После того, как Хусейн с трудом закончил начальную школу, учитель Гасан позвал его мать и сказал: «Нургуль, пойми, нет смысла посылать Хусейна в интернат. Не надо его мучить, он хороший, аккуратный, трудолюбивый мальчик, но он не осилит программу средней школы. Пусть лучше останется в аиле и будет помогать тебе по хозяйству».

Михаил Токарь

ЛУЧ СВЕТА ИЗ-ЗА ГОР

Хусейн стоял на краю кладбища небольшого аила, затерянного далеко в горах Кавказа. Здесь уже несколько веков находили последнее пристанище его немногочисленные односельчане. Кладбище было пустынным. На обдуваемой ветрами каменистой почве не могло вырасти даже чахлого деревца. Многие могильные плиты упали, на других уже невозможно было прочитать, кто под ними покоится.

Кладбище находилось на краю крутого обрыва плато. Вокруг возвышались величественные горы, и с того места, где стоял Хусейн, открывался захватывающий вид. Но Хусейну было не до гор. Он среди них родился двадцать лет назад, вырос и ничего кроме них в жизни не видел. Сейчас он со скорбным видом смотрел себе под ноги возле свежевырытой могилы матери и неумело повторял за муллой молитвы на языке Пророка.

Кроме Хусейна и старенького муллы у могилы стоял его дальний родственник. Сложно было объяснить, кем он ему приходится, но Хусейн звал его дядя Муса. Муса был хозяином небольшой автомастерской, в которой ремонтировалось всё, что имело колеса: от велосипедов и мотоциклов до старых моделей жигулей. Несколько лет назад дядя Муса из жалости к матери Хусейна и из уважения к памяти его отца взял юношу к себе на работу. С тех пор Муса считал себя ответственным за него.

Отец погиб, когда Хусейну было всего два года. Молодой человек смутно помнил его, но, по рассказам мамы, это был мужественный, уважаемый соседями человек. В колхозе он был чабаном и погиб, отбиваясь от напавших на отару волков. С тех пор, решением колхозного собрания, мать и ее единственный сын каждый год получали по овце. Даже после того, как колхозы исчезли, совет старейшин аила постановил продолжить заведенный порядок.

Мать Хусейна работала уборщицей в начальной школе. Зарплата у нее была совсем маленькой, поэтому ей приходилось выполнять множество работ на дому: ухаживать за овцами, стричь шерсть, прясть, а потом долгими зимними вечерами вязать теплые носки и рукавицы. Их оптом закупал хозяин единственного магазина в аиле и продавал на базаре в райцентре, вместе с другими нехитрыми изделиями односельчан. Жизнь в одиночестве и тяжелая работа привели к тому, что мать, еще далеко не старая женщина, часто болела и выглядела намного старше своих лет.

Все дети аила до десяти лет учились в одном классе, а затем переезжали в интернат в райцентре. Учеба Хусейну давалась с трудом, он еле закончил начальные классы — и то лишь благодаря тому, что директор школы (и он же единственный учитель) жалел его мать.

Их дом стоял на краю аила. Мать Хусейна не поддерживала близких отношений ни с соседями, ни с немногочисленными родственниками. Вечера они обычно коротали вдвоем. Мать за работой рассказывала сыну старые легенды о героических предках их народа, вспоминала отца, часто наделяя его чертами народных героев. Соседи тоже не искали общения с их семьей. Мать Хусейна считали странной, а самого Хусейна держали за деревенского дурачка.

После того, как Хусейн с трудом закончил начальную школу, учитель Гасан позвал его мать и сказал: «Нургуль, пойми, нет смысла посылать Хусейна в интернат. Не надо его мучить, он хороший, аккуратный, трудолюбивый мальчик, но он не осилит программу средней школы. Пусть лучше останется в аиле и будет помогать тебе по хозяйству».

Когда юноше исполнилось семнадцать лет, дядя Муса взял его в автомастерскую и доверил самую нехитрую работу. Хусейн возился с шинами, немного слесарничал, наводил порядок в мастерской. К непосредственно ремонту автомобилей и сельхозтехники его не допускали.

