СЕМЬ ИСКУССТВ

В Кале не согласились на низкий цоколь, так как это противоречило традиции. И Роден предложил другое место для памятника. Пусть построят, потребовал он, прямо у моря четырехугольную башню с простыми обтесанными стенами высотой в двухэтажный дом и там водрузят шесть граждан наедине с ветром и небом. Можно было предвидеть, что и это предложение отклонят.

Борис Рушайло

ГРАЖДАНЕ КАЛЕ ПРЕВОСХОДЯТ ВСЕ

Когда я был школьником, моя тетя Лена (названная отцом-большевиком в честь Ленского расстрела!) подарила мне набор фотографий скульптур Родена (она работала в издательстве, где готовили книгу о нем, и потому это были именно оригинальные фотографии отменного качества).

Много лет его «Мыслитель», а не бородатый Хэмингуей, висел у меня на стене, но более всего меня поразили «Граждане Кале»; одна из фигур — Эсташ де Сен-Пьер — стояла в зале импрессионистов в Пушкинском музее и каждый раз, входя в зал, я проходил мимо нее, хотя мне, тогдашнему, конечно ближе были «Поцелуй» и «Вечная весна».

Через много лет в Париже вторым после Лувра стал музей Родена (в путеводителе сказано, что по посещаемости он уступает только Лувру), а затем поездка в загородный дом Родена в пригороде Парижа в Медоне.

Я много фотографировал и далее большинство снимков — мои, может не лучшего качества, зато с авторскими правами все в порядке, прочие же картинки имеют свободные лицензии.

***

Фраза, вынесенная в заголовок, принадлежит Рильке (немецкий поэт, работавший на рубеже 19-20 вв. секретарем Родена), которому принадлежит первая биография Родена, а еще о Родене написано множество статей и две превосходные биографии (Бернаром Шампиньолем (Роден. 2013, Молодая гвардия, ЖЗЛ) и Дэвидом Вайсом (Нагим я пришел, Исскуство, 1963), а еще о нем снято несколько фильмов и изданы его беседы — но как-то в разговоре с людьми весьма и весьма подкованными выяснилась одна интересная деталь — оказалось, что, зная историю создания скульптуры, собеседники мои были не в курсе символики “рубахи и веревки”, да и саму историю, послужившую основой для памятника, знали в самом кратком виде.

А между тем и сама история создания памятника, и история осады Кале, и хроники Фруассара с изложением подвига граждан Кале достойна подробного рассказа.

Шампиньоль: «Мэр и муниципальные советники Кале, следуя старой традиции предшественников, решили воздвигнуть памятник во славу героев, решивших пожертвовать жизнью ради спасения родного города. Несомненно, это было в высшей степени благородное решение городских властей, решивших увековечить память о подвиге, благодаря которому их город всё ещё существовал. Этот монумент должен был напоминать жителям Кале о выдающемся событии.

Местные власти давно вынашивали эту идею и обращались к таким известным скульпторам, как Давид д’Анже (во время правления Луи Филиппа), а затем Клезинже (во время Второй империи), но, к сожалению, не смогли тогда собрать достаточно средств. А теперь, в 1884 году, по инициативе энергичного мэра Деваврена, было решено объявить широкую национальную подписку на пожертвования, чтобы реализовать заветное желание мэра. Мэр, по совету одного знакомого, вхожего к Родену, обратился к скульптору с предложением приступить к работе над памятником.

Месье Деваврен посетил мастерскую Родена, и они обсудили проект. Чиновник уехал, убежденный в том, что выбрал достойного исполнителя.

Немного позже Роден написал мэру: «Мне повезло, что я встретил тему, которая мне понравилась и воплощение которой должно быть оригинальным. Я еще никогда не сталкивался с сюжетом, который был бы настолько своеобразным. Это тем более интересно, что все города обычно имеют однотипные памятники, различающиеся только незначительными деталями».

Пятнадцать дней спустя Роден сообщил мэру, что вылепил в глине первый эскиз, и попытался объяснить свой замысел:

«Идея мне кажется совершенно оригинальной с точки зрения как архитектуры, так и скульптуры. Сам героический сюжет диктует концепцию. А шесть фигур людей, пожертвовавших собой во имя спасения города, объединены общим пафосом идущих на подвиг. Торжественный пьедестал предназначен не для квадриги, а для человеческого патриотизма, самоотверженности, добродетели… Редко когда мне удавалось создавать эскиз в таком творческом порыве. Эсташ де Сен-Пьер первым решился на этот героический поступок и своим примером увлекает остальных…

Я должен также отправить Вам сегодня рисунок, хотя предпочитаю эскиз в гипсе… То, что я сделал, — это всего лишь идеи, воплощенные в композиции, которая сразу же меня покорила, потому что я знаю множество однотипных скульптур, создаваемых для выдающихся людей, и памятников, которые им возводят».»

