Ни тепла, ни энергии он не несет, растеряв их где-то во вселенной или в соседних пирах. Единственное желание его частиц — достичь предмета, большого ли, малого, и сделать его видимым! Это частный свет Джорджоне или Беллини, а не Тьеполо или Тинторетто. И город нежится в нем, наслаждаясь его касаниями, лаской бесконечности, откуда он явился».

 (И.Бродский. «Набережная Неисцелимых»)

 ДЖОВАННИ БЕЛЛИНИ (1430-1516)

  Уместно было бы написать «Джованни Беллини и Компания», так как Джованни работал вместе с отцом Якопо и братом Джентиле. Брат был весьма талантлив; отправленный в Турцию «к Великому Турку», ценившему только искуство орнаментов, он так поразил тамошнего султана, написав его портрет, что тот, по возвращении художника на родину, одарил его толстой золотой цепью и хвалебным письмом к Серениссиме.

 С артели Беллини, можно сказать, началась эпоха Возрождения в Венеции. Ранние работы Джованни Беллини написаны под воздействием Пьеро дела Франчески, Мантеньи. В своем искусстве Беллини созерцателен и задумчив. Он первым выпустил голубя света из «золотой голубятни». С годами его работы становятся все более ясными и поэтичными. Так целен и радостен святой Иероним, написанный им для церкви Санта Мария Мираколи. Сосредоточенность и сила мысли в одном из лучших портретов Беллини — портрете дожа Леонардо Лоредано. Порой он пишет загадочные картины-сновидения, как, например, «Священная аллегория».

 Тема материнства становится основным лейтмотивом в его «Мадоннах». Такова и любимая Иосифом Бродским «Мадонна с младенцем и четырьмя святыми», перенесенная в церковь Сан Дзаккария, недалеко от рива дельи Скьавони, Славянской набережной. Двум ученикам Беллини — Джорджоне и Тициану — было предназначено стать величайшими венецианскими живописцами. Жизнеописание Беллини Вазари заключил следующим абзацем: «Достигнув девяностолетнего возраста, Джованни ушел из этой жизни, оставив вечную память о своем имени в творениях, созданных им у себя на родине…Не было недостатка в Венеции в тех, кто стремился почтить его смерть сонетами и эпитафиями, подобно тому, как он сам при жизни почтил себя и свое отечество.»

 ВИТТОРИО КАРПАЧЧО (1465-1525)

 Витторио Карпаччо — один из главных иллюстраторов своей эпохи. В создании им дворцов, лоджий, каналов, павильонов он соперничает с лучшим венецианским архитектором своего времени Ломбарди. Работая над циклом истории св. Урсулы, он насыщает свои полотна образами легендарной Венеции: полихромной архитектурой, пристанями, моряками, штандартами, процессиями, восточными одеяниями купцов.

 Карпаччо — самостоятелен и открыт впечатлениям. В то время, как у старательного выученика флорентийской школы, учитывающего все законы перспективы, пейзаж заслуженно голубеет на заднем плане, Витторио Карпаччо, изображая процессию св. Урсулы, натыкается взглядом на собачку; и вместо того, чтобы поддать собачке ногой, напрочь забывает о продвижении святой, оставляя ее на попечение тех, кто к ней ближе, справедливо полагая, что святая справится и так, а сам, отстав от процессии, остается рядом с собачкой, делая ее той главной точкой в воздухе, с которой начинаются и заканчиваются все знаменитые кружева из Бурано.

 Много и плодотворно работая в Венеции, Карпаччо никогда не оставался без заказов. Его постоянными клиентами были религиозные братства Венеции — «скуолы». Цикл «История святой Урсулы» был заказан ему в 1488 году братством «Скуола ди Сант-Орсола». Второй — о подвигах св. Георгия — заказала «Скуола ди Сан-Джорджо». Третий цикл на «Историю святого Стефана» он написал по просьбе «Скуолы ди Сан-Стефано».

 В 1501 году Карпаччо участвует в украшении дворца дожей. Его картина «Лев святого Марка» — своего рода признание в любви к Венеции.

 ДЖОРДЖОНЕ (1478-1510)

 Можно перечислить по пальцам одной руки документы, в которых упоминается Джорджоне (настоящее имя Джорджо Барбарелли), родом из Кастельфранко. Джорджоне — оттого, что большой. Кто-то утверждает — ростом, кто-то — мастерством. Паоло Пилио Пино в «Диалоге о живописи» пишет, что «он стал Джорджоне, великим Джорджо», а Вазари заключает: «за внешний облик и за величие духа». Габриеле Д’Аннунцио считал, что Джорджоне — «скорее миф, нежели живой человек». После его ранней смерти в 1510 году Изабелла Д’Эсте осведомляется у своего агента Таддео Альбано: достоин ли Джорджоне того, чтобы приобрести несколько его картин для украшения интерьера своего палаццо.

 С его автопортрета в образе Давида на нас смотрит молодой человек с напряженно-эмоциональной душевной жизнью. В Венеции Джорджоне принадлежит к закрытому аристократическому кругу, куда входят представители известных семей: Вендрамин, Марчелло, Контарини. К тому же, он еще музыкант и певец.

 Вазари свидетельствует: «Джорджоне услаждался игрой на лютне столь усердно и со столь удивительным искусством, что его игра и пение почитались в те времена божественными».

 Свою загадочность он переносит и на свои полотна. Его мир таинственен и артистичен. Первый романтик Байрон превыше всех венецианских художников ставил Джорджоне. Сам художник более других мастеров почитал Леонардо да Винчи и, считая его своим учителем, разрабатывал открытую Леонардо технику «сфумато» — светотени.

 В настоящее время большинство исследователей искусства Джорджоне сходятся на том, что ему принадлежит около 20 работ; среди наиболее известных: «Юдифь» из Эрмитажа, «Гроза», выставленная в «Галерее Академии» в Венеции, «Спящая Венера» из Дрезденской галереи, «Сельский концерт» из Лувра.

 Несколько лет назад в Аполлоновом зале Зимнего дворца, в рамках программы «Шедевры музеев мира в Эрмитаж», зрителям было представлено полотно Джорджо да Кастельфранко «Гроза». За свою долгую историю «Гроза» во второй раз покинула пределы Италии, чтобы впервые быть выставленной в России. В мире искусства критики давно гадают о сюжете и о персонажах «Грозы», особенно о фигуре в красном, в левом углу — то ли цыган, то ли солдат, и что он делает под деревом?

 Любая пейзанка ткнет в него пальцем: он-то и есть тот самый змей-искуситель. Напротив под кустом — питающая Ева, склонившаяся над плодом, над своим румяным яблочком. Вдали, на горизонте — привычно громыхающий громами Бог, недовольный, как и водится, людьми — «вечно у них все, не как у …». Затаенно дрожат листики райского сада, привычно прикрывая и покрывая грехи человеков, принимая на себя первую волну горнего негодования.

