©"Семь искусств"
  август 2018 года

Пётр Ильинский: Бесы приходят в Салем

Loading

Почему — легенда, ведь там всё правда? А вот и нет — документы лгут не хуже людей, ибо людьми писаны, и кое-какие аспекты произошедшего навсегда останутся непонятными и открытыми для множества интерпретаций.

Пётр Ильинский

Бесы приходят в Салем

Краткое размышление о второй по старшинству американской легенде

Пётр ИльинскийЖенщина больших дарований, родившаяся в шестнадцатом веке, могла только сойти с ума, застрелиться или окончить свой век в одиноком домике за околицей: это ведьма-шептунья, над ней издеваются и её боятся.

…Читаешь ли про ведьму, которую топят, женщину, одержимую дьяволом, или знахарку, что торгует травами, и видишь след неизвестного писателя, поэта, наступившего себе на горло… Её ум искал выхода, а нашёл болотную пустошь; она бродит по дорогам с перекошенным лицом, обезумев от пытки своим собственным талантом.

Вирджиния Вулф. «Своя комната»[1]

Трагедия — не зря самый высокий жанр. И первыми это поняли не поэты, а зрители. Если герой не гибнет, то говорить вообще не о чем. Остаётся только пожать плечами, встать со скамьи в амфитеатре, расправить одеревеневшие от неподвижности члены, допить разведённое вино, убрать обглоданные кости и разойтись по домам: ничего заслуживающего внимания нам предъявлено не было. Автор оплошал, артисты обмишурились. Представление не удалось. Да, комедии часто бывают остроумными, но обычно исчезают из памяти в течение нескольких секунд: для того, чтобы в ней отпечататься, в последнем акте потребна не свадьба, а похороны.

Человек не хочет умирать преждевременно (и в свой срок тоже, но не об этом речь), он не видит в реальной смерти ничего привлекательного, но всегда готов поиграть в неё, стать не соучастником, а свидетелем, отстранённым, но не до конца (иначе неинтересно), активным, но не слишком (накладно и боязно). У него достанет силы духа воспарить над обыденностью, он сумеет разделить перипетии, переживаемые невинной жертвой врагов или обстоятельств. Пусть среднестатистический зритель с лёгкостью найдёт оправдание компромиссу в своей частно-собственной жизни, но в то же время он будет искренне сочувствовать постороннему невольнику чести — герою, ведомому на эшафот или в дом умалишённых. И чем реальнее, тем прекрасней, тем острее будут ощущения заворожённой действом аудитории, тем лучше обитатель партера или бельэтажа будет думать о себе, любимом и таком необыкновенном. Поэтому самые страшные грехи человеческие всегда найдут живописцев, за которыми, радостно топоча ногами, прибежит благодарная публика. «Расскажите, ну пожалуйста, расскажите нам поподробнее про все эти ужасы!»

И в финале, когда порок всё-таки будет наказан, пусть ценою крови, слёз и прочих немыслимых мучений, на которые только окажется способной писательская фантазия, мы обязательно и прямо-таки до мозга костей ощутим своё превосходство над низкопробными подлецами, столь тщательно выведенными на сцене. Все их козни раскрыты, и покровы сорваны, к тому же при сотнях свидетелей. Праведное возмущение закипает в нашей душе одновременно с нахлынувшей радостью: ведь мы — счастливчики, избегнувшие злодейской пасти, клюва и когтей. Артисты — мастера, автор — талант, каждый жест выверен, все реплики — прямо в цель! Аплодисменты, поклоны, занавес. Мы с удовлетворением закрываем книгу, выходим в фойе, выключаем телевизор. Вечер прошёл не зря.

Но если фантазии нет — особенно если по-настоящему высокохудожественной фантазии нет (а её чаще всего нет), то тогда подайте нам документ, тоже желательно кровавый, залитый слезами и повествующий о наказании хоть какой-нибудь человеческой подлости. Раз уж приходится обойтись без выдумки, то извольте взаправду — мы хотим увидеть настоящие страдания! И возмездие, которое за ними последует (ведь последует?), тоже будет не лишним. Хотя, не будем скрывать, чужие страдания нас интересуют в самую первую очередь. Чужие страдания нам очень к лицу.

Оттого хронологически первая американская легенда не может оказаться в выигрыше, ибо представляет собой нарратив довольно скучный и героев не имеющий. К тому же сей дискурс драматургически аморфен, цикличен и до жути нравоучителен, это перенасыщенный санитарными, климатическими и географическими подробностями рассказ о первых поселенцах, виргинских полупобедителях-полунеудачниках, и о добившихся много большего триумфаторах с Плимутской плантации[2]. У этого рассказа есть зрители и даже небольшой фан-клуб, но стадион им не заполнить, а по новой на такое представление никто не пойдёт. То ли дело легенда № 2: тут аншлаг обеспечен уже лет на сто-двести. И многие готовы пересмотреть разу по второму-третьему-четвёртому, рвутся в первый ряд и в особо значимых местах вздыхают глубоко и взаправду охают. А как не охать, когда на экране полноформатный фильм ужасов: зимний туман, колдовство, призраки, женская истерика, мужская глупость, а в конце — виселица.

Почему — легенда, ведь там всё правда? А вот и нет — документы лгут не хуже людей, ибо людьми писаны, и кое-какие аспекты произошедшего навсегда останутся непонятными и открытыми для множества интерпретаций. И каждое поколение историков обречено их перелопачивать снова и снова в соответствии с интеллектуальной модой своего времени, ничего, в сущности, не добавляя к крупицам конкретных и довольно-таки голых фактов. А сумма вариаций на тему того или иного факта и есть главная составная часть любой легенды — нет ничего питательнее для сорняков коллективного разума, чем неточное знание, замешенное на эмоциональной закваске.

К тому же важнейшая (и мы точно не знаем, какая именно) часть свидетельств, оставленная участниками и современниками событий, давно уничтожена — то ли самими современниками, то ли их стеснительными отпрысками ближнего или дальнего колена, и неизвестно, была ли в тех сожжённых бумагах самая истинная истина или, наоборот, самая запредельная ложь?[3] И ещё: вокруг драматического действа, которое развернулось весной и летом 1692 г. в окрестностях города Салем[4] (нынешний Салем имеет к эпицентру той круговерти отношение только частичное), уже давно сформировался своего рода культ. У этого культа, как положено, есть служители, адепты и прихлебалы (последних кормит индустрия, являющаяся, как обычно, производной от любого творения коллективной мысли), а жрецам и пастве без легенды никак невозможно. Но об этом — чуть позже. Да, а почему мы замахнулись только на «краткое размышление»? Очень просто: проблема бездонная, и никому пока не поддалась, вот и мы не станем уж слишком задирать голову, авось, сохраним нашу философическую шею в целости.

Итак, сначала — факты, в самом сжатом и поверхностном изложении. Экспозиция, диафрагма, фокус. Так будет легче и для автора, и для читателя, даже самого подготовленного.

Поселение Салем было основано в Массачусетской колонии очень рано, де-факто в 1626 г., а де-юре чуть позже, в 1628 г., так что Салем немного старше Бостона, столицы теперешнего штата Массачусетс и самого знаменитого населённого пункта Новой Англии. Город, располагавшийся на гораздо более обширной площади, нежели ныне, играл большую роль в экономической, политической и церковной истории раннего Массачусетса[5]. Не утратил он эту роль и в следующие 150 лет, отступив на второй, а многие скажут — третий план, только где-то во время индустриальной революции XIX века.

Как и все старые города Новой Англии, Салем обладает богатой историей, увешан мемориальными досками и уставлен особняками двухсотлетней и больше давности. Есть в нём и старейший, непрерывно функционирующий в США, музей, который после завершения ведущихся ныне работ войдёт в десятку крупнейших в стране (по крайней мере, по площади и бюджету). Но эти фактографические вешки уровня обычного путеводителя — глубоко вторичны, поскольку всему относительно цивилизованному миру Салем известен отнюдь не благодаря музеям или месту в истории американской архитектуры.

Ведь Салем, как написано чуть не на любом магазине и на многих объектах муниципальной собственности, есть «Witch City», Город Ведьм. Крючковатые носы, остроконечные шапки — всё как положено. Ведьмы вьются в витринах, садятся на указатели, воют в весеннем ветре. Даже водонапорную башню на полупустынной окраине, сооружение в остальных смыслах непримечательное, украшает бородатое существо с изящной попкой, правящее помелом. Без ведьм Салема нет, он почти невидим, он такой же, как все. «Witch City» — это печать избранности, вечная отметина истории. Но не забудем, что ведьм, точнее, тех, кого назвали и признали ведьмами, когда-то взяли и убили, причём по постановлению открытого суда (и повесили совсем рядом с водонапорной башней). Гордиться тут нечем. Так никто и не гордится, только вот предприимчивые жители небольшого городка смогли обернуть дурную славу себе на пользу и уже много десятилетий продают её с большим прибытком. Что же лежит на прилавке?

Итак, где-то поздней зимой 1692 г. две девочки с Салемских Выселок (Salem Village, ныне Данверс[6]), одиннадцатилетняя Абигейл Уильямс и девятилетняя Бетти Пэррис, начали испытывать симптомы странного заболевания, психического или даже эпилептического свойства, которое постепенно стало распространяться по охваченному страхом поселению. В скором времени заболевшие или их родственники, в первую очередь отец Бетти, салемский священник Сэмюэл Пэррис, обвинили трёх местных женщин, включая собственную рабыню, в наведении порчи на девочек, вслед за чем последовал арест нескольких обвиняемых, большинство которых в дальнейшем ожидал печальный конец — кто-то умер в заключении, а кто-то на виселице. Естественно, жертвы ведовства активно выступали в судебном заседании, настаивая на том, что подсудимые принимают образ призраков, которые причиняют беззащитным свидетелям немыслимые физические мучения, иногда прямо перед лицом высокого трибунала, и смогли убедить в своей правоте и искренности присяжных, которые вынесли смертный приговор, а потом и ещё один.

Однако несмотря на аресты и успешное следствие, симптомы не утихали, а больных становилось только больше, и число обвинённых колдуний и колдунов начало расти с каждой неделей. Раскручивался и маховик репрессий: первый смертный приговор привели в исполнение ранним летом, которое затем стало поистине убийственным. Всего было повешено 19 человек (из них 14 женщин и один священник), один задавлен камнями на допросе (т. е. запытан до смерти), ещё пятеро, включая двух младенцев, умерли в тюрьме. Также казни подверглись две колдовские собаки — пособники чёрной магии. Следствие могло похвастаться немалыми успехами — в какой-то момент признавшихся в колдовстве было аж 55 человек[7]. И тут в мгновение ока делу был дан полный разворот — в конце октября губернатор колонии распустил активно функционировавшую специальную судебную инстанцию, the Court of Oyer and Terminer[8], занятую исключительно раскрытием ведовских козней, после чего казни прекратились, а дела, доведённые до других судов, завершились по большей части оправдательными приговорами, осуждённых же помиловали и отпустили восвояси. В мае 1693 г. прошёл последний процесс, и всё.

Салемские ведьмы

История закончилась, началась легенда, живущая по сей день. Несравнимо менее известной, но очень значимой частью этой легенды стало признание судебной ошибки правительством Массачусетса. Это произошло достаточно скоро, в 1697 г., и в итоге повлекло за собой выплату компенсаций жертвам и их семьям, хотя денег пришлось ждать до 1711 г. Впрочем, по нынешним меркам такие сроки должны почитаться недолгими: до полного юридического оправдания и финансового возмещения дожили многие из тех, кто в последний момент избежал петли, несмотря на признание их виновными по суду, а также прямые наследники большинства жертв[9].

