СЕМЬ ИСКУССТВ

Особенно поражает тот факт, что картечи на «Ростиславе» израсходовали больше, чем полагалось иметь по циркуляру Корнилова от 14 мая 1853 года! Не в этом ли заключается разгадка феноменальной скорострельности и потрясающего расхода снарядов? Не зря говорят: война все спишет. Кажется, под шумок тогда списали многое.

Юрий Кирпичев

СИНОП — ПИРРОВА ПОБЕДА

(продолжение. Начало в № 11/2023 и сл.)

Глава 8. Причины и последствия рекордной скорострельности

Плохая организация стрельбы

Но решило старое доброе ядро Синопский бой неубедительно. Страшный батальный огонь привёл… к его затягиванию. А. Кротков убедительно показал плохую его организации. Вместо прицельной стрельбы бомбами, которые быстро взрывали суда противника, корабли вели беглый, едва ли не лихорадочный огонь буквально всем, что подвернётся под руку, вплоть до пустых бомб, эффект от коих невелик. Как и от двойных снарядов и от картечи.

Адмирал И.Ф. Крузенштерн в «Руководстве к морской артиллерии» (1832 г., перевод английской книги), по которому учились будущие офицеры, указывал, что на расстоянии более 130 сажен двойные снаряды недействительны. А капитан корпуса морской артиллерии А. Ильин в книге «Практическая морская артиллерия» (1841 г.) писал, что такой огонь полезен лишь на дистанциях до одного кабельтова. Картечью же стреляют лишь тогда, когда на открытой палубе неприятельского корабля есть абордажные партии или десантные войска.

Но туркам, что вполне очевидно по описаниям боя, мысли об абордажах в голову не приходили и не могли прийти, они стояли на якорях. Однако русская левая колонна, стоявшая дальше от неприятеля, чем правая, особенно злоупотребляла картечью. Так, «Париж» дал ею чуть ли не четверть (23%) выстрелов! Хотя подходящей целью мог быть лишь дрейфовавший мимо «Ауни-Аллах». Но он потому и дрейфовал, что никто не полез на мачты ставить паруса, и некого было бить картечью. Скопиться же на палубе под русским огнём турки не могли даже с целью прыгнуть в зимнее море — они, кроме опытного экипажа египетского «Дамиада», были новобранцами из горной Анатолии и не умели плавать.

Картечную эстафету подхватили «Три святителя» (19% выстрелов картечью) и «Ростислав» (более двадцати бортовых залпов ею). В итоге «Ауни-Аллах», а по нему отстрелялись четыре русских линейных корабля, остался на плаву и его сожгли только на следующий день…

Особенно поражает тот факт, что картечи на «Ростиславе» израсходовали больше, чем полагалось иметь по циркуляру Корнилова от 14 мая 1853 года! Не в этом ли заключается разгадка феноменальной скорострельности и потрясающего расхода снарядов? Не зря говорят: война все спишет. Кажется, под шумок тогда списали многое. Кротков употребляет характерный для тех времен термин «экономическая картечь», но где и когда ее могли сэкономить?! На учениях?

Похоже, русских артиллерийских офицеров плохо учили. К тому же их было мало, и главным лицом у орудий являлся унтер, первый номер расчёта, а еще они считались, как и штурмана, «париями флота». Характерно небрежное замечание в одном из писем Корнилова о потерях в Синопском бою: всего один офицер, да и тот из штурманов. Кротков отмечает, что «инструкционная часть на эскадре слабо развита» (инструкции, кстати, переводили с английского и Корнилов сам занимался этим), огонь кораблей отличался по темпу и выбору снарядов, что говорит об отсутствии единообразия в подготовке артиллеристов, и т.д. и т.п.

Да, одно дело парадные учения, и совсем иное боевая практика. Да, очень хвалят адмирала Лазарева, воспитавшего блестящих учеников, героев Синопа и Севастополя. Он прошёл английскую морскую школу и мог бы многое передать подчинённым. Но почему же уже после его смерти, в 1852 году Корнилов добивался приписки старых, отчисленных к порту кораблей «Силистрия» и «Султан Махмуд» к 5-й и 4-й флотским дивизиям соответственно? Чтобы по примеру английского Excellent производить на них артиллерийские ученья всей дивизии вместе, под наблюдением старшего артиллерийского офицера: «…при чем легче сохранить одну систему приготовления артиллеристов…» (Докладная записка Начальника Штаба Г. Исправляющему должность Главного Командира Черноморского Флота и Портов, от 25 апреля 1852 года № 2818, А. Жандр ibid. С. 347). Лазарев этим почему-то не озаботился, хотя с его авторитетом вполне мог. Увы, до «Силистрии» как-то руки не дошли, а «Султана» сам Корнилов через год отправил на разборку.

Можно приводить пример за примером из статьи Кроткова, из анализа корниловских инструкций, таблиц расхода снарядов, и в итоге сделать грустный вывод: организация артиллерийского дела в русском флоте была не на высоте, особенно эскадренная стрельба. Через полвека всё это повторится в Цусиме и последствия будут ужасны. Внешний блеск ЧФ скрывал скромное боевое содержание. Кажется, это понял и Нахимов, во всяком случае, все отмечали, что после Синопа он впал в чёрную меланхолию и противился активным действиям флота, зато с готовностью топил свои корабли. Собственно говоря, кроме Корнилова никто больше не рвался в морской бой.