Последние годы мать много болела, и Хусейну пришлось взять все домашнее хозяйство на себя. А по вечерам, после работы в автомастерской, он приходил в пустую школу и убирал там вместо заболевшей матери. Фельдшер в аиле давал ей какие-то таблетки, несколько раз предлагал отвезти в районную больницу, но она всё время отказывалась, ссылаясь на то, что не может оставить сына. Они из последних держались друг за друга, их поддерживала лишь взаимная любовь.

Мать Хусейна умерла тихо, во сне. Утром сын встал, испек лепешки и позвал мать к столу, но ответа не последовало.

И вот, на следующее утро, он одиноко стоял у могилы, которую присыпал каменистой землей, и попросту не знал, что ему делать, как жить дальше. Дядя Муса проводил его до дому. Посидел несколько минут, похлопал по плечу сказал: «Хусейн, сынок, ты уже взрослый, ты джигит, тебе надо быть настоящим мужчиной. И ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь». Потом он торопливо вышел из одинокого дома, сославшись на проблемы на работе.

Дядя Муса разрешил Хусену побыть несколько дней дома и пообещал вскорости зайти к нему. Но из-за проблем в автомастерской и домашних хлопот, а, по большей части, из-за отсутствия желания находиться в этом странном доме, так и не зашел. Единственным человеком в аиле, проявлявшим хоть какую заинтересованность в судьбе Хусейна, был директор школы Гасан. Но он уехал из аила по случаю зимних каникул и не смог приехать на похороны из-за снежного заноса на перевале. Лишь спустя две недели, когда снегопад закончился и единственную дорогу к аилу расчистили от заносов, Гасан смог навестить Хусейна.

Состояние юноши было удручающим, он исхудал, был небрит. Сил его хватало лишь на то, чтобы растопить раз в день печь и выпить немного горячего чая или кислого молока, заедая сухими лепешками. Парень лежал на кровати, укрывшись одеялом и бараньей шкурой, пытаясь хоть немного согреться.

Учитель чуть ли не силой поднял Хусейна и заставил пойти к нему домой:

— Так, Хусейн, сейчас ты встанешь, умоешься, потеплее оденешься и пойдешь со мной.

— Дядя Гасан, спасибо вам, но я в порядке, просто не успел разжечь огонь в печке. Сейчас я встану, согрею чаю, поем. Не нужно беспокоиться обо мне.

Хусейну хотелось, чтоб учитель поскорее оставил его одного, у него не было ни сил, ни желания встать и отряхнуться от навязчивых воспоминаний о матери, но учитель настоял:

— Ничего не хочу слушать, ты сейчас же идешь ко мне, твоя мать была моим надежным помощником и святой женщиной, да и ты мне как родной, поэтому я не дам тебе тут умереть от голода и холода.

Жена учителя налила Хусейну полную тарелку густого горячего супа и добавила большие куски вареной баранины. От сытной пищи юношу сморило, и Гасан отвел его спать в гостевую комнату.

Прошло несколько дней. Хусейн постепенно приходил в себя, учитель навещал его почти каждый вечер, рассказывал об отце, о матери, какой он ее знал по работе. С жаром Гасан убеждал мальчика:

— Поверь, сынок, твоя мама сейчас в раю и смотрит на тебя с небес. Она хочет, чтоб ты был настоящим мужчиной, сильным, смелым, как твой отец. Чтоб женился на хорошей девушке и у вас появились дети.

Учитель так хорошо и складно все рассказывал, что Хусейн погрузился в сладкие фантазии о своем красивом будущем. На самом же деле мать не хотела отпускать сына от себя. Всю жизнь она внушала ему, что люди вокруг лживые и лицемерные, что все норовят обидеть его, посмеяться над ним. Особенно мать предостерегала его в отношении девушек. «Все они гадкие и опасные, — говорила мать. — Не вздумай даже приближаться к ним, ничем хорошим это не кончится».

Но мать умерла, а учитель Гасан так живо рассказывал Хусейну о том, как она сейчас смотрит на него с небес, и внушал ему, что он «очень похож на своего отца, за которого готова была выйти замуж любая девушка»…

Юноша по умственному развитию сильно отставал от сверстников, хотя и не был слабоумным. Он понимал, что ему нужен умудренный жизнью советчик, иначе он пропадет. Раньше он во всем слушался мать, а теперь ее место занял учитель Гасан, и его надо обязательно слушаться.

