©"Семь искусств"
  ноябрь 2017 года

Эдуард Бормашенко: Понятное непонятое слово

Loading

Ученые ХХ века потратили громадные усилия, вырабатывая искусственные языки, содержащие однозначные соответствия слов и того, что они означают, языки, на которых невозможно солгать, но для введения этих языков потребуется нормальная человеческая речь. А наш с вами человеческий язык, развиваясь, затемняет, размазывает смысл слов.

Эдуард Бормашенко

Понятное непонятое слово

«Выдумывают язык, на котором нельзя солгать, но язык, на котором нельзя солгать, это не язык, на котором можно сказать правду».
В. В. Бибихин.

Сияющий небоскреб точных наук, опертый на физику, химию, и биологию, затенил неброское здание количественной лингвистики, о которой пойдет речь. Нам продолжает казаться, что всякая человеческая мысль погружена в темную, непроницаемую материю языка, по-прежнему мрачно нависающую над разумом. Талантливые философы, Хайдеггер и Бибихин, погружая бытие в черную дыру языка, выводили лингвистику из поля рационального знания. Очарование их текстов убеждало: к языку с евклидовой меркой не подступишься. В самом деле, точное, математическое доказательство преимуществ «Войны и Мира» перед «Вечный Зовом» количественной лингвистике не под силу. Водородной бомбой, овечкой Долли и суперкомпьютерами количественная лингвистика тоже похвастаться не может, а между тем, ее негромкие достижения — поразительны. Поразительны, но очень мало известны неспециалистам и почти не отрефлексированы философски.

***

       Основы современной количественной лингвистики заложил Джордж Кингсли Ципф (1902-1950).1-2 Ципф установил несколько универсальных закономерностей справедливых для столь разных языков, как: английский, латынь, немецкий, китайский (мандарин), лакота, ноотка и др. Наиболее известная закономерность, носящая название закона Ципфа, такова: если все слова достаточно длинного текста упорядочить по убыванию частоты их использования, то частота n-го слова в таком списке окажется приблизительно обратно пропорциональной его порядковому номеру n; попросту говоря, если в некотором достаточно длинном тексте наиболее часто встречается предлог «на», а вслед за ним по частоте появления расположился предлог «в», то ожидаемое отношение частот — 1/2. Эта зависимость обнаружена в огромном количестве языков, и что уж совсем поразительно — верна и для языков программирования, по крайней мере для таких, как JAVA и С++.3 Это означает, что языки обладают скрытой универсальной внутренней структурой; данное наблюдение настолько впечатляющее, что некоторые специалисты полагают, что языком следует считать символьную систему, для которой выполняется частотное соотношение Ципфа.

Мне с талантливым аспирантом, Женей Шульзингером удалось показать, что универсальными внутренними структурами наделены не только тексты, но и словари. Бедным, но уже женатым студентом, мне доводилось зарабатывать на хлеб переводами. Я заметил, что в знаменитом англо-русском словаре Мюллера слова, начинающиеся на букву “S”, занимают десятки страниц, между тем как слов, стартующих с “Z” и “X” — раз-два и обчелся. Меня сразу разобрало любопытство: верно ли это и для других словарей. Прошло три десятка лет, пока дошли руки до этой задачи (к тому же, появились компьютеры, неслыханно облегчившие исследования в области количественной лингвистики). Мы с Женей обследовали Английские, Немецкие, Французские, Итальянские, Испанские Русские, Польские, Чешские, Латвийские и Ивритские словари, представляющие Германскую, Романскую, Балтийскую и Семитскую языковые группы, и обнаружили, что распределение количества слов, начинающихся с определенной буквы, недурно ложится на универсальную экспоненциальную кривую.4 Меняется ли эта кривая для данного языка со временем, и эволюционирует ли его распределение Ципфа? Это пока не известно.

       В чем причина внутреннего структурирования языков? И этого мы не знаем. Сам Ципф полагал, что обнаруженная им частотная зависимость оптимальна для облегченной передачи информации.1-2,5 Многие математики считают, что она вырастает из чистейшей комбинаторики языка.6 Возможно, эти гипотезы друг другу и не противоречат.