Плохая меткость

Рекордная скорострельность нахимовских кораблей обернулась плохой меткостью и привела не только к серьёзным боевым повреждениям русских кораблей, но и к трагедии Синопа. Русские канониры, ведя лихорадочный батальный огонь и не корректируя прицел, безбожно мазали и вместо турецких фрегатов крушили город. Хотя метко стрелять умели. Судите сами. За год до сражения флот проводил учебные стрельбы по цели. Ею был щит размером 2 на 3 сажени, стоявший на валу длиной 15 сажен и высотой 5 (это близко к размерам корвета). Образцовый «Двенадцать Апостолов» с расстояния в 350 сажен (больше, чем в Синопе!) сделал 124 выстрела. В яблочко попали 6 снарядов, в щит 82 и в вал 24. Итого 90% попаданий. У «Ростислава» из 84 выстрелов с 400 сажен два в яблочко, 22 в щит и 20 в вал, но он стрелял при сильной диагональной качке. Превосходно, не так ли!?

А. Зайончковский в книге «Восточная война» ссылается на отчёт Корнилова о стрельбе в цель судов Черноморского флота на Севастопольском рейде с 16 по 25 октября 1852 года. Тогда в цель, «соответствовавшую длине военного судна средних размеров, успех стрельбы кораблей на 400 саженей расстояния превосходил от 50 до 82% попаданий числа выпущенных снарядов, а на 350 саженей 120-пушечный корабль дал 90% попаданий. Фрегаты же на расстоянии в 300 саженей давали от 80 до 90% попаданий». Будь канониры Нахимова столь же метки в Синопской бухте, все закончилось бы гораздо быстрее.

Да, бой есть бой, даже со слабым противником, под огнем меткость падает, но если бы из 18000 русских снарядов в цель попала хотя бы половина, то турецкие суда и батареи, получившие по 500 гостинцев каждый, разнесло бы вдребезги. Однако офицеры корниловских пароходов, огибавших Синоп с севера, видели, как море кипело от русских ядер, перелетавших через перешеек, на котором стоит город, поэтому большинство турецких кораблей взорвались лишь ночью после боя или их сожгли на следующий день…

О плохой меткости нахимовских комендоров писал А. Кротков:

«Наибольшее число снарядов выпущенных из одного орудия, даже если не считать выстрелы двумя снарядами, остается за кораблем «Ростислав». Следовательно наибольшая скорость стрельбы из всех деков развита этим кораблем; результат стрельбы с корабля «Ростислав» несмотря на большое число выпущенных снарядов и на большую скорость стрельбы, не поражает никого, не поразил он и Нахимова, отозвавшегося в своем рапорте только о решительности огня с «Ростислава». Повторилась давно известная истина — скорость стрельбы без меткости не дает результатов, а в меткости стрельбы с «Ростислава» можно сомневаться. Покойный П.А. Перелешин говорил автору настоящей статьи, что «Ростислав» лепил в «Париж» ядра до тех пор, пока с юта «Парижа» не передали сообщение об этом на «Ростислав»». (А. Кротков. Синопское сражение. С. 27).

Для справки: Павел Александрович Перелешин за участие на корабле «Париж» в Синопском сражении награждён орденом св. Владимира 4-й степени с бантом. При обороне Севастополя, находясь в должности командующего 41-м флотским экипажем, состоял начальником 5-го отделения оборонительной линии. Как герой Севастопольской обороны похоронен во Владимирском соборе, в Адмиральской усыпальнице.

19-летний тогда Аркадий Дмитриевич Сатин, служивший в чине мичмана на корабле «Три святителя», пишет о том же:

«Что было первые пять-десять минут, сказать трудно. Мы стреляли, по нас стреляли. Не только в батареях, но даже с палуб ничего от дыму не было видно. Палили прямо перед собой по старому направлению. Гром выстрелов, рев ядер, откат орудий, шум людей, стоны раненых — все слилось в один общий адский гвалт. Бой был в разгаре.

Я был в мидель-деке помощником батарейного командира. Ко мне подбегает штурманский кондуктор М., ординарец капитана, и с ужасом на лице кричит в ухо: «Бейте отбой!» Меня это удивило; но велено — значит, надо. Барабанщик бьёт, никто не слышит. Бегу по орудиям, останавливаю комендоров, по дороге сообщаю о том же командиру батареи лейтенанту Т. «Вы с ума сошли!» — отвечал он. — «Велено!». Побежал и он останавливать. Пальба прекратилась, порыв ветра рассеял немного дым, и что же мы видим? Шпринг у нас перебит, мы стоим кормой к неприятелю, а передние орудия нашего корабля приходятся против корабля «Париж», и несколько выстрелов попало в него. Полубаркас пустили ко дну и сидевшего на нем мичмана В. ранили картечью». («Русский Вестник», 1872, № 8, с. 770-782).

Этим многое сказано об организации стрельбы на эскадре Нахимова. Он требовал корректировки огня с марсов? Но что с них могли увидеть, если всю бухту заволокло дымом, кто мог услышать корректировщиков, если на палубах приходилось кричать в ухо, чтобы тебя услышали, не говоря уже о батареях? Судя по всему, никакого оперативного командования огнём попросту не имелось, все решал первый номер расчёта, а он исполнял приказ стрелять по первоначально взятому направлению.

Плохой меткостью вызван и синопский пожар, дотла выжегший турецкие кварталы. Сетуют на плохую видимость, на качку (во время упомянутых выше учений качка была даже больше, что не помешало показать отличную меткость), но мало кто желает признать, что в подготовке Черноморского флота имелись существенные изъяны. И что нежелание учиться на своих ошибках, нежелание даже замечать их и привело, в конце концов, к Цусиме. Боюсь, что и корни подвига «Варяга», который выпустил около 1100 снарядов (вдвое более чем вся противостоящая ему эскадра Уриу) и при этом ни разу не попал по врагу, уходят в почву Синопа.

Горящий город

Увы, весьма неприятным следствием высочайшей скорострельности канониров Нахимова стал пожар Синопа. Западная пресса обвинила адмирала в намеренном сожжении, российские историки оправдывают таковое военной необходимостью, неудачным расположением турецких кораблей, направлением ветра и бегством жителей: турки сами, мол, виноваты, что не тушили горящие дома. Но в любом случае вопросы возникают действительно неприятные.

