В тёмном переулке я услышал шорох и сразу за ним громкий свист. Оборачиваясь, я ощутил резкую боль в боку и опустив глаза увидел, что из моей плоти торчит фут стали. Сзади доносились как сквозь сон звуки борьбы, а я почувствовал страшную усталость, сполз наземь, и перестал что-либо ощущать.
ИЗ ЦИКЛА «ЛЕКАРЬ»
Лекарь и палач
Кто знает, сколько скуки
В искусстве палача!
Не брать бы вовсе в руки
Тяжёлого меча.
Ф.К. Сологуб, «Нюренбергский палач»
Великая война, терзавшая Европу долгие десятилетия, утихла. Мир воцарился не повсеместно: шведы, поляки, саксонцы, московиты сцепились в драке за северные земли, как голодные псы за кость; на юге турецкий султан отгрызал у Империи кусок за куском. Зато наш полк вот уже два года нёс скучную гарнизонную службу в прирейнском городке, и я радовался скуке, как Божьему дару. Вся моя молодость прошла под барабанный бой и артиллерийскую канонаду, и два года тишины примирили меня с судьбой, на которую я раньше частенько роптал.
Благодушие, таким ощущался общий настрой горожан. Даже протестантам, нещадно грабившим город во время войны, были прощены все прегрешения. «Дети расшалились, но они наши дети», — можно было услышать в их адрес из уст городских матрон.
Теперь это благодушие поколебалось. В воздухе возникло напряжение. На нас, служак гарнизона, местные жители стали смотреть с плохо скрываемой неприязнью. Фендрика нашего полка, семнадцатилетнего Пауля фон Корфа, нашли ранним утром под домом уважаемого горожанина, зажиточного купца. Корф, видимо, упал с высоты третьего этажа, где оставалось распахнутым окно. Он был без сознания, голова пробита, обе ноги переломаны. Это то, что я знал из слухов, бродивших по городу. Сейчас бедняга Пауль находился в городской тюрьме под присмотром городского палача, а меня вызвал полковник.
— Доктор, уверен, вы в курсе тяжёлых обстоятельств моего фендрика фон Корфа. Что вам известно?
— То же, что и всем. Выпал или был выкинут из окна особняка зажиточного горожанина. Сильно побился. Переломы. Находится в бессознательном состоянии в тюрьме на попечении палача.
— А почему в тюрьме?
— Этого я знать не могу.
— Так я вам скажу. Хозяин дома мёртв. Убит ударом тяжёлого предмета по голове. Парик хозяина был зажат в руке Пауля, а в кармане его камзола находились драгоценные украшения хозяйки. Всё указывает на то, что наш Пауль вор и убийца, чему я поверить не могу. Городской палач получил инструкции, привести фон Корфа в состояние, когда к нему можно будет применить пытки и, получив признание в преступлении, подвергнуть скорому суду и несомненной казни. Я договорился с бургомистром, что вы будете присутствовать на всех этапах лечения и последующего дознания, как мой личный представитель. Вот вам официальное письменное тому подтверждение и отправляйтесь в тюрьму. Сведите знакомство с палачом. Ха-ха-ха. Чур меня.
Оставив кабинет полковника, я без промедления отправился к тюрьме. Сопроводительный документ открыл мне её ворота, и один из охранников отвёл меня в её святая святых — пыточную.
Местный палач, герр Мосс, как он сам представился, выглядел исконным бюргером, ничем не отличающимся от любого средних лет и среднего достатка горожанина. Круглое лицо, освещаемое раз от разу добродушной улыбкой, курносый нос, умные маленькие глазки, ну просто дядюшка. Если бы не антураж. Он встретил меня в комнате, полной диковинными механизмами и столами с разложенным на них инструментарием. Я озирался, боясь увидеть Пауля, привязанного к одному из зловещих станков.