Однажды утром после очередного разговора с учителем Хусейн пришел в автомастерскую и сказал: «Дядя Муса, я понял, что должен стать настоящим джигитом, каким были все мужчины в нашем роду».

Муса обнял его за плечи и прижал к себе. Парень, конечно, годился только для самой простой работы, но теперь, когда он стал сиротой, не способным справиться с жизнью в одиночку, Муса решил, что его долг перед Аллахом и перед памятью родителей заботиться о Хусейне. Он собрал всех работников и твердо сказал им:

— Мы все здесь как одна семья, и наш долг помочь Хусейну, поддержать его. Я не потерплю, чтобы кто-нибудь смеялся над сиротой, наоборот, все должны поощрять его добрыми словами и советом.

Все согласились. Хотя работники и считали Хусейна дурачком, но у него было доброе сердце, и сейчас он действительно нуждался в помощи.

После этого разговора Хусейн стал замечать, что отношение к нему изменилось. На работе начали воспринимать его по-другому, с уважением, сотрудники звали его выпить кофе, интересовались его мнением о машинах и даже о девушках в аиле. Хусейну и вправду начало казаться, что он стал похожим на отца, как будто душа отца вселилась в него.

Это неожиданное изменение отношения не могло не повлиять на его самооценку и манеру поведения. Постепенно он начал даже по-другому одеваться, осанка стала более уверенной, лицо излучало энергию. Он не замечал, что за его спиной люди в аиле продолжают или посмеиваться над ним или жалеть его. Напротив, ему теперь стало казаться, что вместо злобных соседей и завистливых родственников его окружают исключительно приветливые и хорошие люди.

Чувствуя доброжелательное внимание хозяина автомастерской, Хусейн решил, что стал его незаменимым помощником. Он взял за правило приходить раньше всех, прибирать все инструменты, которые раньше были разбросаны по всей мастерской, и расставлять их по местам. Он надолго задерживался после окончания рабочего дня, чтобы убрать скопившийся мусор. Муса стал отмечать его работу, хвалить за порядок и ставить в пример другим работникам. Те лишь посмеивались над его жгучей энергией, но Хусейн воспринимал похвалы Мусы как признание особых заслуг, как знак повышения его статуса.

Через некоторое время Хусейн заметил, что организация работы в мастерской не отлажена, как следует. Он стал постоянно подходить к Мусе и давать ему несуразные советы. Сначала это забавляло хозяина, но по прошествии нескольких дней стало раздражать. Муса попытался вразумить парня, объяснил, что есть особый, годами сложившийся порядок в работе автомастерской, но Хусейн с жаром настаивал на своем понимании организации труда. Например, ему казалось, что под громкую музыку из мощных динамиков работники будут трудиться гораздо активнее. Муса старался не показывать своего раздражения. Он помнил о своем обещании заботиться о сироте, к тому же старания Хусейн давали некоторые плоды: в гараже стало чище и больше порядка с инструментами. Они меньше ломались, реже терялись и всегда находились в нужных местах.

Хусейн, проводя на работе долгие часы, приходил в пустой дом уже под вечер, готовил нехитрый ужин, но не чувствовал голода. Со временем он заметил, что и спать стал меньше. Он смотрел по старенькому телевизору незамысловатые фильмы, обожал реалити-шоу, особенно те, в которых безвестные люди вдруг становились кумирами всей страны.

Хусейну казалось, что молодые неженатые парни с работы стали его близкими друзьями. Он стал спрашивать у них совета, как ему лучше выбрать невесту, как представиться ее родителям, как уговорить их отдать за него дочь без калыма, как провести первую брачную ночь и сколько нужно завести детей. Он без перерыва выпаливал все эти вопросы, словно строчил из пулемета. Парни с трудом сдерживались, чтоб не рассмеяться ему в лицо. Хусейн этого не замечал и был озабочен лишь тем, как познакомиться с самой красивой девушкой аила и попросить у родителей ее руки.

Дяди Муса выдал Хусейну небольшую премию, которая была скорее пожертвованием сироте, чем вознаграждением за работу. Хусейн плотно зажал деньги в кулаке и побежал в единственный в аиле магазин, чтобы купить себе новую одежду. И уже в ней пойти свататься в дом зажиточных односельчан.