  Конец художника был более чем печален: во время страшной эпидемии чумы в Венеции в начале XVI века Джорджоне не захотел оставить заболевшую чумой возлюбленную, черты которой передал в картине «Спящая Венера». Полотно заканчивал его ученик Тициан. Этот Вальсингам, не устрашившийся призвания черной смерти, окончил свою жизнь, осушив до дна «дыхание розы-девы»; и так, рука об руку со своей любовью, перешагнул в бессмертие.

 Искусство Джорджоне глубоко и утонченно. Его краски принимают божественные ванны, но судьба, сподвигнутая составом его души, искушаемой люциферовой печалью, останавливает его гений на самом взлете.

 Спустя 150 лет после его смерти, в середине XVII века венецианский поэт М. Боскини написал о нем следующие строки:

Джорджоне, ты первым сумел
Показать чудеса живописи.
И пока не исчезнет мир
И живущие в нем люди,
О твоих творениях
Будут говорить вечно…
Душа твоя слилась с красками
Не хочу отрицать, что Леонардо
Был, так сказать, богом Тосканы,
Но именно Джорджоне открыл Венеции
Путь, ведущий к славе и бессмертию!

 ТИЦИАН (1480-1576)

 Слава его началась в 1508 году, когда он написал на двери старого шкафа так называемое «Кристо дела Монета» — картину, известную под названием «Денарий кесаря». Зрителей поражает выразительный контраст между двумя фигурами — Христа и фарисея. После этой картины Тициана признали первым художником Венецианской республики.

 Большое влияние на него оказал Джорджоне. Как подчеркнул Вазари: «Тициан, увидав технику и манеру Джорджоне, оставил манеру Джан Беллино…».

 Безусловно, один из прославленных его шедевров — Ассунта (Вознесение Марии), разместившийся в алтарной части церкви Санта Мария Глориоза дей Фрари на кампо Сан-Паоло. Фрари — младшие братья францисканского Ордена, члены которого, как полагают, прибыли в Венецию в 1220 году вместе с Франциском Ассизским. Думая о посещении города на островах, св. Франциск называл Венецию «сестра моя Луна Венеция» в отличие от «брата Солнца Флоренции».

 Верхняя арка алтаря одновременно и верхняя граница огромного полотна Тициана (6,9х3,6), над которым он работал больше двух лет. Библейский сюжет — Успение Богоматери. Насколько это далеко от православной традиции, изображения с древнерусской иконы, на которой сын, обмотав длани гиматием — не рискуя голыми руками — осторожно берет душеньку Божьей матери с тем, чтобы вознестись с ней на небо. С полотна Тициана сам, рдеющий пурпуром, обложенный ватой ангелов, заревой пожар жизни без лифта поднимается в свой пентхаус. Не умаляя изобразительного гения художника, образ Марии Тициана балансирует между Валькирией Вагнера и самой честной из куртизанок. Несомненно, что и «фрари», смущенные этим прорвавшимся на полотно брутальным ветром бытия, с очень большой неохотой согласились выставить его в своем храме.

 Левую часть церкви Санта Мария Глориоза дей Фрари украшает еще одно полотно Тициана, которое он писал для алтаря Пезаро — Мадонна с младенцем.

 Старина Тициан был не прост. Многие его работы открываются эзотерическим ключиком. Такова, например, его картина «Любовь земная и любовь небесная», хранящаяся в галерее Боргезе в Риме, заказанная в свое время художнику Николо Аврелио, секретарем Совета Десяти, по случаю своей женитьбы. В ХХ веке американский магнат Ротшильд предлагал за нее миллионы, но она не была ему продана.

 Картина, написанная по гравюрам Мантеньи, изображает отчаяние Венеры у саркофага Адониса. Венера, уколовшись о шип розы, роняет несколько капель своей непорочной крови на саркофаг возлюбленного. В картине Тициана тот же саркофаг и розы. В образе Прозерпины — любовь земная — он пишет женщину в одеждах, вынужденную скрывать свою чистоту. В образе Венеры — любви небесной — нагота, как символ чистоты, выступает из красного цвета. Тициан, как истинный герменевтик, избирает пурпур, указывающий на высшую степень трансформации.

 Прозерпина — модель Виоланта Пальма. Венера — модель куртизанка Дзафетта.

 Еще при жизни Тициана слава его распространилась далеко за пределы Венеции. Карл V заказывал ему портреты, заявив, что никто, кроме венецианца, не достоин их писать. Современники считали Тициана счастливчиком. Действительно, он получал от жизни все, что хотел: самые известные дамы мечтали, чтобы он писал с них портреты. Герцогиня Элеонора Гонзаго, жена герцога Франческо Мария дела Ровере, послужила моделью Венеры для картины, известной под названием «Прекрасная из Урбино». Картина находится в галерее Уффици во Флоренции.

 Тициан был любим женщинами и сам не упускал случая одарить их вниманием художника и мужчины. Он прожил долгую жизнь пророка, дожив до девяносто шести лет, заслужив, как исключение, быть похороненным под своим именем, несмотря на то, что скончался от чумы и, по закону Республики, должен был оказаться в общей яме. По особому повелению Синьории останки его были положены отдельно в гробницу.

 Без сомнения, в своем ремесле Тициан превзошел многих знаменитых алхимиков. На протяжении стольких веков с его полотен льется самое настоящее золото и струится бессмертный эликсир вечной молодости и красоты.

 ЯКОПО РОБУСТИ ТИНТОРЕТТО (1518-1594)

 Тинторетто родился в Венеции в 1518 году. Его имя означает «маленький красильщик». Якопо получил это прозвище, так как происходил из семьи красильщиков. Он стал успешным в возрасте Христа. Первое его большое произведение — «Чудо св. Марка». Сюжет достаточно драматичен: палач собирается убить раба молотом. Но святой Марк спускается с небес, и молот, к изумлению присутствующих, ломается в руках палача. В своих работах Тинторетто, как и многие другие художники венецианской школы, уверенно жонглирует цветом и светом. Расположение фигур по кругу — его излюбленная композиция. В течение жизни он пишет много портретов. Один из самых убедительных — портрет венецианского скульптора Якобо Сансовино. Многие критики считали, что портреты — это лучшее, что создал Тинторетто.

 В Венеции он выполняет заказы, главным образом, двух братств — «Скуолы Сан Рокко» и «Скуолы Сан Марко». 31 мая 1564 года Совет братства «Скуолы Сан Рокко» призвал первых художников Венеции: Тинторетто, Веронезе и Сальвиати, предложив им пройти конкурс на роспись овального плафона Скуолы. В отличие от других художников, которые занялись подготовкой эскизов, Тинторетто, сняв размеры плафона, довольно скоро — работал он быстро — представил на конкурс законченное полотно «Распятие Христа». В ответ на замечание братства о том, что от него требовался первоначальный эскиз, художник ответил, что он пишет, не прибегая к черновикам, тем самым предоставив братьям единственное, что они могли сделать — повесить холст там, где он и находится и сейчас.

