Все впечатляет в этом «Новом быту» — обложка с красным знаменем и трубой над ткацкой фабрикой и желтая, с коричневатым отливом бумага со следами опилок и слепая печать. В первом же номере «Нового быта», помимо стихов и прозы и литературной хроники, был опубликован небольшой, состоящий сплошняком из цитат, очерк под названием «Серапионовы братья».
«МЫ ВСЕ ГЛЯДИМ… В СЕРАПИОНЫ»
(101 год тому назад)
Несколько слов — сначала…
Вот уж больше полувека, как я активно занимаюсь описанием, изучением и бытованием «в миру» литературы т.н. «тонкой» повременной периодической печати как больших городов, так и малых и совсем малых с 1904 по 1936 (то есть, вплотную до смерти Максима Горького) и которым, как говорится, «несть числа». Большинство из них или подзабыты, а то и забыты — напрочь, и библиографов и летописцев больше привлекают их вычурные названия, обложки, выходные данные, чем что там внутри… Я имел счастье убедится на практике, что именно на страницах этих самых «летучих» изданий таятся воистину золотые крупицы для наиболее полной истории нашей разноликой и весьма и весьма трагической русской прозы, поэзии, критики, публицистики и художеств той неповторимой эпохи. Особенно это набранные т.н. «мелким бесом» в этих изданиях заметки об ученой, литературной, театральной, музыкальной жизни, афиши, отзывы о книгах, письма читателей и «от редакции», некрологи, почтовый ящик, короче — целый мир чудес и открытий — пальчики оближешь.
В середине 1922 года в Иваново-Вознесенске вышел в свет первый номер литературного журнала «Новый быт». Главным редактором журнала был Иван Алексеевич Майоров, будущий советский писатель-бытовик-деревенщик и драматург, сгинувший в лагерной пыли в 37-м году. В начале 20-х годов он был довольно известным публицистом и критиком в Иваново-Вознесенской творческой округе как бывший редактор-издатель (под псевдонимом «Минорский») журнала «Пересмешник» — оригинального иллюстрированного издания политической сатиры на рубеже 1917—18 годов, а также активным сотрудником ряда приволжских газет и журналов.
В конце 1920-х годов перебрался в Москву. Автор нескольких сборников коротких рассказов из жизни и быта жителей Иваново-Вознесенска (по стилю, сказовому языку изложения и сюжетам — близок к Зощенко) И.А. Майорову принадлежит также строгая рецензия на «Марфу-Посадницу» Сергея Есенина, которая постоянно цитируется во всех есенинских биографиях; он был близок к Есенину с первых шагов поэта и к его окружению (Д. Семеновскиий, Иван Колоколов)…
Несмотря на избранное им название журнала («Новый быт»), статей, посвященных собственно быту Иваново-Вознесенских ткачей, в нем почти нет. Точно также назывался литературный журнал, издававшийся в еще более далекой от столиц приволжской Кинешме в 1924 году, который тоже был вдалеке и гораздо выше житейских будней и простого полуголодного и полухолодного житья-бытья. Будущий НЭП эту ситуацию довел до совершенства; ведь именно тогда на фоне пост-революционного «луначарского» гламура и кофейно-морковного бытия были созданы или задуманы замечательные произведения литературы и поэзии. Это — общеизвестно. Сотрудниками молодого «Нового быта» были в основном местные и областные придорожные приволжские молодые же поэты, прозаики и критики, среди которых был объявлен (список был пропечатан на второй странице первого номера «Нового быта») молодой Константин Федин — один из 13 задиристых счастливчиков — серапионов. Всего вышло в свет два номера. Каждый — крайняя редкость (скоро-скоро в 1923-24 годах пришли иные охранительные времена и свободный «Новый быт» был заменен изданием «Красный ткач», в котором уже чисто литературного было меньше, а «красного» больше). Все впечатляет в этом «Новом быту» — обложка с красным знаменем и трубой над ткацкой фабрикой и желтая, с коричневатым отливом бумага со следами опилок и слепая печать. В первом же номере «Нового быта», помимо стихов и прозы и литературной хроники, был опубликован небольшой, состоящий сплошняком из цитат, очерк под названием «Серапионовы братья».
Автором очерка был скрывший на этот раз свое имя под псевдонимом М. У-ов главный редактор «Нового Быта» выше упомянутый Иван Алексеевич Майоров. Приведем выдержки из очерка.