БР: Говоря об однотипных скульптурах Сам Роден излагает дело несколько иначе.

Роден: Однажды я получил письмо от некоего господина Леона Гоше, служившего у ныне покойного барона Ротшильда. Я знал, что он делал много заказов от имени своего богатого патрона, и в те времена это меня очень соблазняло. Итак, я иду к этому человеку узнать, чего он хочет, и вот он мне сразу заказывает статую Эсташа де Сен-Пьера за 15 тысяч франков. Я поблагодарил и пошел домой, спрашивая себя о том, как я справлюсь с этим заказом.

Я очень хотел сделать Эсташа де Сен-Пьера! […]

В Хронике Фруассара я поглощаю главу под названием «Как король Филипп Французский не мог освободить город Кале и как король Эдуард Английский его взял» и дохожу до места

«Король Эдуард соглашается пощадить население при условии, что из Кале к нему выйдут шесть самых знатных граждан с непокрытыми головами, босые, с веревками на шее и с ключами от крепости и от города в руках. С ними он расправится по своему усмотрению».

Как, думаю я, значит, Эсташ де Сен-Пьер был не единственным, кто пожертвовал собой! Так поступили шесть граждан, шесть героев:

«Когда один, самый богатый горожанин поднялся и заявил, что он пойдет на смерть за своих соотечественников, все стали горько оплакивать его; многие мужчины и женщины, рыдая, бросались к его ногам; безграничная жалость охватила присутствовавших. Затем встал второй, весьма уважаемый и состоятельный житель города, отец двух красивых дочерей, потом третий, обладатель большого движимого имущества, а также другие. Все они разделись и в одних рубашках, босые отправились в путь с веревками на шеях. Их звали: Эсташ де Сен-Пьер, Жан д’Эр, Жак и Пьер де Виссан… Имена других неизвестны».

БР: Надо внести ясность — Фруассар написал несколько вариантов «Хроник» и в некоторых имена этих двух названы, но они ничего не говорят. Только имена — никаких подробностей.

Роден: Я вдохновился этим рассказом и быстро принял решение: я сделаю не одного гражданина, а шестерых, и за ту же цену! Я страстно принялся за дело в своей мастерской на бульваре Вожирар. Я один лепил всех шестерых героев города Кале. Потом я отлил их, и вот тогда-то и начались мои мучения!

Город Кале отказался приобрести шесть моих статуй. Хотя я и влез в долги из-за отливки этих фигур, я с честью выдержал испытание. И вот их не принимают: они кажутся многим очень «забавными», тогда как я хотел сделать трагическую группу. Да, мои статуи вызвали смех! Муниципалитет города Кале ничего не хочет о них слышать, нисколько не считаясь с мнением тех, кто встал в Париже на мою защиту. Членам муниципалитета кажется, что я юморист; поистине я не подозревал этого! Из месяца в месяц они увертываются, спорят, принимают мои статуи, затем снова их отвергают».

БР: Задав в GOOGLE запрос “bourgeois de calais histoire” и выбрав «Картинки» можно просмотреть десятки изображений начиная от миниатюр в манускриптах до гравюр конца XIX-го века.

Среди них имеется картина Бартелеми, где все величаво и пристойно — старик в плаще с мясистыми икрами жестом указывает на блюдо с ключами и королева склонившись перед монархом взывает о милосердии — ну как после созерцания таких изображений принять статуи Родена!

Можно понять членов миниципалитета — они хотели получить одну величавую фигуру, а им предлагают нечто небывалое, да еще без пьедестала!

***

Отель Бирона в Париже, где Роден провел свои последние годы, стал после смерти скульптора музеем.

Сразу за стеной, окружающей небольшой парк с прудом, шумный Париж и громада Пантеона, а в парке тихо — сразу у входа студия, рядом с ней скульптурная группа стоящих прямо на земле бронзовых «Граждан Кале», а на аллеях скульптуры с их прообразами (фото автора — БР).