Вернемся к мичману Манто, которого Нахимов в 3 часа дня отправил в город парламентером. В шканечном журнале «Трёх Святителей» сообщается, что к моменту посылки мичмана город уже горел в двух местах. Посланцу не удалось передать не то успокоительное сообщение, не то ультиматум с угрозами — он не встретил никого из начальства, да и вообще турецкие кварталы опустели, все бежали. Навстречу ему вышли лишь несколько греков. «Вред городу» уже причинили и очень большой: Синоп полыхал вовсю!

Это подтверждает газета «Русский Инвалид» (№ 261–262 от 1 декабря 1853 г.):

«В два часа огонь с неприятельских судов почти прекратился… Турецкая часть города горела в двух местах; в начале 3-го часа, по сигналу адмирала, велено было прекратить бой, и в то же время был послан офицер парламентёром в город, объявить местному Турецкому начальству, что если с батарей или с берега будет сделан хотя бы один выстрел, то адмирал разрушит и выжжет город до основания. Офицер сей, пробыв около часа на берегу, не мог отыскать не только местных начальников, но никого из Турок: они разбежались по близлежащим деревням».

Потому никто и не тушил пожар, что жители бежали из-под обстрела. Судя по всему, до половины, если не больше, из 18 тысяч выпущенных нахимовской эскадрой снарядов попало именно в турецкие жилые кварталы! Синоп город маленький. Представьте себе триста с лишним мощных пушек, каждый второй выстрел которых громит дома мирных обывателей, конечно, они бежали, те, кто успел, и бежали надолго. Даже полвека спустя, в начале XX века численность жителей города не достигла донахимовской.

Но в своём рапорте Нахимов преподносит все иначе:

«Фрегаты Фазли-Аллах (Рафаил), Низамие и Каиди-Зефер, корвет Неджми-Фешан и пароход Эрекли — зажжённые по видимому своими экипажами, взрывались на воздух один за другим. Взрыв фрегата Фазли-Аллах (Рафаил) покрыл горящими обломками турецкий город, обнесенный древнею зубчатою стеною; это произвело сильный пожар, который еще увеличился от взрыва корвета Неджми-Фешан; пожар продолжался во все время пребывания нашего в Синопе, никто не приходил тушить его, и ветер свободно переносил пламя от одного дома к другому». (Нахимов. Документы и материалы. 1954. С. — 325).

Затем тезис о взорвавшихся турецких судах Нахимов повторил в письме к австрийскому консулу, единственному чиновнику, который остался в опустевшем Синопе и видел все собственными глазами. Адмирал сожалел о судьбе города, но оправдывал сделанное военной необходимостью:

«…только упорная защита вражеских кораблей и, в особенности, огонь батарей вынудили нас применить бомбы в качестве единственного средства поскорее привести их к молчанию. Но наибольший ущерб, причинённый городу, определенно вызван горящими обломками турецких кораблей, сожжённых большей частью их собственными экипажами». (Нахимов. Документы и материалы. 1954. С. — 313).

О бомбах мы уже писали, их выпустили совсем немного, иное дело, что и те летели мимо цели. Согласитесь однако, что турецким экипажам не было никакого смысла поджигать свои суда. По самой простой причине: за исключением опытных моряков египетского «Димьята» («Дамиада») турецкие матросы, недавно набранные из горцев, не умели плавать и обречённо сидели на палубах своих изрешеченных кораблей, готовясь принять смерть. Об этом выразительно писал князь Барятинский. Он приписывал бедолагам восточный фатализм, но они просто не имели средств для спасения. Большую часть баркасов разбили русские ядра, а те, что уцелели, потоплены прицельным огнём вместе со спасающимися людьми. И это не выдумки английской пропаганды, как нас убеждают российские историки, об этом написано в журналах нахимовских кораблей.

Вот запись из вахтенного журнала «Ростислава»:

«5 Ветер свежий, облачно, шел дождь. До пяти часов вечера у нас стреляли по двум фрегатам, спустившимся к нам под корму, брандскугелями. Фрегаты несколько раз загорались, но огонь был утушен частию экипажа (курсив мой — Ю.К.), остальные, сев на гребные суда, съехали на берег. Два из этих гребных судна нашими выстрелами были потоплены со всем на них народом. Достигшие берега не могли опять возвратиться на фрегаты, быв разбиты ядрами нашими у берега».

Как видите, шлюпки с турками таки топили. А по приткнувшимся к мелководью турецким фрегатам палили именно с целью зажечь их, для чего стреляли брандскугелями, то есть снарядами, специально для этого предназначенными. И, главное, турецкие экипажи тушили огонь, вопреки утверждениям Нахимова!

Итак, бой закончился к трём часам дня, враг бежал вместе с мирными жителями, некому даже вручить ультиматум, почему же подавляли батарею № 5, расположенную в самом центре турецкой части города, до 4–5 часов пополудни? В рапорте Корнилову, составленном сразу после боя, Нахимов неосторожно пишет:

«…каменная батарея возле верфи и в стенах древней зубчатой стены, окружающей собственно турецкий квартал, уничтожены, причем, к сожалению, произошёл пожар во всей этой части города». (Нахимов. Документы. С. — 277).

Действительно, батарея стояла в центре города, шёл бой, по ней били из пушек, вот город и сгорел. Но не нарочно же его сожгли!? Поэтому князю Меншикову адмирал писал, уже подумавши, когда восторг слегка улёгся. Мол, турки сами жгли свои суда, а от тех уже и город загорелся.

