Заметки, которые вы читаете, ни в коей мере не претендуют на роль рецензии так же, как не могут претендовать, по моему мнению, многочисленные, уже опубликованные заметки. Трилогия Сорокина еще ждет настоящего профессионального литературного рецензента.

Владимир Краснопольский

ТРИЛОГИЯ В. СОРОКИНА О ДОКТОРЕ ГАРИНЕ: ЗАМЕТКИ О НЕЙ И ПО ПОВОДУ

Но над юдолью мерзости и тлена
Подъемлется, в страдальческом усилье
Высвобождаясь наконец из плена,
Бессмертный дух и расправляет крылья.
Герман Гессе. «Игра в бисер»

Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые!
Его призвали всеблагие
Как собеседника на пир.
Он их высоких зрелищ зритель,
Он в их совет допущен был —
И заживо, как небожитель,
Из чаши их бессмертье пил!
Ф. И. Тютчев. Из стихотворения «Цицерон»

Ну вот и прозвучал мощный заключительный аккорд: Владимир Сорокин поставил впечатляющую точку в конце трилогии о докторе Гарине. Это — колоссальный мраморный монумент, воздвигнутый доктору Платону Ильичу Гарину на высоком берегу одной из великих сибирских рек. Монумент, сотворенный из «творожного» образа безобразного инвалида, инвалида физического и ментального, но все-таки сохранившего силу духа. Эти остатки духа и сберегли память о его цельном образе и позволили восстановить этот образ в памятнике. Но увы, только в мраморе, но не во плоти… И опять российская духовность, только-только поднявшаяся «над юдолью мерзости и тлена», погибла, материализовавшись в надгробный памятник самой себе. Точно так же дореволюционная российская духовность воздвигла себе надгробные изваяния руками Толстого, Достоевского, поэтов серебряного века…

Кто же такой доктор Гарин, и по кому «прозвонила колоколом» трилогия Сорокина? Я не знаток музыки, но единственная ассоциация (образ), возникший у меня по прочтении последних страниц «Наследия», было чувство, что я прослушал и пережил величественный реквием по российской интеллигенции, обобщающим образом которой и является Платон Ильич Гарин. Круг замкнулся, все элементы многоцветной сорокинской мозаики, включающие наряду с драгоценными камешками куски «мерзости и тлена», казалось бы беспорядочно разбросанные по трилогии, сложились в целое, в прощальный плач по российской интеллигенции, по ее второй, постреволюционной волне, так и не сумевшей породить истинную духовность.

«Наследие» — заключительная книги трилогии. Вся трилогия — сложное полифоническое музыкальное произведение с множеством отдельных тем, которые сложным образом переплетаются, неожиданно взаимодействуют и, в конце концов, интегрируются в величественный финал — мраморный памятник Платону Ильичу Гарину.

Заметки, которые вы читаете, ни в коей мере не претендуют на роль рецензии так же, как не могут претендовать, по моему мнению, многочисленные, уже опубликованные заметки. Трилогия Сорокина еще ждет настоящего профессионального литературного рецензента. Пока же я хочу поделиться некоторыми мыслями о трилогии, об отдельных ее темах, и мыслями, порожденными ею, которые возникли после того, как прошла волна первой эмоциональной реакции.

Вступительная книга трилогии — «Метель» — с первого взгляда сильно контрастирует со всем рядом предыдущих книг Сорокина. В «Метели» еще совсем немного «мерзости и тлена». Тема эта изредка ненавязчиво возникает на фоне благостных картин русской зимы. Это и замерзшая голова великана с сосулькой-соплей под носом, появляющаяся у дороги, это витаминдеры с их наркотическими пирамидками, живущие своей, особой жизнью в домах из самозарождающегося войлока, это огромная, размером с трехэтажный дом, лошадь китайцев, которые спасли замерзающего Гарина, это и пациенты-зомби, пострадавшие от «боливийского вируса».