Рис 5, 5-1. Скульптуры в парке отеля Бирон. Париж. Фото автора

Наверно — даже наверняка — можно найти зарисовки Родена, но это занятие для искусствоведа, меня же занимает непреклонная воля Родена, готового остаться без оплаты заказа, но не согласного на переделки!

Но пора перейти к Фруассару и прочесть тот текст, который так подействовал на Родена.

Истинной причиной моего намерения написать эту книгу является мое удовольствие [от сочинительства — БР], к чему я всегда был склонен. Фруасар. Хроники … Предисловие.

https://www.rulit.me/books/hroniki-read-214317-2.html

БР: Перевод «Хроник» на русский язык предварен предисловием, способным повергнуть в ступор искусствоведов: во-первых& имеется много различных вариантов, существенно отличающихся от первого французское печатного издания Соважа (Denis Sauvage) 1574 г., во-вторых Фруассар писал рыцарские романы в духе «Круглого стола» и допустил много неточнослей и гипербол, а в третьих осада Кале описана им не по личным впечатлениям, а по рассказам других хронистов, где история про граждан Кале отсутствует!

А еще Фруассар включил в один из вариантов «Хроник» рассказ о том, как король насильно овладел гр. Солсбери (Дюма в своем романе «Графиня Солсбери» почти дословно цитирует Фруассара, хотя это чистая выдумка!) — но все это выяснится много лет спустя, а пока Роден потрясенно читал про то, как король пообещал пощадить горожан, если самые именитые граждане босиком, одетые в рубахи и с веревками на шее принесут ему ключи от города.

…И вот горожане собираются на базарной площади, дабы обсудить ультиматум короля…

Фруассар: и тогда выступил Эсташ сен Пьер: «Господа, великая жалость и великая беда будет, если весь народ, что здесь есть, погибнет голодной или иной смертью, когда можно найти средство, чтобы этого избежать. И будет великим благодетелем и милостивцем в глазах нашего Господа тот, кто сможет уберечь людей от этой беды. Относительно себя я имею столь великую надежду обрести милость и прощение у нашего Господа, если умру ради общего спасения, что желаю быть в этом деле первым. И отдамся я охотно, лишь в одной моей рубахе, с непокрытой головой, босыми ногами и веревкой на шее, на волю благородного короля Англии»

Когда сир Эсташ де Сен-Пьер произнес эту речь, все люди поспешили выразить ему свое участие, и многие мужчины и женщины бросились к его ногам с горестным плачем. Великая жалость охватила бы всякого, кто тогда их увидел бы и услышал.

Вслед за ним, вторым по счету, поднялся еще один почтенный горожанин, у которого в Кале было большое дело и две красивые барышни-дочки. Он высказался точно так же и объявил, что составит компанию своему куму, сиру Эсташу де Сен-Пьеру. А звали этого горожанина Жан д’Эр.

Затем встал третий, коего звали сир Жак де Виссан. Владелец дорогого движимого имущества и земельной собственности, он сказал, что составит компанию двум своим кузенам. Так же сделал и сир Пьер де Виссан, его брат, а потом еще двое — пятый и шестой. Прямо там, в торговых рядах Кале, эти шестеро горожан полностью разделись, оставив на себе только брэ [короткие кальсоны до колен-БР] и рубахи, повязали веревки на шеях, как того требовали условия, и взяли ключи от города и замка Кале — каждый по связке.»

БР: Эта история в сокращенном виде (один-два абзаца) приводится в учебниках и путеводителях, однако только оригинальный текст позволяет понять тот импульс, который передался Родену от Фруассара, который напыщенным слогом и красочными деталями как нельзя более подходит для художников.

Тут надо сделать одно замечание — Фруассар сочинял рыцарские романы, но рыцарские добродетели к горожанам неприменимы, и потому Фруассар награждает их христианскими добродетелями, ведь слова Эсташа «я имею столь великую надежду обрести милость и прощение у нашего Господа, если умру ради общего спасения» есть переиначенные слова о том, что любовь выражается в жертве «(Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих. Ин.15:13)»

…В средние века «Хроники» Фруассара снабжались иллюстрациями, на которых показан приход граждан Кале в лагерь англичан — вот так, на коленях в одних рубахах и с веревками на шее стоят они перед английским королем, причем рубахи не просто прикрывают наготу — рубахи еще и служат саваном для покойника (именно саван, ибо они идут на смерть).