Однако записи вахтенных журналов русских кораблей содержат сведения, резко отличающиеся от тщательно выверенных, если верить Жандру, данных реляции Нахимова. К примеру, сообщению реляции противоречат записи в вахтенном журнале «Императрицы Марии». Там указано, что лишь в восемь часов вечера взорвались фрегаты, стоявшие один у городской батареи, а другой у южной, и забросали горящими обломками город, пароход же «Эрекли» загорелся и вовсе в три часа ночи. Об этом же сообщается и в вахтенном журнале фрегата «Кулевчи»: в три часа ночи пароход загорелся и вскоре взорвался. Любопытно, не так ли, учитывая, что город к этому времени уже догорал?

Вот и художник А. Боголюбов, побывавший в Синопе в 1856 году и оставивший нам одну из лучших картин сражения, писал со слов жителей, что это пламя горящего города подожгло прибившиеся к берегу суда. Да и Е. Тарле в книге о Нахимове цитирует «корниловского офицера» (это был князь Барятинский), из сообщения которого следует, что сначала загорелся город. Но академик, превосходно владевший пером и не жалевший места на язвительные пассажи о Слейде, здесь странно экономен в цитировании. Напрасно, картина, нарисованная князем в его воспоминаниях, живописна и точна в деталях:

«Большая часть города горела, древние зубчатые стены с башнями эпохи средних веков выделяются резко на фоне моря пламени. Большинство Турецких фрегатов еще горело, и когда пламя доходило до заряженных орудий, происходили сами собой выстрелы, и ядра перелетали над нами, что было очень неприятно. Мы видели, как фрегаты, один за другим, взлетали на воздух. Ужасно было видеть, как находившиеся на них люди бегали, метались на горевших палубах, не решаясь вероятно кинуться в воду. Некоторых было видно сидящих неподвижно и ожидающих смерти с покорностью фатализма. Мы замечаем стаи морских птиц и голубей, выделяющихся на багровом фоне озарённых пожаром облаков. Весь рейд и наши корабли до того ярко были освещены пожаром, что наши матросы работали над починками судов, не нуждаясь в фонарях». (Из воспоминаний князя Виктора Ивановича Барятинского // Русский архив, № 1. 1905).

Князь, как и полагается хорошему морскому офицеру, зорок и наблюдателен. Что же следует из его инфернальной зарисовки? То, что фрегаты ещё не взорвались и не разнесли пламя, а город, вопреки утверждениям Нахимова, давно горел.

А вот что пишет Джандан Бадем в своей докторской диссертации:

«Корнилов опоздал. Нахимов уже сокрушил эскадру, исключая «Таиф». Тем не менее, он не прекратил огонь даже после того, как все корабли были сожжены. Мусульманские кварталы города были преданы огню, и после бегства мусульманского населения некому было гасить пожары. За свое поведение, за удар по гражданским целям Нахимова позднее подвергли критике, но он оправдывался тем, что к этому привело расположение турецкого флота».

Гм, расположение эскадры Османа-паши… Да, трудно предложить иное в тесной бухте, но турецкие суда стояли и у греческой части города. Та, однако, не пострадала. Продолжая анализ донесения Нахимова Меншикову, заметим также, что адмирал противоречит сам себе. Выше он писал в этом донесении:

«Императрица Мария обратил огонь свой исключительно на 44-х пуш. фрегат Фазли-Аллах (называвшийся прежде Рафаилом и взятый у нас в 1829 году); вскоре этот последний, загоревшись, последовал примеру своего флагмана, также бросился на берег и стал на мель против города…»

То есть, зажёг этот фрегат, который он считал бывшим русским фрегатом «Рафаил», не турецкий экипаж, а сам Нахимов. Причем сжёг сознательно, выполняя царское повеление. Дело в том, что в 1829 году «Рафаил», оказавшийся в окружении турецких судов, сдался без боя и царь приказал, если удастся его захватить, сжечь фрегат:

«Уповая на помощь Всевышнего, пребываю в надежде, что неустрашимый Флот Черноморский, горя желанием смыть бесславие фрегата «Рафаил», не оставит его в руках неприятеля. Но когда он будет возвращён во власть нашу, то, почитая фрегат сей впредь недостойным носить Флаг России и служить наряду с прочими судами нашего флота, повелеваю вам предать оный огню».

Что Нахимов и сделал. Он начал донесение о Синопском сражении императору со слов: «Воля Вашего Императорского Величества исполнена — фрегат «Рафаил» не существует». Потом, правда, оказалось, что это вовсе не «Рафаил», но это уже неважно, а важно то, что его сжёг Нахимов. И что в донесении Меншикову он писал неправду.

Имелась, однако, ещё одна причина пожара, о которой историкам писать неловко. Вспомните строчки из воспоминаний князя Барятинского о подходе пароходов Корнилова к Синопу: «Вскоре уже видны разрывающиеся в воздухе снаряды над городом, другие снаряды падают в море в нашу сторону». Но разрываться в воздухе могли только снаряды бомбических орудий, заряженные порохом и зажигательной смесью, то есть бомбы.

Мы уже писали, что время взрыва зависело от типа дистанционной трубки с пороховой мякотью или специальным составом. Они были рассчитаны на разное время горения, то есть для разных дистанций боя. Два пушкаря брали тяжелый снаряд, аккуратно, стороной с ввинченной трубкой вставляли в ствол и забивали до места. Во время выстрела состав трубки воспламенялся и через заданное время взрывал основной заряд. Но хранились трубки в отдельных ящиках, так что даже несмотря на бирки с указанием номера трубок, введения которых требовал Корнилов, подбор их в бою был весьма затруднён. Что ввинтили в очко бомбы в спешке, тем и палили, а где она взорвётся, в борту турецкого корабля, над городом или в городе — бог весть.