В «Метели» впечатляет чистота и свежесть русского языка. Язык книги удивительно адекватен русской зиме — одному из главных героев книги — , так классически нарисованной Сорокиным. Именно нарисованной — читая, вы видите русскую зиму, прекрасную и ужасную; испытываете восторг, когда смотрите на ажурное белое одеяние леса, рыхлые белые сугробы, когда вдыхаете чистый морозный воздух, и ужас перед ее бескрайностью и жестокостью, ее смертельным холодом…

Сюжет романа знаком со времен Чехова: земский доктор едет лечить тех, кого вылечить невозможно, дорог нет, лошадей нет, а есть бесконечные пустые пространства, которые невозможно преодолеть. Вот в этом сюжете случается рождение главного героя трилогии, рождение не физическое, но духовное. Здесь уездный доктор Гарин родился, как классический русский интеллигент, готовый пожертвовать собой ради спасения других, своих больных — «народа», абстрактный образ которого существует в его сознании. Важно, что его поведение невозможно объяснить одним чувством долга или клятвой Гиппократа. Через все страсти многоликой русской зимы его ведет любовь к людям. На этом пути он теряет ноги, превращаясь в инвалида физического: «…в Долгое он так и не попал, … Вакцину-2 не довез и … в его жизни, в жизни Платона Ильича Гарина, теперь, судя по всему, наступает нечто новое, нелегкое, а вероятнее всего — очень тяжкое, суровое, о чем он раньше и помыслить не мог». Но что существенно: радея в разговорах со своим ямщиком Перхушей о вселенском добре и зле, Гарин не осуществил спасения даже крошечной вверенной ему части мира, предназначения своего так и не выполнив, несмотря на всю свою любовь к больным. Так тема невыполненного предназначения возникает уже в «Метели» и продолжает звучать все сильнее в двух других книгах трилогии.

 В «Метели» мы ничего не узнаем о прошлом Платона Ильича, о том, кем он был до того, как стал земским доктором. Только во второй книге — «Д-р Гарин» — автор приоткрывает завесу над прошлым, над его жизнью до того, как он стал земским врачом. Как вспоминает сам Гарин: «Доктора Гарина тогда ещё не было! Был барчук из нового дворянства, гедонист и повеса. За эти два университетских года я сменил шесть любовниц. Дрался на дуэлях. Меня выгнали. Я вернулся в родной Питер. Отец мой был человеком суровым, да и времена тогда были не сладкие: новая монархия, после Постсовка всё в России кроилось заново, многое шло под нож. Были введены сословия, телесные наказания, цензура, реформа устной речи, мундиры в учреждениях, каторга по образцу XIX века, ну и новое дворянство, естественно. Отец отказал мне в содержании. Но два университетских года в Берлине зачлись, я поступил на третий курс питерского медфака и окончил его. Чтобы не умереть с голоду, работал санитаром, и даже в морге. Мыл трупы. Там, кстати, хорошо платили. А потом я уехал из Петербурга в глухую русскую провинцию и стал уездным врачом доктором Гариным».

В двух последующих книгах трилогии происходит погружение героя в реальный народ, сопровождаемое усилением звучания тем будущего России, а также «мерзости и тлена», так хорошо знакомым нам по многим Сорокинским книгам. В «Метели» крови, насилия и мертвечины еще немного. В «Метели» еще существует единая Россия с Государем и государственными службами. В последующих книгах тема «мерзости и тлена» звучит все сильнее. Россия разваливается на небольшие государства, некоторые из которых завладевают ядерным оружием, а в последней книге трилогии и вообще она превращается в такое необозримое «гуляй поле», по которому свободно рыщут банды, по сравнению с которыми банды Махно и Котовского кажутся безобидными шайками подростков.

Во второй книге трилогии, — «Д-р Гарин» —, Платон Ильич уже физический инвалид, передвигающийся на титановых протезах, но он успешно преодолел то «новое, нелегкое, а вероятнее всего — очень тяжкое, суровое, о чем он раньше и помыслить не мог». Он еще ментально и духовно здоров, он активно продолжает свою врачебную миссию в руководимом им санатории “Алтайские кедры”, находящемся в, казалось бы, девственном, недоступном и мирном уголке Алтайской Республики очень далеко от Московии, где его бывший больной живет «в тени роскошного и монументального фейерверка кровавой грязи, который здесь бьёт и бьёт, вовсе не собираясь иссякать». Как пишет тот же больной, граница Московии проходит по его любимому Сокольническому лесу, «который, слава Богу, ещё не весь изрублен на гробы».