— Вы ищете своего приятеля? Здесь его нет. Его состояние не позволяет применить к нему мои навыки палача, но требует отдачи в другой моей профессии — врачебной. Он в моём лазарете. Вы удивлены, что мы с вами коллеги? Палачи, чтобы вы знали, лучшие хирурги из всех. У нас никогда нет недостатка в материале. Нашему опыту лечения травм конечностей может позавидовать любой профессор. Вы знаете, что дыба, это не только инструмент пыток, но и аппарат для составления костных обломков посредством натяжения и дальнейшего вправления? Кстати, именно эту манипуляцию я провёл давеча вашему фендрику. И именно здесь, на этом столе. Он так и не очнулся. Сейчас он находится в соседней камере, используемой мной как больничная палата.
— Но позвольте, как это возможно? Как в вас сочетаются две противоположные ипостаси: лекарь и убийца?
— Убийца? Полноте, это не про меня. Вот вы убивали когда-нибудь?
— Да. И не раз. Я более двадцати лет, как полковой лекарь. Мне приходилось убивать, защищая себя или своего пациента.
— А я в своей жизни не убил ни разу.
— Как? Вы, палач, не убили ни одного человека? Это возможно?! Вам не приходилось приводить в исполнение смертные приговоры?
— Вот видите, коллега, как вы заблуждаетесь. Я не убивал. Я казнил. Как вы правильно выразились — приводил в исполнение. Я — орудие правосудия. Вы ведь не обвиняете мой топор в убийстве. А я такой же инструмент, как и топор. В действиях, приводящих к смерти казнённого нет и капли моей инициативы, моей воли. Я одно из звеньев системы правосудия. Ни профоса, задержавшего преступника, ни судью, назначившего ему казнь, вы не назовёте убийцами. Я, как и они, только часть системы, цель которой — справедливость, значит, благо для всех. Не выполни я своего предназначения и столп правосудия рухнет. А теперь, пройдёмте к вашему юноше.
Соседняя камера была обставлена как больничная палата на четыре койки. Три из них пустовали, а на одной лежал бедный Пауль с перевязанной головой и сомкнутыми глазами.
— Он приходил в себя? — спросил я Мосса.
— Нет, ни на мгновение. Даже когда я вправлял ему кости.
— Вы успели его поить или кормить?
— Если вы о глотании, то оно присутствует.
— Ну что ж, хоть какой-то проблеск надежды.
— Вы забываете, что он жив, только пока находится в таком состоянии.
Очнувшись и поправившись, он сразу угодит под мой топор.
— Я совершенно не верю в вину фон Корфа. Парень из благородной семьи. Не бедный. Будущее обеспеченное. В полк он пришёл не за жалованием, а за продвижением и опытом командования. Ему незачем было опускаться до банального грабежа с убийством. Да и по характеру на него это совсем не похоже. Насколько я знаю, у преступления должен быть мотив, здесь же я такого не нахожу.
— Может, тяга к приключениям? Он ведь не успел участвовать в боях?
— Нет. Он в полку год. Завербовался уже по окончанию войны. Но это не серьёзно. Много ли вы видели имущественных преступлений, не подталкиваемых материальной заинтересованностью? Сколько могли стоить похищенные драгоценности? Уверен, подобную сумму можно найти в кошеле у него на квартире и гораздо большую, если все его должники враз вернут одолженные суммы. Пауль милейший и добрейший парень.
— Доктор, я так понимаю, вы хотите побороться за доказательство его невиновности. Тогда не тратьте времени. Он может очнуться в любую минуту. Кости ног срастутся за две недели. Суд возьмёт не более двух-трёх дней. Если вы за это время не представите доказательства невиновности вашего молодого офицера в виде настоящего убийцы и грабителя, результат суда над ним предрешён. Действуйте, коллега. Для начала я бы прислушался совету французов — сherchez la femme. Посетите-ка безутешную вдову и осмотритесь в доме покойника.
Я так и поступил.