Мало того, согласно боевому приказу Нахимова корабли подошли на самую короткую дистанцию, от полутораста до двухсот саженей, с которой стрельба бомбами затруднительна и вообще руководствами не рекомендовалась. Оттого-то и кипело море за перешейком от перелётов, потому-то и вспыхнул Синоп.

А «Рафаил» ли?

Попутно расставим точки над i в истории с «Рафаилом». Нахимов не без гордости доложил императору о сожжении фрегата «Фазли-Аллах». Он считал его бывшим русским фрегатом «Рафаил», который сдался туркам в 1829 году. Этой проблемой занимался турецкий историк Эмир Йенер, показавший, что фрегаты «Fazlullah» и «Рафаил» это разные корабли.

Во-первых, длина киля турецкого фрегата, согласно найденным им оттоманским документам, намного больше, чем у «Рафаила». Во-вторых, британский военно-морской офицер, составивший подробный отчёт об Османском флоте в 1831 году, специально упоминает «русский фрегат, захваченный в последней войне», который является именно «Рафаилом». По его словам, он был скверно построен и находился в очень плохом состоянии. Несомненно, что такой корабль никак не мог находиться в строю четверть века. «Эта путаница, — пишет Эмир, — как мне кажется, проистекает из того факта, что «Fazlullah» вошел в строй флота в тот год, когда захватили «Рафаил»».

И в-третьих, характерно внезапное появление в 1829 году в списках оттоманского флота фрегата «Nimetullah», который так же внезапно исчез в 1834 г. «Nimetullah» означает «подарок бога». Оттоманский флот имел традицию называть захваченные большие корабли именно как данные богом. Так что «Рафаил» с высокой вероятностью стал «Ниметуллой», но из-за плохого состояния прослужил недолго и был продан на дрова. По всей видимости, Эмир прав. «Рафаил» вошел в строй флота в мае 1828 года, а в те времена средний срок реальной службы кораблей русской постройки составлял 6–9 лет, редко больше. Их строили из сырого дерева, строили долго (этот фрегат три года) и под открытым небом, крытых эллингов не имелось. Поэтому невозможно представить, чтобы он продержался в составе флота почти четверть века, да ещё смог выдержать тяжелый шторм, в который попала эскадра Османа-паши по пути в Синоп, да ещё и участвовал в бою. Это нереально, как бы турки с ним ни нянчились. Эти разыскания стали вкладом Эмира Йенера в новое издание книги Джандана Бадема, упомянутое в предисловии.

Глава 9. Турецкий «Варяг»

«Наверх вы, товарищи, все по местам!»

Блестящий прорыв «Таифа»

В приказах Нахимова с объявлением благодарности личному составу эскадры за доблестное поведение в Синопском сражении (от 23 ноября 1853 г.) говорится:

«Истребление турецкого флота в Синопе эскадрою, состоящею под начальством моим, не может не составить славной страницы в истории Черноморского флота». «…с такими подчинёнными я с гордостью встречусь с любым неприятельским европейским флотом». (Ibid. С. — 316).

Однако при ближайшем рассмотрении таких сражений, как Синопское или бой при Чемульпо, каковые вписаны в летопись русского флота золотыми буквами, позолота, увы, тускнеет, и восхищение сменяется недоумением. Слишком велик в их описании элемент мифотворчества. Причем легко заметить, что миф о «Варяге» во многом схож с мифом о «Таифе», только с обратным знаком.

Действия русского крейсера, сделавшего больше выстрелов, чем все его противники вместе взятые, но не добившегося ни одного попадания по врагу и утопленного собственным экипажем, считаются образцом высокого героизма. А прорыв турецкого пароходофрегата, обыгравшего половину нахимовской эскадры и прорвавшегося в открытое море после двух с лишних часов искусных манёвров и жаркого артиллерийского боя, предлагают считать трусливым бегством. Что ж, если врага не удалось остановить, его можно оклеветать, очернить и о командире славного пароходофрегата, англичанине Адольфусе Слейде русские историки пишут издевательски. Под их пером ничтожный Слейд трусливо бежал с поля боя и до сих пор не может остановиться.

Мало того, он прятался за спины товарищей! Так, в многотомной «Советской военной энциклопедии» 1976-80 гг. издания маршрут «Таифа» проложен между линией турецких судов и берегом — смотрите, господа, трусливый Слейд прикрывался своими фрегатами и корветами! В энциклопедию карта перекочевала из III тома Морского атласа издания ГШ ВМФ, 1959 г. Вы скажете, что всё это ещё сталинское наследство? Но и в журнале военных историков в статье, посвящённой 150-летию Синопской победы (ВИЖ № 12 2003) приводится та же схема. И её повторяют иные ресурсы. Однако карты шканечных журналов русских кораблей показывают, что «Таиф» двигался между турецкой и русской линиями, меж двух огней, а мы покажем, что Слейда на его мостике не было.

Состояние турецких дел его командир знал прекрасно и когда увидел паруса линейных кораблей Нахимова, «Таиф» уже стоял под парами и снялся с якоря всего лишь через десять минут после первых выстрелов. Задержись он во второй линии турецких судов, сгинул бы так же бесславно и безропотно, как второй турецкий пароход, «Эрегли». Да, толковый командир командовал им.

Выглядело это так. Шёл тяжёлый артиллерийский бой, сотни пушек грохотали беспрерывно, всю бухту заволокло пороховым дымом, видимость порой падала до нуля, и противники стреляли по вспышкам вражеских орудий, но в 12:45 с дозорного фрегата «Кагул» увидели большой батарейный пароход, идущий в облаках дыма мимо кораблей левой русской колонны. С боем, смело и умело пробился он в море, пройдя по аллее смерти, через самое пекло.