Хозяин магазина продал ему лучший костюм из своего скудного ассортимента. Этот костюм уже долго висел на вешалке, никто не хотел его покупать. Хусейн переоделся прямо в магазине и с гордостью прошелся по аилу. В новом костюме, с накинутым поверх него много раз чиненным тулупом, Хусейн вызывал у прохожих лишь недоуменную улыбку.

В их аиле еще сохранялись старые традиции. В сельском клубе не было танцев, и уж точно не было никаких баров или ночных клубов. В аиле все друг друга знали. Когда подходило время, родители молодых встречались и обсуждали все вопросы, включая колым за невесту (деньги, скот, ценные вещи), свадьбу и всю последующую жизнь. Так что особых ухаживаний и свиданий, как это принято в городе, в селе не было.

Хусейн вспоминал рассказы матери о своем отце. По ее словам, на отца все девушки аила заглядывались, а он выбрал именно ее. Хусейну казалось, что и у него именно так и произойдет. Он стал замечать, что всё и вправду так складывается. Горские девушки, идущие группками или в сопровождении старших, с улыбкой посматривали вслед ему, недоумевая, что случилось с этим «дурачком Хусейном». Раньше его нечасто можно было увидеть на улице праздно гуляющим. Он или шел со своим небольшим стадом овец на пастбище или старался незаметно прошмыгнуть в автомастерскую. Потупив взор, он всегда старался не привлекать к себе внимания.

А сейчас Хусейн важно шел по улицам аила, громко здоровался со всеми и довольно навязчиво старался завести разговор с девушками или с почтенными стариками. Все в аиле знали его и сочувствовали его горю. Полагали, что он просто еще не оправился от потери единственного близкого человека, и старались не обижать его.

Хусейн с каждым днем чувствовал все больший прилив энергии. Он рано просыпался, еще до восхода солнца, и его душа переполнялась радостью. Он выходил на улицу, вставал напротив гор и начинал петь песни счастья и веселья. Он знал их мало, ведь его мать по вечерам за работой чаще пела грустные песни о трудной и безрадостной женской доле. Но Хусейн чувствовал, что его призвание — принести радость в этот мир, и горы отзывались ему эхом.

Односельчане не разделяли его чувств. Вначале они лишь посмеивались над чудачествами Хусейна, а потом его странные выходки стали всё больше их раздражать. Он громко со всеми разговаривал, уже не обращая внимания на принятые нормы приличия в обращении с женщинами и со старшими, вызывая при этом злость и непонимание.

И на работе его поведение становилось все более раздражающим, а труд все менее эффективным. Он ругался с работниками и клиентами автомастерской, давая им нелепые советы. Он даже стал указывать хозяину мастерской, что нужно делать и как лучше работать.

Если до этого Хусейн был занят полезной деятельностью и наводил порядок и чистоту в мастерской, то сейчас он продолжал работать по многу часов, но совершенно бездарно: всё время затевал какие-то перемены, передвигал с места на место столы и шкафы для инструментов или рабочей одежды. Всё это он делал без всякой логики и часто бросал очередной проект, не доводя его до конца, оставляя за собой полный балаган. Несмотря на данное себе обещание помогать сироте, Муса уже больше не мог этого терпеть. Он понял, что поведение Хусейна рушит порядок и дисциплину в мастерской и отпугивает клиентов. Поэтому скрепя сердце он позвал к себе Хусейна и сообщил ему:

— Пойми меня правильно, сынок, сейчас тяжелые времена, мало работы и поэтому мне придется сократить количество работников и уволить тебя.

К удивлению Мусы Хусейн на это отреагировал спокойно, даже с какой-то нелепой радостью. Молодой человек ответил:

— Дядя Муса, я и сам собирался уволиться: мне надоело работать в грязи и дышать смесью солярки и машинного масла. Я чувствую, что способен на большее. Я осознал, что моя цель в жизни — приносить людям свет и радость.

Другой работы в аиле не было, но Хусейна это мало заботило. Он решил продать самое ценное что у него было: нескольких оставшихся овец. Не торгуясь, продал их по дешевке. Ведь для него «деньги не главное, главное — это радость в сердцах людей».