Молодая, я бы даже сказал, юная вдова, недостаток скорби восполняла жеманством. Всхлипы, вздохи, лебедями взлетающие ко лбу кисти рук, я такое видел в театральном представлении заезжей труппы, где некая итальянка Джулия скорбит над телом любовника, и ни тут, ни там на меня это впечатления не произвело. Я сухо представился и произнёс подобающие случаю соболезнования. Вдовушка скользнула взглядом по моему лицу и больше в течении всей беседы не подняла на меня глаз. Да, беседа состоялась, но ничего, что помогло бы обелить Пауля, я из неё не вынес. Со слов вдовы, фон Корфа она никогда не видела, прежде чем обнаружила его беспамятного под окном. Эту ночь супруги проводили каждый в своей спальне. Такое между ними случалось из-за частых приступов головной боли, преследовавших её. Двери спален не запирались. Под утро — уже зарождался рассвет — она услыхала шум борьбы и сердитый голос мужа, потом стук падения тела. Надев халат, фрау поспешила выйти из спальни в гостиную, где обнаружила бездыханное тело супруга, а прибежавшие на зов слуга и служанка указали ей в распахнутое окно гостиной на лежащего навзничь Корфа. Как он появился в доме и успел выкрасть её драгоценности из шкатулки на туалетном столике у неё нет никакого представления, как и нет сомнений, что, будучи застигнут мужем на месте преступления, фендрик ударил того по голове бронзовой статуэткой, схваченной с комода и, желая скрыться незамеченным, выпрыгнул в окно, но не рассчитал высоты, крепко разбившись. Разговор происходил в той самой гостиной. Мне было дозволено осмотреть бронзовую статуэтку — вздыбленного коня — естественно, уже отмытую от крови и водружённую на прежнее место, и даже выглянуть в окно, обозреть место падения фендрика. Эти манипуляции не дали мне никакой пользы. Всё логично, всё сходится. Пауль обречён.
В тюрьму я вернулся совершенно расстроенным. Миляга Мосс налил мне полную кружку рейнского и заставил рассказывать всё, что я видел и слышал. Мой рассказ продлился недолго. Хватило на два глотка вина. Остальное я выпил в сокрушённом молчании. Мосс напевал себе что-то под нос. Потом он встряхнулся, как намокший пудель и сменил тему разговора:
— Скажите, доктор, вы бы не отказались опубликовать несколько моих исследований под своим именем? Например, знакомые вам уже методы вытяжения конечности с последующим вправлением костных обломков и фиксации гипсовым сапогом?
— А что вам мешает это сделать?
— Моя репутация. Никто не издаст медицинские опыты палача.
— Ради Бога, Мосс, вы не обязаны издаваться под своим именем, но и не должны передавать право на свои исследования в чужие руки. Воспользуйтесь псевдонимом.
— Вы правы. Всё действительно просто, но не для нас, палачей. Мы изгои в этом мире. Я не могу появляться в обществе или спокойно прохаживаться по улице. Люди или шарахаются от меня, как от прокажённого или наоборот, норовят прикоснуться на удачу. В трактире у меня отдельный стул. Даже в вашем расследовании я не могу помочь — никто не будет со мной разговаривать и отвечать на мои вопросы.
— Если вам так всё не нравится, почему же вы не смените профессию?
— На какую? Падальщика или солдата? Палачу разрешено перейти только в эти две категории. Остальные ремёсла для него под запретом. Но я и не хочу менять профессию, я хочу только, чтобы мне вернули человеческое уважение за то, кто я есть, а не кем считаюсь чернью. Ладно, пустое, давайте вернёмся к фактам: тела убитого вы не видели, значит рану не осмотрели.
— А что бы это нам дало?
— Мы бы узнали, убийца правша или левша.
— Вы не поверите, но я не знаю о Пауле он правша или левша, сейчас я даже не могу вспомнить, на какую сторону он цепляет шпагу.
— Да, незадача. Со слугами разговаривали?
— Лично нет, но они присутствовали при нашем разговоре со вдовой и ничем не выразили своего несогласия с её рассказом.
— Никаких зацепок. Скажите, а когда хоронят беднягу-купца?
— Завтра в полдень.
— Вам надо быть на похоронах. Мало того, вы должны улучить возможность обратиться к вдове наедине и оповестить её, что фендрик умер, но перед смертью назвал вам имя. Это всё. Скажите только это, с упором на «вам», и удалитесь.