Важнейшим компонентом того же процесса стало знаменитое публичное покаяние судьи Сэмюэля Сиуола, члена того самого the Court of Oyer and Terminer[10]. Было ещё несколько событий такого рода — прощения у салемской паствы просил сам Пэррис (уже в 1695 г., ибо общественное недовольство грозило лишить и таки лишило его столь доходного места), винились в своих ошибках присяжные (тоже в 1697 г.) и даже одна из главных свидетельниц, которой в разгар «охоты за ведьмами» было только двенадцать лет, призналась в том, что была «обманута сатаной» (уже взрослой женщиной, в 1706 г.)[11]. Впрочем, остальные активные участники судилищ и казней каяться не стали — что нам, русским людям, очень даже понятно и знакомо. Потому Сиуол, обвинивший в своих ошибках себя, а не дьявола, и ни разу, в отличие от остальных, не сославшийся на неудачно сложившиеся жизненные обстоятельства, всё-таки стоит в этой истории особняком и уже в наше время удостоился нескольких монографических исследований[12].

Что же всё-таки случилось в Салеме — массовый психоз или акт государственного террора, прямой исторический предшественник ещё более ужасных событий ХХ в.? Тех самых, в которых участники-россияне, как правило, каяться не желали (впрочем, как и участники аналогичных событий в Германии, Италии, Китае, Камбодже и проч. — нужное подчеркнуть). Или одно повлекло за собой другое? Но каковы тогда причины этого коллективного помешательства? Ведь в массачусетской колонии не было ни диктатора, ни тайной полиции, ни единственно верного тоталитарного учения. Религиозное единство — да, было, но очень даже добровольное. А вдруг любая религия в каких-то специфических условиях не может не стать тоталитарной?

Да, кричат нам из третьего ряда записные атеисты и борцы с суевериями всех времён и народов, именно так, только хуже — религия не может не быть тоталитарной, эти, в Салеме, ещё легко отделались, лучше вспомните о европейском средневековье и Новом времени, там счёт разоблачённых ведьм шёл на тысячи и тысячи. И ведь всё — правда, по крайней мере, относительно количества жертв и масштабов преследований. Кому-то, конечно, атеисты могут не нравиться, но что делать с неприятными фактами — игнорировать?

Или давайте рассуждать как далёкие от идеологических споров научные работники: до причин можно докопаться, если провести надлежащее расследование. Главное — не ошибиться с методом. Не на пустом же месте расцвела висельными лепестками до того непримечательная салемская клумба! Ведь в доносах и свидетельских показаниях, уличавших всевозможных ведьм, упоминалось не менее 25 населённых пунктов и 150 подозреваемых, в том числе и пятилетний ребёнок[13], причём бывали случаи вполне вопиющие, когда дочь доносила на мать, а та, в свою очередь, уже на собственную родительницу (о прочих родственниках умолчим — понятно, что в такой ситуации множество зятьёв пытались свести счёты с тёщами в полном соответствии с фольклорной традицией)[14].

Драматическая аналогия здесь вполне очевидна. Действующие лица легко разбиваются по категориям: доносчики, свидетели, обвиняемые, жертвы, судьи, палачи. Перипетий и сюжетных линий достаточно, да и кульминация тоже есть. И давайте-ка теперь уточним, даже заострим самый главный вопрос, уже многие годы терзающий любого зрителя салемской трагедии: «Так чьё же это было представление? И был ли у него автор?»

Салемские ведьмы

Но прежде чем перейти к детальному рассмотрению произошедшего и попытаться понять, дают ли сохранившиеся документы возможность делать даже самые осторожные выводы, мы должны, пусть очень вкратце, рассмотреть несколько общих вопросов, без которых любой анализ окажется бессмысленным. Для начала, о чём собственно идёт речь? Где мы находимся с точки зрения исторической, культурной и географической? Иначе говоря, необходимо определить то, что учёные-классики называли Sitz im Leben[15].

Далее, кто суть наши герои, каково их место по социально-культурной шкале? И наконец, насколько их поведение, а именно активное участие в охоте на ведьм (слова, которые в данном случае стоит написать без кавычек), было, что называется, в тренде: типичной или необычной была их реакция на салемский спектакль, который, как ни крути, начали две очень маленькие девочки и одна пожилая рабыня?

Чрезвычайно любопытная деталь, отчасти объясняющая невероятный интерес к салемским событиям, и кажется, гораздо более важная, чем многочисленные попытки привязать их к политическим ситуациям иных времён, например, маккартизму, — это то, чем в последнее столетие-полтора стала Америка (под этим словом мы понимаем США), и то, как её воспринимает остальной мир. В данном случае мы видим крупнейшую технологическую и научную державу, к тому же не так плохо управляемую, особенно на уровне небольших населённых пунктов или, как говорят их жители, муниципий (слово, естественно, римское — у тех тоже была самая главная в мире республика). Как ни странно, происходит простейший перенос понятий и представлений — всего лишь на триста лет с копейками. Но его не замечают, о нём даже не задумываются, и поэтому сегодняшнему человеку с улицы (а мы все в какой-то степени — с улицы) сложно представить, что в самой высоконаучной стране мира, к тому же известной своими традициями достаточно справедливого судопроизводства, могло случиться нечто подобное[16].

Забегая вперёд, скажем, что удивительно обратное: не то, что салемская охота на ведьм имела место, а то, что спустя всего два-три поколения почти что те же самые долы и холмы увидели начало масштабной политико-философской трансформации западного мира, в которой участвовали и прямые потомки людей, сыгравших в событиях 1692 г. отнюдь не последнюю роль. А ещё три поколения спустя небольшой конгломерат массачусетских городков начал с завидным постоянством (и раньше всех в Новом Свете) производить на свет научные и духовные ценности, не уступающие европейским, и в итоге оказался оплотом американского образования, науки и литературы. Но это случилось не сразу!

Гарвардский колледж XVII века (да и следующего тоже) — заштатная семинария — стал университетом международного уровня во второй половине XIX столетия, первый нобелевский лауреат-учёный, защитивший в нём диссертацию, значится под 1914 г., следующий (уже гарвардский выпускник) был отмечен только 20 лет спустя; в 1940-х гг. появилось ещё трое лауреатов, а сейчас их число приближается к сотне. Да, некоторые выпускники и сотрудники тогдашнего Гарварда в салемской эпопее оказались, мягко говоря, не на высоте, но какое отношение они имеют к одному из крупнейших университетов сегодняшнего мира?

Ведь стоит лишь чуть внимательнее приглядеться к Салемским Выселкам образца 1692 г. или другим деревням тогдашней Новой Англии[17], как выяснится, что здесь речь идёт о самых задворках Европы в прямом и переносном смысле, о глубинке, которая провинциальней провинциального и, если хотите, всех посконней и домотканней. Поэтому не имеют ни малейшего смысла разговоры о том, что в самой метрополии, как и в остальном цивилизованном христианском мире, за ведьмами к концу XVII века охотиться перестали (что, впрочем, тоже не совсем верно). Ибо в сердцах поселенцев стучало совсем иное культурное время, поэтому в новоанглийских городах и весях за колдовство даже очень судили и прекрасным образом казнили. Значит, колонисты прекрасно знали о вредоносности чёрной магии и были готовы к самым крайним мерам для борьбы с этим злом. К тому же жили они по соседству с индейцами — обычаи и обряды которых выглядели вполне по-колдовски, а иногда — и должны были быть колдовскими, по крайней мере, для их участников.

Ещё одна деталь — люди тогда действительно занимались ворожбой, как занимаются ею и сейчас. Безусловно, со времён доисторических и до позднего средневековья в действенность разнообразной магии, как белой, являвшейся частью законов природы, так и чёрной, связанной с вызовом зловредных демонов, верили больше, чем после эпохи Просвещения[18]. Но дело не только в вере и просвещённости. Разница в том, что общество в целом (не отдельные люди!) перестало считать колдовство способным нанести юридически доказуемый вред и потому отменило за него какие-либо кары[19]. Заметим здесь, между прочим, что отношение к другим поступкам, ныне не преследуемым в странах западной цивилизации, претерпело больше изменений — например, богохульство не преследуется благодаря свободе слова, хотя и не одобряется, определённые типы сексуальных отношений более не считаются общественно опасными, а всего лишь частным делом вовлечённых в них совершеннолетних граждан и т. п.

С колдовством же сложнее — оно осталось уделом примерно тех же слоёв населения, что и раньше, и прекрасно живёт в популярной культуре, ведь если в голливудском фильме имеет место какой-либо колдовской обряд или шаманский заговор, то он всегда достигнет цели, не правда ли?[20] Впрочем, традиция, согласно которой любая магия, связанная, например, с предсказанием будущего, оказывается действенной в художественном произведении, восходит к временам античным, когда люди воистину верили в могущество потусторонних сил. Конец этой практике должно было положить христианство («…Не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти»[21]), но оно всего лишь уничтожило несший морализаторскую функцию образ прорицателя (Тиресий, Кассандра), которого теперь заменили… ворожеи или ведьмы! Любопытно, что новую традицию начал именно англичанин, старший современник первых массачусетских поселенцев, поместив в начало одного из своих самых знаменитых текстов трёх не вполне приятных бородатых женщин, способных и на колдовство, и на предсказание будущего[22].

Кстати, кому бы из уважаемых читателей было бы приятно узнать, что на него наложили заклятие любого рода, что его фотографию сожгли в одном тигле с жабьей шкурой, проткнули иглами изображающую его куклу, дотронулись подобранной на кладбище веткой до автомобиля, в который он ежедневно садится? Так что верим мы в колдовство или нет — вопрос сложный[23]. Гораздо важнее, что в него уже много сотен лет не верит юстиция, хотя она к этому шла достаточно долго и начала отнюдь не с научного отрицания действенности ворожбы, а именно с невозможности доказать эту действенность в суде. Но когда-то любые её улики считались бесспорными, а свидетельские показания неопровержимыми, и присяжные вместе с судьями глотали эти доказательства, что называется, со всеми потрохами.

Вернёмся теперь к поселенцам и их юридической практике. Список обвинений в колдовстве, имевших место в Новой Англии за шестьдесят лет (1638-1697 гг.), исключая Салем, насчитывает более 130-ти случаев. Справедливости ради скажем, что не все они дошли до суда: таковых ровно 93, из которых 43 — в штате Коннектикут, а 50 — в тогдашнем Массачусетсе, куда также входили будущие штаты Нью-Гемпшир и Мэн[24]. Ясно, что полным этот список быть не может: сохранились отнюдь не все документы. Точно казнили 14 человек (последняя запротоколированная казнь — в Бостоне за четыре года до салемской истории), весьма вероятно — ещё двух, двоим приговорённым посчастливилось ускользнуть[25]. Напомним, что это меньше, чем было арестовано и осуждено за всю салемскую эпопею, и всё-таки очевидно: в Новой Англии обвиняли, судили и казнили за колдовство[26]. И — да, из шестнадцати достоверно повешенных — 14 женщин и только двое мужчин (из обвиняемых их чуть более двух десятков, где-то 20% от общего числа). Так что и здесь вывод очевиден — в американских колониях существовали не только юридические прецеденты, но и социальные предпосылки к салемским процессам.

Для получения полной картины преследования ведьм в Новой Англии все цифры можно (и нужно!) сложить и сравнить со статистикой той старой доброй Англии, которую мы так любим за науку, парламентаризм, юмор и вкусное пиво. Арифметика будет такая — на новой родине поселенцы инициировали 234 юридических случая, включая заявления потерпевших, что привело к 36 смертным приговорам. В сравнимом же по населению графстве Эссекс (100 тыс. жителей против 50 тыс. в Новой Англии) за 120-летний период правления Тюдоров и Стюартов (1560-1680 гг.) было 650 случаев обвинения в ведовстве и, как следствие, 74 казни. С поправкой на временной промежуток (не более 70 лет в истории Коннектикута и Массачусетса, если брать 1630-1700 гг.) получается, что поселенцы охотились за колдунами ничуть не менее активно, чем это делали на их исторической родине, при том, что именно Эссекс был эпицентром таковой деятельности в островном королевстве и именно оттуда, по странному совпадению, приехало большинство алкавших лучшей жизни поселенцев[27].