С каждым днем Хусейн ощущал себя все более значимым человеком, и однажды произошел кардинальный поворот в его судьбе. Как-то он встал раньше обычного, вышел из дома и посмотрел в сторону заснеженного перевала. Над горами стояли тяжелые тучи и внезапно, как ему показалось — по воле Аллаха, они разошлись в сторону и яркий луч света ослепил Хусейна. Это длилось всего лишь несколько мгновений, пока тучи вновь не сомкнулись, но даже этих нескольких мгновений молодому человеку хватило, чтобы осознать, что после долгих лет страданий, потерь и унижений Всевышний отметил его и даровал особую способность влиять на людей не силой ума, а силой правды и света. И люди должны это почувствовать. Конечно, тяжело выводить людей из мира тьмы и заблуждений к свету, но он выбран Аллахом и обязан выполнить свой высший долг. Этот день должен изменить его жизнь раз и навсегда.

Он никогда не был религиозным человеком. Мать, хоть и соблюдала традиции, но не очень чтила заповеди ислама. Она молилась лишь по необходимости, когда чувствовала, что уже не в состоянии справиться сама со своими проблемами и нуждалась во вмешательстве Всевышнего. Хусейн отучился всего четыре класса начальной школы, не ходил на занятия по основам ислама, которые мулла вел для детей при мечети. Он с трудом читал на родном языке, и уж нечего было думать, что он станет читать Коран на арабском. Но в то утро Хусейн взял в руки четки, завернул вокруг головы кусок материи как чалму и вышел из дома.

Было совсем раннее утро, единственными окнами в родном аиле, в которых горел свет, были окна мечети. Хотя, по большому счету, это была даже не совсем настоящая мечеть, со всеми необходимыми атрибутами. Не было минаретов снаружи, не было помоста внутри. Она больше напоминала молитвенный дом, в котором служил старенький мулла Али. Несмотря на свой почтенный возраст, он всегда вставал раньше всех в аиле, убирал помещение и готовился к утреннему намазу и ко всем остальным молитвам. Он навещал больных, молился по усопшим, учил всех желающих Корану.

В то зимнее утро мулла, как обычно, пришел очень рано, зажег повсюду свет и растопил печь, чтобы ко времени молитвы было тепло. Он подмел ковры, перечитал несколько сур из Корана перед предстоящей проповедью. И в эту минуту в мечеть зашел Хусейн. Он выглядел разгоряченным, несмотря на холодное утро. В руках он нервно теребил четки, а на голове у него было странное подобие чалмы.

Он с порога начал что-то громко и невнятно говорить, бурно жестикулируя. Мулла спокойно позвал его в комнату, где горела печка. В это время только там было по-настоящему тепло, а остальные помещения еще оставались холодными. В этой же комнате стояли стол и стулья. Али поставил чайник на чугунную плиту печи, заварил чай. Пока он этим занимался, Хусейн продолжал громко и возбуждено что-то выкрикивать, бегая по комнате. Из бурного потока его речи было трудно выделить какие-то конкретные мысли. Можно было лишь уловить, что «он чувствует свою избранность Аллахом» и еще что-то невнятное о «его особой миссии в этом мире». После того как чай был готов, Али разлил его по маленьким стеклянным стаканчикам и поставил на стол блюдце с кусковым сахаром. Он попытался спокойно поговорить с юношей и разобраться, что же происходит в его душе.

Хусейн немного расслабился от горячего чая и от жара, исходящего от печки, и стал уже спокойнее рассказывать мулле:

— Али, ты мудрый человек, ты знаешь Коран, но тебе не дано ощутить величие Аллаха: это удел избранных, простым чтением Корана святости не достигнуть. Этим утром я получил от Аллаха послание. Я понял это, когда сквозь темные тучи над безжизненными вершинами гор меня озарил луч света. Он был направлен только на меня одного, он зажёг в моем сердце огонь истинной веры. Эту веру я обязался перед Аллахом принести людям. Те, кто примет из моих рук и из моего сердца этот свет истины, попадут в рай, и горе тем, кто отвергнет свет веры.