— Для чего всё это? Что вы задумали?
— Простите, но пока раскрыть не могу. Это только догадка. Выполните что я вам сказал и, может быть, это поможет вашему приятелю.
На отпевании и захоронении из полка присутствовали я, лейтенант фон Готтберг и несколько случайно забредших в поисках угощения солдат. За фон Готтбергом я не замечал сентиментальности и набожности, как не подозревал о его связи с покойным. Зная однополчанина как сердцееда и волокиту, можно было предположить скорее близость к вдове, которой он на моих глазах услужливо подносил свой платок, поддерживая её за стан. Я дождался, пока схлынет череда сочувствующих и в сени кладбищенских деревьев приблизился к вдове, произнеся, смотря ей прямо в глаза, заученную тираду: «Знайте, милая фрау, мой друг фон Корф сегодня преставился на моих руках, но перед смертью назвал мне имя». Клянусь, я видел, как сузились её зрачки и застыла на вздохе роскошная грудь. Но тут она поднесла платок к глазам и отстранилась от меня, не сказав ни слова.
Остаток дня я провёл в полку, в лекарских заботах, а вечером направлялся в тюрьму на встречу с Моссом. В тёмном переулке я услышал шорох и сразу за ним громкий свист. Оборачиваясь, я ощутил резкую боль в боку и опустив глаза увидел, что из моей плоти торчит фут стали. Сзади доносились как сквозь сон звуки борьбы, а я почувствовал страшную усталость, сполз наземь, и перестал что-либо ощущать.
Открыв глаза, я понял, что нахожусь в тюремном лазарете на одной из свободных коек. Рядом со мной на табурете восседал Мосс и улыбался отеческой улыбкой.
— Вы опять с нами, дорогой коллега.
— Не называйте меня так, — вымолвил я, ощущая сильную боль в левом боку. Мой торс от грудины и до таза был затянут повязкой.
— Почему же? Разве вы бы сами не гордились таким чудом десмургии? А операция, которую я вам провёл, чтобы вытащить лишнее из вашего организма, не дав при этом его покинуть не лишнему? Это же вершина хирургического искусства! Я о том, как вытащил из вас шпагу и остановил кровотечение.
— Как эта шпага оказалась во мне? Чья она?
— Не буду держать вас в неведении — это орудие убийства принадлежало вашему однополчанину фон Готтбергу.
— Лейтенанту?! Но почему он на меня покушался? Странно. Я с ним никогда не ссорился, как, впрочем, и не дружил.
— Зато он понял, что вы дружили с фендриком, который перед своей мнимой смертью передал вам сведения, которые вы знать не должны. Об этом ему поведала любовница — новоиспечённая вдова.
— Так они любовники? И вы об этом знали? Потому и предложили мне расшевелить их осиное гнездо? Это они убили купца? Понимаю, тот их застал в неподдающейся разночтениям ситуации. А при чём тут Пауль? Он был их поверенным? Нет, я решительно запутался.
— Фон Готтберг уже здесь, в тюрьме. И во всём сознался, когда ему посулили лёгкую и благородную смерть от обезглавливания, вместо удушения и прочих мук. А главное, что подвигло его на откровенность — вид фендрика, живого и, как он думал, когда мы завели его сюда, здорового. Мы пригрозили ему очной ставкой этим утром, скрыв, что фендрик до сих пор без сознания. А уж если он будет обличён свидетелем и пострадавшим, то ни о какой лёгкой смерти не будет и речи.