Иначе говоря, всё произошло отнюдь не на пустом месте. Также несомненно, что в колдовстве жители Новой Англии чаще всего обвиняли и казнили за него именно женщин, совсем как в Европе, но к этому мы ещё вернёмся, а сейчас попробуем поговорить о тех самых социальных предпосылках, которые с неминуемостью должны включать обсуждение религиозного своеобразия этой части западного мира, хотя бы потому, что перед нами — единственный случай всамделишной паники или психиатрической эпидемии на почве воображаемого колдовства, в самом прямом смысле слова уникальный пример охоты на ведьм в истории Америки[28]. Впрочем, сводить всё к одной только религии кажется слишком прямолинейным. Ведь коллективное умственное расстройство есть явление социальное, а значит — процесс многокомпонентный. Неужели это следствие исключительно душевных недугов общества без какого-либо участия факторов телесных?

Иначе говоря, вопрос в том, почему салемское дело приобрело такой невиданный размах и кто или что тому виной? Естественно, эпоха либеральной историографии рубежа XIX-XX вв. отменно отпрепарировала пуританскую религиозность, общинность, философскую ограниченность и проч., не раз выставив их в качестве главных виновников. Однако уже в наше время многочисленные специалисты подошли к проблеме вполне по-марксистски, детально рассмотрев различные аспекты повседневного существования жителей Салема и его окрестностей — того самого бытия, которое, как известно, определяет сознание. И пришли к некоторым интересным умозаключениям.

Жизнь в новоанглийских колониях конца XVII в. была не сахар — здесь мнения историков сходятся. Люди голодали, болели, умирали, становились жертвами воинственных аборигенов (хотя к 1692 г. те уже были частью оттеснены в леса, а частью интегрированы в поселенческий мир, но ещё несколько десятилетий любая отдалённая деревня могла стать мишенью индейского набега). И не стоит делать скидок на то, что тогда все так жили. Колонисты даже в той ойкумене мире были маргиналами, они оказались на неустойчивой границе европейского мира, к которому принадлежали в лучшем случае частично. Не рядом с иной, но хотя бы фрагментарно понятной цивилизацией, как, например, в Индии, а по соседству с временем вполне доисторическим и с такого же рода умопомрачительными обычаями: поселенцы вступили в схватку не с ложными богами, а с самим дьяволом. Впрочем, на границе миров культурный свет всегда преломляется и часто не в состоянии дать ясную перспективу или чёткий образ.

Не забудем также о главном способе распространения информации в Салеме и окрестностях — устном общении[29], что неминуемо влечёт за собой искажение даже самой точной истины, как непреднамеренно, так и оттого, что значительному числу разносчиков новостей (по аналогии с сегодняшними СМИ) необходимо внимание слушателей. Поэтому логично предположить, что они уделяли наибольшее внимание чему-то из ряда вон выходящему, да к тому же были не прочь кое-что приукрасить. Совсем как мы, когда сплетничаем с нашими друзьями о наших же общих друзьях или просто хороших знакомых.

Наконец, самое важное: с людьми XVII в. очень часто происходили вещи, обычно неприятные, которые они никогда не могли и не пытались объяснить рационально, но в Новом Свете, новооткрытом, неизведанном мире, вероятность подобных событий (и степень их внезапности) была гораздо выше. Поэтому общая система ценностей и воззрений новоанглийских поселенцев значительно отличалась от той, что господствовала на их недавней родине — и сами они уже, ещё пока не зная того, не были настоящими англичанами.

Большинство колонистов составляли пуритане и их прямые наследники; эти люди, для которых английская Реформация оказалась недостаточно очистительной, покинули родину только из-за религиозных соображений, многие их единоверцы подвергались преследованиям самого разного рода вплоть до физической расправы. Переезд через океан был для них предпочтительнее компромисса с властями, даже относительно почётного. Таким образом, вера в свои убеждения (т.е., в своего Бога) была в них исключительно тверда, из чего следует, что мы наблюдаем здесь два наследственных признака: готовность к телесным страданиям, значительно превышающая среднюю, и при этом помноженная на очень высокий коэффициент духовной стойкости. Фатализм и самостоятельность, упрямство и логика, проповедь и работа в огороде — смесь довольно гремучая. Более того, эссекские пуритане не просто покинули одно место жительства ради другого, более безопасного — у них была в наличии сверхидея, ничуть не менее интересная, чем победа пролетарской революции. Они, как-никак, обновляли церковь, срывая с неё многовековые наслоения прогнившего католицизма, и строили в Новом Свете настоящий Новый Иерусалим, чему враг рода человеческого не мог не противиться. Поэтому поселенцы всегда держали свой порох сухим и были готовы вступить в схватку с любым демоном. И ведь мы ещё даже не начали говорить про женщин. Теперь — пора.

В качестве зачина стоит обратиться к уже упомянутому популярному автору, который в пьесе, написанной примерно за 90 лет до салемских событий, вложил в уста старшего брата такой совет неопытной младшей сестре:

Уже и то нескромно, если месяц
На девушку засмотрится в окно.
Оклеветать нетрудно добродетель.
Червь бьет всего прожорливей ростки,
Когда на них ещё не вскрылись почки,
И ранним утром жизни, по росе,
Особенно прилипчивы болезни.
Пока наш нрав не искушен и юн,
Застенчивость — наш лучший опекун[30].

Конечно, пуритане Новой Англии были довольно далеки и от театра, и от творений величайшего из англичан, но так ли далеко они ушли от его персонажей? Напомним, что в процитированной сцене Лаэрт, собирающийся отъехать в парижский университет, свысока поучает Офелию, как последней стоит себя вести с датским принцем, но потихоньку переходит к общим соображениям, совсем как их отец Полоний. Нечего и говорить, что эта точка зрения, о лицемерности которой мы знаем с детства, скорее всего, как и остальные суждения наиболее ярких, типизированных автором представителей дворцовой массы, разделялось подавляющим большинством жителей Эльсинора — т. е. англичанами (не только лондонцами) начала XVII века. Шекспир обращается к своим зрителям, которым такое поведение должно быть очень хорошо знакомо, а многим — присуще. Иначе говоря, влагая приведённые выше сентенции в уста неглубокого персонажа, ставшего в дальнейшем орудием чужой злой воли, автор пытается заставить аудиторию задуматься и, быть может, переоценить свои собственные поступки, что, впрочем, не является предметом нашей работы[31].

Жители Салема и его окрестностей тоже могли не слишком отличаться от эльсинорцев, более того, у нас есть множество свидетельств, что они думали и вели себя по лекалам именно того датского королевства, в котором, как минимум, кое-что прогнило. Из XXI века, тем более из западного XXI века, очень трудно представить мир, в котором женщина — существо сугубо подчинённое и почти всегда бессловесное (впрочем, отчего же трудно — садитесь в самолёт, и часов через 12 окажетесь именно в таком мире, только не забывайте, что вы в нём всего лишь турист). И мы прекрасно знаем, что частью культурно-сексуальной роли женщины в подобном социуме является понятие об её чистоте, которую она должна блюсти вполне по-лаэртовски. Но что ещё важнее для нашего разговора — жизнь женщины в таком обществе расписана вплоть до мелочей, с детства до самой могилы, и вырваться из этой колеи очень трудно, а в описываемую эпоху и в описываемом месте (Салемских Выселках конца XVII века, а вы о чём подумали?) почти невозможно.

Впрочем, мы можем сколько угодно говорить о самых различных предпосылках и проводить смелые параллели, но очевидно, что в 1692 г. произошло нечто необыкновенное. Само число обвиняемых и казнённых, в обоих случаях, как мы уже говорили, превосходящее цифры по всей Новой Англии за 60 лет XVII века, свидетельствует: дело не только в отсталости социума, не только в положении в нём женщины. Поэтому есть ещё одна версия: в массачусетской колонии, точнее, в её салемском отделении назревал серьёзный кризис — экономический, духовный, политический. Что повело за собой борьбу за власть или, скорее, за её перераспределение (ведь клерикальное сословие занимало привилегированное положение в мире американских поселенцев-пуритан и пользовалось немалым весом в делах финансовых и государственных). В таком случае исследователи начинают приглядываться к власть имущим тогдашнего Салема и его окрестностей, а затем задавать чуть ли не самый древний юридический вопрос: «Cui prodest?» — и, конечно, находят на него самые разнообразные ответы.

Наше обобщение не будет оригинальным: все вышеприведённые факторы, скорее всего, имели место. Но даже их арифметическая сумма нам кажется недостаточной: за первые два века своей истории североамериканские поселения проходили через множество кризисов, и кризисы эти очень прилично задокументированы, как и часто сопутствовавшее им кровопролитие. Поэтому прекрасно известно, что для снятия радикального социального напряжения насилию, за очень немногими исключениями, подвергались «чужие (the Other)»: иноверцы, недавние иммигранты, а чаще всего — представители неевропейских рас, индейской или африканской. Что же привело салемцев к юридическому избиению своих?[32]

Ведь никакой дурной характер или низкий социальный статус той или иной жертвы (о чем нам говорят исследователи) не объясняет, а с нашей точки зрения, и не может объяснить салемского безумия. Жертвы принадлежали ко всем слоям общества и никому особенно не мешали. Да, у кого-то из них были конфликты с семьями, затем принявшими активное участие в расследовании дел о колдовстве, но сколько до и после этого было таких конфликтов! И — да, они тоже приводили к насилию и, снова да, власть имущие часто выходили сухими из воды. Но всё-таки это, опять же, не массовый психоз, который пришлось останавливать вмешательством свыше (подобно хорошо известному Deus ex machina) и за который некоторые из его участников потом прилюдно каялись, а другие продолжали столь же публично настаивать на своём. То, что такая дискуссия вовсю шла уже по горячим следам и продолжалась годами, говорит о том, что салемские события отнюдь не желали кануть в лету. Память о них продолжала терзать и сознание, и совесть лучших людей Массачусетса — значит, многие из них вовсе не преследовали каких-либо шкурных целей и участвовали в охоте совершенно искренне. И теперь столь же честно спрашивали себя: уж не ошиблись ли мы?

Проблема оказалась настолько сложной, что очень быстро появились сторонники «третьего пути». Например, священник Джон Хэйл, сыгравший значительную роль в событиях 1692 г., слегка модифицировал своё мнение несколько лет спустя, когда в колдовстве обвинили уже его собственную жену, и даже сочинил целый трактат, выпущенный в свет уже после его кончины, — плод всесторонних размышлений о том, как отличить настоящего ведьмака от человека, на голову которого обрушился ложный навет[33]. Особенная ценность труда Хэйла в том, что здесь мы имеем дело с одним из наиболее ранних, а если принять, что книга, как говорит её заголовок, была дописана в 1697 г., то почти самым свежим свидетельством очевидца салемских процессов после работы Коттона Мэзера, чуть ли не самого активного участника обвинения, речь о котором пойдёт чуть ниже, и ещё некоторых документов. Заметим, что и Хэйл, и написавший предисловие к посмертному изданию его труда салемский пастор Джон Хиггинсон, с одной стороны, пришли к мнению, что в ведовских процессах 1692 г. что-то было не так, а с другой стороны, не сомневались, что настоящее колдовство действительно существует (см. в частности полный заголовок книги Хэйла). В подтверждение этого приведём обширную цитату из знаменитого предисловия Хиггинсона. Напомним, что с нами говорит человек сомневающийся и пытающийся в меру своих сил разобраться, что же происходило несколько лет назад[34].