Али жалел сироту. Мечеть в маленьком аиле – это не только место для молитв, но и центр общины. Здесь люди общались, делились новостями, вместе радовались хорошим событиям и вместе оплакивали утраты. А мулла в аиле — это не только человек, отвечающий за соблюдение религиозных обрядов, но и друг, с которым можно поделиться радостью и горем, получить совет по самым разным вопросам. Он разрешает споры между людьми или целыми семьями. Мулла нередко сам обращается к важным людям, старейшинам аила или главам семей, если считает, что нарушены законы ислама, традиции народа или законы нравственности.

Али хорошо знал Хусейна и видел, как он в последнее время изменился. Али даже корил себя, что не нашел времени поговорить с ним раньше. Он начал неторопливо расспрашивать молодого человека:

— Хусейн, сынок, как ты себя чувствуешь? Как справляешься с бытом? Кто тебе помогает с едой, уборкой? Есть ли у тебя проблемы на работе?

Но Хусейн нетерпеливо прервал его и стал быстро говорить, глотая слова:

— О чем ты говоришь? Какая работа? Какая уборка? Ты что, совсем меня не понял? Я тебе толкую о своей избранности Аллахом, о том, что я собираюсь раз и навсегда изменить людей, сначала в родной аиле, а потом и во всем мире.

 Али попытался успокоить его:

— Хусейн, я очень рад, что ты ощутил в своем сердце милость Аллаха. Может быть, ты станешь приходить в мечеть? На молитвы, на проповеди и на занятия Кораном, которые проводятся два раза в неделю для всех желающих? Ты также можешь заходить ко мне по вечерам, после вечерней молитвы, если тебе захочется поделиться со мной своими проблемами или получить совет и помощь.

Но Хусейн не пожелал его слушать:

— Мне не нужно читать книги, Аллах напрямую обращается ко мне и направляет меня в святом деле.

Молодой человек резко встал, торопливо накинул тулуп и, позабыв на столе четки, которые нервно теребил всю беседу с муллой, выскочил из мечети. Он бегал по улицам аила, иногда падая на каменистую землю. Его тулуп порвался и испачкался. Кусок ткани, который он повязал вместо чалмы, слетел с головы и его волосы развевались на ветру. Напоминая безумного дервиша, он набрасывался на прохожих, бессвязно крича об Аллахе, о божественной истине, которая открылась ему, о праведниках и грешниках.

В таком виде он ворвался в дом, где заседал совет старейшин аила. Бегая по большой комнате, он непрерывно кричал, хватал окружающих людей за одежду, пытался им что-то доказать и в чем-то их убедить. Один из старейшин позвонил участковому полицейскому и фельдшеру аила, и через несколько минут Хусейн уже лежал на полу лицом вниз. Полицейский надел ему на запястья наручники и прижал коленом к полу, а фельдшер, приспустив ему штаны, вколол успокоительный препарат. Некоторое время Хусейн дергался, пытаясь вырваться, и продолжал кричать и угрожать всем присутствующих «карами Аллаха и страшным судом». Однако постепенно лекарство начало действовать. Хусейн обмяк, глаза его закрылись и лишь губы продолжали шевелиться, бормоча что-то невразумительное.

Фельдшер с водителем перенесли его на носилках в санитарную машину и поехали в больницу. Дорога была неблизкая, поэтому фельдшер пару раз останавливал машину, чтобы подколоть еще ампулу успокоительного. Так и довезли его до приемного покоя районной больницы. Дежурный врач сказал, что у них, к сожалению, в больнице нет психиатра, поэтому Хусейну сделали укол галидола против психоза, погрузили уже в свою машину скорой помощи и повезли в республиканскую психиатрическую больницу.

Несмотря на полученный укол, Хусейн оставался очень беспокойным, громко кричал, пытался освободиться от ремней, которыми его плотно привязали к носилкам. Но под конец поездки он выбился из сил, к тому же начало действовать лекарство — и он отключился. Так его на носилках и внесли в приемный покой Республиканской клинической психиатрической больницы.

Дежурный психиатр посмотрел на грязного, странно одетого молодого человека, который спал на больничной кушетке. Сведений о нем было мало, лишь отрывочные данные, полученные дежурным терапевтом районной больницы от сельского фельдшера. Судя по всему, речь шла о пациенте, находящемся в состоянии мании с бредовыми идеями величия религиозного толка, сопровождающемся агрессией по отношению к окружающим.