                                                  ***

       Когда говорят о Ципфовской модели языка, как правило, имеют в виду открытый им частотный закон, а между тем, идеи Ципфа куда глубже и богаче, ибо охватывают и эволюцию языка.1-2 Согласно Ципфу, язык развивается следующим образом: на стадии возникновения в нем преобладают фонетически короткие, вполне однозначные слова. Поясним: открыв толковый словарь на слове «койот» мы найдем короткое, вразумительное толкование этого слова, означающего определенное животное. Слово «койот» вполне однозначно.

Открыв тот же словарь на слове «сила», мы прочитаем добрую дюжину страниц, оказывается, бывает сила физическая, и это совсем не то же самое, что сила, как физическое понятие, и уж совсем не то, что в старинной физике именовалось «живой силой», которая и вообще не сила, а кинетическая энергия; а ионная сила раствора, тоже отнюдь не сила, а мера интенсивности поля. А «сила божия», она и вовсе, в христианской схоластике — благодать; в последнее время на свет народилась «мягкая сила». И уж совсем невозможно указать пальцем на объект, именуемый «сила». «Сила» представляет собою слово многозначное, полисемантическое, нагруженное и перегруженное смыслами и оттого неопределенное. Всегда ли оно было таковым?

Ципф давал на этот вопрос четкий ответ: не всегда. Согласно Ципфовской модели развития языка, поначалу он состоит из коротких, однозначных слов. Много лет тому назад поле было пшеничное, ржаное, соседское. А сегодня оно бывает к тому же электромагнитным, фермионным, тензорным, гравитационным… Короткие, базовые, ключевые слова языка со временем не только становятся многозначными, но согласно Ципфу, и наиболее употребимыми в речи и на письме; это легко показывает компьютерный анализ. Длинные слова — напротив молоды и редко востребованы.

                                                        ***

Философские последствия этой картины развития языка — глубоки и вполне неожиданы. Простые слова утрачивают свой первоначальный смысл и становятся непонятны. Мы наивно предполагаем, что интенсивное обсуждение сложного понятия ведет к его прояснению. Между тем, результат оказывается прямо обратным. До Маркса люди, в общем, недурно понимали, что есть «капитал». Деньги в тумбочке, подполе или в банке и были «капитал». Марксова «самовозрастающая стоимость», превращающая Капитал в абстрактное, туманное понятие, устрашает, «как неведомые письмена».

До Фрейда и Юнга, говоря о сознании, философы имели в виду примерно одно и то же, а вот после…

«Основной парадокс психоанализа, может быть (как и парадокс феноменологии и экзистенциализма), состоит в том, что термин «сознание» стал двусмысленным, расплылся. Проблемой стало не бессознательное, а сознание, которое, осталось непонятным и непонятым. Фрейд и Юнг открыли цивилизованному миру бессознательное в порядке отчленения, в порядке аналитического процесса, отчленяющего бессознательное от сознательного, чтобы сделать более содержательным аналитическое понятие сознание. А на самом деле, аналитическое понятие сознания обнаружило свою полную бессодержательность именно в результате введения бессознательного (М. Мамардашвили, А. Пятигорский «Символ и сознание»)».

Мераб Константинович и Александр Моисеевич все подметили и описали верно, но утрата «сознания», быть может, лишь частный пример, следующий из эволюции языка.

Едва ли не наиболее поразительный пример, в этом смысле, — пространство и время, совершенно утратившие «понятность», после того как о них были исписаны «волюмы», как любил писать великий насмешник Лев Николаевич Толстой. Ученые ХХ века потратили громадные усилия, вырабатывая искусственные языки, содержащие однозначные соответствия слов и того, что они означают, языки на которых невозможно солгать, но для введения этих языков потребуется нормальная человеческая речь. А наш с вами человеческий язык, развиваясь, затемняет, размазывает смысл слов. И более того, А. Воронель заметил, что наиболее значимые для человека слова: Б-г, любовь, счастье одновременно и наиболее размыты, неоднозначны, неопределенны, перегружены смыслами, и оттого наиболее бессмысленны.

                                                  ***

Значительно позже работ Ципфа вышла в свет замечательная работа немецких физиков Альтмана и Герлаха, посвященная эволюции английского языка.7 Альтман и Герлах весьма разумно предложили разделить словарный запас языка на «ядро» и «периферию» (заметим в скобках, что физики, изучая язык, работают с моделью языка, а не с языком, в той же мере в какой, исследуя мир, они работают с моделью природы, но не с природой. Именно сделав эту впечатляющую уступку, физика достигла всего, чего она достигла).