Нужно отметить, что, в отличие от «Метели», где повествование развивается линейно во времени и пространстве, и все события совершаются в процессе последовательного движения по — или блуждания вокруг Пути, в «Д-р Гарине» повествование становится весьма нелинейным. Повествование перемежается экскурсами в другие времена, места и даже в другие пространства существования (лагерь маленькой Анархии, крепость графа Сугробова, терем Большой Матрены, и т. д.). Такая же нелинейность сохраняется и в завершающей книге трилогии.

На Алтае Гарин, вместе с небольшой и пестрой группой врачей и сестер, врачует, с помощью своего фирменного метода «психиатрического гипермодернизма» и целебной Алтайской грязи, сливки мировой элиты — современных мировых лидеров. Поражает потрясающе адекватное исполнение этих персонажей. Они изображены в виде больших задниц (Political beings), страдающих хроническими неврозами и кратковременными психозами, мыслящих примитивными стереотипами и, в основном, озабоченных только своими мелкими шкурными проблемами. Не случайно они, наконец, находят свое настоящее призвание в качестве актеров бродячего цирка.

Какой абсолютно точный портрет измельчавших лидеров современных мировых держав, отражающий деградацию всей Западной цивилизации, создал Сорокин! Как вписываются эти задницы в картину глобального кризиса, предсказанного еще в «Теллурии», в то, что происходит в мире сейчас. Как могут такие лидеры принимать серьезные решения, создать и показать миру привлекательный образ будущего, без которого невозможен прогресс, а возможен только регресс, который мы сейчас и наблюдаем? Д-р Гарин, верный своей интеллигентской миссии, пытается исцелить этих власть имущих не только от их физических и психических болезней, но и от их заблуждений, объясняя им, «кто виноват», «что делать» и «как обустроить».

На Алтае Гарин встречает «чернобровую и быстроглазую сестру-секретаршу Машу» еще физически здоровую, но ментально уже не очень крепкую. Но и здесь, в санатории, д-р Гарин не может завершить свою миссию целителя. Сопротивление материала и внешние обстоятельства, как всегда в России, мешают осуществлению интеллигентских мечтаний. Мирность и недоступность Алтайской Республики оказалась мнимой. Фейерверк кровавой грязи в виде атомных бомб, сброшенных соседями из Казахстана, добрался и до санатория “Алтайские кедры”.

И вот тут начинается хождение по мукам доктора Платона Ильича Гарина. Поредевшая группа врачей и больных, с приключениями, теряя членов компании, поддерживаемая силой духа Гарина, с трудом добирается до Барнаула. Сорокинский Барнаул очень напоминает Одессу времен гражданской войны или булгаковский Киев из «Белой Гвардии». Хотя здесь и чума, и пир во время нее постоянны, и конца им не видно. Здесь, в Барнауле, зарождается мистическая тема старой книги и Белого Ворона, тема, звучащая в этой и в третьей книгах трилогии.

Но вот и иллюзорное Барнаульское благополучие разрушено в прямом и переносном смысле слова. Под бомбами Гарин теряет Машу, как он думает, навсегда, и, движимый инстинктом самосохранения, Платон Ильич опять бежит в чем был, а потом и в чем мать родила, бежит куда глаза глядят. Полные воды Оби выносят его к терему Большой Матрены. Здесь он немного приходит в себя после побега из горящего Барнаула, и, соблазнившись пышным телом Матрены (как в «Метели» он соблазнился пышной мельничихой), оплодотворяет ее лоно, не представляя себе, во что его семя прорастет в третей книге трилогии. Но тут же его накрывает интеллигентская рефлексия, он ужасается своему моральному падению и бежит от Матрены, успокаивая себя мыслью о том, что главное сейчас — выжить, что все «…выживают. И выживают вполне себе неплохо. Все нынче приспосабливаются, ищут свою форму выживания. А мир несёт нас, как река. Он к нам не приспосабливается. Даже нас совсем не учитывает, не задаёт вопросов, ничего не предлагает. Он течёт в свои пределы, в свой океан Вечности. Мы — щепки. Хотя нет. Щепки безвольны. Они просто отдаются стихии, а я гребу. Мы гребём и правим. Выгребаем. Ищем свои пути и берега.»