«Общеизвестно, что несколько лет назад Господу было угодно дозволить, чтобы Сатана посеял среди нас смятение, каковое поначалу было очень малым и выглядело случаем обыкновенным, имевшим место и прежде в иных местах, и подлежащим быстрому разрешению». Здесь сразу несколько важных деталей: во-первых, салемская история уже стала общеизвестной (и остаётся таковой по сей день), а во-вторых, первоначальные обвинения, выдвинутые против «всего лишь одного-двух человек (only one or two persons)» представляли собой «обыкновенный случай (ordinary case)». Не станем слишком строго судить новоанглийских поселенцев и ещё раз скажем в их защиту, что когда эти обыкновенные случаи были проанализированы, то оказалось, что большинство ординарных доносов не имело никаких юридических последствий[35]. Поэтому Хиггинсон вовсе не лукавит, когда объясняет, что же сделало салемское расследование экстраординарным: «Множество людей из того города (в виду имеются Салемские Выселки — П.И.) и соседних с ним городов были обвинены, допрошены, заключены в тюрьму и отданы под суд, на котором около двадцати были осуждены как колдуны, и многие другие оказались под угрозой столь же печального исхода». Пожалуй, мы имеем право углядеть в последних словах («Tragical End») некоторое сочувствие к жертвам и вот почему: «Но число обвиняемых продолжало всё увеличиваться, и среди них было множество людей с репутацией незапятнанной, которые никогда не давали ни малейшего повода к подозрениям в подобном или каком ином ужасающем пороке».

Вот тут, если будет позволено так выразиться, мы видим второй разрыв — между первыми несколькими дюжинами обвиняемых, девятнадцать из которых встретили «печальный конец», и новым кругом, к которому принадлежали «люди незапятнанной репутации (Persons of unquestionable Credit)». Итак, Хиггинсон в одном абзаце поставил перед нами два вопроса, над которыми уже века бесконечно бьются историки, комментаторы и проч. Во-первых, как получилось, что это дело вообще стало необычным, захватившим десятки людей? Добавим здесь, забегая вперёд, что вопрос самый что ни на есть главный — когда именно и в силу чего оно перестало быть «обыкновенным»? И, во-вторых, что выделяло оговоренных и осуждённых, почему именно они оказались жертвами?

Не станем идеализировать салемского пастора — он тут же немного лукавит, употребляя формулу, против которой возразить было невозможно и которая при этом не объясняла ничего, а именно: упомянув возникшее в народе смятение, сообщает, что «Господь соизволил положить всему этому конец». Мы уже знаем, что в данном случае инструментом Господа выступила верховная власть колонии, которую, по королевскому поручению, исполняли люди не только более образованные, но и более здравомыслящие, нежели представители судебно-клерикальной ветви салемского самоуправления. Но далее Хиггинсон снова откровенен, ибо, оказывается, события эти оставили по себе «печальную память» и заронили сомнения в умах: «… Не были ли осуждены невинные, и, наоборот, не ускользнул ли кто из виновных». Хиггинсону (как, впрочем, и Хэйлу) было очевидно, что «судьи и присяжные судили по совести» и «в соответствии с законом и имевшимися доказательствами». Однако вот тут наши авторы и задали свой главный вопрос, ответу на который посвящена вся книга Хэйла: «Не являются ли некоторые законы, обычаи и правила… недостаточными и ненадёжными?».

Мы не готовы следовать за теми авторами, которые делают Американскую революцию прямым следствием салемских процессов[36], но обязаны отметить, что сомнения, высказанные новоанглийскими священниками — сначала частное, в правильности осуждения отдельных людей, а затем общее, в правильности определённых законов, — свидетельствуют о начале духовной и политической эволюции лидеров массачусетской колонии, которая через три поколения и привела… Но не будем выходить за пределы нашей темы, только скажем в завершение, что польза книги Хэйла виделась Хиггинсону в том, чтобы «выявлять ведунов таким образом, дабы не затронуть невинных, но чтоб страдали лишь одни виновные». Ссылка на Притчи Соломоновы, которой завершается этот пассаж, была понятна тогдашним читателям, мы же приведём её целиком: «Оправдывающий нечестивого и обвиняющий праведного — оба мерзость пред Господом»[37].

Как мы уже сказали, Хэйл пришёл к выводу (и обосновал его, естественно, цитатами из Священного Писания), что в процессах по колдунам присутствовало изрядное несовершенство, приведшее к тому, что были осуждены невинные, о каковых ошибках он горько сожалел («bewail the errors and mistakes»), призывая одновременно к посмертной реабилитации несчастных и восстановлению их доброго имени, но что главным виновным (а кто бы сомневался?) был захвативший власть над душами и телами несчастных салемцев «враг рода человеческого», который, например, мог принимать обличье призраков-мучителей («specters»), в чьём существовании свидетелям не раз удавалось убедить высокий суд и на основании чего были вынесены почти все смертные приговоры.

Здесь сразу отметим два важнейших отличия салемских процессов от коллективных судов над ведьмами в западной Европе[38], в том числе и последнего из тех, что имел место на территории владычицы морей — в шотландском Пэйсли в 1697 г.[39]. Во-первых, в Салеме подозреваемых на следствии не пытали (несчастного Жиля Кори завалили камнями, пытаясь вырвать от него либо «да», либо «нет», потому что он отказался ответить на вопрос, признаёт ли себя виновным, а без этого суд над ним не мог состояться). Во-вторых, их осуждали только на основании показаний свидетелей, причём давление суда на присяжных, за исключением одного случая, было минимальным[40], и, в-третьих, признавшихся в ведовстве к смерти не приговаривали, а иногда и вовсе миловали (если они соглашались показывать на других)[41]. В континентальной же Европе всех подозреваемых в колдовстве вплоть до конца XVII в. очень даже пытали[42], вырванные таким образом показания принимались в качестве доказательной базы и к смерти приговаривались как признавшиеся в колдовстве (в том числе и под пытками), так и отрицавшие свою вину. Хотя в поведении обречённых было и нечто общее: так, при казни осуждённых в Пэйсли одна из них на эшафоте наложила проклятие на всех присутствующих, — а за пять лет до этого жертва салемской охоты, Сара Гуд, тоже с петлёй на шее, объявила просившему её о покаянии священнику, что она такая же колдунья, как и он и что если он отберёт у неё жизнь, то Господь напоит его кровью[43].

Поэтому изрядную долю вины в салемских событиях приписывают несовершенству новоанглийской юстиции[44], точнее, её смыканию с религией, а ещё точнее — разрешению использовать те самые «доказательства от призраков (spectral evidence)». Ведь без них осуждений бы не было. Таким образом, мы видим ещё одну группу подозреваемых в беззаконии — священников, советников губернатора и массачусетских судей, которые приняли это решение. И естественно, что у современного человека возникает вопрос, было ли это сделано по недомыслию (люди действительно верили в существование призраков, причинявших потерпевшим ужасные мучения) или, наоборот, злонамеренно (люди прекрасно знали, что призраков в природе нет, но им непременно нужно было кого-то поймать и казнить[45]). Истина, скорее всего, находится где-то посередине — ведь, не верь в призраков присяжные, вряд ли они штамповали бы смертные приговоры столь уверенно (как мы уже говорили, основная масса внесалемских процессов в Новой Англии XVII в. закончилась оправданием обвиняемых).

В заключение рискнём высказать ещё одну мысль, может быть, несколько дискуссионную: человеческое сознание устроено так, что оно сначала может прийти к заключению о полной несостоятельности обвинения в данном конкретном случае и только потом — к тому, что ложны все наветы о колдовстве, сношении с дьяволом и т. п. Поэтому Хэйл сделал очень важный шаг. Сходным образом в просвещённой Европе образованные и честные представители властей (в том числе российский император Николай I) начали в какой-то момент делать выводы о том, что в данном конкретном случае евреи кровь христианских младенцев не пили, хотя в принципе, конечно, на это способны[46]. Последствием такого шага было оправдание конкретных евреев, что по сравнению с их осуждением (чему предыдущие века давали немало примеров), являлось, как любили когда-то писать, несомненно прогрессивным событием. Как получилось, что следующий шаг, то есть признание того, что евреи вообще не закалывают чужих детей на праздник Песах, европейцами так и не был сделан вплоть до второй половины XX в., размышляют уже три поколения умных философов и историков[47].

Добавим, что интерес к салемским событиям только вырос после Второй Мировой войны и мы, к сожалению, очень хорошо знаем, почему. Конечно, в Новой Англии и близко не было ни пропагандистского инструмента, ни организаций, добровольных и государственных, подобных тем, что очень эффективно функционировали в Германии 1930-40-х гг. — параллели тут возможны, но некорректны. Как, впрочем, и с захватившим политическую элиту США начала 1950-х гг. желанием найти всех тайных коммунистов среди собственных граждан — тут действовали схемы и силы совсем другого рода.

Из этого следует, что изобрести какое-нибудь «пуританское гестапо» было нельзя: не позволяли факты, которые в науке иногда имеют кое-какое значение. Что же оставалось на долю честных учёных, когда самые различные аспекты социальной и духовной жизни новоанглийских поселенцев оказались досконально описаны? Конечно, конкретная личность, индивидуум. Отдельные люди, которым в салемской трагедии иногда выпадала отнюдь не героическая роль — впрочем, почему же выпадала, возможно, они именно её и хотели сыграть?! Поэтому все персонажи (и некоторые семьи), попавшие под колесо уже не истории, а историографии, были просто-таки разобраны более чем досконально, и это при наличии очень ограниченного количества документов, отнюдь не всегда достоверных. Но что же у нас ещё есть, кроме документов и относительно точной хронологии событий?

Возможность использовать один из инструментов Декарта и разделить занимающую нас проблему на несколько составных частей, что хронология нам, кстати, очень даже позволяет. Поэтому двинемся по порядку и попробуем разграничить ключевые эпизоды салемской эпопеи. Итак, исходно мы имеем смятение в доме священника Пэрриса, связанное с неожиданной болезнью его дочери и ещё одной девушки, выдвинутое священником предположение, что дело в колдовстве, обвинение наиболее подходящей кандидатки, цветной рабыни Титубы, проводившей с малолетками слишком много времени, признание обвиняемой, которая, впрочем, дала показания на ещё нескольких окрестных ведьм, в том числе лиц, с ней совершенно незнакомых (время — со второй половины января по конец февраля)[48]. Это как раз то, что Хиггинсон с лёгкой натяжкой называл «обыкновенным случаем».

Затем количество жертв колдовства (и желающих о нём свидетельствовать) вдруг необыкновенно расширяется. На арену выходят сразу несколько юных женщин, утверждающих, что многие люди, по первости не особо значимые и подходящие под стереотип ведьмы (маргиналы, знахарки, повитухи и проч.), являются пособниками сатаны. Однако очень скоро к ним добавляются граждане уважаемые и до сих пор во всех смыслах беспорочные («of unquestionable Credit»). Смятение? Возможно. Нерешительность? Отнюдь.

Когда бес начинает проявлять себя за пределами дома Пэрриса и вселяется в поселянок совершеннолетнего возраста, то обвинение воспринимается серьёзно. Это ведёт к арестам — первый ордер выписан 29 февраля; под стражу берут и 1 марта публично допрашивают Титубу и ещё двух женщин, которые, в отличие от Титубы, всё отрицают, она же признаётся в колдовстве и даже рассказывает, как выглядит дьявол[49]. Так как пострадавшие утверждают, что посредством ведьминских чар им был нанесён конкретный физический вред, то по их жалобам начинается формальное следствие и число подозреваемых продолжает увеличиваться (конец февраля — середина апреля). Далее, 19 апреля происходит радикальное событие — в колдовстве признаётся 14-тилетняя Абигейл Хоббс, после чего имеет место форменный взрыв — ведьм в невероятном количестве находят как на Выселках, так и за их пределами, что приводит к аресту 34-х человек и немедленно делает салемское дело историческим во всех смыслах слова (вторая половина апреля — май)[50].