Слова, составляющие твердое ядро, употребляются часто и не препятствуют возникновению новых лексических единиц.7 Напротив, периферийные слова в ходу не часто, и понижают вероятность появления в языке новых слов.7 Исследование в рамках подобной модели громадной базы данных Google Gram привело к поразительным результатам, главный из которых таков: твердое ядро английского языка ссыхается, уменьшается со скоростью примерно тридцать слов в год. За последнее время твердое ядро покинули слова: «величество», «монсеньер», «Наполеон».7 Зато, в него проникли «контекст» и «компьютер». Куда это процесс ведет неведомо.

Заметим, что и символьная основа письменной речи подсыхает со временем. Первый алфавит английского языка, составленный монахом Биртфертом (Byrhtferth), содержал 29 знаков; современный английский алфавит насчитывает 26 букв. Еще большую утруску претерпел русский алфавит. Первоначально кириллица насчитывала 43 символа. Несложно догадаться, что более всего русский алфавит претерпел от Петра, ну а потом и большевики приложили к алфавиту свою шаловливую руку. Впрочем, обеднение алфавита происходит не всегда; финикийский алфавит, предшественник ивритского, уже насчитывал 22 знака.

Совсем непросто и, кажется, немонотонно, меняется фонетика языков, но в этой интереснейшей области пока еще мало, что прояснено.

***

С философской точки зрения громадное значение имеет эволюция во времени грамматики. Качественный скачок, переход от примитивных языков к развитым и развивающимся, грамматически сложным, не только делает понятное непонятным, перегружая слова смыслами, но и объективирует то, что овеществлению не подлежит. Например, язык издевательски приучает нас думать о времени, как об объекте, предмете, реально существующей вещи. Как это происходит? «Мы говорим «ten men» десять человек» и «ten days» — десять дней». Десять человек мы можем себе представить, как реальную группу, например, десять человек на углу улицы. Но десять дней мы не представляем в виде совокупности, группы. Если это и есть группа, то воображаемая и состоящая не из дней, ибо день не есть предмет, а из каких-либо предметов, которые связаны с днями лишь условно, например, из листков календаря… Таким образом, временная последовательность и пространственная совокупность передаются у нас одним и тем же языковым аппаратом, и нам кажется, что это сходство лежит в самой природе вещей. В действительности же это совсем не так. Отношения «быть позже» и «быть распложенным вблизи» не имеют между собой ничего общего. Уподобление временной последовательности пространственной совокупности дано нам не в восприятии, а в языке».8

Поразительно то, что примитивные языки, не подталкивают мышление к подобным обобщениям-объективациям. «В языке хопи множественное число и количественные числительные употребляются только для обозначения предметов, которые могут образовать реальную группу. Выражение «десять дней» не употребляется. Вместо «they stayed ten days» — они пробыли десять дней», хопи скажет: «они уехали после десятого дня». Сказать «десять дней больше, чем девять дней» нельзя, надо сказать «десятый день позже девятого»… Само понятие «время» в европейской культуре есть результат объективизации отношения раньше-позже… Мы создаем в своем воображении несуществующие предметы — год, день секунда, а вещество, из которого они состоят, называем временем. Мы говорим «мало времени», «много времени», и просим дать час времени, как если бы просили литр молока».8 А в примитивной грамматике хопи глаголы не имеют временных форм, но нет и времени-вещи. Трех-временная, привычная нам форма глагола, приучает нас думать о времени, как о точке, движущейся из прошлого в будущее; избавиться от этого овеществляющего представления очень трудно, почти невозможно.

                                                      ***

Заповедь не произносить имени Б-жьего всуе среди прочего предписывает не овеществлять, не опредмечивать в языке и на письме то, что опредмечиванию не подлежит. Иврит вплотную подводит к этой мысли, ведь в иврите существительное «דבר» (давар) означает одновременно и вещь, и слово. Архаическое мышление исходило из того, что сквозь слово просвечивает нематериальная сущность вещи. Однако, слово, к тому же, овеществляет и то, что предметом не является.