Но выгрести не удается, и хождение по мукам д-ра Гарина продолжается. После небольшой передышки у витаминдеров и пробирования конуса — их последнего наркотического достижения — он попадает в плен к чернышам. Черныши — потомки генетически модифицированных суперсолдат, созданных КГБ еще при Советской власти и брошенных на произвол судьбы в Сибирских болотах после распада Союза. Платон Ильич попадает в концлагерь, где черныши держат обычных людей, заставляя их заниматься бессмысленной, с точки зрения людей, работой: вытачивать деревянные айфоны. Здесь Платон Ильич, пытаясь сохранить достоинство и человечность, продолжает врачевать людей с помощью чернушки-альбиноски, которая помогает ему бежать в обмен на: «Я тебя бежать. И ты меня е**ть.» Она не может иметь детей, т. к. мужчины чернушки не могут прикасаться к женщине альбиноске. Гарин — это ее единственная надежда на материнство. Она выполняет договор, выводит Гарина из непроходимых болот в лес. И Платон Ильич выполняет договор, оставляет свое семя прорастать в лоне чернушки альбиноса. Как оно проросло, мы узнаем в третьей книге трилогии. Итак, Гарин бежит, оставив за собой горящий «результат труда заключённых чернышевского лагеря: громадный неандертальский топор, сложенный из деревянных копий смартфонов!».

Хождение по мукам продолжается — Гарин заблудился в лесу! И тут вступает, и уже громче звучит мистическая тема Белого Ворона, который спасает Гарина, выведя его из леса к людям и чудесным образом обеспечив его возвращение в Хабаровск. В Хабаровске Платон Ильич обретает прежний образ жизни и Машу, но она уже полный инвалид, физический и ментальный, существующий за счет врачебной поддержки и любви Гарина.

События последней книги трилогии, «Наследия», как и события «Метели», происходят зимой, круг замыкается, но зима эта совсем другая… Герои романа несутся с востока, из Дальневосточной Республики, на запад на транссибирском экспрессе — поезде с локомотивом, топливом для которого служит парна́я человечина. Если в «Голубом Сале» паровозы топят «провяленными трупами врагов революции», то в «Наследии» парнόе человеческое топливо производится прямо на ходу в дознавательном спецвагоне, прицепленном к поезду. В «Наследии» вообще больше, чем в двух других книгах трилогии, отсылок явных и неявных к предыдущим книгам Сорокина.

В этом поезде мы встречаем доктора Гарина. Прошедшие годы хорошо поработали над ним. Теперь его трудно узнать, он почти полный инвалид: титановых протезов у него больше нет, и он передвигается «на низкой коляске, опираясь на пол двумя утюгами». Самые старые из нас еще помнят таких инвалидов Великой Отечественной. На коляске передвигается «полный, широкогрудый старик с большой белой бородой, большим красным носом и выбритым черепом». Его лицо обезображено огромной уродливой опухолью — последствием пережитого взрыва атомной бомбы, его речь перестала быть гладкой. Хабаровское счастье оказалось недолгим, оно длилось «пока туда ядро не прилетело». В ядерном взрыве он окончательно потерял Машу. «В тот день, когда прилетело, её за секунду сожгло, а потом вышибло ударной холной… волной в это самое… как его… в окно! Угольки упали вниз. А я живым остался», — рассказывает он своей дочери от Большой Матрены, Але, которую он встретил в поезде. Девушка говорит на странно исковерканном русском языке и ухитряется выживать, только благодаря своему умению виртуозно отсасывать у своих мучителей. Не подозревая, что Аля — его дочь, он опекает ее, они вместе просят милостыню, и он читает ей книгу о «белых близнецах», альбиносах чернушках, об ее покрытых белой шерстью единокровных брате и сестре. Платон Ильич не подозревает, что и они его дети от альбиноски чернушки, помогавшей ему бежать от чернышей.

Круг Русской истории замкнулся. То, что происходит с Гариным и Алей дальше, сильно напоминает события после революции 1917 года, но в гораздо более тяжелом варианте. Они — это то, что осталось от Платона Ильича, Аля и ее брат-близнец Оле — продолжают хождение по мукам, окунаясь все глубже в океан мерзости, насилия и тлена, заливающий Россию, возвращающуюся в пещеры. Но вот они встречают близнецов чернышей-альбиносов, и здесь опять вступает мистическая тема Белого Ворона, и повествование, совершив очередной скачок, переходит на другой план бытия, в другой мир.