 В 1570 году для Большого зала дворца дожей Тинторетто начал работу над самым монументальным своим произведением «Рай» (22х7м). Эта картина является самой большой в мире, написанной маслом. На полотне, работа, над которым продолжалась в течение 10 лет, изображено 500 персонажей.

 Из детей Тинторетто трое посвятили себя живописи; самый младший, Доменико, стал известным художником. Вера отца в талант сына была такова, что в своем завещании он написал: «Хочу, чтобы мой сын Доменико довел до конца все мои не завершенные работы в той манере и с той прилежностью, которые всегда отличали его в работе».

 ПАОЛО ВЕРОНЕЗЕ (1528-1588)

 Любимая краска Веронезе, ярко-зеленая, названа его именем — «зеленый Веронезе». Веронезе — не фамилия, а прозвище — веронец. Настоящее имя художника, работавшего в Венеции, — Паоло Каляри. Предвестник венецианского барокко, признанный колорист, он первым применяет цветные лаки и окутывает тона серебристой вуалью. Его многофигурные композиции служили прославлению триумфов Серениссимы. Венецианское правительство пригласило Веронезе расписывать плафон зала Совета во дворце дожей в 1553 году. В этот же зал вскоре его вызывают на допрос инквизиторы.

 Полотно «Тайная вечеря» было заказано художнику для оформления трапезной церкви Санти Джованни е Паоло, взамен сгоревшей «Тайной вечери» Тициана. По окончании работы созданное им полотно, одно из самых грандиозных (5,5м х13,5м) было представлено заказчикам. Картина изображала Иисуса Христа на пиру у Левия, сборщика податей. Очень скоро художник был вызван в трибунал инквизиции для дачи объяснений. Дело в том, что инквизиторы усмотрели ересь в пьяных фиглярах, карликах и других непристойных фигурах, которыми Веронезе напичкал свое полотно.

 Защищаясь, художник, объяснил, что руководствовался своей фантазией: «У меня был заказ украсить картину по моему разумению, так как она большая и может вместить много фигур». Но инквизиторы не отставали, тогда он указал на то, что случайные анекдотичные фигуры вынесены за пределы центрального сакрального пространства.

 Заключительный вердикт обязывал художника за три месяца и за свой счет переделать композицию, убрав все непристойности. Эта история завершилась тем, что Веронезе, ничего не изменив, просто переименовал работу, подписав ее «Пир в доме Левия».

 ДЖАМБАТИСТА ТЬЕПОЛО (1696-1770)

  Галантный, немного ироничный, очень приятный в общении человек. В 1719 году женится на сестре известного художника Франческо Гварди. Участвует в создании портретов дожей для дворцовой галереи. Вскоре его избирают президентом Венецианской академии художеств. Обладая большим организаторским талантом, Тьеполо следит за выполнением крупных художественных заказов, руководит проведением выставок и конкурсов. Сегодня он носил бы звание арт-директора. Холстам и картонам Джамбатиста предпочитал фрески, именно по этой причине не просто разыскать его работы в музеях, так как большинство из них представлено в интерьерах дворцов.

 Вы всегда отличите руку Тьеполо. Для него расписанный потолочный плафон — биллиардный стол и небесный свод одновременно. Сбив облака пониже к горизонту, расчистив себе «голубого», он тотчас запускает свою эскадрилью, состоящую из ангелов, добродетелей, аллегорий, крутить фигуры высшего пилотажа. С ним вы, как на авиационном параде в «Ля Бурже». Он — то стартует в вертикаль ракетой, то уходит в крутое пике, то загоняет очередного пухленького «путто» в угол, как биллиардный шар.

 Оторопевшие зрители, с запрокинутой головой и раскрытым ртом, взирая на плафоны Тьеполо, не перестают восхищаться фантастически рискованными ракурсами и траекториями, которые уверенно чертит для своих персонажей этот руководитель космических полетов.

 Александр Бенуа как-то записал свое впечатление от фресок Тьеполо: «Если разглядывать в бинокль гениальный плафон Тьеполо на вилле Гримани в Стра, то моментами иллюзорность доходит до чего-то жуткого. Просто не хочется верить, что эти улыбающиеся, веселые, полные жизни существа, ныряющие и плавающие среди серых туч, и сами эти тучи были только живописью, пятнами красок по штукатурке».

 В 1720 году для палаццо Дионисимо Дольфин, принадлежавшего богатому патрицию, им был создан цикл из десяти панно на тему античной истории. В настоящее время пять из этих панно находятся в Эрмитаже, два в Венеции и два в Метрополитен-музее.

 Работая над сюжетом Антония и Клеопатры, Тьеполо сознательно льстит Клеопатре (действительно, к чему нам эти коптские ткани), одевая ее в атласные складки по венецианской моде ХVIII века.

 Он свободен и артистичен во всем. Слава его растет. Его приглашают за границу, расписывать покои испанского короля Карлоса III. В Испании плафоны Тьеполо не произвели должного впечатления: на смену стилю рококо, в котором он работал, приходит классицизм. От огорчения художник заболевает и вскоре умирает. В истории искусства его считают последним художником венецианской школы.

 В Венеции в музее Ка’Реццонико можно увидеть его замечательные фрески на тему из жизни Пульчинелл.

 Вышедший из семьи обыкновенного шкипера, Тьеполо своим трудом и талантом по праву заслужил право быть записанным в «золотую книгу» венецианского искусства.

 ПЬЕТРО ЛОНГИ (1702-1785)

 Пьетро Лонги родился в буржуазном квартале «Скуолы Сан Рокко», которого, как и большинства домов в Венеции, больше не существует. Прожил в этом городе всю жизнь, застав самый расцвет эпохи карнавала. Его персонажи в «баутах» и «мореттах» полны жизни, любопытства, желания продолжить игру. Венецианский драматург Гольдони признавал музу художника своей сестрой. В живописи Лонги реализовывал то, что Гольдони на сцене — портрет эпохи. Лонги, своими работами отсылающий нас к замечательному русскому художнику Павлу Федотову, с той же мягкой иронией следит за такими обычными, разве что в масках, дамочками, кавалерами, авантюристами и монашками.

 В манере письма Пьетро Лонги есть что-то от англичанина Хогарта, но гротеск венецианца рождается невольно. Лонги — мастер жанровых сценок. Его взгляд точен и чуть ироничен. Он оператор-документалист. Наблюдает за тем, что может произойти с венецианцем за день. Вот патриций в кругу семьи, «за туалетом», «за завтраком». В городе, где по полгода карнавал — на маскараде. Попадаются и эксклюзивные кадры: монашки в казино, смотрины носорога. Грустный с виду зверюга, по причине своей редкости, неверно изображен и — очевидно несчастен. Его жаль, зрителей нет. Лонги — шахматист. Он играет то черными, то белыми. Черный атлас плаща — белая мордочка «моретты», черная треуголка — белый парик. День-ночь, чет-нечет. И снова: черный шелк канала — хлопковая коробочка тумана, отдыхающая на старинном зеркале.

