Тревожнее всего, однако, что в этом нашем движении «на ощупь» продолжали оставаться не заполненные лакуны; лакуны, зияющие темнотой, все тем же безмолвием. Для меня по-прежнему оставалось неясным: какова причина блокировки речи у мальчика? На поверхности лежал ответ: гипертрофированный страх, боязнь неудачи…

Тамара Ветрова

Оглушительное безмолвие: острова в океане 

(продолжение. Начало в № 8/2017 )

Уроки с четырехлетним мальчиком, который не умел говорить

Год назад в статье «Оглушительное безмолвие» я рассказывала об уроках с четырехлетним мальчиком, который не умел говорить. Прошел год, на протяжении которого мы продолжали регулярно встречаться с Максимом, обучаясь сразу всему: строить башни из кубиков, катать машинки, на которые усаживали маленьких человечков; лепить из пластилина колобков, тарелочки, ягоды, которые укладывались на тарелочки; я рисовала истории и одновременно — рисуя — их рассказывала: жила-была тучка (рисуем), легкая, пушистая… Потом тучка потемнела, потом — пошел дождь. Шел-шел-шел — получилась лужа, большая, как море. По луже поплыл маленький кораблик.

Такой очень-очень медленный мультфильм….

Макс внимательно и не без интереса слушает. Перестал перечеркивать все нарисованное, а главное — взял в руки фломастер… Пока  — бесконечные круги, появление которых на листе я с энтузиазмом комментирую. Солнышко… яркое, жаркое… а вот солнышко смеется (дорисовали солнцу рот).

Что еще? Максу полюбилась игра, когда его руки и ноги «работают» клавишами. Мы продолжаем пропевать звуки, слоги и слова, одновременно массируя кончики пальцев, вытягивая руки и двигая руками, потягиваясь и приседая. В общем, пробуем играть на себе… Для произношения я вначале выбираю слова, которые даются Максиму: мама-папа-дядя-деда-баба-да/да/да- нет/нет-туда-сюда и т.д.; затем добавляю новые…

 Максиму игра нравится. Но проблема повторения остается по-прежнему острой. Практически все успехи Макса в говорении — одиночные успехи. Не могу отделаться от ощущения, что мальчик, взяв тот или иной рубеж, НЕ ВИДИТ СМЫСЛА ПОВТОРЯТЬ СКАЗАННОЕ. Как будто утрачивает к сделанному интерес… Хотя опять-таки — зачем? Взрослые, окружающие ребенка, прекрасно понимают его и без слов…

… а еще — мы надуваем щеки и тихонько хлопаем по ним, пытаясь сказать»бу»; массируем щечки, подбородок, пространство около губ; пытаемся выдувать мыльные пузыри. Сдуваем с ладошки обрывки бумажной салфетки…

 Мы движемся вперед страшно медленно, вот в чем дело.

… да, Максим порой многократно повторяет давшиеся ему слоги: так-так-так, да-да-да, дя-дя-дя; мама, мапа. Иногда в его речи прорываются коротенькие односложные то ли слова, то ли все те же слоги: ат, это, кто-кта-кт…

Однако, повторяю, нам не удается зафиксировать успех; до сих пор я не выявила внятной словесной реакции на мои слова, реплики, вопросы. А то небольшое движение, которое есть, время от времени пересыхает, как родничок.

Этот непредсказуемый ритм и периодическое затишье погружают меня в уныние. И я, и мама цепляемся за соломинку — в надежде убедиться, что результат все-таки есть. Светлячки во тьме? Но пусть и так. К примеру — у Макса, как нам кажется, есть чувство юмора. Укладывает мама мальчика спать, а Максиму, видимо, надоели уговоры и убеждения. Тогда он картинно закрывает глазки и принимается храпеть. Или: научился Макс промакивать губы салфеткой и теперь делает это то с серьезным озабоченным лицом, а то и полуприкрыв глаза, с таким видом, будто вот сейчас, сию минуту порадует мир каким-нибудь красивым стихотворением!

Еще аналогичный пример. После очередных выходных Максим вновь погрузился в молчание. Я ему — в сердцах:

— Ну скажи что-нибудь, хотя бы «да»!

Макс с усталым вздохом, многократно:

— Oui, oui, oui!

Следом улыбка, почти смех.