Убийство было спланировано вдовой и обставлено совместными усилиями любовничков. Фон Корф был предназначен в жертву, чтобы навести правосудие на ложный след. Почему фон Корф? Две причины — непосредственность и богатство. Готтберг задолжал ему крупную сумму и, кончая с ним, избавлялся от долга, а заодно выставлял его убийцей и грабителем. Накануне лейтенант проволок фон Корфа по всем кабакам города, а затем вместе с любовницей смертельно пьяного парня затолкнули в чулан. С рассветом хозяйка вызвала супруга из его личной спальни под каким-то предлогом. За дверями гостиной его уже ждал фон Готтберг с занесенной статуэткой. Хозяину было достаточно одного удара. Затем из чулана был вытащен злополучный фендрик. Ему в карман хозяйка сунула часть своих драгоценностей, зная, что ничем не рискует, и они вернутся к ней тотчас, в руке его зажали хозяйский парик, и два наших голубка совместными усилиями столкнули фендрика в окно ногами вниз, придав видимость спонтанного прыжка. Парик, это конечно было необдуманно. Я не представляю мужа, откликающегося на ночной вызов жены, водружающим парик на свою голову. Пожалуй, это обстоятельство во всей истории меня и насторожило. Но не более того. Я не нашёл ничего, что могло дать нить к доказательству невиновности вашего приятеля и пришлось действовать решительно.
— Ловить убийц на живца. А живцом вы назначили меня.
— И вы справились с этой ролью как нельзя лучше. Даже лучше, чем я с ролью ловца. Я не отставал от вас весь день, веря, что что-то должно случиться и стараясь быть готовым ко всему. Единственное, чего я не учёл, это фанфаронство фон Готтберга. Вместо того, чтобы пронзить вас кинжалом, приблизившись вплотную, чего бы я никак ему не позволил, тот проткнул вас шпагой на расстоянии, когда я ещё не совсем был готов огреть его своей утяжелённой свинцом тростью. Я успел только свистнуть, заставив вас развернуться, а лейтенанта вздрогнуть, что сбило прицел клинка, посланного в сердце. В итоге: лейтенант оглушён мной и связан вызванным мной патрулём городской стражи, у вас сквозное ранение, не задевшее внутренних органов, а вытекшие пол пинты крови вполне заменит двойное количество бургундского. В общем — finita la commedia, если вы понимаете итальянский.
— Постойте, а вдовушка?
— Исчезла. Видно, она ждала вестей от лейтенанта в известном им одним месте, а не дождавшись — ретировалась. Не забудьте, она располагает драгоценностями, которые скрасят ей первые дни одиночества, а затем найдёт себе нового опекуна. Или снова наймётся в театр, откуда её вызволил и повёл под венец бедняга-покойник.
— Ну, а вы зачем так хлопотали в этом деле и даже рисковали?
— Я был и остаюсь орудием правосудия, а в этом деле послужил ему со всей отдачей. И ещё, я хотел сделать вам приятное. Вы первый за много лет пожали мне руку при знакомстве.
— Разве? Я и не заметил. Какие условности.
Со второй койки донеслось: «Мама». Это пришёл в себя фон Корф.
21 ноября 2021 года
Подагра
Болъзнью благородною
Какая только водится
У первыхъ лицъ въ имперіи,
Я болен, мужичьё!
***
Чтобъ получить ее —
Шампанское, бургонское,
Токайское, венгерское
Лътъ тридцать надо пить…
Н.А. Некрасов, «Кому на Руси жить хорошо?»
— Ваша милость, Вас вызывает его сиятельство бургомистр.
Это, бесспорно, не те слова, которыми, я надеялся, начнётся сегодняшний день. Мне хотелось услышать сквозь сладкую дрёму довольное мурлыканье Катарины и что-то вроде признания моих ночных заслуг. Но увы… Быстро собравшись, даже не глотнув вина, предполагая завтрак у бургомистра, поспешил за посыльным.
В ратуше царила тревога. Тут было точно не до завтрака. Слуги и приказчики передвигались по коридорам на цыпочках, стараясь не издать ни звука. Зато звук утробного рёва раздавался из-за дверей покоев его сиятельства.