 Он пишет небольшие (50 х 60 см) картины для «камер» (в переводе с итальянского — комнат). Их охотно покупают, и до сих пор многие из его работ находятся в частных домах венецианцев. Главные произведения Пьетро Лонги представлены в трех публичных коллекциях.

 В Галерее Академии — «Маленький концерт» и «Урок танца», относящиеся к 40 годам XVIII века.

 В музее венецианского искусства XVIII века «Ca’ Rezzonico» — «Носорог» (около 1751г.). «Семья патриция» (1752), «Продавщица эссенций», «Разговор «баут» (1760).

 В Пинакотеке Куерини Стампалия — работы из цикла «Таинства»: «Охота в лагуне», «Охота в долине», «Ридотто».

 Карнавал 1913 года, устроенный маркизой Казати, был целиком посвящен блестящему венецианскому художнику Пьетро Лонги.

 «Кто интригу затеял, устав? — И летят перезвоном на гонге, Словно вызов, зачем-то восстав, Карнавальные выверты Лонги». (В. Алейников)

  ФРАНЧЕСКО ГВАРДИ (1712-1793)

 В 2012 году Венеция отпраздновала 200-летие со дня рождения замечательного венецианского художника Франческо Гварди. Азы мастерства маленький Франческо постигал в семейной мастерской, в которой трудились три брата. Начинал с росписей церквей, позднее работал в жанре «ведуты» — документально-точного пейзажа и «каприччо» — архитектурного пейзажа-фантазии. Покупателями его работ в основном были коллекционеры-англичане. В 1782 году ему заказывают серию картин, посвященных приезду в Венецию наследника русского престола, цесаревича Павла Петровича с супругой Марией Федоровной, под именами графа и графини Северных.

 С годами его живопись становится все более непосредственной. Он не фиксирует реальность, а интерпретирует ее. Поэтичный, мерцающий мазок Франческо Гварди предвосхищает манеру импрессионистов. Он, пишущий каналы и мосты, вводит в городской пейзаж особое настроение, нотку грусти по городу, постепенно уходящему под воду, опускающемуся в свои сны. Для европейских художников-пленэристов XIX века автор пейзажа-настроения остается создателем лучших образцов венецианского пейзажа.

 Его лучшие работы: «Ридотто», «Парадный концерт в Венеции», «Пожар складов масла у церкви Сан Маркуола». На втором этаже музея Ка’ Реццонико один зал целиком посвящен работам Франческо Гварди.

 В 2011 году на аукционе Сотбис самым дорогим лотом, проданным среди произведений живописи, стала картина Франческо Гварди «Вид на мост Риальто». Картина была продана за 44 миллиона долларов. Лот ушел анонимному покупателю. С момента ее создания картина постоянно находилась в частной коллекции. Ведута моста Риальто, где так много голубого неба, ненадолго всплыла на аукционе с тем, чтобы в очередной раз осесть подводным кладом на борту безымянного галеона.

 БИЕННАЛЕ

 Венецианская биеннале возникла в 1893 году. Через два года она была учреждена, как «Международная художественная выставка города Венеции». На первой биеннале были представлены работы художников из 16 стран. С ее возобновлением после Второй мировой войны биеннале стала площадкой общепризнанного международного авангарда. В 1930 годах в рамках биеннале были основаны международные фестивали музыки, театра, кино. В 1975 — международная выставка архитектуры.

 Главный штаб биеннале расположен в Ca’Giustinian (san Marco,1364/A). Центральный павильон «Джардини», экспозиционная площадь в 2800 кв.м. предоставляет площадь под 29 павильонов для зарубежных стран. Арсенал — территория 50000 кв.м. — предоставляет под экспозиции, как крытую территорию, например, бывшую канатную фабрику, так и открытые площадки. Дворец кино на Лидо.

 В ГОСТЯХ У «ФЛОРИАНА»

 Идея сделать знаменитое кафе «Флориан» одной из площадок для выставки современного искусства пришла в голову Риккардо Сельватико, поэту и в те годы мэру Венеции, когда он зашел туда отобедать в «Зале Сената». Но если говорить об истории кафе «Флориан», то логичнее начать с самого продукта — кофе.

 Кофе появился в Европе, благодаря венецианским купцам в 1615 году. Венеция стала первым городом, который вдохнул его душистый аромат. Очень скоро кофейни, как стражники, буквально взяли город в окружение. Самое старинное кафе в Европе, «Флориан», по имени хозяина Флориана Франческони, было открыто в Венеции на площади Сан Марко в портиках Новых Прокураций 29 декабря 1720 года. Первоначально оно называлось «Триумфальная Венеция» и состояло из двух скромных комнат.

 Чтобы ввести кофе в обиход, хозяин выпустил книжечку, в которой описывались свойства чудесного напитка, подчеркивалось его целебное действие: улучшает процесс пищеварения, укрепляет силы. Кофе считался почти лекарством, поэтому изначально цена на него была гораздо выше, чем сегодня. Отдавая дань новому напитку, отреагировал пьесой «Боттега дель кафе» — «Кофейня» чуткий к переменам драматург Карло Гольдони. В пьесе остроумный и дальновидный хозяин кофейной лавки Ридолфо, принимая близко к сердцу судьбу двух незадачливых молодцов, посещающих игорный дом, наставляет их на праведный путь и заставляет вернуться к женам.

 Но вернемся к истории кофе. Некоторые священники, приняв питие в штыки, сразу нарекли его «напитком дьявола» и стали оказывать давление на папу Климента VII. Папа, прежде чем принять решение, захотел лично попробовать восточный эликсир, и тот так ему понравился, что понтифик нарек кофе вполне христианским напитком.

 Кафе «Флориан» быстро завоевало популярность благодаря и удачному месторасположению, и новшествам, которые охотно вводились. Так, Казанова был благодарен «Флориану» за то, что туда свободно допускались женщины, а газетный репортер Гаспаро Гоцци был признателен кафе за то, что там продавалась выпускаемая им газета — Gazzetta Veneta.

 Андемо да «Флориан» — «Зайдем к «Флориану» — эта фраза на венецианском диалекте вот уже 300 лет звучит на всех калле и кампо города. В XVIII веке у Флориана уже четыре зала. Завсегдатаями кафе в разные времена были Казанова, Гольдони, лорд Байрон, Диккенс, Уго Фосколо, Канова, и другие. В лице скульптора Антонио Кановы Франческони нашел себе верного друга. Хозяин кафе страдал подагрой, тогда, чтобы избежать изнурительных болезненных примерок, Канова вырезал слепок ноги друга, по которым и шили Флориану обувь. В кафе отдыхали Гете, Вагнер, Мюссе, в XIX веке собирались возмущенные патриоты, готовые устраивать заговоры против Габсбургов, в последнее десятилетие ХХ века на Рождество заглядывал Иосиф Бродский.