… кто бы знал, впрочем, как я хочу, как мечтаю, чтобы это был именно смех! Если бы мальчик и впрямь умел хихикать, насмешничать, умел бы проявлять столь тонкие эмоции!.. Потому что всякий раз, обнаруживая что-то подобное, я сомневаюсь: не померещилось ли мне? не выдаю ли желаемое за действительное? И опять наши удачи одиноки. Острова в океане…

 … И все-таки еще несколько слов о «тонких» переживаниях.

Я и Максим ждем автобус на остановке.

На улице сыро, январь похож на раннюю весну, и неуловимо и остро пахнет морем, которого и близко нету. Я держу Макса за руки, грею ему ладошки; пытаюсь поговорить, задавая довольно глупые вопросы, на которые, как я полагаю, можно как минимум ответить ДА или НЕТ. Но Макс помалкивает, и я не уверена, слышит ли он меня. Неожиданно наши взгляды, как принято говорить, пересекаются, и я вижу, что Макс хлопает глазами, вздымает брови и изо всех сил пытается не заплакать. Происходит все как-то очень быстро и беззвучно. Он не всхлипывает, не жалуется, не капризничает — просто отчаянно пытается скрыть закипающие слезы.

Честно говоря, я растерялась. Не потому, что не знаю-не ведаю, как утешить плачущего, к тому же — не постороннего мне ребенка. Я растерялась, потому что впервые обнаружила у Максима переживание такого рода. Обычно он плакал, как большинство детей, тогда, когда не получал то, чего хотел (необъяснимые крики остались, по счастью, в прошлом). Но теперь все было иначе. Причина слез таилась внутри, а главное — он не хотел делиться этой причиной ни с кем, наоборот, изо всех сил старался побороть слезы! В конце концов, он растянул края шапочки и утер глаза.

— Слушай, Макс, — сказала я, помолчав. — Сегодня нам надо бы потопать ногами. Мы давно не топали ногами, как великан. Придется это сделать.

Максим с серьезным лицом выслушал мое предложение. Он больше не плакал, и я поправила ему шапочку.

 …Безусловно, у Максима «повзрослели» реакции на людей и предметы. Я ловлю взгляды, которые он бросает на сверстников и в особенности — на малышей. Это доброжелательные, внимательные и ласковые взгляды. Потому и в школе, как я могла эпизодически наблюдать, отношение детей к Максиму, несмотря даже на его молчание, доброжелательное.

 Тревожнее всего, однако, что в этом нашем движении «на ощупь» продолжали оставаться не заполненные лакуны; лакуны, зияющие темнотой, все тем же безмолвием. Для меня по-прежнему оставалось неясным: какова причина блокировки речи у мальчика? На поверхности лежал ответ: гипертрофированный страх, боязнь неудачи… Вот я открою рот, а слова оттуда ни в какую не вылетят… Однако природа этого страха, как и раньше, была для меня за семью печатями (не буду лукавить: оставалась, и остается по сей день). Впрочем, завеса все-таки приоткрылась: мама мальчика рассказала, что на протяжении предшествующего года с Максимом работала няня, не говорившая ни по-французски, ни по-русски. Оперировала женщина лишь несколькими словами: пить, есть, бай-бай и т.п. В детском садике, как оказалось, ситуация тоже не была благоприятной: наткнувшись на пассивность ребенка, педагоги сочли полезным вообще отстранить его от занятий, дожидаясь, по-видимому, проявлений инициативы со стороны Максима. А поскольку ребенок мог подолгу бездействовать, — ему и была предоставлена такая возможность.

Итак, если верить маме, в три годика у Максима были первые попытки заговорить — но они растаяли. Максим замолчал всерьез и надолго.

Повторяю: так ситуация представляется родителям, и честно говоря, у меня нет оснований не доверять их оценке. Нельзя исключать, конечно, и то обстоятельство, что предложенная версия — лишь видимая часть проблемы.

 Кто-то справедливо спросит: на чем в таком случае базируется моя работа с Максимом, если не выявлены истоки проблемы (не выявлены, кстати говоря, не только мной, педагогом, но и психологом, и психиатром). На интуиции? На прежнем моем многолетнем опыте работы с детьми по развитию речи? На остром сочувствии и желании помочь? В нынешней ситуации этот вопрос представляется мне праздным. С Максимом на сегодня работает несколько специалистов, увы — пока безрезультатно.

 Есть ли очевидные результаты в наших занятиях?

Позвольте показать вам заключительный эпизод этого учебного года.