Фрегаты «Дамиад», «Каиди-Зафер», «Низамие» и корвет «Фейзи-Меабуд» вместе с береговой батареей № 6, мимо которых двигался «Таиф», яростно отбивались от линейных кораблей, которые вели сокрушительную батальную пальбу. В этот решающий момент сражения те выбрасывали до двухсот снарядов в минуту. Но и на русских ЛК отмечали, что турки вели сильный и точный огонь. И под этим страшным огнём с обеих сторон «Таиф» шёл как на параде, на расстоянии кабельтова от русских гигантов, если не менее.

Нет, нет, его командира в трусости не упрекнёшь! Пароходофрегату достаточно пары ядер, чтобы разбить его гребные колеса, после чего он становится лёгкой добычей, а «Таиф», как пишут историки, и так уже получил повреждения в недавнем бою с фрегатом «Флора». Тот бой показал, что в открытом море даже при малом ветре, но при толковом командире парусный фрегат способен отбиться от пароходов. Но в бухте Синопа уже Слейд (пусть он пока еще побудет на мостике) продемонстрировал, на что способен хороший пароход в умелых руках.

Фортуна покровительствует смелым. На «Париже», стоявшем в центре бухты, откуда и начал свой смертельный анабазис «Таиф», могли не успеть среагировать на его выдвижение из линии турецких судов. Но следующий корабль русской колонны, «Три святителя», уже не должен был его упустить. Однако именно в этот момент турецкое ядро перебило ему шпринг, ЛК развернуло кормой к берегу и концевому «Ростиславу» пришлось спасать товарища и заняться батареей № 6, бившей «Святителей» продольными залпами. В их шканечном журнале записано: «…в 45 минут перебило нам шпринг, и корабль некоторое время оставался без шпринга и действовал по неприятелю ретирадными орудиями и несколькими кормовыми из всех батарей».

Удача? Еще какая! Но в любом случае выход навстречу всему русскому флоту это не трусливое бегство. Никому ведь и в голову не придет писать, что «Варяг», идя навстречу эскадре Уриу, пытался трусливо бежать из Чемульпо, не так ли? Певец сталинского флота Б. Зверев упрекал Слейда, командира столь мощного корабля, что он не использовал преимущества парохода, чтобы нанести максимальный ущерб эскадре Нахимова. Вот стал бы он, пишет Зверев, меж двумя русскими линейными кораблями и громил бы их продольными залпами с обоих бортов. Разгромил и перешёл к следующим жертвам.

Что тут скажешь? А что можно сказать? Разве что предложить профессору арендовать машину времени, взойти на мостик «Таифа» и лично реализовать свой смелый замысел. Но, боюсь, вернуть машину в бюро проката уже не удастся. Русские ЛК стояли на шпрингах и чуть развернуться, чтобы парой залпов расправиться с безрассудным наглецом, много времени им не потребовалось бы. Да и свои фрегаты Нахимов отрядил в дозор именно с этой целью, стеречь пароходы супостата.

К тому же бой «Флоры» показал, что даже фрегат в состоянии отбиться от трёх таких монстров, как «Таиф». А 20-22 орудий слишком мало, чтобы требовать боя с линейными кораблями. Если же имелось всего 12 орудий, что гораздо вероятнее, то и подавно затея громить их продольным огнем выглядит глуповатой.

Кстати, единственное дошедшее до нас изображение «Таифа», где он на Мальте 20 апреля 1854 года, хранится в королевском морском музее в Гринвиче. Пересчитайте число портов его батарейной палубы — не так уж много, не так ли?

Ревущий артиллерийский ад «Таиф» преодолел с небольшими повреждениями, но вырваться не удалось, пришлось вступить в бой с фрегатами, отрезавшими путь в открытое море. Нахимов специально выделил их для действий против турецких пароходов, и они имели над «Таифом» многократный перевес в числе орудий. В 12:57 «Кагул» (44 орудия) открыл огонь, а спустя пять минут к нему присоединился 52-пуш. «Кулевчи». В это время дела в бухте приняли крутой оборот, на воздух взлетели «Навек-Бахри» и «Гюли-Сефид», а «Несими-Зефер» и флагман турок «Ауни-Аллах» отклепали якорные цепи, чтобы выйти из-под обстрела.

Журнал «Кулевчи» сообщает: «…фрегат «Кулевчи, шедший на сближение с фрегатом «Кагул», надеясь пресечь всякое покушение парохода уйти, открыл по нем батальный огонь, на который турецкий пароход отвечал, следуя по прежнему направлению. В 30 минут часа пароход остановил ход, фрегат «Кагул» убавил парусов и вскоре поворотил на другой галс оверштаг. Видя, что пароход стал поворачивать и проходить «Кагул», фрегат «Кулевчи» привёл бейдевинд на правый галс, действуя по нем батальным огнем и залпами с левого борта. Пароход, давши залп по фрегату «Кулевчи», пустился по линии ветра к оконечности О-го мыса».

То есть бой был жаркий. Фрегаты били бортовыми залпами, стараясь прижать пароход к берегу, но Слейд хладнокровно отстреливался, искусно маневрировал, то давал полный ход, то останавливал машину, выждал момент и снова пошёл на прорыв. К половине второго «Таиф» уже оторвался от лавирующих против ветра фрегатов, те еще некоторое время гнались за ним, паля из погонных орудий, но затем повернули к своей эскадре, которой достигли в 14:37, стали на якорь и открыли огонь по туркам.

Но Слейда ждал новый противник: впереди показались три парохода Корнилова. Они бросились наперерез, и к двум часам дня Слейд отвлёк на себя пять русских судов из одиннадцати! Если это и есть «ничтожество английской морской школы», как пишут по поводу «бегства» бравого британца, то можно понять Петра I, заявившего однажды, что не будь он царём, то хотел бы стать английским адмиралом.