 Семейство Флориан держало кафе вплоть до середины XIX века. В XIX веке новые хозяева поменяли внутреннее убранство, интерьер которого остается неизменным и до сегодняшнего дня.

 Главный зал — «Зал знаменитостей», в нем представлены портреты десяти признанных венецианцев, выполненные художником Джулио Карлини: Гольдони (драматург), Марко Поло (путешественник), Тициан (художник), Франческо Морозини (дож), Пьетро Орсеоло (дож), Андреа Палладио (архитектор), Бенедетто Марчелло (композитор), Паоло Сарпи (ученый), Веттор Пизани (адмирал венецианского флота), Энрико Дандоло (дож).

 Второй зал декорирован панно на тему «Прогресс и цивилизация наставляют народы».

 Третий зал получил название «Китайский зал».

 Четвертый зал — «Восточный», украшен миниатюрами художника Паскути.

 «Зал Сезонов» и «Зал Зеркал» декорированы зеркалами и женскими фигурами, олицетворяющими четыре сезона.

 В начале ХХ века был добавлен «Зал Либерти», украшенный зеркалами ручной работы и деревянными панно.

 Постоянный персонал «Флориана» — 45 человек, в высокий летний сезон здесь работают 75 барменов и официантов.

 К каждому посетителю историческое кафе обращается со следующими словами: «Если ты хочешь чувствовать себя в центре,/ Если ты хочешь сам быть этим центром,/ Если ты ценишь стоящие вещи,/ Достаточно того, что ты есть и всегда будешь/ Нашим специальным клиентом,/ Здесь, у Флориана».

 По соседству с кафе «Флориан», в северной части площади, недалеко от башни с часами, разместилось кафе «Лавенья». Оно было открыто в 1750 году под названием «Венгерское кафе». Поблизости от «Лавеньи» находится еще одно знаменитое венецианское кафе «Куадри», открывшее свои двери для посетителей в 1775 году. В эти же годы на площади св. Марка работали уже 24 кафе. Хозяин «Куадри» Джорджо Куадри впервые угостил своих клиентов настоящим кофе по-турецки. Кроме обычных эспрессо и капуччино, во всех трех кафе с пьяццы Сан Марко можно спросить caffe per sposa — «кофе для невесты», напиток, который готовят из смеси девяти лучших сортов кофе арабика. С ним связана старинная история: венецианский юноша, угостив любимую девушку кофе, приготовленным особым способом, добился от нее согласия выйти за него замуж.

 Самая высокая концентрация баров в Венеции — на кампо Санта Маргерита и на кампо Сан Джакомо ди Риальто. Лучшая рюмочная Al Botegon — на набережной Нани. Здесь всегда собирается молодежь. В хорошую погоду столики из кафе «Флориан», «Лавенья», «Куадри» выносят из помещения, и тогда можно наслаждаться музыкой, исполняемой оркестрантами тут же на пьяцце. Что может быть чудеснее того момента, когда, отстранившись от толп туристов, можешь замереть один над чашечкой эспрессо у «Флориана», досидеть до вечера, дождаться, когда лучи закатного солнца устроят золотой водопад на фасаде собора святого Марка.

 Как ни странно, еще сто лет назад все было по-другому. Люди стремились не уединиться, а напротив — собраться вместе за одним столом. Традиция венецианских публичных банкетов восходит, как, впрочем, и многое другое, к древней Греции. Их назвали Felitie — “союзы дружественных душ”, восхваляющие любовь и доблесть. Народное застолье справедливо считалось лучшим средством для объединения граждан.

 В «Серениссиме» было принято проводить пять публичных банкетов в год по наиболее торжественным праздникам. Во избежание хаоса и беспорядка мудрое правительство выделяло дожу на устройство банкета определенную сумму денег, которой он, как рачительный хозяин, распоряжался по своему усмотрению. Не все могли участвовать в пиршестве, а только приглашенные дожем. Главные должности государства, такие, как глава Совета Десяти, президенты Трибунала, советники, присутствовали в обязательном порядке.

 По этому случаю в специальном зале дворца дожей, получившем название «Зал Банкетов», накрывались столы на сто персон. Накануне праздника, вечером, зал украшался иллюминацией, расставлялись столы, в высоких резных буфетах выставлялись изумительной работы серебряные сервизы из собраний Республики, магистратуры и личных запасов дожа. Десерт подавали в цветном хрустале, произведенном мастерами Мурано. Для каждого публичного банкета они изготавливали новые формы кубков и ваз в виде «Триумфов» и «Аллегорий». Чтобы достойно накрыть столы, не надо было отправляться за провизией в заморские страны. «Все, что было из еды и напитков, — писал венецианский историк Помпео Молменти, — все было от нашей земли, нашего моря, наших озер, наших рек, нашей лагуны». Огромные осетры, поражающие своим размером, великолепная форель, знаменитая камбала Домициано, устрицы Арсенала. Вино лилось рекой под чередующиеся тосты за дружбу и процветание.

 Дожу и патрициям запрещалось общаться с представителями иностранных государств, но только не во время публичных банкетов. Дипломатический корпус был рад воспользоваться подобным случаем, чтобы выразить дожу свое почтение. Справедливо пенял Платон Ликургу на то, что они не допускали женщин на свои Filitiе, потому что — продолжает Молменти, — «ничего не может происходить по-настоящему приятного без участия женщин». Во время пиршества прекрасные венецианки, услаждая взоры присутствующих, подходили то к одному, то к другому гостю, одаривая их своим вниманием, исполняя «канцоны» — песни и получая взамен маленькие дары: фрукты, букетики цветов или тост, произнесенный лично дожем и восхваляющим их красоту. В течение всего вечера в зале звучал хор капеллы собора святого Марка. Концом банкета считался момент, когда слуги дожа выносили персонально для каждого из гостей сладкие куличи с эмблемой правителя. В эту минуту все вставали из-за стола и провожали хозяина к выходу. Замерев на мгновение у порога, дож оборачивался и в последний раз приветствовал своих гостей, которые отвечали ему молчаливым поклоном. То был также и знак войти в зал гондольеру de casada. Каждый гондольер устремлялся к своему хозяину с тем, чтобы взять из его рук кулич и отвезти на гондоле даме сердца. Верный гондольер всегда хранил секрет маршрута своего патрона. Самое большое разочарование ожидало красавицу, если та получала хлеб, разрезанный пополам.

 Сбежав с банкета, молодой венецианец выходит из дворца дожей и направляется напрямик через площадь в кафе «Флориан», чтобы встретить рассвет за чашечкой ароматного кофе. На секунду он задерживается, разглядывая эмблему кафе. Нетрудно догадаться, что именно изображено на эмблеме «Флориана». Ну конечно, это крылатый лев, бережно держащий в лапах азбуку.