Этот мир напоминает мир помещичьей усадьбы конца ХIХ начала ХХ века, так прекрасно изображенный в начале Сорокинского “Романа”. Обитатели этого мира, существующие непонятно где, занимаются в основном странным «творчеством» — переводом творений предыдущих поколений на другой язык — они «пахтают» эти произведения в «умном молоке», превращая их в масло и творог, с которых эти произведения можно считывать с помощью специальных читалок. Эти «пахтатели» обитают как бы в «башне из слоновой кости» на другом уровне бытия. Они думают, что их благополучию ничего не угрожает, что они творят будущее России. Но на самом деле они творят памятник себе — российской интеллигенции и России, последовавшей их идеям. Этот мир мистическим образом одновременно и удален от мира “Наследия” и связан с ним невидимой пуповиной. Этим он напоминает Бизантиум из Пелевинского романа “S.N.U.F.F”. Несомненно, этому миру предуготовлен такой же бесславный конец, как и Бизантиуму, но пока руками пахтальщика этого мира Сорокин дописывает свой роман.

Белый Ворон приводит героя и его детей к порталу, через который они проникают в другую, новую и чудесную реальность, но Платон Ильич не может в ней существовать, он, восхитившись этим новым, задыхается и умирает. Однако его дети, несущие силу его духа, выживают в этом чудесном новом мире. Да, сила духа Гарина передалась его детям, но как можно заключить из последней части трилогии, из их языка и поведения, они утратили способность «практиковать сложность». Но при отсутствии способности создавать и коммуницировать сложные мысли, какие смыслы и ценности способен нести их дух? Из третьей части трилогии мы можем заключить, что явно другие, чем были у Платина Ильича. Они ушли, но куда? Святогор-богатырь забрал их к себе в Святые горы, в Китеж град, где Россия полностью переродилась и стала светлой и духовной? Или Россия исчезла на материальном уровне, но возродилась где-то на уровне астральном, как это произошло с древним Египтом и с Римской империей? В какое будущее уходят дети Гарина, какую очередную российскую «духовность» они создадут, и сумеет ли Бессмертный Дух в конце концов расправить крылья над Россией? Как всегда, Сорокинская проза ставит больше вопросов, чем дает ответов.

Итак, колоссальный мраморный монумент, воздвигнутый Владимиром Сорокиным доктору Платону Ильичу Гарину на высоком берегу Оби, завершил трилогию о докторе Гарине. И опять российская духовность, только-только поднявшаяся «над юдолью мерзости и тлена», погибла, материализовавшись в надгробный памятник самой себе, так же как дореволюционная российская духовность умерла, оставив по себе память в книгах российских классиков и поэтов серебряного века, в памятниках и дворцах. Все элементы многоцветной сорокинской мозаики, включающие, наряду с драгоценными камешками куски «мерзости и тлена», сложились в целое, в прощальный плач по второй, постреволюционной волне российской интеллигенции, так и не сумевшей породить истинную духовность.

Так кто же такой доктор Гарин, и по кому «прозвонила колоколом» трилогия Сорокина? О ком эта трилогия? Она о нас с Вами, читатель! Если Вы дочитали до этого места, то уже наверняка поняли, что каждый из нас, родившихся во второй половине сороковых, в пятидесятых, в шестидесятых или в первой половине семидесятых, каждый, кто застал Советский Союз, несет в себе частичку Платона Ильича Гарина. Мы — те, кто вечно рады побеседовать об устройстве мира, кто брезгливо отнόсится к политическим и прочим распрям, кто мечтает добиться добра и построить прекрасный новый мир, но кто всегда трагически погибает на полпути. Доктор Гарин — это мы. Это по нам, по нашим смыслам и ценностям «звонит колоколом» трилогия Сорокина. И не только по нам и по нашим, а и по всем смыслам и ценностям, на которых была воздвигнута Западная цивилизация.

