Для меня на первом курсе была очень важна физкультура. Я никогда не мог за себя постоять. А в университете пошел в физкультурную группу «Самбо». Бывший чемпион страны по самбо Юрий Афанасьевич с подозрительной фамилией «Зайцев» за первый курс сделал из меня — робкого дохляка, несколько более самоуверенного дохляка.
[Дебют]Николай Зайцев
ТЕОРЕТИКИ: КУРС МОЛОДОГО БОЙЦА
Как я попал в 11-ю, теоретическую группу? Сначала я учился в 05-й, где были: Яша Александровский, он сейчас живет и работает в Баден-Бадене, и я как-то случайно встретил его в библиотеке университета г. Карлсруэ; москвичка Ира Яновская, и поныне живущая с семьей в Москве; Марина Варшавская, она живет теперь в столице штата Юта — Солт-Лейк-Сити (США), родила пятерых детей, состоит в секте мормонов и для общения недоступна; Галя Рожкова, очень симпатичная и интеллигентная, как я слышал, тоже теперь в США; Паша Кухмистеров, который любил выехать за город и для удовольствия взорвать в лесу килограммчик самодельного тола; Леночка Буслаева, дочь известного ученого-академика, работающая сейчас в ИОНХ РАН в Москве. Кажется, после первой сессии ко мне подошли Ира Яновская и Галя Рожкова и сказали, что они переходят в 11-ю, теоретическую группу. Стадное чувство и приглашение девочек уйти вместе с ними подействовали на меня как команда. А может быть, сработали нездоровые амбиции, желание элитарности. Не помню. Зато хорошо помню, что в теоретической группе мы получили по лишнему экзамену практически в каждую сессию или, как минимум, вместо зачета — экзамен, как это было по классической механике (так у нас называлась теоретическая механика). В конце первого курса у всех было пять экзаменов, у нас — шесть (добавилась линейная алгебра).
Прошли годы. Однажды я слушал через компьютер сладкую песню Митяева «Одноклассница» про романтические чувства мальчика, а по телевизору в это время показывали документальный сюжет, как парень встретил бывшую одноклассницу, завязал с ней роман и убил, чтобы ограбить ее квартиру. Да, сильное расхождение между песней и жизнью, а может быть — между прошлой и настоящей жизнью. У Митяева есть слова:
…И мы не знали, что жизнь промчится
И эта алгебра не пригодится…
Я же могу определенно сказать сейчас, что значительная часть знаний, полученных в теоретической группе, мне пригодилась.
Лекции по математике нам читал легендарный профессор — Лев Абрамович Тумаркин со свойственными ему артистизмом, обстоятельностью и дотошностью. Семинары по математике сначала вела Татьяна Валерьевна Першикова, которая преподала нам прямые, плоскости и кривые второго порядка в курсе аналитической геометрии. К слову, Татьяна Валерьевна и по сей день преподает на кафедре матанализа. Когда мы перешли в теоретическую группу, курс линейной алгебры и ее приложений стала читать Лидия Ивановна Головина. Она же вела и семинары по математическому анализу. Навсегда остались в памяти ее особенные этичность и благородство, так что мне до сих пор кажется, что математики — это «белая кость», хотя жизнь несколько и подкорректировала это мое ощущение.
Линейная алгебра, а особенно теория конечных групп и неприводимых представлений конечных групп, которые Лидия Ивановна читала только нашей группе, стали для меня основой образования (хотя мне не пришлось впоследствии заниматься ни кристаллами, ни квантовой химией). Так, однажды мы сдавали линейную алгебру и теорию групп. Я получил «отлично» («обманул товарища лектора и честно направился отдыхать»). Звоню Наташе Ильгисонис. Она говорит, что сдавала какому-то преподавателю и тот ее спросил: «Как из леммы Шура непосредственно следует, что если матрица коммутирует со всеми матрицами неприводимого представления, то она скалярная?» Наташа не ответила и получила «неуд.». Я говорю: «Какой ужас!..» Вешаю трубку, а потом меня осеняет (спасибо крепкой школе Лидии Ивановны!): «Наташа, это же просто другая формулировка той же леммы!». Да… в то время я помнил, о чем эта лемма.