«В каждой лавке яркие игрушки:
С книгой лев на вышитой подушке,
С книгой лев на мраморном столбе».
(А.Ахматова «Венеция»)

 АМАЛЬГАМА КАРНАВАЛА

 В XV веке, если иностранный гость спрашивал горожанина о его возрасте, венецианец задумчиво отвечал следующее: «Прожил шестьдесят карнавалов, готовлюсь к очередному дню Святого Стефана». День Святого Стефана (6 февраля) — день торжественного открытия венецианского карнавала. 

 Происхождение карнавала можно трактовать — от латинского «carrusnavalis», что означает повозки в форме кораблей, которые участвовали в праздничных процессиях в древнем Риме, либо — от «carnem levare», что значит «долой мясо», термин, относящийся к традиции средних веков, отмечать окончание масленицы накануне поста заключительным банкетом, проходившим под лозунгом «Прощай, мясо!».

 Первые упоминания о карнавале в Венеции относятся к 1094 году и к так называемой, «жирной пятнице» (1162г.), когда была отпразднована победа дожа Витале Микьеле II над патриархом Улрико ди Акуиела. В память восстания, захлебнувшегося в крови, последователи патриарха каждый год обязаны были отправлять в Венецию 1 быка, 12 хлебов и 12 свиней. Во внутреннем дворе палаццо дожей разыгрывалась коррида с участием быка. После того, как животных убивали, приготовленное мясо подавалось на столы патрициев, оставшееся раздавалось простым горожанам. Хлеб отправляли в тюрьмы заключенным.

 Актом сената в 1296 году к «жирной пятнице» присоединился и «жирный вторник». На главных площадях города, на пьяцце Сан Марко, вдоль набережной Скьявони были выстроены деревянные помосты для представлений. Венецианцы стекались сюда, чтобы поглазеть на мимов, жонглеров, акробатов, глотателей огня. Никто не был забыт, помнили даже о досуге для сестер женского монастыря.

 Из мемуаров Дж.Казановы: «В Венеции женским монастырям разрешается во время карнавала доставлять это невинное удовольствие монахиням. В приемной танцуют, а они, расположившись по другую сторону обширных решеток, наблюдают прекрасный праздник. К вечеру празднество кончается, все расходятся, и они удаляются в кельи, весьма довольные, что присутствовали на этом светском развлечении».

 Особо грандиозные спектакли разыгрывались на площади Сан Марко. Дож и его гости наблюдали за происходящим с лоджий дворца. Что же можно было увидеть с этих ажурных балконов?

 — Спектакль «Сила Геркулеса», в котором «кастеллани», жители районов Кастелло, Сан Марко и Дорсодуро, составив грандиозную пирамиду из человеческих тел, противостояли пирамиде «николетти» — жителей из района Сан Николло.

 — Пиротехнические эффекты «машины огня», разбрасывающей огонь с большой опасностью для тех, кто стоял поблизости.

 — Романтический танец «морреска», — зародившийся в XII — XIII веках в Средиземноморье — в котором пары, встав друг против друга, начинали фехтовать палками, все убыстряя ритм.

 Кто хотел, мог наблюдать кровавое зрелище — отрезание головы быка во внутреннем дворе дворца дожей. И, наконец, полет турка, впоследствии Коломбины или ангела. Впервые этот опасный трюк осуществил пленный турок с целью, отнюдь не для развлечения гостей, а как шанс заполучить свободу. Отважный пленник вызвался пройти по высоко натянутому канату, соединявшему колокольню с лоджией палаццо «дукале», чтобы передать дожу цветок и лист с просьбой о снисхождении. Смелому турку аттракцион удался. Его помиловали.

 Ах, венецианцы, как они влюблены в этих канатоходцев. Эти колебательные раскачивания там, наверху, на вечерней заре. Ощупывающее движение носка матерчатой туфельки чуть вперед по канату, как втягивание носом воздуха, принюхаться — что за блюдо. Стоит ли пробовать? О, конечно, стоит. Всегда!

 Запах опасности и соблазнительной свободы. Да и сорваться, ли, в самом деле? Со временем хождение по натянутому канату сменил менее опасный трюк, полет ангела. Ангела, обвязанного веревками, спускали с колокольни вниз. Впоследствии акробата заменили на модель большого деревянного голубя, из которого «при полете» на толпу сыпались лепестки цветов.

 С XVIII века карнавал в Венеции еще несколько раз выстреливал в небо фейерверком. В октябре маскарадом отмечалось открытие театральных сезонов, и с небольшим перерывом на Рождество он продолжался до среды первой великопостной недели.

 В 1700-е годы Венеция, «зажатая» между Австрией и Испанией, теряет статус «хозяйки Адриатики». Переживание спада на политической арене подталкивает венецианцев к имитации утраченного золотого века. Декадентско-фривольный, ностальгический флер, вылившийся в коллективный феномен карнавала, на десятилетия, как плащом, укутывает этот город. Для остального мира Венеция уже тогда центр «аристократического туризма», который обязаны были посетить именитые европейские художники, музыканты и литераторы.

 Празднование карнавала в городе лагуны закончилось в 1797 году, когда Венеция оказалась под Австрией. И все же, памятуя о доброй традиции, его продолжали отмечать на отдаленных островах, особенно на острове Бурано. До середины XIX века великолепные празднества сохранялись только в частных дворцах. После столетнего перерыва проведение карнавала в Венеции возобновилось по инициативе некоторых частных лиц и ряда ассоциаций в 1979 году. Как правило, для каждого карнавала выбирается определенная тема, назначается художественный директор, который отвечает за программу.

 Да, мороженое и горячий шоколад. Будут непременно. Непременно под шампанское в высоких бокалах — в кафе «Лавенья» и в отеле «Даниели». В прекрасном дворце XIV века с ажурными готическими окнами бал дожей сменит бал «Серениссимы», а бал Тьеполо уступит балу барокко.

 Туристы — этот особый исход народов. В феврале месяце каждый Моисей поведет свою группу на «пьяццу» под окна дожа. Здесь он будет кружить с ними, как по пустыне, от палаццо Пизани Моретта к палаццо Папафава. Готы и гунны, хазары и половцы — все в одинаковых белокурых париках, черных полумасках и белых баутах, шляпах, атласных накидках, струящихся шелковых плащах, вышедших из пошивочной мастерской Антонии Саури. Браво, синьора Антония. Браво, Мирандолина. Все-то она умеет. Угодит каждому кавалеру и его даме. На площади Сан Марко воздвигнут сцену, на которой расстараются Арлекин и Коломбина, затрещат трещотки, заиграют музыканты; в определенный день пройдет конкурс на самую выдающуюся маску.