Рис 6. Граждане Кале перед Эдуардом III. Миниатюра, XIV в. Хроники Жана Фруассара. Национальная Библиотека Франции, Париж. Свободная лицензия

Шампиньоль: «…Первой привлекает внимание фигура Эсташа де Сен-Пьера в центре скульптурной группы… изнуренный голодом и лишениями осады, с впалой грудью, окоченевшими крупными руками, веревкой на шее, приготовленной, вероятно, для повешения».

БР: Конечно, на веревке вешают, но в данном случае веревка на шее есть символ оммажа, состоящего в отдаче себя (тела и имущества) в зависимость сюзерену; а еще веревку на шее носили раскаявшиеся грешники — т.о. король хотел от горожан раскаяния и покорности.

«…Вверение «головы» происходило, по всей видимости, в форме символического надевания веревки на шею. Этот ритуал воспроизводят письменные источники («я надел веревку на шею мою»; «он самого себя вверил через шею»).

Изображения веревки на шее принесшего оммаж человека всегда свидетельствуют о жесткой сервильной зависимости, устанавливаемой этим символическим актом».

Важно подчеркнуть, что веревку на шею при оммаже люди благородные не надевали, и потому веревка является дополнительным унижением, при котором благородные жители Кале уподобляются сервам.

***

По счастливой случайности во время работы Родена над «Гражданами» его секретарем был немецкий поэт Рильке, написавший первую прижизненную книгу о нем http://www.sky-art.com/rilke/prose/roden/roden01_1_ru.htm, и именно Рильке первым дал замечательное толкование его работы:

Рильке: “…власть поднимать прошедшее до непреходящего Роден обнаруживал всегда, когда исторические сюжеты или образы жаждали воплотиться в его искусстве, но, быть может Граждане Кале превосходят все. [ссылки позволяют перейти на фрагмент с текстом – БР] Сюжет ограничивался тут несколькими строками [точнее, страницами – БР] из летописи Фруассара — историей о том, как Эдуард Третий, король английский, осадил город Кале, как не хотел он помиловать город, уже напуганный голодом, как, наконец, король согласился отступить, если шесть самых уважаемых граждан предадутся в его руки, «дабы поступить ему с ними по своему усмотрению» [Существенная неточность — не отступить, а пощадить горожан-БР]. Летописец повествует, как они разделись до рубах, повязали петли себе на шею и отправились в путь с ключами от города и крепости. Он рассказывает, как они пришли в королевский лагерь, описывает, как сурово принял их король и как палач стоял уже позади них, когда государь, вняв мольбам королевы, подарил им жизнь. «Он послушался своей супруги, — говорит Фруассар, — ибо она была больно беременна». Больше летопись не содержит ничего [Не совсем так, но об этом позже — БР].

Однако для Родена тут было вдоволь материала.

Он сразу почувствовал, что в этой истории имеется мгновение, когда совершилось нечто великое, нечто вневременное и безымянное, нечто независимое и простое.

Он сосредоточил все свое внимание на моменте ухода.

Он видел, как эти люди начали свое шествие; чувствовал, как в каждом из них снова была вся его жизнь, как тут стоял каждый со своим прошлым, готовый унести его из старого города. Шесть человек всплыли перед Роденом и ни один не походил на другого; только у двух братьев, быть может, имелось некоторое сходство. Но каждый из них по-своему принял решение и по-своему жил в этот последний час, почтив его своей душой, выстрадав его своим телом, привязанным к жизни. А потом Роден уже не видел образов. В его памяти возникли жесты — жесты отказа, прощания, отречения. Жесты за жестами. Он собирал их. Он формировал их. Они хлынули к нему из глубины его знания. В его воспоминании словно восстали сто героев и рванулись к самопожертвованию. И он принял все сто и сделал из них шесть. Он изваял их нагими, каждого порознь, во всей откровенности зябнущих тел. Выше человеческого роста. В натуральную величину их решения. <…> Роден даровал каждому из этих людей жизнь в последнем жесте их Жизни.