                                                         *** 

Эйнштейн с недоумением слушал рассуждения Бергсона о времени. А ведь Бергсон пытался укротить взбунтовавшееся, объективированное языком мышление. Но сам Эйнштейн не смог справиться с собственным мышлением, полагая, что электрон-частица непременно где-нибудь да должен же «на самом деле» находиться. Я говорю студентам: «электрон — элементарная частица», прекрасно зная, что электрон не есть частица, в том смысле, в каком мы говорим о частице песка. Электрон — не вещь, и не прописан по точному адресу; а электромагнитное поле имеет мало общего с ржаным полем. Но требуется немалое интеллектуальное усилие, чтобы преодолеть объективирующее насилие языка. И преодолев его, приходится излагать свои мысли на все том же человеческом, слишком человеческом языке, на котором врать куда легче, чем говорить правду.

Язык, развиваясь, нагружает простые слова смыслами, размывая их значение, и овеществляет то, что предметом не является. Да и само существительное «развитие» поначалу означало в русском языке развивание веревки на составляющие ее нити, а сейчас, к чему только не пригнано. Веревка, развиваясь на волокна, однако, перестает быть сама собой.

 

Литература

  1. Zipf, G. K. (1965). The Psycho-Biology of Language, An Introduction to Dynamic Philology. MIT Press, Cambridge, MA.
  2. Zipf, G. K. (1965). Human Behavior and the Principle of Least Effort, (1949) Hafner, New York.
  3. Zhang, H. (2009) Discovering power laws in computer programs, Information Processing & Management, 45 (4), 477-483.
  4. Shulzinger, E. & Bormashenko, Ed. (2017). On the universal quantitative pattern of the distribution of initial characters in general dictionaries: the exponential distribution is valid for various languages.
  5. Quantitative Linguistics, 24 (4), 273-28
  6. Pustet, R. (2004). Zipf and his heirs, Language Sciences, 26, 1—25.
  7. Baek, S. K., Bernhardsson, S. & Minnhagen, P. (2011). Zipf’s law unzipped, New Journal of Physics, 13, 043004.
  8. Gerlach, V. & Altmann, E. G. (2013) Stochastic model for Vocabulary growth in natural languages, Phys. Rev. X 3, 021006.
  9. Турчин, В. Ф. Феномен Науки, ЭТС, Москва, 2000.
Share

Эдуард Бормашенко: Понятное непонятое слово: 21 комментарий

  1. Инна Беленькая

    Бормашенко-Инне Беленькой
    Увжаемая Инна, в силу необычной сложности языков реальный прогресс в осознании их функционирования, жизни, эволюции и смерти (языки, к сожалению вымирают, об этом много говорил Вячеслав Всеволодович Иванов) возможен лишь при немеханическом синтезе усилий: лингвистики, истории, антропологии, психологии математики, физики и философии
    _________________________________

    О синтезе лингвистики с другими науками говорили еще сто лет назад. Но воз и ныне там. Может, физикам и математикам повезет больше, чем психологам. Потому что я не видела ни одной работы по языку, где бы был использован метод подхода к исследованию и изучению языка, разработанный Выготским.

  2. Бормашенко

    Бормашенко — Петровой
    Уважаемая Фаина, то что в покойном СССР именовалось «математической лингвистикой» в современной науке называется:
    qualitative linguistics.

  3. Фаина Петрова

    Тема, поднятая автором, исключительно интересна. Не относится ли она к математической лингвистике?
    А меня всегда занимала мысль что есть слова, смысл которых до конца постичь невозможно, а, меж тем, это основополающие понятия. Невозможно же потому, что каждый вкладывет в эти слова свой смысл. Таковы, например, постоянно используемые всеми понятия: правда, добро, ум, любовь, красота…

    1. Бормашенко

      Бормашенко-Инне Беленькой
      Инна, квантовая механика оперируе исключительно с размытыми объектами, используя при этом изощреннейшие, точнейшие математические методы. Нет здесь противоречия. Увжаемая Инна, в силу необычной сложности языков реальный прогресс в осознании их функционирования, жизни, эволюции и смерти (языки, к сожалению вымирают, об этом много говорил Вячеслав Всеволодович Иванов) возможен лишь при немеханическом синтезе усилий: лингвистики, истории, антропологии, психологии математики, физики и философии. Для этого физикам надо научиться понимать логику и метод лигвистики и филологам овладеть основами математики и физики. Иначе нам удачи не видать

  4. Инна Беленькая

    Бормашенко — Беленькой (555):
    … Но возможен и другой подход мыслить о человеческом языке на языке математики.
    _____________________________

    Эдуард, поясните, пожалуйста, мне вот непонятно, как «размытость» слов, «неоднозначность» смыслов сочетается с такой точной наукой, как математика. Не противоречит ли одно другому?