Здесь, в городе, мы стояли гарнизоном третий месяц с тех пор, как отбили его у протестантских орд. Местное население нам благоволило. Ещё бы. Мы считались богачами. Наше довольствие и содержание поступали от имперских интендантов своевременно. Не то, что богемским, шведским и прочим нахлынувшим лютеранам, коих начальство держало впроголодь, заставляя кормиться с меча. Мы же платили за всё не торгуясь и тем возвращали городу его потерянное благосостояние. Бургомистр был новым, занявшим пост одновременно с нашим размещением в этом разорённом городе. Старого буквально изжарили ландскнехты, выжигая из него признание, где спрятана городская казна. Этот же был назначен городским советом, кстати, тоже в основном состоявшим из новичков, после того как захватчики проредили ряды местных нобилей наполовину. У нынешнего бургомистра были какие-то отношения с нашим полковником, и тот замолвил за него слово перед советом, а слово начальника гарнизона было весомей всех сомнений в личности кандидата.
Я вошёл. За массивным столом, уставленным всякой снедью так, что дерево столешницы можно было узреть только по углам, с несчастным видом восседало высшее должностное лицо охраняемого нами города, ежеминутно оглашая покои и окружающую их милю истошными криками. Лицо было красным. Багровые щёки сминали белоснежные брыжи, а разверзшийся в крике рот являл миру дрожащий алый язык. Увидев меня, бургомистр прекратил орать и жалобно захныкал:
— Спасите. Я больше так не могу. Подагра. Она сводит меня с ума. Умоляю, помогите.
— Дайте я осмотрю вашу ногу.
— К чёрту ваши осмотры! Я ведь сказал — подагра. Эта болезнь характерна для нас, людей благородных, но я больше не могу терпеть такую боль. Сделайте что-нибудь, доктор.
— Что же, я дам вам опиумной настойки, она снимет болевые ощущения, но это временная мера. Частое её применение может привести к запору, а нам полезно обратное. Мне придётся поставить вам клистир, а затем отворить кровь. Нужно вывести из организма все лишние гуморальные соки, скопившиеся от злоупотребления жирной пищей и, в особенности, вином. Пока ограничимся лауданумом. Я возвращаюсь к себе. Пошлите со мной человека, я снабжу его настойкой и проинструктирую как применять, а завтра с утра я займусь с вами упомянутыми процедурами. И велите убрать со стола эту мясную лавку. С данного момента приказы вашему повару буду отдавать только я лично. Сегодня пусть это будет суп из голубей. И никакого вина.
На следующий день бургомистр выглядел хуже. Появилась нехарактерная для подагры бледность и потливость. Пульс был слабым и учащённым. Весь полный сомнений по поводу диагноза, я ещё раз настоятельно попросил осмотреть ногу и пригрозил отказаться от пациента, коль тот не позволяет мне исполнить одну из основных лекарских функций — осмотр. Проворчав по поводу подагры, болезни королей, постигшей и его, и доказывающей, что он является отпрыском благородного дома, бургомистр позволил мне начать инспекцию. Развернув ткань, обволакивающую ногу, распухшую так, что в башмак уже не влезала, я обнаружил воспалённую стопу, причём, причиной воспаления был нагноившийся прокол в большом пальце. Часть пальца уже почернела. Подагрой тут и не пахло, зато пахло разложением. Стопу было не спасти, но, если её ампутировать быстро, был шанс остановить распространение разложения на весь организм. Результаты осмотра и выводы не было смысла скрывать, и я честно выложил их бургомистру, спросив, заметил ли он, чем проколол большой палец.
— Рыбьей костью, — ответил тот.
— Как рыбья кость вонзилась вам в палец? Вы ходили босиком по столу, уставленному объедками? — цинично предположил я.
— Нет. Это я уколол себе палец костью свежей рыбы, чтобы вызвать в нём покраснение.
— Для чего вам это понадобилось?
— Молодой человек, волею судьбы я бургомистр. Управляю целым городом. За три месяца моего управления городское хозяйство стабилизировалось. Жизнь стала налаживаться. Но мне приходится сопротивляться косности членов совета — сплошь дворян. И при этом мне ещё не был задан вопрос, к какому сословию я отношусь. Я уже обратился с письмом в канцелярию Совета Княжеств и даже в Императорскую Коллегию, с просьбой наделения меня дворянской грамотой, но ответа не получил. Видимо, присланных мною доводов не хватило. Признаюсь, я хотел воспользоваться вами, как инструментом, вынудив написать лекарский отчёт об обладании мной подагрой, болезнью аристократов, полагая, что это повысит мои шансы получить дворянский статус. Считал, что вас, молодого лекаря, мне будет легко провести. Увы.