Итак, поначалу всё более или менее ясно. Акт первый — это происшествие в доме Сэмюэля Пэрриса. Кто же виноват в том, что здесь вообще зашла речь о колдовстве и кто в итоге на этом наиболее упорно настаивал? Сомнений нет — это сам Пэррис (к такому же мнению через несколько лет пришла и его собственная паства). Впрочем, у него, скорее всего, был соучастник — врач Уильям Григс, который оказался не в состоянии излечить девочек и, возможно, первым заговорил о порче («Evil Hand»), подтолкнув к тому же заключению и Пэрриса. Или Пэррис с радостью ухватился за это объяснение (в чём его потом и обвиняли). Тогда почему? Он искренне верил в то, что его дочь околдовали или у него были другие мотивы? И почему окружающие ему поверили? Не потому ли, что были к этому готовы?

Акт второй — ведьм и свидетелей становится много. Аномальное поведение захватывает ещё нескольких девушек и даже замужних женщин, что, в свою очередь, ведёт к первым арестам. Но эпидемия не прекращается — девушек по-прежнему колотят конвульсии, они показывают на новых подозреваемых, которых публично допрашивают и арестовывают одного за другим (одну за другой). Этот цикл повторяется несколько раз. Причины поведения свидетельниц нам, скорее всего, останутся неведомы — отвергать возможность массовой истерии нельзя, как и того, что впечатлительные салемские юницы начали считать любое охватывавшее их недомогание последствием колдовства и вели себя соответственно (назовём это злокачественным самовнушением). Кстати, кто-то из них действительно мог быть болен и реально страдал. И, безусловно, не раз и не два высказывалась гипотеза о том, что предполагаемые жертвы ведовства нашли неожиданную возможность не просто оказаться в центре внимания односельчан, но и решать чужие судьбы — им представился уникальный случай стать царицами на час, властвовать над людскими жизнями в самом прямом смысле. И при этом — публично выступать перед самой широкой и требовательной аудиторией, о которой они могли помыслить, в набитом до отказа зрительном зале салемского суда!

Женщины, причём представители именно того класса, который недавно ещё было принято не без оснований называть угнетённым, стали играть совершенно неженскую роль. Допустим, что хотя бы какие-то из них были способны к некоторому лицедейству. Чем и воспользовались, начав «игру в ведьм», ставшую для многих смертельной (в том числе для нескольких представительниц того же угнетённого класса). Думали ли они об этом с самого начала? Вряд ли, но власть опьяняет, а рок событий в какой-то момент становится неостановим. Кстати, сколько в таком случае, получается, в Салеме и его окрестностях было талантливых актрис! Но в одиночку у них такого успешного спектакля не вышло бы, как и без условий, им благоприятствовавших. Поэтому здесь уже не обойтись без разговора о местных властях и людях, им помогавших (режиссёрах, декораторах и проч.). Если бы они не «поддерживали суеверие в массах» (см. прим. 45), то какие у них ещё могли быть интересы? Неужели несколько девушек сумели просто-напросто манипулировать множеством достаточно образованных и умудрённых жизнью мужчин и всей судебной системой колонии? И куда отнести Абигейл Хоббс: она-то взаправду считала себя ведьмой?! Вот тут и нужно спросить — кому результаты такой массовой манипуляции были выгодны? И не ждать, что ответ окажется однозначным.

Летом 1692 г. начинаются судебные процессы[51], на которых свидетели, извиваясь в корчах, уверяют, что видят призраки подсудимых — мучителей, ввергающих их в неконтролируемые конвульсии, чему присяжные полностью верят и потому выносят обвинительные вердикты. Специально назначенные судьи (члены того самого the Court of Oyer and Terminer) находятся в полном согласии с разгневанной публикой и начинают штамповать один смертный приговор за другим, постепенно входя, что называется, во вкус. Первое судебное заседание проходит 2-го июня, и на нём к смерти приговаривают Бриджет Бишоп (повешена 10-го июня), на втором заседании 29-го июня судят уже пятерых женщин, одну оправдывают, вызывая коллективный вопль ужаса («hideous outcry») из глоток всех свидетельниц обвинения, после чего главный судья трибунала возвращает вердикт присяжным, которые его тут же пересматривают. Всех пятерых вешают 19-го июля. 5-го августа осуждают уже шестерых, одну беременную при этом милуют, пятерых остальных казнят 19-го августа. Наконец, в сентябре на двух процессах осуждают аж 15 человек, но шестерых сознавшихся в ведовстве прощают, а одна предприимчивая женщина (жена судовладельца, обладавшего некоторыми денежными ресурсами) умудряется сбежать из тюрьмы. Остальных восьмерых вешают 22 сентября под крики и улюлюканье околдованных ими свидетельниц[52]. Во всех судебных заседаниях в качестве членов трибунала и экспертов участвует ряд лиц, занимающих высокие посты в колониальном мире, все они единодушны в признании совершенного преступниками ведовства и более или менее управляют процессом.

Тем не менее этот период мы можем условно охарактеризовать как время потери контроля (июнь-сентябрь), когда власти не успевают за валом обвинений, суды и казни стройными рядами идут друг за другом и уже непонятно, кто раскручивает маховик репрессий, затягивающий десятки людей. Поэтому мы готовы выделить акт третий под условным названием «Сумасшествие сносит крышу». Здесь надо уже говорить о массовом психозе, страхе, доносах и прочих субстанциях, очень хорошо известных жителям ХХ века. Примерная временная граница — вторая половина апреля, когда количество ведьм, на которых показывают свидетели, ещё раз расширяется численно, но также расширяется, если так можно выразиться, и ареал их обитания. События, обозначающие самое начало перехода к этой стадии: арест Бриджет Бишоп 16 апреля, признательные показания Абигейл Хоббс 19-го апреля и заявление одной из первых жертв ведовства, Абигейл Уильямс[53], что главным колдуном (руководителем ведьминской секты) является бывший салемский священник Джордж Бэрроуз и что всё произошедшее — его рук дело. Тут паника постепенно охватывает даже лиц опытных, осторожных и уравновешенных — один за другим идут аресты, суды и казни. И всё же кто-то мог получить выгоду и в этом случае, но кто? Опять же, ответ здесь не должен быть однозначным: разные люди сводили счёты, решали давние тяжбы, присваивали чужое имущество, двигали свою политическую или административную карьеру. Скорее всего, так оно и было. Как сказал по сходному поводу классик про наших недавних современников: «Обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних…»

Безумие заканчивается судьбоносным (и для многих — спасительным) вмешательством высшего руководства колонии, которое в явочном порядке разрывает порочный круг, и всё, на удивление, относительно скоро успокаивается. В юридическом смысле слова — нет ни новых жертв колдовства, ни новых обвинений (за одним малоуспешным исключением). Занавес опускается (опускается ли?) примерно таким образом.

Сначала 3 октября ректор Гарварда и один из самых влиятельных священников Новой Англии Инкриз Мэзер произносит проповедь, чуть позже опубликованную и, скорее всего, некоторое время циркулировавшую среди серьёзных людей в виде рукописи[54], в которой ни в коем случае не спорит с судьями и даже говорит, что на единственном процессе, где он присутствовал, голосовал бы за осуждение[55], но чрезвычайно скептически относится к использованию показаний о существовании призраков, не видимых никем, кроме ряда свидетелей (те самые «spectral evidence»), и в итоге формулирует революционную мысль: «Лучше десять подозреваемых ведьм избегут ответственности, нежели один невиновный будет осуждён»[56].

Всего лишь девять дней спустя губернатор Фипс информирует Тайный совет (Privy Council) о том, что он запретил дальнейшие аресты и суды по обвинению в колдовстве. 26 октября (33-ю голосами против 29-ти) законодательное собрание массачусетской колонии принимает решение о передаче дел арестованных по обвинению в колдовстве в ведение комиссии священников (что, по-видимому, означало поддержку точки зрения Мэзера), а 29-го октября губернатор распускает Специальный Трибунал[57].

Впрочем, в начале 1693 г. уже новый суд всё-таки собирается на выездное заседание в Салеме — ведь нужно разобраться, что делать с обвинительными актами, не получившими формального завершения. Но тут, несмотря на то, что четверо из пяти судей (включая председателя) были членами вышеописанного трибунала, результат оказался совсем другим, и всё потому, что Фипс строго запретил принимать во внимание spectral evidence: 49 человек были оправданы и только трое осуждены (и немедленно помилованы губернатором, который ещё через три месяца освободил всех, кто ещё оставался в заключении, и объявил всеобщую амнистию по салемскому делу). В каком-то смысле акт четвёртый наименее интересен с исследовательской точки зрения, он, в общем, достаточно ясен, задокументирован и может быть восстановлен с высокой степенью достоверности.

Из чего следует, что заключительной частью нашей истории не может быть это чисто волевое решение духовного и светского начальства Новой Англии или же причины, к нему побудившие — они-то как раз лежат на поверхности. Люди сошли с ума, так кому же их обуздывать, как не власти (если она, опять-таки, разумная). Поэтому последним и чрезвычайно значимым разделом нашего повествования должно стать раскаяние и поиски новых виновных. Пожалуй, эти два процесса разделять не стоит, хотя раскаиваются обычно соучастники, а новых, настоящих виновных, ищут потомки. Оттого финал у салемской истории открытый, она не закончена по сей день и, пожалуй, уже не закончится никогда. Иначе говоря, пятый акт связан с тем, что салемскую историю не забыли, она продолжала волновать новоанглийские умы ещё много лет, поэтому мы её обсуждаем сегодня, и таких любителей за нами — ещё длинная очередь.

Теперь попробуем подвести хоть какие-нибудь итоги нашего краткого обсуждения или, следуя за учителями словесности старших классов позднесоветского периода, зададимся сакраментальными «кто виноват?» и «что делать?» Впрочем, что делать в том случае, если кому-нибудь (или даже нам, грешным) захочется подробно рассмотреть салемскую эпопею, как раз более или менее ясно: идти в хронологическом порядке от одного, как сказал знаменитый писатель, узла к следующему. И так до самого конца. А вот кто виноват — вопрос сложный, и похоже, что в каждом узле (термин-то хороший) есть свои собственные движущие силы и герои, точнее, антигерои. И скажем заранее: несмотря на то, что события ХХ в. заставили историографов пересмотреть салемское дело, аналогии с хорошо известными недавними трагедиями нам не очень помогут, и вот почему.

Многочисленные геноциды прошедшего века организовывало государство. К тому же жертвы в них определялись чётко: это были конкретные этнические, религиозные или классовые группы. Да, человек, заступившийся за еврея, тем более его прятавший (или человек, на которого ложно донесли, что он еврей), мог быть запросто убит любым представителем власти Третьего рейха, но нацисты, вплоть до самых последних дней своего правления, не устраивали беспорядочный террор в отношении согласных с их политикой немцев (а таковых было большинство, почти до весны 1945-го). Особняком стоят отдельные этапы предвоенного террора в СССР, когда жертвой мог стать кто угодно — опять-таки из-за ложного доноса или потому, что карательным органам нужно было выполнить спущенный сверху план, но и тогда охота на людей начиналась и прекращалась по отмашке Кремля.