Как мне кажется, осмысливая эту трилогию в контексте предыдущего творчества Сорокина (например, его романа «Теллурия»), можно понять, что Россия доктора Гарина не висит в вакууме, ее кризис и распад, ее проблемы можно рассматривать в контексте кризиса всей Западной цивилизации, восточной окраиной которой (хочет она это признать или не хочет) Россия является. Картина, нарисованная Сорокиным, обладает фрактальным свойством: при изменении масштаба при переходе в глобальный контекст оказывается, что в эту картину вписывается не только ситуация в России, но и нынешняя мировая ситуация, то, что мы наблюдаем в глобальном масштабе. Западная цивилизация переживает сейчас разрыв непрерывности традиций. Предыдущие поколения были моральны или аморальны. Новое поколение не морально с точки зрения нашего поколения. Возможно — это новая мораль, более подходящая для объединения в глобальное человечество. Возможно — это фазовый переход от одной морали к другой. Означает ли это конец Западной цивилизации, построенной на иудео-христианских смыслах и ценностях, которые потеряли смысл и ценность для молодого поколения?

Что же мы видим, наблюдая глобальную картину? А видим мы упадок Запада внутренний, и, как одно из его проявлений, упадок внешний. Западная цивилизация потеряла ориентиры, потеряла направление. Ее стержнем, спинным хребтом было понятие прогресса — образа светлого будущего, к которому хочется стремиться, ради которого стоит жить и трудиться. Этот образ родился на почве иудейского ожидания мессии и христианского ожидания второго пришествия и светлого царства, которые должны воспоследовать в обоих случаях. Образ этот имел духовную основу. Модернизм, наряду со стимуляцией личности и творчества, отринул религию и веру, переведя образ прогресса, как движения к светлому будущему справедливости и духовного равенства перед Богом, в материальную плоскость всеобщего равенства у Большой Кормушки.

Подмена духовного прогресса материальным облегчило работу постмодернизма, поразившего, как вирус, Западную цивилизацию. Отрицая абсолютную истину и ценности, а на вере в их существование базировалось понятие прогресса, постмодернизм обесценил и обессмыслил прогресс. В рамке представлений постмодернизма прогресс не ценнее, чем регресс. А поскольку регрессировать легче, чем прогрессировать, разрушать легче, чем строить, мы имеем на Западе повальный отказ от ценностей, смыслов и традиций, ставящих во главу угла личный и общественный прогресс: «воук культуру» и политику, разрушение материальных и интеллектуальных ценностей («свержение» памятников историческим личностям, обезображивание цивилизационно значимых произведений искусств, изъятие многих авторов из школьных программ, засилие «красной профессуры» на гуманитарных кафедрах университетов и полное культурозамещение). Регрессируя, Западная цивилизация утрачивает способность «практиковать сложность». Она утрачивает способность создавать и коммуницировать сложные мысли и смыслы, загоняя себя в тупик примитивной идеологии, утрачивает способность к творчеству.

Неспособность предложить себе и миру привлекательный образ будущего — главная проблема, ведущая к упадку влияния Запада, как внутри, так и вовне, как образца и авторитета для других (Китайской, Индийской, Российской, Исламской, Латиноамериканской) цивилизаций. Но цивилизации эти, подчеркивая свое своеобразие и независимость от Запада, в массе не осознали еще того факта, что они, как дети д-ра Гарина, уже необратимо оплодотворены Западом. Они адаптировали, ассимилировали, усвоили важную западную ценность — стремление к творчеству, к материальному и техническому прогрессу. В этом смысле они являются дочерними цивилизациями по отношению к Западу, что одни из них еще не понимают, а другие, поняв, с пеной у рта отрицают.

Куда приведет нас нынешний глобальный кризис? Сумеет ли Запад осмыслить этот кризис, сделать соответствующие выводы, обнаружить гнилые идеи, лежащие в основе его нынешнего состояния, избавиться от них и возродиться? Кто знает? Мы, выросшие в лоне Западной цивилизации, конечно же, на это надеемся. Но даже, если Запад падет, то его уже проросшие семена навсегда останутся в дочерних цивилизациях, которые придут ему на смену. И это, конечно же, повод для оптимизма! Хотя, какие плоды, смыслы и ценности, какое новое эти семена принесут, нам не дано узнать. Но это может быть и к лучшему, иначе, как доктор Гарин, мы, возможно, могли бы, восхитившись, задохнуться в этом новом…