— Ладно. Оставим в покое ваши угрызения. Сейчас не до того. Будем ампутировать ступню. Иначе смерть.
— Для чего мне такая жизнь? Безногого изгоя, низвергнутого в самую грязь с поста бургомистра. Нет. Я отказываюсь. Будь что будет. Пусть лучше я умру в этом кресле.
— А если я напишу вам требуемый отчёт, вы согласитесь на ампутацию?
— Доктор, вы пойдёте на это?
— Только после операции.
— По рукам!
Выйдя из бургомистровых покоев, я уже не чувствовал себя столь уверенно. Пойти на подлог? Мне, врачу? Стоит только это сделать в первый раз, только начать, и я не буду знать, где остановлюсь. Это как с женщиной, которой, как бы не хотелось, а девственности не вернуть. Мой мрачный вид не ускользнул от внимания полковника и тот затребовал меня в свой кабинет.
— В чём дело, молодой человек? Вас что-то гложет? Вы мой полковой лекарь. Напоминаю, как ваш командир, я должен знать о любом поводе вашей озабоченности. Итак…
Мне пришлось рассказать полковнику всё, что приключилось за последние дни и раскрыть содержание сделки с бургомистром.
— Господи, так он в опасности, этот глупый гордец? Оперируйте!
— Да, ваше превосходительство, но при этом я пойду на врачебный подлог. Потеряю честь.
— Молчать! Что тебе известно о чести, лекаришка?! Ступай и спаси мне бургомистра.
— Слушаюсь, ваше превосходительство! Только скажите, вы с ним знакомы, в нём и вправду есть толика благородной крови?
— В ком? В бургомистре? Он был лодочником у нас на переправе и как-то спас моего тонувшего младшего брата. А теперь — идите.
Подготовка к ампутации не взяла много времени, но все свои инструменты я успел тщательно очистить и вымыть, чего мне не удавалось в полевых условиях. Перед операцией я споил бургомистру изрядную дозу лауданума и крепко привязал его к столу. Сам процесс прошёл гладко. Оформив культю, я даже залюбовался своей работой. Всё, я сделал зависящее от меня, теперь здоровье бургомистра в руках Бога. Помолимся, братие!
Прошло пять дней. Бургомистру легче. Он смотрит на меня, как на посланца небес. Ждёт исполнения обещанного. Я медлю. Не представляю, как это письмо отразится на моей карьере. Я знаю, что никакой подагры не было. Но это узнают и в коллегии, выяснив, что я ампутировал ногу. При подагре к ампутации не прибегают. Значит подлог.
Нелёгкие мои думы прерывает вызов к полковнику.
— Как там бургомистр?
— Поправляется, ваше превосходительство.
— Мне тут пришлось сноситься с Его Величеством Императором. В письме я коснулся истории с ампутацией. Сегодня курьер доставил бумаги. Часть из них предназначена бургомистру. Прошу вас, поспешите к нему и передайте два этих пакета. Смею надеяться, его порадует их содержимое.
Я выполняю пожелание полковника, прозвучавшее для меня приказом. Взволнованный бургомистр вскрывает при мне письма, присланные Имперской Канцелярией и Геральдической Коллегией. Прочитав, с торжествующим видом протягивает их мне. Одним письмом оказывается грамота за подписью самого Императора, жалующая страдальцу-бургомистру дворянство. А другое содержит эскиз дворянского герба, присвоенного с этих пор бургомистру и его потомству. Щит, разделённый диагональной перевязью: в верхнем, чернёном поле — серебряный сабатон (латный ботинок), а в нижнем, лазоревом — золотая босая стопа со следом отсечения. И снизу вьющаяся лента с кажущимся задиристым и надменным любому, кроме нас троих: бургомистра, полковника и меня, девизом: Solvente pedes — Расплачиваюсь ногой.
17 сентября 2021 года
Спасибо большое, уважаемый Лазарь Израйлевич, за благосклонный отзыв!