Дежурный психиатр боялся, что пациент ночью придет в себя и вновь станет опасным для окружающих, тем более, что это была его первая психиатрическая госпитализация и невозможно было предвидеть его реакцию на нахождение в больнице. Поэтому дежурный врач распорядился поместить Хусейна под постоянное наблюдение в закрытом отделении. Ему назначили обследование, включающее консультации с терапевтом и невропатологом и компьютерную томографию головы, чтобы исключить заболевания внутренних органов или опухоль мозга, при которых нередко проявляются симптомы, напоминающие манию. Все результаты обследования были в норме.

Одновременно Хусейну назначили препараты против психоза. Хотя это и позволило несколько снизить его агрессивность, он все равно оставался очень беспокойным и продолжал высказывать бредовые мысли о том, что он «посланник Аллаха на Земле, и его цель — донести истину до всех людей». Он утверждал, что слышит голос пророка Мухаммада. Периодически он замыкался в себе и лишь тихо шевелил губами, ведя с кем-то неслышную беседу.

Врачи отделения представили его профессору кафедры психиатрии республиканского мединститута, и тот посоветовал провести курс из 12 процедур электросудорожной терапии.

В утро первой процедуры Хусейна осмотрел врач-анестезиолог. После этого его подключили к кардиомонитору, на голове в районе висков укрепили металлические электроды в виде небольших круглых пластинок. Врач-психиатр установил подходящие напряжение и продолжительность электрического импульса. Анестезиолог ввел вначале препарат для короткого наркоза и сразу за тем мышечный релаксант для смягчения судорог. Чтобы Хусейн не повредил зубы во время процедуры, ему вставили в рот пластинку. Психиатр нажал на кнопку — и сквозь мозг юноши пошел электрический ток. Его челюсти, мимические и другие мышцы резко сжались. Это продолжалось всего две секунды — и подача тока прекратилась. После этого Хусейна еще с полминуты трясло, но постепенно судороги исчезли.

Потом он проснулся и еще минут пятнадцать приходил в себя. Немного болела голова, но после таблетки обезболивающего все прошло. Хусейн поел неплотный завтрак и вернулся в палату, чтобы окончательно восстановиться после процедуры.

Через несколько сеансов, которые проводились дважды в неделю, он постепенно стал чувствовать себя лучше. Он успокоился, стал хорошо спать, голоса, которые он слышал раньше и которые приводили его в такое неистовство, больше его не тревожили. Хусейн постепенно, с грустью, начал осознавать, что мысли о богоизбранности, вызывавшие у него такой трепет, были всего лишь результатом психического срыва. Он с жалостью смотрел на хронических пациентов, которые вновь и вновь поступали в психушку, со своими голосами, страхами преследования или ощущением небывалого величия. Они выглядели странными, опустившимися людьми. Хусейн со страхом думал:

— Неужели через несколько лет и я стану таким же? Что меня ждет в этой жизни? Как я смогу смотреть людям в глаза? Меня и так в аиле держали за дурочка, а теперь будут просто смеяться надо мной.

Через несколько недель он закончил курс лечения. Все симптомы, что были у него до госпитализации, прошли. Он практически пришел в себя, хотя немного мешала скованность в движениях и трудность в выражении своих чувств. Социальная работница отделения связалась с учителем Гасаном, единственным близким Хусейну человеком, и сообщила, что пациента выписывают из больницы, за ним надо приехать и отвезти домой. Рассказала вкратце о лечении, которое Хусейн прошел, о необходимости проследить. чтобы он дома принимал лекарства и приезжал на проверку к психиатру в поликлинику при психиатрической больнице. Еще посоветовала постараться оформить инвалидность.

Учитель Гасан приехал за Хусейном на рейсовом автобусе. Привез ему одежду вместо порванной, которая была на нем в день госпитализации. При встрече они грустно обнялись. Хусейн переоделся, получил выписку и рецепты. На такси добрались до автостанции, потом доехали на рейсовом автобусе до райцентра, затем до ближайшего большого села, а уж после этого нашли попутную машину до их аила. Всю дорогу они, в основном, молчали. Хусейн ни о чем не спрашивал. Гасан иногда сжимал руку Хусейна и повторял:

— Все будет хорошо. Теперь все будет хорошо.