Итак, Слейду предстояло обыграть Корнилова. Который и в этот раз принял неверное решение. Мы уже видели, как погнавшись за призом, он упустил эскадру Османа-паши и не дал поймать её Нахимову. Как отправил эскадру Новосильского в Севастополь, вместо того, чтобы присоединить к нахимовской. Нечто подобное он совершил и в Синопе. Вот как описал ситуацию офицер, стоявший рядом с ним на мостике «Одессы», которая огибала Синопа с севера:

«Около 11 утра туман рассеивается, и мы влево от себя видим высокий Синопский мыс. Мы двигаемся к рейду, и можно уже различить город за перешейком, как вдруг мы видим полосу белого дыма вдоль всей длины Синопской бухты. Сильное возбуждение: мы догадываемся, что Нахимов уже вступил в бой с неприятелем, сожалеем, что нас еще там нет и напрягаем ход машины. Вскоре уже видны разрывающиеся в воздухе снаряды над городом, другие снаряды падают в море в нашу сторону. Вслед за тем слышен сильный взрыв за горой. Страшное недоумение: мы понимаем, что это корабль взлетел на воздух, но какой? Наш ли или неприятельский, за горой не видно. Наконец мыс обогнут, и мы видим рейд и все наши суда в линии, извергающие адский огонь на Турецкие суда и батареи, которые отвечают также яростно».

То есть свой флот адмирал Корнилов увидел примерно в половине второго часа, в самый разгар боя, когда весы Фортуны колебались, и за исход никто не мог поручиться. На эскадре его пароходы увидели позже, что и понятно, там больше следили за противником, да и густые клубы порохового дыма плотно окутали корабли. Шканечный журнал «Ростислава» сообщает:

«В исходе 3 часа, когда сражение было в полном разгаре, показался из-за полуострова Синопского от NW идущий под парами парох[од] «Одесса» под в[ице]-адмиральским флагом. Ему был сделан от флагмана сигнал: «Приблизиться к адмиралу», — но за дальностью рассмотреть не мог и пошёл прямо к сражающимся с пароходом «Таиф» нашим фрегатам «Кагул» и «Кулевчи». «Таиф», увидя «Одессу», оставил фрегат и пошёл к пароходу, но в это время вслед за «Одессою» показался из-за полуострова пароход «Крым» под контр-адмиральским флагом, а потом и «Херсонес». «Таиф» после сего взял направление к Трапезонту, но наши пароходы, пересекая ему курс, его догнали и вступили в бой. «Таиф», усилив пары и сражаясь, продолжал путь к Трапезонту. Наши пароходы следовали за ним и скрылись под горизонтом в направлении к Трапезонту».

Корнилову дали сигнал «Приблизиться к адмиралу», но он не «мог рассмотреть его», хотя за два часа до этого отлично видел флаги русских кораблей, подходя к Синопу с севера. Пишут, не разглядел за дальностью, но та не превышала двух миль, а подзорная труба давно являлась необходимым элементом на мостике любого корабля. Боюсь, дело не в сигналах. Увидев бой, Корнилов должен был в первую очередь броситься на помощь товарищам без всякого сигнала. Повернись ход сражения иначе (что вполне могло случиться, русские корабли чинили затем повреждения вплоть до февраля следующего года), и под рукой у Нахимова не оказалось бы крайне необходимых при ветре с моря пароходов.

Однако начальник штаба ЧФ адмирал В. Корнилов и здесь сделал то же самое, что и у Эрегли, он погнался за «Таифом», не обращая внимания на сигнал Нахимова. И как после этого можно упрекать Слейда в недостойном поведении? Русский адмирал, обязанный помочь боевым товарищам в трудную минуту, не помог им, тогда как Слейд уже ничем не мог помочь туркам, кроме как спасти свой корабль.

Итак, «Таиф» смело повернул на русский пароход, и лишь появление на поле боя ещё двух пароходов уберегло «Одессу» от крупных неприятностей. Русские историки приписывают «Таифу» от 20 до 30 орудий и если так, то не слабо вооружённым пароходам Корнилова тягаться со столь страшным противником. «Одессе» с её шестью пушками к такому зверю и на пушечный, так сказать, выстрел подходить не следовало!

Третья фаза боя продолжалась до 14:50. Снова дадим слово князю Барятинскому:

«Мы уже подходим к рейду, когда вдруг видим огромный Турецкий трех-мачтовый пароходо-фрегат, выходящий из среди дыма и наших судов. Он проходит мимо них и держит курс прямо на нас. Наши фрегаты, «Коварна», «Кулевчи» и держащиеся под парусами в одной приблизительно миле среди нашей эскадры, всячески маневрируют с целью преградить ему выход; но он весьма искусно пользуется своим преимуществом парового двигателя и продолжает идти на нас, видя в нас слабого противника. Завидя вскоре «Крым», а затем и «Херсонес» идущий за нами, он круто меняет курс и направляется к берегу снова под выстрелы фрегатов.

Он теперь идет на Восток вдоль берега, и мы стремимся полным ходом по диагонали на пересечку его курса. Вскоре мы от него близко и открываем огонь из наших носовых и кормовых орудий. Он отвечает обеими своими батареями и стреляет много лучше «Перваз-Бахри», все его ядра пролетают близко от нас и падают в воду около нас. Одно из первых ядер насквозь пробивает висящую на правой стороне шлюпку, пополам перерезывает унтер-офицера стоявшего на часах у флага, и разбивает штурвал, контузив рулевого. В продолжение нескольких минут мы лишены возможности управляться и подвергаемся огню неприятеля. Приделав другой румпель, мы продолжаем погоню, но к великой досаде замечаем, что его ход лучше нашего; он видимо опережает нас, и Корнилов решается прекратить погоню за «Таифом», которого узнал Бутаков, находившийся на «Одессе» и видевший «Таиф» ранее в Константинополе».