Неорганическую химию на первом курсе наша теоретическая группа слушала вместе со всем курсом. Ее читал почти семидесятилетний знаменитый Виктор Иванович Спицын, академик, выдвинувшийся на создании радиоактивной начинки для атомной бомбы, основоположник химии и технологии молибдена, вольфрама, тантала и бериллия. Он рассказывал, что когда-то был в лаборатории выдающегося радиохимика Сиборга и очень этим гордился. Однако Спицын читал у нас один и тот же курс лекций уже 35 лет, и нам, молокососам, казалось, что этим он нанес «колоссальный ущерб стране», несмотря на свои заслуги в прошлом, не давая студентам ничего нового, что появилось в неорганической химии за те годы. По его лекциям нельзя было подготовиться ни к коллоквиумам, ни к экзаменам, а химию координационных соединений, которая определяет сейчас лицо современной неорганической химии, мы почти не изучали. И даже на каком-то студенческом капустнике или КВН однокурсник Сережа Староверов[1] вышел на сцену с плакатом «академик Синицын» и возвестил: «Я открыл три закона: первый — за каждым нечетным элементом следует четный, второй — между двумя четными элементами находится нечетный, и третий — удаляясь от правого верхнего угла таблицы Менделеева, мы приближаемся к левому нижнему». За это выступление команде минусовали баллы, но народ повеселился. А вот на экзамене по неорганической химии нам было не до смеха. Я, например, неправильно написал, как меняются температуры плавления металлов от титана до гафния, и вообще вспоминаю свой ответ как очень жалкий. Возможно, лекции Виктора Ивановича Спицына я сейчас воспринял бы совсем по-другому, оценивая концепцию, которую нес академик, но его уже нет с нами.
Про моего одногруппника Гершикова один из экзаменаторов даже записал в свою книжечку, что-то вроде: «Саша Гершиков написал уравнение сгорания пирита, приписывая железу валентность VIII, так что сера у него вообще не меняла валентность, образуя сернистый газ!..» На резонное замечание экзаменатора (не помню фамилии), что в пирите железо двухвалентное, Саша радикально парировал: «Валентность — формальный параметр. Какую хочу, такую ставлю». Этим он потряс экзаменатора!
Для меня на первом курсе была очень важна физкультура. Я никогда не мог за себя постоять. А в университете пошел в физкультурную группу «Самбо». Бывший чемпион страны по самбо Юрий Афанасьевич с подозрительной фамилией «Зайцев» за первый курс сделал из меня — робкого дохляка, несколько более самоуверенного дохляка. Как оказалось, мне очень повезло: ко мне «приложил свою тяжелую руку» тот самый заслуженный тренер Зайцев, который стоял у истоков развития дзюдо в Москве и подготовил целую плеяду мастеров для сборной Советского Союза! Как жаль — он ушел из жизни очень молодым… В Москве и сегодня проходят Всероссийские соревнования памяти Юрия Зайцева. Мне же осталось на память о нем мое окрепшее здоровье. Именно тогда я полюбил ходить в выходные на лыжах, обычно по Савеловской дороге, в районе речки Яхромы. Тем не менее, бывало, я целые выходные безвылазно делал домашние задания, решая задачи по линейной алгебре или математическому анализу.