  5. Беренсон

     

    Браво, ув.Э.Б! Увлекательно о новом аспекте Вашего профессионального интереса. Развиваясь, Вы нагружаете свою деятельность новыми смыслами, но разве при этом Вы РАЗМЫВАЕТЕ смысл предыдущих её направлений? («Язык, развиваясь, нагружает простые слова смыслами, размывая их значение»Э.Б.) РАЗМЫТЬ — РАЗРУШИТЬ. По-моему, этот глагол не подходит для описываемого Вами лексического закона обретения словом нового значения. Новое его значение не истребляет старого. Полисемия слова сохраняет каждое его значение, демонстрируя то, которого требует контекст. Вы употребили слово МИР. В голом виде оно двузначно (по меньшей мере), но в словах ПЕРЕМИРИЕ и ВСЕМИРНЫЙ его значение однозначно (не без нюансов понимания, что к самому слову уже не относится). Когда-то, объясняя своим студентам процесс словотворчества и развития языка (конечно, не на уровне современной количественной лингвистики, в которой сам разбираюсь с пятого на десятое), я играл словом СТРЕЛА, переходя от «стрелять из лука», «из арбалета», «из мортиры», «из пулемёта» к «стрелять из пушек по воробьям», «стрелять глазами» ,  к жаргонному «стрелять  бычки» и т.д. Но всюду изначальный смысл слова СТРЕЛА сохранялся при всех его модификациях и обновлениях. Запомнилось, что проф. Финкель (тот , который Финкель и Баженов) доказывал, что слова НАЧАЛО и КОНЕЦ однокоренные, но как — не помню. Удачи!

  6. Бормашенко

    Бормашенко-Тененбауму
    Борис, речь бесспорно несет на себе печать времени. Ни язык ни реальность не сводятся к моделям, но физики умеют работать только с моделями, вроде модели Герлаха и Альтмана, выявившей поразительную штуку: «твердое ядро» английского языка во времени ссыхается со скоростью 30 слов в год. Многие серьезные философы полагали, что язык слишком сложен, и слишком наше мышление в него погружено, чтобы думать о нем модельно (модельное и рациональное вовсе не синонимы, но расположились не так уж далеко друг от друга). Ципф, Герлах, Альтман показали, что о языке можно думать рационально. Важно не терять при этом рефлексивное усилие и стараться отслеживать, что же именно предсталяет та или иная модель, чем мы во имя модели пожертвовали и где ее границы. С удовольствием повторю, что мысль Бориса Дынина о том что мышление о вещном мире возможно, только потому что слова размыты, неоднозначны — совершенно великолепна. А я вот не знал, Борис, что папаша Дулитл — карикатура на Ллойд Джорджа. Спасибо.

    1. Б.Тененбаум

      «твердое ядро» английского языка во времени ссыхается, etc
      ==
      Возможно, это связано с его широким распространением? Сложные обороты и множество синонимов — это для более узкой аудитории, связанной вместе общей литературной традицией и образованием. А если речь идет о языке, достаточном для деловой беседы индуса с китайцем, то упрощение/сокращение просто напрашивается?

      1. Бормашенко

        Бормашенко-Тененбауму. Возможно, хорошо бы пощупать другие языки, но пока хорошо оцифрованы только английские тексты. Очень рекомендую книгу: Эрец Эйден, Жан-Батист Мишель, Неизведанная Территория. Как Большие «Данные» Помогают Раскрывать Тайны Прошлого и Предсказывать Будущее Нашей Культуры, АСТ, Москва, 2016.

  7. Benny

    Уважаемый Эдуард, возможно Вам будут интересны мои идеи по этому вопросу:

    1) В эволюции каждое «изменение» может быть вредным, полезным или нейтральным.