 Некоторые карнавалы остались в истории Венеции навсегда: таков был карнавал 1571 года, праздновавший победу в битве при Лепанто; карнавал 1696 года, запомнившийся парадом из повозок, на которых, к ужасу обывателей, сидели молодые патриции, переодетые в женскую одежду. Один из последних частных карнавалов 1913 года, посвященный блистательному венецианскому художнику Пьетро Лонги, был организован маркизой Казатти. Для его проведения она арендовала у мэрии целиком всю площадь св. Марка.

 Последние десятилетия в моде тематические карнавалы. Карнавал 1998 года, посвященный венецианскому любовнику Казанове, очевидно, носил адыгейский оттенок. Художник и скульптор Михаил Шемякин, из старинного кабардинского рода, получив разрешение от города, что большая редкость, установил на дни карнавала памятник Казанове на мосту Риальто. В камзоле, в треуголке, как и положено кавалеру, Михаил Шемякин с лоджии главного палаццо принимал поздравления и крики «браво» от восторженных венецианцев. Вечером другой его земляк Юрий Темирканов дирижировал в театре “La Fenice” IV симфонией Малера.

 Карнавал 2001 года напомнил венецианцам об их соотечественнике Марко Поло и его путешествиях. В 2011 году день жирного вторника совпал с днем 8 марта, и карнавал, отдавая дань прекрасному полу, прошел под лозунгом: “Da Senso a Sissi”, то есть от праздника в честь Мадонны до австрийской императрицы Сисси. Карнавал 2015 года посвящен вкусу, гастрономии, продукту. Искусствам и традициям — карнавал 2016г.

 Если в античные времена в Греции и Риме маски являя определенный характер, передавали состояние души, венецианские маски служили для того, чтобы скрыть личность. Люди растекались по городу в масках, возбужденные тем преимуществом, которое предоставляла анонимность. По выражению Мейерхольда: «Маска многомысленна и непостижима в конечной своей глубине». Кроме любовных приключений, бедняку можно было посмеяться над богатым, знатному, не теряя репутации, смешавшись с толпой, провести время в портовом кабачке, игорном доме.

 В кафе, а также в казино «Ридотто» венецианцы проводили дни и ночи. Любой, кто носил маску, по большей части, бауту, вел рискованную игру. Тут же могли танцевать, заказать ужин, провести часы с куртизанкой, и все под маской. Из игорных домов наиболее престижным было заведение, открытое в палаццо Дандоло в районе Сан Мозе в 1638 году, которое так и называлось «Ридотто». В его десяти залах стояли столы в ряд, за каждым из которых крупье держал банк. Играли в «бассетту», фараона. Главным правилом, установленным для Ридотто, было играть в абсолютной тишине. Потеря состояний, меняющих своих хозяев, баснословные выигрыши и проигрыши — все проходило в обстановке холодного молчания. В 1780 году во дворце Вендрамин Калреджи открылось казино Венеции, одно из самых блестящих и по сегодняшний день. Постоянным посетителем казино «Марко Дандоло» был Казанова, для него на это адрес, как на домашний, доставляли почтовую корреспонденцию.

 «Он уже скользил вместе с нею по таинственным узким каналам среди дворцов, под сенью которых чувствовал себя опять дома… Но вот гондола причалила; мраморные ступени ведут в роскошный дом сенатора Брагадино; один только этот дом празднично освещен; гости в маскарадных костюмах снуют вниз и вверх по лестнице, многие с любопытством останавливаются. Но кто может узнать под масками Казанову и Марколину?

 Он входит с нею в зал. Здесь идет крупная игра. Все сенаторы, среди них и Брагадино, в красных мантиях, сидят у стола. Когда вошел Казанова, все они, точно в испуге, прошептали его имя; они узнали его по молниям его глаз, сверкнувшим из-под маски. Он не сел за стол, не взял карт, но принял участие в игре. И выигрывал, выиграл все лежавшее на столе золото, но этого мало; сенаторы должны были выдать ему векселя; они проиграли свои состояния, свои дворцы, свои пурпурные мантии, они стали нищими и в лохмотьях ползали у его ног, целуя ему руки, а рядом в темно-красном зале играла музыка, там танцевали». (Артур Шницлер «Возвращение Казановы»).

 Маска, скрывающая персону, обязана быть бесцветной и функциональной. Так родилась «баута» — истинная маска Венеции. Это тот самый призрак, невидимый «бау» или «бу», которым пугали малышей. Изначально «личину» черного цвета, впоследствии белого, делали из гипса, папье-маше, она могла быть также из японской бумаги или кожи. Ее особенность заключалось в том, что ее носили как во время карнавала, так и в обычные дни. Благодаря особой форме, маска частично могла искажать голос. Не снимая «бауты», можно было пить и есть.

 В Венеции XVII и XVIII веков ношение «бауты» стало в своем роде статус-символом. Воспитание обязывало, чтобы уважение и почтение было оказано каждой маске, раз нет возможности отличить, кто скрывается под ней — знатный дворянин или простолюдин. Именно в «бауте» патрицианка могла войти в «Ридотто» с тем, чтобы бросить на стол пригоршню дукатов.

 По форме «бауты» могли быть длиннее или короче, более или менее скошенными, согласно моде сезона, но не должны были отступать от канона. Маска закрывала три четверти лица, оставляя слегка видимой часть подбородка, спускаясь книзу выступом-клювом. В придачу к ней шла треуголка (tricorno), плащ (tabarro) и короткая кружевная накидка (zanetta), прикрывающая нижнюю часть лица. В таком виде «баута» гарантировала стопроцентную анонимность.

Синьорина, что случилось?
Отчего вы так надуты?
Рассмешитесь: словно гуси,
Выступают две бауты…
А Нинета в треуголке,
С вырезным, лимонным лифом, —
Обещая и лукавя,
Смотрит выдуманным мифом…
(М. Кузмин)

 Следом за «баутой» шла короткая темная масочка немой служаночки или «моретта». Если вы ее надели, вам уже некому и — нечего сказать. Она крепится на пуговке, которую сжимают между зубами во рту. В определенные моменты «моретта» подсказывала венецианкам, как важно молчание для женщины. В основном ее носили простолюдинки и средняя буржуазия. «Моретт» много на картинах Пьетро Лонги: где-нибудь в углу непременно — эдакая лисичка в «моретте».

 Маска врача с длинным клювом была функциональной. В Венеции врачи носили эту маску во время эпидемий чумы, холеры. Длинный нос служил фильтром. В его гипсовый конец закладывали ароматические соли, травы; в основном чеснок, розмарин, можжевельник. В сущности, с помощью такой маски доктор «делал нос чуме». С исчезновением смертельных эпидемий маска плавно перекочевала на улицы и площади карнавала. Сегодня смысл ее символический: она отводит дурной глаз.

 Ньяга — маска-травести, на половину лица. Образ — кошачий, двуличный, андрогинный, в чем-то напоминает весельчака Арлекино. Каждый венецианский Меркуцио непременно напялит на себя «ньягу» и увлечет за собой по узким улицам ватагу таких же молодчиков. В женских платьях, мяукая, с котенком в корзинке, они норовят напугать, ущипнуть молоденькую служанку, завести шашни с доннетой, спровоцировать на скандал и потасовку.