В первом семестре мы прошли интегрирование и дифференцирование вместе со всеми остальными группами, во втором — пошли кратные интегралы, теоремы Грина и Гаусса — Остроградского, в третьем (уже на втором курсе) — несобственные интегралы и ряды. Дальше у меня путается в памяти, что и на каком курсе мы изучали. Вспомнился доцент кафедры матанализа на мехмате МГУ Петр Петрович Мосолов[2], с которым мы проходили методы математической физики. Однажды у меня с ним случился конфликт, он поставил мне всего лишь «хор.», так как посчитал, что я иду тупиковым путем в выводе решения. В том выводе я использовал метод зеркальных изображений (фиктивных зарядов). Сегодня приятно сознавать, что мой путь был далеко не тупиковым: недавно я написал методическую разработку на ста страницах о строении двойного электрического слоя на границе жидкость–жидкость, с применением того самого метода к границе раздела фаз электролит–электролит. Помню еще одну любопытную историю. Как-то Петр Петрович выводил некое решение, в котором надо было брать интеграл Френеля. Этот занудный вывод занимал шесть страниц… Но тут студент с подозрительной фамилией «Зайцев» предложил подстановку, сводящую интеграл Френеля к более известному интегралу Эйлера (он же интеграл Гаусса, он же интеграл Пуассона). И шесть страниц превратились всего в пару строк. Галя Рожкова восхитилась: «Как здорово! Теперь мне не надо учить этот вывод!».
После методов матфизики наша группа изучала вариационное исчисление и теорию функций комплексного переменного, которые нам читал Александр Михайлович Полосуев[3], производивший впечатление широко эрудированного человека.
Была еще теория вероятностей. Читал Олег Павлович Виноградов (у остальных был профессор И. П. Цареградский). Однажды Виноградов объяснял нам, как считается оценка выборочной дисперсии. Никто из нас ничего не понимал. И тут зловещий вопрос:
— Почему эта оценка смещенная и как сделать ее несмещенной?
Я смело предложил:
— Умножить на n, разделить на (n – 1).
Прозвучало воодушевляющее преподавательское:
— Правильно!
Но тут же я «сел в калошу»: Виноградов задал еще вопрос, а я, не поняв его, смело что-то брякнул.
— Какое поразительное невежество!..
Я вышел обескураженный. Добрая Наташа Ильгисонис сказала, утешая меня: «Ты задачу решил!». Виноградов иногда приходил на занятия в веселом расположении духа. Вся степень нашего тогдашнего «поразительного невежества» стала ясна на досрочной сдаче: Олег Павлович поставил в нашей группе восемь «неудов.».
Была еще физика твердого тела, которую мы, кажется, тоже не очень поняли. В приливе отчаянья и вдохновения я написал однажды:
Тому на свете жить неплохо,
Кто знает теорему Блоха,
Тому, чье сердце не устало
Программу заливать в кристаллы.
Классическую и квантовую механики нам читал Владимир Федорович Хрустов, по-видимому, очень перспективный ученый. Но, честно говоря, преподавателем он нам казался неважным. Его лекции не были для нас понятными и логичными. Помнится, по квантовой химии он рекомендовал нам учебник А. Мессиа на английском языке, за которым мне пришлось ездить аж на Котельническую набережную в Библиотеку иностранной литературы (ВГБИЛ им. М. И. Рудомино). И я все равно ничего не понял. Что-то понимать я начал много позже. Например, сущность разницы между пси-функцией и матрицей плотности мне объяснил… кавалер бельгийского «Ордена лопаты пивоваров» и чемпион Москвы среди ВУЗов по самбо — Витя Павлов-Веревкин и автор ряда статей по теории строения молекул. Одно время мы с Сережей Дружининым загорелись идеей, что элементарные частицы можно смоделировать кольцевым вихрем из гидродинамики, и даже некоторое время посещали семинар профессора И. Л. Толмачева на мехмате.
Четвертый курс для нас был просто жестью: органическая химия, физическая химия, кристаллохимия, коллоидная химия и высокомолекулярные соединения! Органическую химию вели профессор Юрий Глебович Бундель (один из первых докторов наук новой Лаборатории теоретических проблем органической химии, созданной в МГУ академиком О. А. Реутовым) и молодой кандидат химических наук Валерий Самсонович Петросян (будущий руководитель этой Лаборатории, а также создатель нового и прогрессивного «Открытого экологического университета МГУ»). Я ходил к Ю. Г. Бунделю. Его практикум был организован очень хорошо и интенсивно. Практически на всех занятиях каждый из нас делал синтез, который надо было сдать в запаянной ампуле, с бумажкой, где нужно было указать константы — показатель преломления и температуру плавления. Однажды со мной случилась беда — я обжег руку жидким азотом во дворе химфака, пролежал в ожоговом центре НИИ скорой помощи им. Н. В. Склифосовского полтора месяца и чуть не потерял кисть. Мне сделали пересадку кожи, и до сих пор о том напоминают шрамы на руке и ноге, откуда брали кожу для пересадки. Тогда я сильно отстал от своей группы, но мне дали возможность сдать пропущенное, и я не ушел в академку.