В отличие от пушкарей «Перваз Бахри» артиллеристы «Таифа» знали свое дело и в оживлённой перестрелке разбили носовое орудие «Одессы» и повредили ей рулевое управление. Открыл огонь и «Крым», но сказалась более высокая скорость турецкого парохода, и в три часа дня он исчез в налетевшем шквале. Кстати, что касается «значительно более высокой скорости», позволившей ему легко уйти от Корнилова, то у «Таифа» она была 9 узлов, а у «Одессы» 8,5.

Два часа ожесточённого артиллерийского боя и умелых манёвров, увенчавшихся тройным прорывом сквозь многократно превосходящие силы противника, это трусость? Полноте, это доблесть и высокое мастерство. «Таиф» сделал то, чего не удалось «Варягу»! Он прорвался в море в блестящем стиле.

Вечером, огибая Синоп с севера, Слейд видел зарево гигантского пожара, охватившего турецкие кварталы города, через день прибыл в Стамбул с известием о гибели эскадры, а вскоре вернулся в Синоп с пароходофрегатами «Ретрибьюшн» и «Могадор». Он привёз хирургов. Население боялось возвращаться в догорающий город, в гавани которого плавало множество трупов, а на берегу лежали сотни раненных, которым никто не оказал помощи…

Как же британец пошёл на такой риск? Смелость отчаяния? Не похоже. Слейд показал себя умелым и хладнокровным командиром. Видимо, он надеялся на манёвренность и скорость «Таифа», а также на плохую видимость. Облака порохового дыма от правой русской колонны сносило ветром на корабли левой и доходило до того, что комендоры — на расстоянии двух кабельтов до целей — спрашивали, куда стрелять, и артиллерийские офицеры показывали им пальцем на вспышки вражеских орудий — туда!

Простой расчет показывает, что, несмотря на огромный риск, шансы на прорыв имелись: на скорости 9 узлов «Таиф» проходил мимо русского линейного корабля, длина которого составляла около 60 метров, за 13–15 секунд, так что даже при феноменальной скорострельности русских орудий вполне мог проскочить между залпами. Тут следует также учесть нюансы организации стрельбы на артиллерийских палубах русских кораблей и то, что вряд ли имела место координация огня между палубами. Известно, во всяком случае, что залповой стрельбы всем бортом, которую так любят режиссёры исторических фильмов, на деревянных кораблях избегали ввиду чрезмерного напряжения конструкции.

Рассказывают и о т.н. стрельбе по-черноморски, которую могли демонстрировать лишь отлично подготовленные расчёты, при этом каждое орудие палило через несколько секунд после выстрела соседнего, в результате по борту корабля бежала цепь вспышек и когда она доходила до последнего орудия, первое снова было готово к выстрелу. Эффектное зрелище! Сейчас так стреляет иногда «Виктори» в Портсмуте, ошеломляя туристов. При такой стрельбе шансы на прорыв у «Таифа» снижались почти до нуля, но вряд ли в Синопе, где палили на пределе скорострельности, по меткам на палубе и клине орудия, в условиях крайне плохой видимости, прибегали к таким артиллерийским изыскам.

Есть, однако, ещё более смелая версия прорыва. Упомянутый выше А. Сатин, бывший мичман «Трех Святителей», помощник командира батареи мидель-дека, в своих воспоминаниях писал, что «Таиф» прорезал строй русских кораблей:

«В самом начале сражения турецкий пароходо-фрегат «Таиф» (капитан англичанин) прорезал линию наших кораблей, ловко отманеврировался от парусных фрегатов и прорвался в море. В это время шли из Севастополя три наши парохода: «Крым», «Одесса» и «Херсонес», под командой контр-адмирала Панфилова, они завязали бой и погнались за ним, но «Таиф», имея громадное преимущество в ходе, ушёл. Он-то и привез в Константинополь весть о Синопском разгроме». («Синоп» «Русский вестник», август 1872 г., с. 770-782).

Прорезал линию линейных кораблей! Видимо этим и объясняется успех прорыва — «Таиф» быстро вышел из сектора обстрела.

Да, действия моряка, обыгравшего половину русской эскадры, внушают большое уважение. Он показал прекрасную морскую выучку и высокий английский класс. Но почему же «Таиф» не стал легендарным? Ни песен о нем не поют, ни памятников ему не ставят, как «Варягу», которому даже в Ирландии, у берегов которой он утоп в последний раз, воздвигли помпезный крест? Да потому что сделал то, что и должен был сделать, для чего его строили и учили экипаж — боевую работу. Хорошо сделал? Вот и хорошо.

Между прочим, попытка Корнилова взять «Таиф» на абордаж могла закончиться плачевно. На «Одессе» имелось 194 человека экипажа, тогда как на «Таифе» более трехсот, отлично проявивших себя. Начальник штаба ЧФ вполне мог погибнуть или попасть в плен. Так неожиданно могла завершиться блистательная Синопская виктория. Впрочем, от судьбы не уйдёшь, эта опрометчивая, пиррова победа вскоре аукнулась бомбёжками Севастополя, гибелью русского черноморского флота и самого Корнилова…

P.S. Прошло десять лет и 2 июля 1864 года «Таиф» прибыл в Стамбул с 2200 беженцев (чеченцы, адыгейцы и прочие горцы) на борту. Среди них имелось много больных и умерших на палубе. Вёл на буксире ещё два судна, одно с 700, другое с 535 беженцами. В те годы сотни тысяч жителей Кавказа покинули родные места, и побережье усеяли трупы и умирающие от голода. Российские генералы, не сумев дать отпор англичанам и французам, завершали теперь долгую Кавказскую войну, выжигая, вырезая и моря голодом горные аулы. Вполне возможно, что на борту «Таифа» прибыли и предки Эмира Йенера по линии бабушки отца — они были черкесами, и им пришлось покинуть родину именно в 60-е годы…