Надеюсь, что ещё смогу заинтересовать Вас своими текстами.
А по поводу прозвучавшего вопроса о прогрессе. Отвечу, даже если он задан риторически.
Не сочтите за мизантропию, но если под прогрессом подразумевать искусственное приближение конца времён, то да, гильотина, пришедшая на смену топору, это прогресс.
Недаром молодые фурии в американском конгрессе зовутся прогрессистками.
C наилучшими пожеланиями!
Михаэль Верник
04.05.2024 в 13:27
…Не сочтите за мизантропию, но если под прогрессом подразумевать искусственное приближение конца времён, то да, гильотина, пришедшая на смену топору, это прогресс.
*******************************************
Прогресс в области орудий казни «прогрессирует». Вот и «НОВИЧОК» безымянный: ни тебе имени запатентовавшего, ни пойманных на деле палачей и перенос плахи к жертвам, а не наоборот, как прежде.
Л. Беренсон04.05.2024 в 13:52
Прогресс в области орудий казни «прогрессирует». Вот и «НОВИЧОК» безымянный: ни тебе имени запатентовавшего, ни пойманных на деле палачей и перенос плахи к жертвам, а не наоборот, как прежде.
———————————————————————————————-
Интересное наблюдение насчёт «Новичка». Но я, наверное, высказался не совсем внятно, говоря о прогрессе, как усилии приблизить конец времён. Я подразумеваю конец времён человечества (зана иноши) и в этом контексте гильотина стоит в одном ряду с атомной бомбой и рашидой тлаиб.
Следуя своему правилу — читать после уважаемых коллег, чьим отзывам доверяю, впечатлился и этой интересной работой Михаила Верника.
Полностью согласен с господами Беленькой, Торпусманом и ВладимиромU. Интересно читать, воссоздана атмосфера далёкой эпохи, эпиграфы подобраны очень удачно. Мне кажется, прав автор, не навязывая читателю своего отношения к казням и палачеству. Кстати, изобретатель гильотины в конце 18 века француз Гийотен был врачом. Его патент был востребован временем массовых казней Великой французской революции и постепенно вытеснил скучную работу палача. Прогресс?
Автору спасибо.
Рассказы хороши.
Большое спасибо, уважаемый Abram Torpusman! Рад, что рассказы не прошли мимо Вашего высокочтимого внимания. Надеюсь, и следующие не разочаруют.
Шабат Шалом!
Рассказы очень понравились, а Михаэль Верник как автор раскрылся для меня с неожиданной стороны.
Спасибо большое, уважаемый Vladimir U!
Рад, что Вам понравились мои тексты.
Уважаемая Инна Беленькая, покорнейше прошу меня простить за ошибку в Вашем имени. Обещаю впредь быть внимательней.
Инна Беленькая
20.04.2024 в 13:11
Я — орудие правосудия. Вы ведь не обвиняете мой топор в убийстве. А я такой же инструмент, как и топор.
______________________________________________________________________
А что сам автор думает на этот счет?
______________________________________________________________________
______________________________________________________________________
Уважаемая Ирина!
Раз Вы спросили, не премину ответить. Как автор, я позволяю персонажу думать так, как сам бы не додумался. Этот текст был выставлен на сайте «Проза.ру», страницу на котором я закрыл. Был там отклик из одного слова «Палачелюбиво» :))
Благодарю за похвалу!
Лекарь и палач
Я — орудие правосудия. Вы ведь не обвиняете мой топор в убийстве. А я такой же инструмент, как и топор. В действиях, приводящих к смерти казнённого нет и капли моей инициативы, моей воли. Я одно из звеньев системы правосудия. Ни профоса, задержавшего преступника, ни судью, назначившего ему казнь, вы не назовёте убийцами. Я, как и они, только часть системы, цель которой — справедливость, значит, благо для всех. Не выполни я своего предназначения и столп правосудия рухнет.
_______________________________
А что сам автор думает на этот счет?
Но это так, между прочим. По сути, автору не откажешь в таланте и писательском даре.