    2) В эволюции языков люди создают понятия / смыслы (довольно неясные) ради их очень ясной практической полезности. Например: «В языке хопи … Выражение «десять дней» не употребляется», по-моему охотники-собиратели ещё не доросли до понимания полезности расчётов запасов продовольствия.
    Другие примеры: «лужа», «погода» — даже эти понятия однозначно определить обычно не получается.

    3) Потом эти смыслы получают своё слово, нередко в контексте, то есть в другом контексте это же слово будет значить совсем другое. Если слово не слишком длинное и сложное, то это изменение обычно нейтрально.

    4) Продолжается развитие языка и общества — и то, что вчера было полезным или нейтральным становится вредным, иногда очень вредным. В современных США и Канаде многие ожесточённые конфликты между консерваторами и прогрессистами лежат именно в области изменения / сохранения понятий. Например: «семья» (а как с правами гомосексуалистов?), «святость жизни» (а как с абортами?).

    5) Если неясность понятий создаёт вред, то или появятся новые понятия, которые эту проблему решат — или вместо эволюции языка и общества можно говорить о их деградации.

  8. Е. Майбурд

    Вижу, что опять плохо объяснил. Почему поток или запас? Имеем двучлен C + V и трехчлен C + V + M. Они различаются не только наличием или отсуствием буквы M (как думал Маркс). Трюк здесь в том, что буквы C и V обзначают в одном из них не то, что в другом. В двучлене (который и есть капитал) — это стоимость оборудования и величина фонда зарплаты («примененный капитал», по Марксу). В трехчлене — это, соответственно, расходы на работу оборудования за некий период времени (год, месяц, день) и вознараждение труда за тот же период времени (все вместе «потребленный капитал», по Марксу) — то есть, издержки производства.
    Вот эта привязка ко времени (без которой трехчлен не содержит информации вообще) и относит данную велчину к категории потоков.

  9. Б.Тененбаум

    Это поразительно интересная статья, совершенно новая (в пределах моего понимания) — но, мне кажется, здесь есть некое противоречие: попытка свести к формализованной логике то, что по определению заполнено человеческим фактором.

    Разве язык — единое понятие, а не некое «… множество под-множеств …»?

    Речь — автопортрет говорящего/пишущего — в своем роде дактилоскопический отпечаток, несущий следы его личности, образования, биографии, и прочего. Самая, наверно, известная пьеса Б.Шоу, «Пигмалион», на том и построена — речь несет на себе отпечаток социального слоя:

    «Кто брошку свистнул, тот и тетку пришил» — как с безупречной фонетикой говорила Элиза Дулиттл после первой фазы своего преобращения? 🙂

    Однако, возможно, что даже и Шоу не пошел достаточно далеко. Потому что современные зрители (пусть даже и англичане) видят на сцене не совсем то, что видели их прадеды лет эдак 100 назад: например, теряется тот факт, что папаша Дулиттл — карикатура, срисованная с Дэвида Ллойд Джорджа, тогдашнего премьера и притчи на устах.

    И выходит, что речь несет на себе и печать времени?

  10. Е. Майбурд

    «Марксова «самовозрастающая стоимость», превращающая Капитал в абстрактное, туманное понятие, устрашает»… — написано в статье. Поэтому, когда я написал «Не столько устрашает, сколько изумляет своей претенциозной глупостью», — у меня и мысли не возникло, что это может быть отесено к автору. И затем я объснил коротко, в чем дело.
    Может, плохо объяснил. Возможно, нужно было еще и раскрыть выражение «претенциозная глупость». Например, так:
    Человек, который написал громадный том и назвал его «Капитал», проявил совершенное непонимание того, что такое капитал. И не в том фишка, что могут быть различные определения этого термина, а в том, что капитал в принципе есть запас и никак не может быть потоком.

  11. Бормашенко

    Бормашенко-Дынину
    Уважаемый Борис, Ваша мысль о том, что мы можем говорить о мире, только потому что слова размыты, их значение не закреплено однозначно, совершенно великолепна. Искренее спасибо. Это очень глубокое соображение. Может быть именно поэтому квантовая механика адекватнее классической.

  12. Инна Беленькая

    Ципф полагал, что открытое им структурирование языка обеспечивает минимум усилий при передаче информации (мысли) от говорящего к слушателю. Это пока не доказано, но ведутся весьма любопытные ислледования в этом направлении
    ________________________________

    Это о чем же речь, что он имеет в виду? Боюсь даже вообразить…не иначе, как чтение мыслей.