Всего этого в Салеме не было — ни отмашки, ни плана, ни специальной санкции верховных властей. Власти вообще были поставлены перед фактом: Мэзер-старший и Фипс узнали о происходящем, сойдя с корабля и попав на такой, с позволения сказать, бесовский бал. А вот без ложных доносов, скорее всего, не обошлось. Таковыми надо назвать те случаи, когда доносчик заведомо не считал свою жертву колдуном, а всё равно доносил, не будучи к тому принуждён, то есть добровольно (точнее, злонамеренно). Впрочем, установить это с определённостью нельзя, мы просто не знаем, что в реальности думал тот или иной человек. И — да — представляется разумным признать ложными любые доносы на членов своей семьи, но как раз здесь механизм ясен: все они сделаны под юридическим давлением. С остальными нужно разбираться по признакам самым косвенным, и вот только тут горький исторический опыт может нам помочь.

Поскольку наиболее распространённые причины добровольных ложных доносов на лиц посторонних хорошо понятны, это либо личная выгода (материальная, карьерная и проч.), либо страх — пусть арестуют его, а не меня. Это, впрочем, тоже есть личная выгода, однако спровоцированная властями; работники многих советских учреждений 1930-х гг. жили по принципу: «Кто первый донёс, тот и уцелел». В противоположность этому, нееврею Третьего рейха было незачем ложно доносить на соседа или коллегу, что он якобы еврей, кроме как по личным причинам (как мы уже говорили, расово образцовым и солидарным с генеральной линией партии немцам репрессии не угрожали, в отличие от граждан СССР, которых тысячами отправляли на бутовские полигоны вне зависимости от их происхождения и политических пристрастий).

Вопрос о том, кому «салемское дело» могло быть выгодно и кто мог бы составить на его жертвах хоть какой-нибудь капитал, изучался со всех сторон, как и то, существовала ли в какой-то момент там и в близлежащих деревнях такая атмосфера страха, что было лучше поскорей донести на соседа и таким образом уцелеть? Результат получился тем же самым. Все версии подробно рассматривались различными исследователями, и пусть случаи отдельных жертв удавалось с достаточной долей убедительности привязать к той или иной концепции, но ни одна не оказалась в состоянии дать всеобъемлющий ответ.

Итак, центральная власть не объявляла никакой «охоты на ведьм», сами ведьмы (за исключением того, что большинство из них были женского пола) составляли весьма гетерогенную группу и, скорее всего, попали «под раздачу» по очень многообразным причинам, отчасти при попустительстве или даже соучастии властей местных и не без активного содействия некоторых уважаемых горожан и старейшин салемской общины[58]. Что это напоминает больше всего?

Правильно, погром — там тоже много случайных жертв и более чем достаточно обделывающих различные гешефты мерзавцев, в них всегда замешаны местные власти и люди, претендующие на лидерство в социуме. Только путём погрома они могут разрешить текущие конфликты или добиться нового баланса сил, уничтожив или нейтрализовав своих противников en masse.

И вот тут самое главное — погрому всегда предшествует конфликт. Поэтому, только поняв, какой в Салеме на рубеже) 1691-92 гг. был конфликт (или конфликты), можно, по крайней мере, высказать обоснованную гипотезу, кто и в каких целях мог воспользоваться происшествием в семье Пэрриса или же тщеславием (скудоумием?) салемского священника. Следующий вопрос — как получилось, что погром вышел из-под контроля? Не потому ли, что был плохо спланирован, что оказался, как бы поточнее выразиться, импровизацией? Кстати, сразу возникает ещё одна мысль — а действительно ли он вышел из-под контроля? Хотя здесь можно немедля сказать: да, поскольку в какой-то момент происходящее обеспокоило высшие власти, которые его очень быстро прекратили (в частности потому, что в числе обвинённых в ведовстве оказались представители тех самых властей, которые уж точно были людьми of unquestionable Credit). Поэтому ещё один вопрос, давно занимающий умы проницательных авторов: как социум сходит с ума? Интересно, что одним из первых на него попробовал ответить именно англичанин (если совсем точно — шотландец), посвятивший охоте на ведьм одну из самых обширных глав своего замечательного труда об эпидемиях коллективного безумия в истории западной цивилизации (больше места получили только алхимики и крестоносцы)[59].

И последнее — раскаяние. Почему оно произошло, и было ли оно выгодно кающимся, пусть хотя бы в психологическом смысле (чего ни за какие деньги не купишь). Так же, как их потомкам выгодна бесконечность «салемской легенды», как выгоден и прибылен бескрайний костюмированный карнавал, заполняющий салемские улицы в преддверье праздника Хэлоуин[60], который вверг бы в ужас их пуританских предков (они ведь не отмечали и вполне христианский День всех святых, кануном которого является Хэлоуин, празднуемый в ночь на древнеевропейский, кельтский и языческий Новый год — 1 ноября[61]). Вот ведь парадокс — в 1692 г. в Салеме не было ведьм (а их точно не было?), ныне же они есть, и во всех видах: те, кто наряжается ведьмой, те, кто называет себя ведьмой и те, кто ведёт себя как ведьма[62].

В противоположность этому, охота на ведьм в Европе, унесшая в тысячи раз больше жертв, есть предмет узкоспециальный, но отнюдь не популярный; только после открытия салемского мемориала в 1992 г. европейцы задумались о чём-то подобном, и в 2011 г. памятник сожжённым ведьмам был открыт в Северной Норвегии, есть небольшой мемориал и в упомянутом Пэйсли[63]; в Салеме же недавно, в 2017 г., появился ещё один — уже не в центре города, а на месте казни рядом с Виселичным холмом (Gallows Hill/Гэлоуз-хилл). Тут уже постаралась наука.

Традиционно считалось, тем более, что здесь нам помогает воображение, питаемое такого рода штампами, что виселицу воздвигли на самой верхотуре (по-видимому, по аналогии с Голгофой). Однако в 2016 г. группа американских историков, основываясь на тщательном анализе документов и топографических особенностей местности, установила, что казнь произошла на т. н. Прокторовом валу (Proctor’s Ledge), скалистом возвышении у подножья Гэлоуз-хилл, который салемский муниципалитет выкупил ещё в 1936 г. и устроил там парк, дабы предотвратить какую-либо застройку. Не последнюю роль в идентификации сыграло свидетельство очевидца коллективного повешения 22 сентября 1692 г. о том, что осуждённые были доставлены на казнь в повозке, а проезжей дороги на вершину Гэлоуз-хилл не существовало никогда[64]. Событие произвело изрядный шум, попало во все англоязычные СМИ и даже вошло в десятку наиболее значимых археологических открытий года, составляемую разного рода экспертами. Поэтому салемский муниципалитет не мог не отреагировать и сделал это весьма оперативно.

Так что теперь в Салеме есть два мемориала, минимум четыре музея ведьм, бронзовая статуя киноведьмы — героини популярного телесериала 1960-70-х гг. «Околдованный (Bewitched)», красивой женщины с немного натянутой улыбкой, которая сидит на метле, но не верхом, а как на скамеечке, будучи вдобавок обрамлена изящным полумесяцем, и невероятное количество разнообразных аттракционов, экскурсий и представлений, в том или ином смысле связанных с ведьмами (не обязательно салемскими). Также существует район, вполне официально именуемый «Колдовские высоты (Witchcraft Heights)», поэтому аналогичное название носит начальная школа, в нём расположенная. Легко догадаться, что спортивные команды салемских старшеклассников единообразно именуются «Ведьмами», и чуть сложнее — представить, что изображение золотистого существа с помелом украшает транспортные средства серьёзней некуда — полицейские и пожарные машины. В октябре город сходит с ума от наплыва приезжих, — и местные жители в один голос утверждают, что не очень-то любят это время, вот только заработки тогда просто отменные, а иными стабильными доходами Салем похвастаться не может. А салемцы — что? «…Люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было».

В общем, напоминают прежних.

2018

Примечания

[1] За исключением специально оговоренных случаев, перевод с английского мой – П.И.

[2] Виргинский Джеймстаун был окончательно покинут в 1699 г., и, в отличие от массачусетского Плимута, жители которого алкали не благосостояния, а религиозной свободы (которую в США по сей день могут найти все, кроме многожёнцев), не оставил заметного идейного наследия, ну, кроме оформления системы североамериканского рабовладения.

[3] «Основываясь на моём опыте разыскания документов, относящихся к кризису 1692 г., я полагаю, что некоторые важнейшие письменные свидетельства были затем уничтожены либо самими участниками событий, либо их потомками». Norton M.B. In the Devil’s Snare. N.Y. 2002. P. 13.

[4] Несмотря на то, что в последнее время в русскоязычной литературе стало утверждаться более правильное произношение «Сэйлем/Сейлем», мы будем придерживаться традиционного написания, отчасти потому, что не всякую традицию стоит нарушать (ведь, например, никто не собирается переименовать Вашингтон в Уошингтон), а главным образом потому, что словосочетание «салемские ведьмы» уже давно является устойчивым и вряд ли будет в скором времени заменено на ведьм сэйлемских. Тот же принцип мы станем применять ко всем англоязычным именам и названиям: использовать традиционные, если они широко известны (напр., Гарвард, а не Харвард, Виргиния или Вирджиния, но не Вёрджиния), а в остальных случаях передавать их как можно ближе к оригиналу (т.е. если нам вдруг встретится какой-нибудь неизвестный широкой публике Watson, то он непременно окажется Уотсоном, а не Ватсоном).

[5] Множество событий, о которых мы будем говорить, произошли за чертой сегодняшнего Салема, что не мешает ему собирать примерно 100 миллионов долларов в год с любопытствующих туристов. Соседние деревни, имеющие не меньшее историческое отношение к предмету нашего разговора, грустно курят в сторонке – а вот не надо было отделяться от старшего брата. Сделаем смелое историческое обобщение: независимость всегда имеет денежное выражение, т. е. цену,  а также очень отдалённые последствия.

[6] Здесь мы себе противоречим – если «Салем» а не «Сэйлем», то и его выселки (процесс появления которых был тот же самый, что и остальных выселок в истории человечества) должны стать Салем-виллидж (или «вилладж»?). Вместе с тем название «Салемские Выселки» много благозвучней (и точнее, ибо передаёт подчинённое положение одного населённого пункта по отношению к другому, которое в описываемое время очень даже имело место и играло важную роль). Поэтому мы будем к этому сочетанию часто прибегать, впрочем, прекрасно зная, что когда-то сегодняшний Данверс звался именно что «Сэйлем-виллидж» (другие говорящие топонимы тоже будут в дальнейшем переводиться с одновременным указанием их точного произношения).

[7] Цифры, приводимые разными авторами, в чьей компетенции сомневаться не приходится, немного отличаются. См. аккуратный и обоснованный подсчёт в Norton M.B. Op. cit. P. 3-4, 327. Согласно ему, признавшихся в ведовстве было 54, в тюрьме же умерло четверо взрослых и, как минимум, ещё несколько младенцев. Почти те же самые цифры погибших — в Hill F. A Delusion of Satan. N.Y. 1997. P. 229.

[8] Мы иногда для краткости будем именовать его «трибуналом» или даже «Трибуналом».

[9] Всего было выплачено 578 фунтов и 12 шиллингов; любопытно, что их разделили в соответствии с финансовым статусом пострадавших, который они имели до начала процессов, так что кто-то получил 150 фунтов (тогда деньги очень немалые), а кто-то – 10 или 12 (Hill F. Op. Cit. P. 206).

[10] 14 января 1697 г. В этот день правительство колонии обязало население поститься и замаливать грехи, совершённые за последние годы (все понимали, что речь идёт именно о салемских процессах). Фреска, изображающая священника, который зачитывает в церкви покаянное заявление Сиуола, находится в зале заседаний Палаты представителей штата и чуть высокопарно называется «Заря терпимости в Массачусетсе» (все даты даются по старому стилю, Англия перешла на грегорианский календарь только в 1752 г.).