—————
«Серапионовы братья»
Сейчас шум вокруг возникшего в Петрограде коллектив рассказчиков «Серапионовы братья!
Кто они?
Мариэтта Шагинян говорит: Серапионовы братья возрождают как раз те явления, против которых выступила формальная школа: психологизм реалистическую манеру письма, линейную композицию (не закругляют повествованье, а разворачивают его по линии), преобладание темы над фабулой содержания над занятностью (курсив наш)… Словом, Серапионовы братья не начинают собой новой беллетристики, а возрождают исконную русскую классическую повесть … Они ввели в рассказ принципы устной речи, сказыванье, как один из пособников наибольшей занятности (курсив наш); предполагается, что читатель слушает(?)»
…«с принципом устности связан и лексикон».
…«для русской беллетристики наступила пора наивного натурализма. В этом и только смысл и только в этом смысле — новизна Серапионовых братьев…
«Обычно же Серапионовы братья пишут о гражданской войне, о революционном быте, о сегодняшнем обывателе, о новом человеке, о новом учреждении, о новом мироощущении!!!
«…говорить о каждом авторе в отдельности, — заканчивает Мариэтта Шагинян,— преждевременно. Все они талантливы, но ни один (кроме Никитина) не дал чего-нибудь решающего» и. т.д.
Одним словом, по определению критика Серапионовы братья остаются пока просто занятными ребятами»
Евгений Замятин с известной осторожностью бродит вокруг да около серапиновоцев, говоря: «у каждого из них есть свое лицо и свой почерк» … «Все более или менее (за исключением Федина) сошли с рельс и подскакивают по шпалам; неизвестно, чем они кончат: может быть катастрофой. Это путь опасный, но настоящий».
…«наиболее катастрофичны трое: Лунц, Каверин и Никитин». «…Иные из них дадут, вероятно, материал для истории русской литературы, иные, может быть только для истории революции». На страницах номера 3-его «Литературных записок» поднимаются на носки сами Серапионовы братья. И по всем «принципам» устной речи, как одним из пособников набольшей занятности» начинают говорить о себе: «…Все, что писали, читалось на собраниях. То, что нравилось, признавалось хорошим; что не нравилось — плохим» (действительно, — почему не наоборот?»
Чтения происходили в присутствии «гостяшек».
Всеволод Иванов прошел длинный и тернистый путь; что был типографским наборщиком, матросом, клоуном, факиром — «дервиш Бен-Али — Бей» (глотал шпаги, прокалывался булавками, прыгал через ножи и факелы, фокусы показывал); ходил по Томску с шарманкой; актерствовал в ярмарочных балаганах, был куплетистом в цирках, даже борцом. С 1917 года участвовал в революции … с 1917 года одна моя дорога смертная. Тому, что жив — радуюсь…».
Федин.
…Моя революция, кажется, прошла. Я вышел из партии, у меня тяжелая полка с книгами, я пишу».
Мих. Зощенко без пяти минут Пасичник Рудый Панько. «…Вы, пожалуйста, не смешивайте. В Полтаве есть еще Зощенко: Егор Зощенко — дамский портной; в Мелитополе — акушер или гинеколог М. Зощенко. Так заявляю, что я с ними знакомиться и не желаю. Из-за них, скажу прямо, мне даже знаменитым писателем быть не хочется. Непременно приедут. Прочтут и приедут. У меня уже тетка одна с Украины приехала»…
И кроме того герой:
«…Мне 27 лет… в 13-м году поступил в университет, а в 14-м поехал на Кавказ офицером, был арестован 6 раз, к смерти приговорен 1 раз, ранен 3 раза, самоубийством кончал 2 раза, меня били 3 раза… и т.д.».
Молодой и комический старик Николай Тихонов — раз ушел от обиды под поезд бросаться, да вот в этот час по расписанию поездов не было…. «Писал сатиры. … Сейчас у меня шпора с убитого немецкого улана лежит»… Играл комических стариков в некоей труппе. Любил в жизни нескладно и неудачно, скоро снова женюсь. Родился 1896 году, когда помру — не знаю».
Остроумный Вениамин Каверин — наружность, которой всегда отличался, имеет огненную любвеобильную.
Полонская Елизавета «писать автобиографии я не умею. Я пишу стихи». Остальные: Груздев, Никитин, Лунц своих биографий не дают. Последний пишет о братстве.