  13. Е. Майбурд

    Мало чего понял в статье – все очень далеко от того, чем занимаюсь. Одного момента коснуться, правда, могу. Это просто пример у Эдуарда, из в области, где я кое-что понимаю (или думаю, что понимаю). Цитата:

    До Маркса люди, в общем, недурно понимали, что есть «капитал». Деньги в тумбочке, подполе или в банке и были «капитал». Марксова «самовозрастающая стоимость», превращающая Капитал в абстрактное, туманное понятие, устрашает, «как неведомые письмена».

    Не столько устрашает, сколько изумляет своей претенциозной глупостью. Поясню, что Маркс хотел сказать. У него капитал описан формулой C + V (стоимость оборудования + фонд заработной платы). Затем он прибавляет к этому двучлену еще один показатель, «прибавочную стоимость», и получает до боли знакомый трехчлен: C + V + M. Вот это и есть «самовозрастание стоимости».

    Пропущу все подробности, изложенные в своей книге, и вам придется здесь поверить мне на слово. Понятие капитала относится к категории запасов, а трехчлен – из категории потоков (текущие расходы на оборудование, или амортизация, + текущие расходы на зарплату + текущая прибыль). Второе – уже вообще не капитал, это издержки. Отсюда умонепостигаемость и устрашение: в этом понятии спутаны две принципиально различных категории.

    Кстати, это было замечено задолго до меня. Словами одного экономиста (кстати, левого уклона): «Если вы спросите твердокаменного марксиста, понимал ли Маркс различие между запасом и потоком, он ответит вам, что Маркс был гений». Для таких случаев возникло даже выражение «аргумент московского метро».

  14. Бормашенко

    Уважаемая Инна, я предвижу нелегкий разговор с Вами, из-за отсутствия общего языка (простите великодушно за каламбур).
    Я начну с цитаты из фон Неймана: физика ничего не предсказывает, физика почти ничего не объясняет, физика работает с моделями. Как Вы понимаете, мне этот подход — близок. Всего чего физика добилась, было достигнуто этом скромном пути совершенствования моделей. Я отношусь к модели Ципфа именно, как модели, и не более. Но модель Ципфа неплохо работает в самых разных языках. Сейчас самое интересное — определить границы ее применимости. У любой, самой лучшей, самой гениальной модели есть область ее применимости. Об этом обычно забывают, и эта забывчивость ведет к многочисленнм недоразумениям и грубым ошибкам. Вы говорите об оторванности модели Ципфа от процесса мышления. Это не совсем верно. Ципф полагал, что открытое им структурирование языка обеспечивает минимум усилий при передаче информации (мысли) от говорящего к слушателю. Это пока не доказано, но ведутся весьма любопытные ислледования в этом направлении (см. статьи Ferrer-i-Cancha). Нет и не может быть всеобъемлющей модели языка. Модели бывают плодотворные и неплодотворные. Мне представляется, что модель Ципфа — плодотворна.

  15. Инна Беленькая

    Статья вызывает очень неоднозначные чувства. Она вся проникнута мыслью о несовершенстве, «объективирующем насилии языка». Но то, что автор приводит в качестве доказательств, все эти странные пассажи создают противоположное впечатление — о насилии НАД языком.

    Согласно Ципфовской модели развития языка, пишет автор, поначалу он состоит из коротких, однозначных слов. Много лет тому назад поле было пшеничное, ржаное, соседское. А сегодня оно бывает к тому же электромагнитным, фермионным, тензорным, гравитационным…
    Но это говорит только о том, что старые, конкретного содержания слова в новую эпоху приобретают новое значение, резко отличное от старого. Тут и ходить далеко не надо: слово хашмал (электричество) в глубокой древности означало «свет пламени», «яркий-яркий свет».

    Почему-то Ципф строит свою модель языка, совсем не учитывая закономерностей мышления, «деятельности мысли в языке», по выражению Потебни. Тем более, что древние языки не похожи на современные, и их главное отличие состоит не столько «в отличии звуков и знаков», но «в различиях самих мировидений», как писал Гумбольдт, понимая под этим неразрывную связь между языком и мышлением, или «взаимообусловленную зависимость мысли и слова».
    Прошу прощения за цитирование, но «язык должен сопутствовать мысли. Мысль должна, не отставая от языка, следовать от одного его элемента к другому и находить в языке обозначение для всего, что делает ее связной».