Сперва кажется, будто Роден всего-навсего объединил их. Он дал им одинаковое одеяние — рубаху и петлю, расположил их друг рядом с другом, в два ряда: трое в первом ряду, уже шагающие, и другие, повернувшиеся вправо, позади, словно собирающиеся присоединиться. <…> фигуры не соприкасались между собой — они стояли друг подле друга последними деревьями поваленного леса, и их объединял один только воздух, принимающий в них участие на свой особый лад. Обходя эту группу, нельзя было не поразиться тому, как из прибоя контуров возникали чистые, великие жесты — вздымались, стояли и ниспадали в монолит, словно приспущенные знамена. Тут все было ясно и определенно. Места для случайностей не осталось. Как все композиции роденовской работы, и эта была замкнута в себе — особый мир, целое, преисполненное жизнью, которая кружит, не перехлестывая через край. Вместо соприкосновений тут оказались пересечения — тоже соприкосновения своего рода, бесконечно ослабленные посредством воздуха в промежутках, обусловленные и преображенные им. Образовались соприкосновения издали — встречи, перекрещивания очертаний — так иногда взаимодействуют облака или горы, и там тоже воздух в промежутках — не пропасть, которая разлучает, а скорее — провод, легкий в своей постепенности переход.

<…>

«Роден создал старика с руками, болтающимися в развинченных суставах, наделил его тяжелым шаркающим шагом, изношенной дряхлой походкой и выражением усталости, стекающей до самой бороды.

Роден создал человека, несущего ключи. В нем еще хватило бы жизни на многие годы, и вся она втиснулась в его внезапный последний час. Он едва переносит ее. Его губы сжаты, его руки впились в ключи. Он подбавил огня к своей силе, и она сгорает в нем, в его упорстве.

Роден создал человека, поддерживающего свою поникшую голову обеими руками — словно для того, чтобы собраться с духом, побыть еще мгновение одному.

Роден создал обоих братьев, из которых один еще оглядывается назад, в то время как другой уже решительно и смиренно склоняет голову, словно предавая себя палачу.

Роден создал расплывчатый жест человека, который «проходит через жизнь».

Гюстав Жеффруа так и назвал его: «прохожий». Он уже идет, но он еще оборачивается, глядя не на город, не на плачущих и не на тех, кто идет вместе с ним. Он оборачивается к самому себе. Его правая рука поднимается, сгибается, колышется: кисть раскрывается, словно выпуская на свободу птицу. Это прощание c несбывшимся, с неизведанным счастьем, с несчастьем, которое теперь будет ждать понапрасну, с людьми, которые где-то живут и могли бы когда-нибудь попасться навстречу, со всеми завтрашними и послезавтрашними возможностями, с той смертью, которая представлялась такой далекой, мягкой и тихой в конце долгого, долгого срока.

Этот образ, в уединении старого сумрачного сада, мог бы стать памятником всем тем, что умерли молодыми.

Так Роден даровал каждому из этих людей жизнь в последнем жесте их Жизни»».

БР: Но вот «Граждане» отлиты из бронзы и теперь остается только установить их в Кале и торжественно открыть — но прежде чем это случится, пройдет несколько лет!

Рильке: Местом, предназначенным для памятника, был рынок в Кале: как раз оттуда началось в свое время тягостное шествие. Там и должны были теперь стоять тихие образы, слегка приподнятые низким уступом над повседневностью, словно им предстоит еще страшный исход во веки вечные.

В Кале не согласились на низкий цоколь, так как это противоречило традиции. И Роден предложил другое место для памятника. Пусть построят, потребовал он, прямо у моря четырехугольную башню с простыми обтесанными стенами высотой в двухэтажный дом и там водрузят шесть граждан наедине с ветром и небом. Можно было предвидеть, что и это предложение отклонят.

Роден: Я безропотно готов их вернуть в свою мастерскую, где они присоединяются к моим другим непонятым и неизвестным вещам. Этим бы все и завершилось. Только благодаря решительным настояниям власти Кале решили их принять…

БР: «Решительные настояния» выразились в протестах деятелей культуры, включая Золя и Маларме, бывшего тогда министром культуры, и настояниям газет.

Интересно, что у себя в Медоне Роден попробовал установить «Граждан» над входом в дом (в музее этот момент представлен на фотографиях), но затем вернул их на землю.

***

В конце-концов фигуры установили на базарной площади в Кале и «Граждане» начали триумфальное шествие по всему миру (см. https://artrue.ru/sculpture/ogyust-roden-grazhdane-kale.html) — в мастерской Родена еле успевали выполнять заказы и окончилось это тем, что был принят специальный закон, ограничивающий количество авторских копий двенадцатью!