На каждом занятии с мальчиком — помимо фонетических упражнений, рисования, лепки (пока это скорее выдавливание пальчиком кусочков пластилина, которые я превращаю в предметы или животных); помимо игры с предметами, подвижных упражнений и т.д. — на каждом нашем занятии мы открываем книжку.

Наверное, об этом стоило бы рассказать отдельно — потому что, работая с Максимом, я оказалась перед совершенно новой для себя проблемой. Мне пришлось знакомить с книгой человека, для которого книга в принципе не отличалась от деревянного молоточка или куска картона. Просто предмет — такой же безмолвный, каким долгое время оставался сам Максим…

Выше был задан вопрос об очевидном результате наших уроков с Максимом. Один из таких результатов (куда уж очевиднее) — книжка на нашем столе.

Итак, как это было.

1. Вначале, как водится, вообще ничего не было. Исключая тактильное знакомство мальчика с книжкой — он гладил рукой обложку, то и дело пытаясь выдрать странички из середины…
2. О том, чтобы почитать или рассмотреть картинки, и речи не было. Проще всего было отложить нашего «Доктора Айболита» до поры до времени в сторону… Однако для меня книга была чем-то вроде соломинки — не именно эта, книжка вообще…
3. Как Максим листал книжку? Быстро-быстро, всей ладошкой, где-то смяв странички, а кое-где — разорвав… Вдобавок нередко укладывал книгу на колени кверх ногами. Иначе говоря, то, что внутри, его не интересовало. Совсем. Включая яркие иллюстрации…
4. И все равно, книжка не уходила с нашего стола. То «Доктор Айболит», то «Конек-горбунок», то «Сказка о мертвой царевне»… Впервые, может быть, в жизни я не ставила задачу: точно и прицельно подобрать конкретный текст для ребенка, сообразуясь с его вкусами и возможностями. В нашем случае, повторяю, была просто книжка — собственно говоря, та, которая под рукой (хорошо еще, что у меня «под рукой» обычно оказываются очень хорошие книги…). Возможно, это покажется странным, но первое, чему мы научились, — это не слушать чтение или рассказывание; не рассматривать картинки, а, представьте себе, — просто перелистывать странички. Одним пальчиком, очень не спеша… Вначале я помогала Максиму, брала его пальчик в свои, и мы принимались за дело. И вот получилось! Могла ли я раньше подумать, что подобное действие принесет ребенку такую радость?! Теперь перед нами открылись дополнительные возможности: раз уж Макс научился медленно перелистывать странички, можно было попытаться медленно рассматривать рисунки. Ну и одновременно слушать мои рассказы, маленькие параллельные истории по картинкам; чтение небольших фрагментов…
5. И вот мы принялись за стихи! И подолгу — подолгу! — гуляли, бродили по одному и тому же тексту вдоль и поперек. Я читала, напевала, прихлопывала в ладоши — вначале свои, а затем совместно с Максом; я дирижировала руками мальчика, повторяя знакомый ритм… Ветер по морю гуляет и кораблик подгоняет, добрый доктор Айболит, он под деревом сидит… Сегодня — одна сказка, завтра другая, потом опять прежняя. Кстати говоря, это путешествие по знакомым книжкам очень укрепило уверенность мальчика в самом себе. И проявилось сразу в нескольких вещах: во-первых, он принялся подпевать моим декламациям; а во-вторых, начал слушать все с большим увлечением день ото дня!
6. Сегодня я могу сказать точно: Максим полюбил книжки. Полюбил их слушать, рассматривать, подхватывать ритм. Полюбил мои рассказы «рядом с текстом» (плыл кораблик по волнам вверх и вниз, наши руки, как кораблик, тоже взлетают высоко — на волне — вверх и вниз; море синее, зеленое, черное, золотое…).

Итак, слова и слова.

Что бы мы ни делали, чем бы ни занимались — рисованием, лепкой, игрой в кубики, физическими упражнениями, чтением — все начинается со слов, которых пока в арсенале у Максима немного. Более того: все состоит из слов, даже тогда, когда мальчик молчит (недавно мама Максима сказала мне: он знает «Муху-цокотуху» наизусть. Уверена, так оно и есть). Вообще это может показаться странным, но кое-что изменилось: в молчании Максима больше нет зияющего оглушительного безмолвия, оно наполнилось словами, оно пенится словами, будто пузырьками воздуха.

Удастся ли дать этим словам полноценную жизнь?

Об этом я расскажу в следующий раз.