[11] Francis R. Judge Sewall’s Apology. N.Y. 2005. P. 179-186; Hill F. Op. cit. P. 215-216.

[12] Хотя его одобряли отнюдь не все современники – одним раскаявшийся судья казался лицемером, а другим – глупцом (Francis R. Op. cit. P. 186-194).

[13] Schiff. S. The Witches. London. 2015. P. 4. Обвиняемых было, как минимум, 144, а возможно, и несколько больше – точно это установить нельзя из-за пробелов в документации (Ibid; Norton M.B. Op.cit. P. 327).

[14] Поимённый список всех обвиняемых, давших признательные показания, а также назвавших других ведьм, содержит 36 взрослых (и 6 детей, насчёт которых у нас полной уверенности нет); из них 8 указали на 10 и более человек (Norton M.B. Op. cit. P. 323-324).

[15] Дословно – «место в жизни», иногда переводится как «условия жизни», «жизненная ситуация» или, чуть менее удачно, «жизненный контекст». Этот термин ввёл немецкий библеист Герман Гункель, имея в виду обстоятельства употребления или социальную функцию конкретной притчи, оборота речи и проч., которые способствовали их закреплению в традиции. Уже давно используется в широком смысле в значении «историческая среда» и, как правило, не переводится.

[16] Автор как-то водил по Салему образованную посетительницу из Израиля, и с каждой экспозицией её глаза становились всё шире и шире. «Ничего себе вещи, – наконец сказала она у мемориала жертвам охоты, выбрасывая слова, как хорошо пережёванные камни, – тут происходили». И покачала головой в ужасе. Нечего и говорить, что дама, в отношении которой слово «образованная» было употреблено без малейшей иронии, прекрасно знала о том, что с евреями в середине ХХ века, то есть только вчера, происходили вещи куда более жуткие, и тоже в странах вполне цивилизованных, но это её почему-то поражало не так сильно.

[17] Большинство обвиняемых были не из Салема, а из соседнего Андовера – вот ещё одно доказательство того, как неточны вроде бы хорошо известные исторические определения. Впрочем, судебные заседания проходили именно в Салеме, так что термин «салемские процессы» вполне уместен и аккуратен.

[18] По всеобщей истории ведовства, а особенно по относительно неплохо задокументированному её средневековому периоду, существует множество работ, напр.: Baroja J. C. The World of the Witches. London. 2001; Kieckhefer R. Magic in the Middle Ages. Cambridge. 2001; Russell J. B. Witchcraft in the Middle Ages. Ithaca – London. 1984.

[19] «Для законодательства наибольшее значение имел довольно простой довод: посредством магии можно нанести людям тяжкие телесные повреждения» (Kieckhefer R. Op.cit. P. 176).

[20] Голливуд упомянут не в качестве главного виновника, а лишь как иллюстративный термин: конечно же, в любом развлекательном фильме, созданном хоть на Дальнем Востоке, хоть в Латинской Америке, магия обязательно будет действенной. Доходит до удивительного: так, в 1610 г. в Стране Басков инквизицией было сожжено семь человек по обвинению в принадлежности к секте ведьм в деревне Сугаррамурди (ещё пятеро умерли в тюрьме). Однако один из судей, Алонсо де Саласар-и-Фриас, не согласился с большинством коллег и в дальнейшем собрал колоссальное количество материала, свидетельствовавшего, что как дело в Сугаррамурди, так и многие другие процессы такого рода основывались на доказательствах самого шаткого свойства. Уже в 1614 г. Верховный Трибунал испанской инквизиции принял его точку зрения, что радикально изменило положение с охотой на ведьм в величайшей католической империи (Baroja J. C. Op. Cit. P. 171-189). Спустя 400 лет, в 2013 г., талантливый испанский режиссёр Алекс да ла Иглесия снял фильм «Ведьмы из Сугаррамурди», по ходу которого жители современного Мадрида попадают в означенную деревню, конечно же, по-прежнему населённую ведьмами, не чурающимися каннибализма.

[21] Деян. 1:6 (кроме специально оговоренных случаев Библия цитируется по Синодальному переводу).

[22] Шекспир У. «Макбет», акт I, сц. 1, 3. О предсказании судьбы Макбета и Банко помнят все читатели пьесы, но несколько предыдущих строк обычно забывают, а ведь в них ведьмы хвастаются своим колдовским могуществом. Например, одна собирается отомстить мужу обидевшей её морячки, который ныне «ушёл в Алеппо (to Aleppo gone)»: «Иссушу его, как тень; //  Сон ему ни в ночь, ни в день // Не сомкнет нависших век; // Изведется человек» (пер. М. Лозинского). Так что Шекспир (и его зрители) были очень даже в курсе предмета, тем более что ставший недавно английским королём Иаков Стюарт был одним из виднейших преследователей ведьм и автором подробного демонологического трактата. Впрочем, так ли всемогущи ведьмы, не знающие, что Алеппо расположен в 120 километрах от моря?

[23] См. краткое описание нескольких относительно недавних случаев стихийной (народной!) расправы над ведьмами, имевших место в 1976-81 гг. в Германии, Франции и Мексике: Levack B.P. The witch-hunt in early modern Europe. Harlow – New York. 1988. P. 299. Эта работа была закончена в 1980-х гг., и только поэтому там нет более свежих свидетельств. Как правило, чёрная магия фигурирует в особо душераздирающих случаях домашнего насилия. Напр., недавно в английской прессе (Daily Mail, 21-22 Sep. 2017; The Telegraph, 19 March 2018 и др.) появились заметки об аресте в Лондоне, а затем и судебном процессе по делу пары французских граждан североафриканского происхождения по обвинению в убийстве их юной гувернантки, которую они, помимо прочего, заподозрили в том, что, будучи околдована, она тайком впускает в дом бывшего любовника хозяйки (живущего в Лос-Анджелесе), дабы он мог надругаться над её детьми. Несчастную несколько часов пытали (сохранились записи на телефоне подсудимых), потом забили до смерти, а тело сожгли. Но это Лондон – соседи унюхали дым, приехали пожарные, посмотрели на кости в костре и вызвали полицию. На момент написания этих строк процесс ещё не был закончен, но 24 мая 2018 г. обвиняемые были признаны виновными, приговор им будет объявлен 26 июня.

[24] Demos J. Entertaining Satan. Oxford. 2004. P. 11-13, 401-409. Было ещё 26 процессов по обвинению в клевете – на них истцы утверждали, что ответчики их оболгали перед добрыми согражданами, злокозненно выставив честных христиан колдунами да ворожеями.

[25] 5 казнённых – в Массачусетсе, 11 – в Коннектикуте (Ibid. P. 11).

[26] В южных англоязычных колониях, которых поздняя историческая и литературная (!) традиции обычно представляют отсталыми, процессов по обвинению в колдовстве почти не было (одна казнь на пять колоний – Нью-Йорк, Нью-Джерси, Мэриленд, Делавэр и Виргиния. Также и в Европе эпицентрами преследования ведьм были страны, относительно северные и в каком-то смысле более передовые: Франция, Швейцария, некоторые германские княжества, – в то время как обскурантистско-католические итальянские государства и даже Испания увлекались этим не так сильно (Demos J. Op. cit. P. 12-13; Levack B.P. Op. cit. P. 186-187).

[27] Demos J. Op. cit. P. 11-12.

[28] Ряд более поздних эпизодов получил название «охота за ведьмами» благодаря различным аналогиям, не всегда корректным. Основных факторов, позволяющих дать такое определение событиям иных времён, два: обвинение большой группы лиц в одинаковых преступлениях и их осуждение (часто групповое) на основании слабой (или нулевой) доказательной базы.

[29] Газет и журналов в тогдашней Новой Англии не было (Norton M.B. Op. cit. P. 6).

[30] Шекспир У. «Гамлет», акт 1, сц. 3, перевод Б. Пастернака. В оригинале даже жёстче – болезни юности не «прилипчивы», а «неизбежны (imminent)», спасение же от них юной деве надо искать не в «застенчивости», а в «страхе (fear)».

[31] То же самое он делает по отношению к пьянству, бывшему в Англии XVII в. не меньшим злом, нежели в России ХХ в.: «Такие кутежи,// Расславленные на восток и запад, // Покрыли нас стыдом в чужих краях. // Там наша кличка — пьяницы и свиньи, // И это отнимает не шутя // Какую-то существенную мелочь // У наших дел, достоинств и заслуг» (Там же. Акт I, сц. 4). Заметим здесь, что и в злодействах Макбета повинны вовсе не ведьмы, а сам герой, решивший исполнить их предсказание ценой преступления. Так что ещё вопрос, насколько Шекспир подписывался под мнением своего короля-демоноборца: «Нередко, чтобы нас завлечь в беду, // Орудья мрака говорят нам правду, // Заманивают всяким честным вздором, // Чтоб в глубочайшем деле обмануть» («Макбет», акт I, сц. 3, перевод М. Лозинского).

[32] Вредный наблюдатель немедля заметит: не потому ли, что у них в наличии не было достаточного количества рабов-африканцев, а индейцы пока ещё успешно прятались в новоанглийских лесах?

[33] A Modest Inquiry Into the Nature of Witchcraft AND How Persons Guilty of that Crime may be Convicted: And the means used for their Discovery Discussed, both Negatively and Affirmatively, according to SCRIPTƲRE and EXPERIENCE. By John Hale, Pastor of the Church of Christ in Beverley, Anno Domini. 1697. BOSTON in N. E. Printed by B. Green, and J. Allen, for Benjamin Eliot under the Town House. 1702. Заголовок этой книги требует перевода: «Небольшое исследование природы колдовства и как лица, в нём повинные, могут быть осуждены, а так же обсуждение средств их изобличения, как годных, так и негодных, согласно Священному Писанию и Опыту».

[34] И который, насколько мы знаем, не получил от участия в охоте никакой материальной выгоды.

[35] Demos J. Opt. cit. P. 11, 12, 401-409. Самое массовое судебное преследование помимо 1692 г. (т. е. находящееся на втором месте после салемского) имело место в Хартфорде, нынешней столице штата Коннектикут, в 1662-63 гг., и обвиняемых там было ровно 11, из которых повесили троих или четверых (Ibid. P. 352, 405).

[36] Сценарий приводится примерно такой: сначала жители Бостона и окрестностей впали в угрызения совести, затем стали копаться в себе, причём с помощью большой лопаты, промучились в таковых трудах с полсотни лет и в итоге докопались до желания независимости от короны (вполне по Фрейду, надо только заменить сексуальные комплексы политическими).

[37] Притч. 17:15.

[38] Из моря существующей литературы мы пользовались следующими трудами: Klaits J. Servants of Satan. Bloomington. 1985; уже цитированным Levack B.P. The witch-hunt in early modern Europe и Trevor-Roper H.R. The European witch-craze of the sixteenth and seventeenth centuries. N. Y. 1969, несмотря на проницательные возражения К. Гинзбурга (Ginzburg C. Ecstasies: deciphering the Witches’ Sabbath. London. 1991. P. 2-4).

[39] Любопытно, что образы, связанные с этим событием, навеяли создание ведьминских пейзажей и городка Жуткий Луг, он же Gallow Green, и даже конкретных действующих лиц в одной из необычных современных театральных постановок по мотивам «Макбета» – «Sleep No More» («Навеки без сна» или «Отныне не уснуть»). Исторический Gallow Green – место казни ведьм в Пэйсли. Обращаем внимание знатоков английского, что здесь стоит староанглийское слово «gallow» = «приводить в ужас», а не употребляемое ныне «gallows» = «виселица», хотя и против Виселичной Лужайки тоже не возразишь. Ситуация тут почти та же, что и с ведьмами из Сугаррамурди – реальные персонажи, казнённые в результате судебного процесса по обвинению в колдовстве, переносятся в художественное произведение, в котором они оказываются ведьмами вполне настоящими.