Однако только три памятника установил сам Роден, и если установка в Кале и Париже понятна, то установка в Лондоне заслуживает специального упоминания.

***

В 1914 году «Граждане Кале» были установлены в сквере за лондонским парламентом.

Если встать спиной к парламенту, то справа от памятника будет Вестминстерское аббатство с королевскими усыпальницами, слева — Темза.

Она течет в пролив Па Де Кале, разделяющий Англию с Францией, и в хорошую погоду с высокого английского берега виден берег французский, куда смотрят с метрового пьедестала шестеро горожан.

Но ведь Родену пришлось выдержать целую битву с заказчиками, желавшими установить «Граждан» на пьедестале, так почему он вдруг поставил фигуры на пьедестал?

Думаю дело в том, что в Кале на рыночной площади «Граждане» стоят на земле среди своих, а в Лондоне они среди бывших врагов и не желают смешиваться с людьми, пришедшими погулять в сквере.

***

Король выполнил обещание и жителям Кале была дарована жизнь и свобода и как бы хотелось написать, что шестеро помилованных горожан были торжественно приняты и награждены королем Франции!

Однако все было по-другому:

Фруассар: «В 1347 г. Эсташу де Сен-Пьеру было 60 лет. Эдуард III оставил в Кале 22 самых богатых горожанина, чтобы они «указывали границы наследственных владений», по выражению Фруассара. Эсташ де Сен-Пьер был поставлен во главе этой «комиссии» и ему было возвращено часть имущества и пожалован пенсион в 40 марок стерлингов «за добрую службу по поддержанию порядка в городе» … после смерти Эсташа король конфисковал все имущество у его наследников за нелояльное поведение. Судьба остальных пятерых неизвестна».

А что было с горожанами?

Фруассар с «великой жалостью и печалью» продолжает: «им пришлось покинуть свои прекрасные особняки и всё имущество, ибо они ничего не унесли с собой» и, далее, меланхолически замечает: «Некоторые по ним плакали, а другие — нет. Ведь еще до осады город Кале был известен среди тех, кто часто в нем бывал и хорошо его знал, как один из самых грешных городов на свете, где оседает и распродается большинство вещей, награбленных и добытых худыми путями. Поэтому говорили некоторые, кто знал калезцев, что Бог воздал им по заслугам, ибо вряд ли кто-нибудь мог выйти в море без хорошего военного сопровождения и проследовать возле гавани Кале так, чтобы не быть убитым или ограбленным».

Однако умаляет ли такой финал величие подвига шестерых граждан Кале?

Ничуть.

Они совершили величайший акт самопожертвования и только счастливый случай уберег их от смерти, а то что было потом, то было потом — жизнь вошла в свои берега и пошла своим ходом.

Как писал Чехов «Груба жизнь!» — это так, но, чуть дополнив Рильке, еще раз скажем о «Гражданах Кале», идущих босиком в рубахах-саванах и с веревками на шее, оставляя за спиной родной город на который нельзя оглянуться, чтобы не застыть, не в силах идти, а приходится идти, с каждым шагом приближая неминуемую смерть, а шагов много, лагерь короля в нескольких лье и с каждым шагом происходит

«прощание c несбывшимся, с неизведанным счастьем, с несчастьем, которое теперь будет ждать понапрасну, с людьми, которые где-то живут и могли бы когда-нибудь попасться навстречу, со всеми завтрашними и послезавтрашними возможностями, с той смертью, которая представлялась такой далекой, мягкой и тихой в конце долгого, долгого срока».

…По учению христианской церкви акт величайшей жертвы любви — Отец обрекает Сына на искупительную жертву. Но именно эту жертву приносят шестеро граждан и потому слова Эсташ де Сен-Пьера «Относительно себя я имею столь великую надежду обрести милость и прощение у нашего Господа, если умру ради общего спасения» напрямую связаны с жертвой Спасителя.

И с этой высоты какое нам дело, что соседи злорадствуют над несчастьями калевцев или что Фруассар неточен — дело не в том, что «Тьмы истин нам дороже//Нас возвышающий обман» — просто стоя рядом с «Гражданами» вдруг на короткий миг становится понятно то предназначение человека, которое было в него заложено в момент божественного создания и которое побуждает его жертвовать жизнью за жителей родного города подобно тому, как Сын Божий принес себя в жертву за все падшее человечество.

12.12.2023