    Автор пишет: «Язык, развиваясь, нагружает простые слова смыслами, размывая их значение, и овеществляет то, что предметом не является».
    Но это не так, смею возразить. Если современный язык и обнаруживает признаки овеществления, то это надо рассматривать как отголосок прошлого, а не как тенденцию к развитию.

    По Вяч.Вс. Иванову, « Синкретические образы, не разграничивающие еще слово, вещь и действие, отражены в многозначности соответствующих терминов во многих языках Древнего Востока – хеттском (хет. uttar «слово, дело, вещь», memmiya – «слово, дело»), хурритском и других, как и в некоторых африканских языках (бамилеке в Йентральном Камеруне). Аналогично этому в иврите давар означает одновременно «слово и предмет, вещь».

    Но по автору: «Заповедь не произносить имени Б-жьего всуе среди прочего предписывает не овеществлять, не опредмечивать в языке и на письме то, что опредмечиванию не подлежит. Иврит вплотную подводит к этой мысли, ведь в иврите существительное «דבר» (давар) означает одновременно и вещь, и слово».

    Здесь, по-моему, причина и следствие переставлены местами. Этот запрет исходит именно из древних представлений о тождестве вещи, слова и действия. Одно произнесение известного слова (а тем более имени Божьего) само по себе могло произвести то явление, с которым оно связано. Произнесение слова как бы насильственно извлекало вещь из небытия.

    Многое еще в статье вызывает возражение. Но я остановлюсь, надо же формат комментария соблюдать.

  16. Борис Дынин

    И я скажу: «Очень интересно и информативно!» Спасибо.
    Электрон — не вещь, и не прописан по точному адресу; а электромагнитное поле имеет мало общего с ржаным полем. Но требуется немалое интеллектуальное усилие, чтобы преодолеть объективирующее насилие языка.

    Но возможно ли такое интеллектуальное усилие, которое позволит преодолеть объективирующее насилие языка? Не означало бы это знание предметов «самих по себе», особенно на уровне микро и мега, помимо языка? И что бы это означало? Не надо ли говорить, что язык не столько объективирует, сколь субъективирует мир, делает его частью нашего сознания (что не превращает его в химеру), и потому не насилует, а соединяет.

    Если бы слова имели точные значения, мы бы не могли бы мыслить ни о мире, ни о себе, ибо тогда они были бы оторваны от того, что мыслится, ибо предметы существуют не по определению, а по взаимодействию между собой, что и делает их многозначными для мышления (языка). Приходится ухватывать эту многозначность, и ухватывая ее в неоднозначных словах языка, мы как раз не объективируем, а субъективируем мир, как например представляя электромагнитное поле в виде «ржаного поля». Впрочем, такая субъективация может быть понята, по указанным выше причинам, как объективация, как использование мыслительных аналогий, редуцирующих изучаемое к наглядно привычным вещам.

    Опять сталкиваемся с неоднозначностью слов. Но благодаря этому я и могу понять Эдуарда, а не обессмыслить разговор: один говорит «объективация», другой «субъективация», и им не сойтись.

    Еще раз спасибо

  17. Ю.Н.

    Очень интересно, как всегда у Э.Бормашенко. Однако, на мой взгляд, здесь, как и во многих других работах, делается попытка абстрагировать производные от той сущности, которую мы на разных языках и возможно с различным наполнением называем мышлением, разумом, сознанием. Происходит ли его эволюция или современное мышление отличается от «архаического» лишь объемом переработанной в нем накапливаемой из окружающей реальности информации? «Объективирует» ли язык «бунтующее» мышление или проходящее эволюцию мышление индивидуумов и социумов изменяет наполнение слов и определяет законы человеческих языков?
    Сначала избранные укладывают в своем сознании новые парадигмы, а уж затем они осуществляют с разным эффектом «насилие» над сознанием остальных, пользуясь различным по форме средством человеческого общения –языком.

  18. Инна Ослон

    Поразительно интересно. Обязательно ознакомлюсь с грамматикой хопи.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.