«…Мы назвались Серапионовы братья потому, что не хотим принуждения и скуки. Не хотим, чтобы все писали одинаково, хотя бы и в подражание Гофману» (у Гофмана есть роман «Серапионовы братья»). У каждого из нас есть свое лицо и свои литературные вкусы». «У каждого свой барабан» …Мы требуем одного: произведение должно быть органичным, реальным, жить своей особой жизнью».
«…Мы не выступаем с новыми лозунгами, не публикуем манифестов и программ».
Но это уже одно — почти манифест.
Кстати. Маленький писатель Кнут Гамсун до болезненности боялся, что бы кто-нибудь не пустил о нем рекламу.
На просьбу Альберта Лангена написать пробную автобиографию Кнут Гамсун ответил: «Прошу вас, напишите биографию сами. Начните с 4 августа 1860 года, когда я родился, и продолжайте со многими с прекрасными словами, далее до настоящего года. Ибо что я должен собственно сказать. Я думаю, что люди смертельно боятся биографий авторов всего мира. А нас так много». Мы хотим верить тому, что говорят о серапионовых братьях, но боязнь за то, как бы они «не сошли и с рельс» под откос по причине большого шума вокруг их имен.
Несколько слов о первом альманахе Серапионовых братьев.
Рассказы: Зощенко «Екатерина Казимировна» и Вс. Иванова — «Синий зверюшка» являются отображением простого народного быта. Авторы, живописуя своих героев, сознательно стремятся быть оригинальными путем подхода к примитивному натурализму. Но ведь уже само по себе стремленье быть оригинальным не есть оригинальность. Из фразы, из передачи народного говора у них не выглядывает, как, например, у Подъячева живых, чувствуешь и слышишь только автора-прибаутчика, слащавого рассказчика, гоняющегося за буквой жаргона. Но есть места в обоих рассказах высокой ценности, как например, у Зощенко — смешная и в то же время глубоко трагическая сценка с вороном. Но в целом оба рассказа не имеют значительного содержания.
Как бы мне не говорили, что рассказ «В пустыне» блещет строгой до музыкальности стилизованной библейской красотой — не верю. А вот возьму библию и прочту в подлиннике. Что надо.
Рассказ Мих. Слонимского «Дикий» лучший в альманахе и оставляет яркое и цельное впечатление.
Рассказ Федина «Песьи души» хотя и прост, но поверить автору, что так именно мыслят псы, как в его рассказе — «свыше кобелиных сил». Толстому вот веришь, когда читаешь «Холстомера», а тут не верится.
Читал, читал «Хронику города Лейпцига» В. Каверина и в голове остались только строчки:
…время проходило своим обычным путем: 24 часа каждый день (а не в сутки?), 60 минут каждый час и 60 секунд каждая минута.
Правильно, как 2Х2 = 4.
А еще что осталось? Хоть убей — никак не припомню. Заглянул в «Литературные записки» №3, а там смотрю Лунц, по простоте душевной без всякого злого умысла взял да и подкузьмил по-приятельски: «Каверин — автор бестолковых романтических новелл». Местами вычурна, но мастерски осмысленная зоологическая тоска «Дэзи» в рассказе Н. Никитина, автора «Кола», получившего заслуженное признание.
М.У-в
Журнал «Новый быт»
Иваново — Вознесенск
Сентябрь, 1922., стр. 39-41
————————
Я имел счастье довольно часто и коротко общаться с Идой Исаковной Слонимской, супругой Михаила Слонимского. Я помню, как часто она, вспоминая те времена «обезьянника», как Лев Лунц (с которым, первым из будущих серапионов и самым молодым, она сдружилась и была его Музой) говорила, что Лев Натанович — идеолог «серапионов» — постоянно горячо и с признательным уважением громко «на всех парусах» говорил о Замятине, называл его «штурманом» серапионовых братьев … Горький — Горьким, но не единым же Горьким жила литературы, но без него прямо скажем, нетленная судьба серапионов менее благостна и заглохла бы много раньше.
Кстати, самым последним на сегодняшний день трудом о наших «серапионах» следует в первую голову назвать большую книгу «Серапионовы братья». Альманах. 1921., подготовленный и тщательно прокомментированный моим другом и коллегой, известным финским славистом Беном Хеллманом, профессором Александровского университета Хельсинки, которому посчастливилось найти оригинал того самого первого Альманаха Серапионов, который «по обстоятельствам времени» так и не увидел света, несмотря на уверенный патронаж Максима Горького.