 Комедия дель арте — вид площадного, народного театра — появилась в Италии в середине XVI века. Термин “dell’arte” (арте — искусство) указывал на совершенство актеров в театральной игре. Основными персонажами комедии дель арте были:

 Арлекин, слуга, родом из Бергамо. Арлекин приехал в Венецию, самый богатый город, в поисках лучшей жизни; одет в костюм из разноцветных заплат, ромбами. На поясе кошелек, на шапочке — заячий хвостик. Арлекин — веселый лентяй. Его часто наказывают, а все его ухищрения направлены на то, чтобы увильнуть от работы.

 В 1748 году Гольдони ввел в свое представление актеров под масками. В пьесе «Хитрая вдова» Арлекин обращался к синьоре в «бауте» с такими словами: «Порой тебе кажется, что ты имеешь дело с августовским солнцем, а на деле перед тобой — мартовская луна». Одно из первых изображений Арлекина в позе гондольера — на картине В. Карпаччо из цикла «Чудеса св. Урсулы».

 Коломбина. Сметливая, веселая крестьянская девушка. Прилежная служанка, верная хозяйке, не без хитростей. Все знает, выведает любой секрет, найдет выход из самого затруднительного положения. Жена Арлекина

 Панталоне — старый, скупой, богатый старик. Нос крючком, красный костюм, черный плащ. Его характер — от тех купцов, что насаждали «венецианского льва» во всех уголках восточного Средиземноморья. Бережливость Панталоне всегда может перейти в скупость или наоборот, суровость внезапно обернется снисхождением. В Венеции Панталоне — хозяин, он говорит на венецианском диалекте, в то время как Арлекино и Бригелла — слуги из Бергамо, изъясняются на своем наречии.

 Бригелла. Слуга, бывший крестьянин, бергамец. Бригелла разговаривает на односложном диалекте, проглатывая слова; одет в полотняный костюм белого цвета с зелеными галунами. Носит усы и бороду, играет на гитаре. В поведении он хитер, изворотлив, развязен с женщинами; но всегда выступит против Панталоне за счастье молодых.

 По свидетельству Казановы, лучшая маска — это Пьеро. «Нет маски более подходящей, чтобы изменить внешность — если только ты не горбун и не хромец. Широкие одежды, длинные, очень широкие рукава, широкие штаны до пят скрывают у Пьеро любые свойства фигуры, и даже тот, кто близко с ним знаком, не может его узнать. (Дж. Казанова. «История моей жизни»)

 Первые письменные упоминания о масках и мастерских, где они изготовлялись, относятся к 1271 году. В 1773 году в Венеции было зарегистрировано официально 12 мастерских, на деле их было гораздо больше. Изготовление масок по старинной технологии продолжается и сегодня. Известный американский кинорежиссер Стэнли Кубрик ввел этот гипсово-картонный атрибут в свой фильм «С широко закрытыми глазами». Художник, специально изготовивший маски для фильма — владелец своего ателье в Венеции «Мондоново», что между кампо Сан Барнаба и кампо Санта Маргерита, известный мастер Гуэррино Ловато.

 Три персонажа в масках появляются на авансцене в финале оперы Моцарта «Дон Джованни», чтобы в последний раз напомнив главному герою о его преступлениях, предварить выход командора. Эти маски — своего рода реверанс карнавалу от либреттиста Моцарта Джованни да Понте, который долгое время провел в любимой им Венеции.

 Венецианцы приручили маску, но и она не осталась безучастной к тем, кто ее носит. Итальянский писатель А. Скарселла заметил: «Это не ты выбираешь маску, но маска выбирает тебя».

 Со временем ее, казалось бы, пассивное бытие стало проступать сквозь лица горожан, наделяя их собственными чертами. Присмотритесь к венецианцам. У многих — белое, как будто обсыпанное мукой лицо, материал — папье-маше. Черные, близко посаженные, пытливые глаза-бусины, в которых застыл отсвет тихого ночного всплеска, глаза, которым нужно разглядеть главное в прорезь маски. Не рискну предположить, что это — взгляд мышиного гофмановского короля, но — сырость, подвалы, — решайте сами. Тонкий нос с изящными пещерками ноздрей для идеальной прогулки по вечерним запахам лагуны — под свой футляр; не мясистый носина остряка галла под широкую баржу. Венецианский носик уютно по-домашнему укроет родная узкая гондола.

 Это точеное лицо — как драгоценная белая полоска театральной программки на право входа в сизо-голубиное фойе с ритмичной перекличкой колосников, накатом падающего занавеса, рябью и мерцанием гаснущих свечей. Лицо — скрипка Гварнери дель Джезу, для особой, тонкой, завораживающей игры.

 Если «вапоретто» уже высадил вас на остановке Ca’ Rezzonico, не поленитесь заглянуть в этот музей венецианского искусства XVIII века, остановитесь на несколько минут перед портретом художника Франческо Гварди, кисти Пьетро Лонги. Перед вами лицо истинного венецианца.

А дожи в профиль…? Нет, все-таки Гофман и мышиный король!

Мыши-таки выбираются по ночам на узкие улицы города, особенно в часы прилива и во время “aсqua alta” — высокой воды, могут и укусить зазевавшегося прохожего. Хроники повествуют, что давным-давно Венецию наводнили огромные крысы, сошедшие, как оказалось, с бразильского судна. От них не было никакого спасения, никакие средства борьбы не помогали. Мерзкие твари размножались с невероятной скоростью. Пришлось снова снаряжать корабль в Бразилию. На этот раз оттуда доставили особую породу бразильских собак, которые и вырезали крыс в одночасье.

Но маски, мушки … мельтешение. Все быстрее. Под маской позволено чуть больше. Вот уже и хоровод, и метель. А над нашей снежной равниной пройтись маскарадом — случайно оброненный браслет, ревнивец муж, яд в мороженом.

 «И все за маскерад — о, я их ненавижу; /Я заклялася в них не ездить никогда».

 Наталия Николаевна была «так авантажна» в своем голубом бальном платье, не хотела выходить. Не хотела покидать бал. Пушкин, вжавшись в спинку кареты, три раза посылал слугу ее вызвать.

 Наши русские маскерады с арабской кровью и дуэльными пистолетами!

 … «Мой ангел, принеси мороженого мне».

 За углом — высокая фигура русского скульптора. Подкарауливает, когда лагуна благосклонно плеснет ему в рабочий фартук немного Гофмана, а то — стучит сапогами по залитому водой «кампо», теперь уже в костюме Петра I, того, голландского кроя, с частыми пуговицами, отличнейшего сукна. Высокие ботфорты, чтобы сподручнее тащить боты на берег.

 Ах, Петр I, не в пример Арлекину, такой работящий! И как умел веселиться!

(окончание следует)