[40] Напр., в Пэйсли прокурор доступно объяснил заседателям, что в случае оправдания обвиняемых уже они сами станут соучастниками совершённых убийств, богохульств и проч. (Levack, B. P. The decline and end of Scottish witch-hunting. In: Goodare J., Ed. The Scottish witch-hunt in context. Manchester. 2002). Вообще преследование ведьм в Шотландии было, по-видимому, более интенсивным, чем в соседней Англии (Levack B.P. The witch-hunt… P. 184).

[41] Одна из гипотез, объясняющих, почему на салемском следствии было столько признательных показаний: обвиняемые знали, что таким образом они вернее избегут смерти, нежели упорствуя в своей невиновности.

[42] В Англии несколько меньше, но пытали тоже (Levack B.P. The witch-hunt… P. 181-182). Это произошло отчасти потому, что охота за ведьмами началась там позже, чем в остальной западной Европе, во времена, по знаменитому выражению, чуть более вегетарианские.

[43] Boyer P., Nissenbaum S. Salem Possessed. Cambridge – London. 1975. P. 7-8. Традиция утверждает, что 25 лет спустя этот священник умер от кровоизлияния (что, кстати, и тогда, и сейчас не является чем-то из ряда вон выходящим). Город же Пэйсли, со своей стороны, за прошедшие века натурально впал если не в нищету, то в полную экономическую неустроенность. Что для Шотландии, впрочем, тоже дело обычное.

[44] При том, что на тот момент она была чуть ли не самой передовой в мире – вообще наличие суда присяжных явилось главным фактором того, что ведьм в британских землях уничтожали не столь эффективно, как на континенте. Стоит в этой связи напомнить, что отсутствие организованных охот за ведьмами на нашей родине связано, в первую очередь, с тем, что православная традиция не считала демонологию важным предметом, поэтому российские власти, как церковные, так и светские, никогда не занимались активным поиском пособников дьявола (им вполне хватало еретиков и вольнодумцев).

[45] «Мэзеры и Стоутон (председатель салемского трибунала – П.И.) состояли в самых дружеских отношениях, а судьи и священники были в каком-то смысле союзниками. Все они вместе составляли пуританскую элиту. В их интересах было поддерживать суеверия» (Hill F. Op. cit. P. 165). Прочтёшь такое вполне марксистско-ленинское заявление в книге современного американского автора и задумаешься.

[46] Идея т.н. «кровавого навета» есть, между прочим, чисто английское изобретение, восходящее к убийству в 1142 г. несчастного Вильяма Норвичского и к его культу, порождённому этим событием (Rose E.M. The murder of William of Norvich: the origins of the blood libel in Medieval Europe. Oxford. 2015). Знаменитая резолюция Николая I на оправдательном решении по велижскому делу о ритуальном убийстве (1835 г.) приводится напр., в Дубнов С.М. Новейшая история еврейского народа. М. 2002. Т. 2. С. 173-174. «Разделяя мнение Государственного совета… считаю, однако, нужным прибавить, что внутреннего убеждения, чтобы убийство евреями произведено не было, не имею и иметь не могу. …Сие тем более возможным казаться может, что, к несчастью, и среди нас, христиан, существуют такие секты, которые не менее ужасны и непонятны. Словом, не думая отнюдь, чтобы обычай сей  мог быть общим евреям, не отвергаю, однако, чтобы среди них не могли быть столь же ужасные изуверы, как и между нас, христиан».

[47] Разнообразные изводы антисемитской пропаганды того, а впрочем, и нынешнего времени, есть не более чем вариации на тему ритуального кровопускания.

[48] В награду за чистосердечное раскаяние её освободили от какой бы то ни было юридической ответственности.

[49] Boyer P., Nissenbaum S. Op. cit. P. 3.

[50] Norton M. B. Op. cit. P.78-81.

[51] До этого в колонии не было ни губернатора, ни утверждённой английским королём хартии, в соответствии с которой должна была функционировать массачусетская юстиция; новый губернатор, Уильям Фипс, прибыл в Бостон 14 мая (Boyer P., Nissenbaum S. Op. cit. P. 6-7).

[52] Ibid. P. 7-9. Hill F. Op. Cit. P. 153-168.

[53] Не нужно путать двух совершенно разных девушек, названных в честь одной из жён библейского царя Давида! Вообще протестанты любили и до сих пор любят ветхозаветные имена. Не случайно в начале XIX в. один иллинойский баптист вполне кальвинистского толка назвал своих детей Сарой и Авраамом.

[54] Mather I. Cases of Conscience Concerning Evil Spirits Personating Men, Witchcrafts, infallible Proofs of Guilt in such as are accused with that Crime. Boston. 1693.

[55] Ibid. P. 71. Подсудимый, о котором упоминает Мэзер, – священник Джон Бэрроуз, его обвинение и казнь стало одной из узловых точек салемской драмы. В частности, Бэрроуз сумел, стоя на эшафоте с петлёй на шее, без единой запинки вслух прочитать «Отче наш», что, по народному поверью, колдуны сделать не могли. В толпе зрителей произошло некоторое замешательство, но тут вперёд выступил сын Инкриза, тоже влиятельный священник и теолог Коттон Мэзэр (кстати, серьёзный естествоиспытатель, член Лондонского Королевского Общества и в будущем один из основателей Йельского университета) и напомнил присутствующим, что Бэрроуза осудили присяжные и под давлением неопровержимых доказательств. По словам Инкриза: «…Несколько свидетелей под присягой показали, что видели его совершающим такое, чего ни один человек, не состоящий в тесной связи с дьяволом, сделать бы не мог». После чего петлю на шее Бэрроуза всё-таки затянули. (Активное участие Коттона в салемских процессах стоило ему гарвардского ректорства: после того как его отца в 1701 г. сместили, коллегия университетских выборщиков отказалась утвердить решение массачусетского парламента о назначении сына на тот же пост).

[56] Ibid. P. 66. И затем добавляет: «Лучше ОПРАВДАТЬ (прописными буквами! – П.И.) виновного, нежели осудить его без достаточных оснований. Я скорее признаю ведьму честной женщиной, нежели честную женщину ведьмой» (Ibid. P. 67).

[57] Boyer P., Nissenbaum S. Op. cit. P. 10, 11, 18-20.

[58] Потому Сиуол с Пэррисом потом и каялись, а Коттон Мэзер не стал гарвардским ректором – общество считало их виновными в беззаконии.

[59] Mackay C. Extraordinary Popular Delusions and the Madness of Crowds. N.Y. 1980 (reprint of London editions of 1841 and 1852).

[60] По некоторым оценкам, туда съезжаются до 250 тыс. человек – и это в городе с населением чуть меньше 45 тыс.!

[61] Большинство традиционных христианских праздников, включая Пасху и Рождество, пуритане полагали либо связанными с языческими традициями, либо не упомянутыми в Писании, а потому соблюдению не подлежащими. Празднование Рождества было вообще запрещено законодательно в 1659-81 гг. и ещё долго не пользовалось популярностью в пуританской среде (Earle A.M. Customs and Fashions in Old New England. N.Y. 1893. P. 214-233). «Пуританский нос остро чувствовал смрад, исходящий от праздников англиканской церкви» (Ibid. P. 214).

[62] Известный историк и религиовед Карен Армстронг вспоминала, что, зайдя в начале 1990-х в салемский книжный магазин, нашла там «множество книг по оккультизму, новейшей теологии и о современных “языческих” движениях, но ровным счётом ничего, подробно рассказывающего о том, что случилось в 1692 г. в одной новоанглийской деревне» (Armstrong K. Introduction to: Hill F. Op. cit. P. X).

[63] Впрочем, исходно это был не мемориал, а подкова, помещённая на месте захоронения повешенных – для того, чтобы не исполнилось то самое предсмертное проклятие, которое наложила на город одна из казнённых. Мемориальная надпись там появилась только в 2008 г.

[64] Roach M.K. Gallows Hill Project. [Re-]Discovering Proctor’s Ledge. Amer. Ancestors. 2017. 18(1):38-42.

Share

Пётр Ильинский: Бесы приходят в Салем: 10 комментариев

  1. A.B.

    Пётр Ильинский: «И в финале, когда порок всё-таки будет наказан, пусть ценою крови, слёз и прочих немыслимых мучений, на которые только окажется способной писательская фантазия, мы обязательно и прямо-таки до мозга костей ощутим своё превосходство над низкопробными подлецами, столь тщательно выведенными на сцене. Все их козни раскрыты, и покровы сорваны, к тому же при сотнях свидетелей. Праведное возмущение закипает в нашей душе одновременно с нахлынувшей радостью: ведь мы — счастливчики, избегнувшие злодейской пасти, клюва и когтей. Артисты — мастера, автор — талант, каждый жест выверен, все реплики — прямо в цель! Аплодисменты, поклоны, занавес. Мы с удовлетворением закрываем книгу, выходим в фойе, выключаем телевизор. Вечер прошёл не зря.»
    ;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;
    Блестящая и поучительная проза.

  2. Игорь Ю.

    Отлично, неожиданно, весело ( в любом порядке). Единственно в чем автор не убедил, это не искать аналогии 🙂
    Но остается вопрос — почему жуткая внутренняя жестокость Англии того же примерно времени практически была неизвестна в колониях? Как отрезало все традиции массовых казней по любому поводу. Поэтому салемские события и оказались так известны на фоне мгновенно изменившегося поведения народа и власти в колониях. Конечно, есть известные объяснения и религиозные и социальные, но чтобы так сразу от тысяч до почти нуля?

    1. Илья Г.

      Думаю, что дело в том, что те, кто уехал в колонии, были в том числе не согласны именно с «жуткой внутренней жестокостью Англии»

    2. Benny

      Игорь Ю. : … но чтобы так сразу от тысяч до почти нуля?
      —————-
      По-моему дело в том, что в колониях НЕ было тогдашнего «большого государства» с его необходимостью «козлов отпущения».

      Ведь только псевдо-виной таких козликов и можно замаскировать пропасть между огромной некомпетентностью (в управлении государством) и огромными привелигиями наследственных аристократии и духовенства.
      В колониях «жуткая внутренняя жестокость» потеряла свою важнейшую социальныю роль и стала просто предрасудком для фанатиков и невежд.

      1. Benny

        Игорь Ю. : … но чтобы так сразу от тысяч до почти нуля?
        —————-
        Кстати: по сравнению с Францией — во французской Канаде тех времён тоже было гораздо меньше «большого государства», но гораздо больше «отбросов / низов» общества.
        Именно первый фактор оказался самым важным: религия и образ жизни крестьянских и городских низов были очень похожи, но франко-канадские низы за пол столетия стали совсем другие. Причина: в отличии от французских низов — у франко-канадских низов была возможность проявлять инициативу.

  3. Игорь Троицкий

    Мне понравилось и то что, и то как Вы написали. Обязательно прочту Ваши книги.

    1. Пётр Ильинский

      Игорь, спасибо за добрые слова! Если Вам действительно интересны мои труды, то «Долгий миг рождения» и «Легенду о Вавилоне» (книги исторические) можно найти на ozon.ru и ещё каких-то сходных сайтах, а «Век Просвещения» (это уже роман) только на amazon.com, сделав поиск на Ilyinskii.

  4. Сильвия

    В общем, как я понимаю, трудно сформулировать явление по пунктам и весу всех факторы. Приходится просто признать, что в массы была запущена «плодотворная идея», которой каждый воспользовался в меру своих способностей?

    1. Пётр Ильинский

      Я бы сказал не «запущена», а «завелась» или даже «самозародилась».

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.