Электрохимию нам читала легендарная Нина Владимировна Федорович, заслуженный работник МГУ, профессор и доктор химических наук, имеющая медаль «За оборону Москвы», воспитавшая всю последующую электрохимическую элиту факультета. Она показала нам вывод модели Левича для вращающегося дискового электрода и очень убедительно объяснила, что модель верна. Я до сих пор всегда это вспоминаю, когда включаю вращающийся дисковый электрод производства своей фирмы. Нина Владимировна много всего открыла. Особенно меня потрясли полярографические максимумы, кажется, 3-го рода, которые образуют вещества, дающие на поверхности ртутной капли двумерные конденсированные слои, вроде адамантанола.
Физическую химию вел у нас профессор Иван Александрович Семиохин из лаборатории стабильных изотопов, про которого говорили, что он знает восемь иностранных языков. Он очень дотошно нас обучал. Правда, что-то из его курса я начал понимать только лет через десять, уже сам, будучи кандидатом наук, когда готовил к экзамену по кандидатскому минимуму свою вторую жену.
С годами у меня окрепло убеждение, что у нас в вузах сложился, мягко говоря, странноватый курс физической химии. Например, все говорят «свободная энергия Гиббса», «свободная энергия Гельмгольца». Некоторые — «свободная энергия Ландау». А почему она свободная? Еще в XIX веке ученые заметили, что часть энергии, пропорциональную абсолютной температуре, ни в одном циклическом процессе нельзя превратить в полезную работу. Эту энергию назвали связанной и обозначили TS, коэффициент S при абсолютной температуре — энтропией, а разницу между полной энергией и связанной — свободной энергией… Мой лозунг: «Свободу угнетенной энергии!»
Или возьмем, к примеру, строение двойного электрического слоя. Во всех российских вузах проходят свойства границы электрод-раствор, исходя из теорий Гельмгольца, Гуи-Чепмена и Штерна. А до границы жидкость-жидкость никому и дела нет. Теория Фервея-Ниссена, аналогичная теории Гуи-Чепмена (только диффузный слой идет в обе фазы, в диэлектрическую — на большее расстояние) была создана в 1938 году, чтобы объяснить, почему нефтяная эмульсия не коагулирует в воде, а капли нефти отталкиваются друг от друга. Я недоумеваю, почему теории Фервея-Ниссена нет в учебных курсах? Хлопоты небольшие, а целый пробел в знаниях студентов был бы закрыт.
Особо выдающимися теоретиками мы вроде бы не стали. Тем не менее, по моей оценке, наша теоретическая группа получила гораздо больший объем знаний, чем другие группы курса, причем не только по математике. Не все эти знания понадобились нам в дальнейшей жизни, но они намного расширили наше мировоззрение, а это уже само по себе ценность. Ведь можно довольствоваться и черно-белым зрением, но все же цветное — лучше. Многих из наших преподавателей, к сожалению, уже нет, и потому я хочу сказать, хотя бы здесь, о моей глубокой благодарности им и Alma mater.
Примечания
[1] С. М. Староверов, мой однокурсник, а ныне профессор и заведующий лабораторией «Новые химические технологии для медицины» кафедры химической энзимологии химфака МГУ и директор ЗАО «БиоХимМак СТ».
[2] Мосолов Петр Петрович (1938–1985) — кандидат физико-математических наук, доцент на механико-математическом факультете МГУ.
[3] Полосуев Александр Михайлович (1925–2003) — кандидат физико-математических наук, доцент кафедры математического анализа механико-математического факультета МГУ, организовал на химфаке курс «ЭВМ и программирование», получил Ломоносовскую премию за педагогическую деятельность.