После того как они въехали в аил, Гасан предложил поехать к нему:

— Хусейн, сынок, поехали ко мне, у нас дома тепло, жена приготовила вкусный ужин.

Но Хусейн твердо ответил:

— Спасибо, дядя Гасан, за все, что вы для меня делаете, но мне, впервые за несколько недель, хочется побыть одному — в тишине, чтобы никто не приставал ко мне, не лез в душу. Мне надо собраться с мыслями, понять, как жить дальше.

Учитель Гасан не стал с ним спорить, и Хусейн отправился к себе. Едва он переступил порог, ему стало не по себе: дом был холодным и неуютным. В дни перед госпитализацией, когда Хусейн был переполнен энергией, он почти не спал и все время передвигал и переставлял скудную мебель. И сейчас дом, который построил еще его прадед, выглядел так, будто в нем побывала дюжина воров и перевернула всё вверх дном, ища хоть что-нибудь ценное, но ценного давно ничего не осталось.

Хусейн разжег печь, смахнул со стола набросанные вещи и грязную посуду. Согрел себе чаю. Потом лёг. Несмотря на долгую, изматывающую дорогу, он не смог заснуть. Может быть, впервые в жизни, ему придется самому принять решение, о том, как жить дальше.

Хусейн не мог отчетливо вспомнить, что с ним происходило, когда он находился в состоянии мании. В голове лишь всплывали отдельные неясные эпизоды, но даже этих обрывочных воспоминаний было достаточно, чтобы осознать, что его жизнь уже никогда не будет прежней. От него будут шарахаться люди, как от буйного сумасшедшего. У него не будет друзей и уж, конечно, ему не будет суждено создать семью. Ни одна девушка не посмотрит на него и ни одни родители не согласятся, чтоб их дочь вышла за него замуж. Никто не возьмет его на работу. Свою небольшую отару овец он отдал за бесценок и уже потратил эти деньги. Дети в аиле будут убегать от него или смеяться над ним.

Он посмотрел на висевшую на стене фотографию родителей. Они были такие молодые, примерно его возраста. Отец был в парадной бурке, он гордо сжимал рукоятку кинжала, свисавшего с красиво расшитого пояса. Мама скромно сидела рядом, ее голову покрывал красивый платок. Сейчас они оба смотрели прямо на него. Как показалось Хусейну, отец ожидал от него по-настоящему мужского поступка, а мать смотрела с горечью, как будто желая обнять и погладить по голове.

И Хусейн всё понял. В его жизни было лишь два родных человека: один из них отец, которого он знал только по рассказам матери, и мама, которая любила его таким, каким он есть, и гордилась им. Оба этих человека ждали от Хусейна поступка, и он не может их обмануть и разочаровать. Весь мир отвернулся от него. Его не ждет ничего хорошего, только боль и унижение. И лишь там, на небесах, он наконец-то обретет любовь.

Хусейн вытащил из укромного места кинжал отца, который тот в свою очередь получил от деда, и так в течение нескольких поколений — от отца к старшему сыну. Клинок, хотя и побурел от ржавчины, был из дамасской стали, с узорами по лезвию. А ножны были покрыты серебряными узорами с арабской вязью.

В сердце Хусейна не было страха и сомнений. Принятое решение грело его и вселяло уверенность. Он вытащил оселок, снял ржавчину с клинка и остро его заточил. Уже начинало светлеть над горами. Взяв кинжал, Хусейн быстрым и уверенным шагом пошел к старому кладбищу. Могилы отца не было: в тот день, когда он погиб, защищая от волков колхозную отару, его тело так и не нашли. Наверное, он свалился в пропасть. Но могила матери — была, и Хусейн пошел прямо к ней. Сильный ветер со снегом обжигал лицо. Он присел на большой камень рядом с могилой и просто сказал: «Мама, я иду к тебе».

И сквозь свист ветра ему послышалось, как мама зовет его к себе. Он встал с камня, вытащил из ножен родовой кинжал, распахнул тулуп и твердой рукой направил клинок себе в сердце. Последнее, что он увидел, был луч света, который внезапно выглянул из-за гор и осветил лицо Хусейна.