И представьте себе, в эту самую минуту, как мне уж пропасть приходилось, вдруг, на мое счастие, в кухню петуха принесли! Его на котлеты резать хотели, а он возьми да и запой! Вижу: побледнел мой граф, как мертвец, и зашатался. Шатался-шатался и в одну секунду, в моих глазах, словно в воздухе растаял… Тут только я понял, с каким «графом» я в карты играл.
ОБИТАТЕЛИ ТИХОГО ОМУТА
Как утверждают соответствующие специализированные справочные издания, черт — это самый популярный персонаж русской демонологии. Впрочем — черт его знает — может, и не только русской.
Определимся с дефинициями, для начала обратившись, как водится, к Владимиру Ивановичу Далю: «Черт — олицетворение зла, враг рода человеческого, нечистый, сатана, дьявол, лукавый».
Теперь фундаментальная энциклопедия «Мифы народов мира»:
«В мифологии черт — это злой дух. Черти — антропоморфные существа, покрытые черной шерстью, с рогами, хвостом и копытами. Они отличаются от прочей нечисти и местами своего обитания (преисподня, болото, перекрестки и развилки дорог), и свободой передвижения (повсюду — вплоть до церкви в ночное время), и способностью к обортничеству (превращаются чаще всего в человека, но также и в черную кошку, собаку, свинью, змею).
Как пресмыкается века
Змея, моя родная тетя…[Иоганн Вольфганг Гёте, «Фауст. Пролог на небе» (все цитаты из «Фауста» — в переводах Бориса Пастернака]
Именно в виде черного пса является Фаусту Мефистофель.
Фауст
Заметил, черный пес бежит по пашне?Вагнер
Давно заметил. Что же из того?Фауст
Кто он? Ты в нем не видишь ничего?Вагнер
Обыкновенный пудель, пес лохматый,
Своих хозяев ищет по следам.Фауст
Кругами, сокращая их охваты,
Все ближе подбирается он к нам.
И, если я не ошибаюсь, пламя
За ним змеится по земле полян.Вагнер
Не вижу. Просто пудель перед нами,
А этот след — оптический обман.Тут отсылки к Мефистофелю кончаются, и при том даже не начинаются отсылки к Воланду, чье имя на древневерхненемецком означает «соблазнитель», «искуситель». Отчего же? Да потому, что на вопрос Михаила Юрьевича Лермонтова («Сказка для детей»):
То был ли сам великий Сатана
Иль мелкий бес из самых нечиновных,
Которых дружба людям так нужна
Для тайных дел, семейных и любовных?автор настоящего текста с твердостью отвечает: «Речь ниже идет о рядовых представителях нечистой силы, или, говорить по-научному, о “типичных героях в типичных условиях”. Или, возвращаясь к тексту лермонтовской «Сказки для детей»,
Но этот черт совсем иного сорта…
Тут же возникает резонный вопрос: а существует ли вообще эта самая нечистая сила, следует ли и стоит ли верить ли в нее? Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин (см. «Пошехонские рассказы») отвечает однозначно: «Коли время стоит для чертей благоприятное — значит, хоть верь, хоть не верь, а всё-таки говори: «Есть!» И тут же, сам себя перебивая: «А когда же оно у нас, позвольте спросить, неблагоприятно?» Что тут скажешь… Разве что добавить, для полноты картины, обожаемый мною, совершенно гениальный набоковский парафраз — «Не так страшен черт, как его малютки».
Немного о том, каков на вид герой нашего изыскания. Николай Васильевич Гоголь («Ночь перед Рождеством») рисует такой портрет:
«Узенькая, беспрестанно вертевшаяся и нюхавшая все, что ни попадалось, мордочка оканчивалась, как и у наших свиней, кругленьким пятачком, ноги были так тонки, что если бы такие имел яресковский голова, то он переломал бы их в первом козачке. Но зато сзади он был настоящий губернский стряпчий в мундире, потому что у него висел хвост, такой острый и длинный, как теперешние мундирные фалды; только разве по козлиной бороде под мордой, по небольшим рожкам, торчавшим на голове, и что весь был не белее трубочиста, можно было догадаться, что он не немец и не губернский стряпчий, а просто черт».
Рисунок А.С.Пушкина «Старый бес» (авторская иллюстрация к «Сказке о попе и его работнике Балде»); этот персонаж рогат в умеренной степени
Таким образом, данный персонаж, согласно авторскому описанию, обладает небольшими рожками. Однако не все гоголевские герои с этим согласны — обратимся хотя бы к известной сцене непростых переговоров Чичикова с Коробочкой.
«Здесь Чичиков вышел совершенно из границ всякого терпения, хватил в сердцах стулом об пол и посулил ей черта. Черта помещица испугалась необыкновенно.
— Ох, не припоминай его, Бог с ним! — вскрикнула она, вся побледнев. — Еще третьего дня всю ночь мне снился окаянный. Вздумала было на ночь загадать на картах после молитвы, да, видно, в наказание-то Бог и наслал его. Такой гадкий привиделся; а рога-то длиннее бычачьих».
Рисунок А.С.Пушкина (авторская иллюстрация к «Сказке о попе и его работнике Балде»). Балда, его «меньшой брат» зайчик и черт, готовый к соревнованиям по бегу. Рога этого черта вполне отвечают представлению Коробочки.
Подробное описание черта дает также Михаил Евграфович Салтыков-Шедрин — в «Рассказах майора Горбылёва (цикл «Пошехонские рассказы»). Этот незабвенный майор
«служил с испокон веку, изъездил на верном коне всю Россию, многое видел, но еще больше того не видал. Но главный интерес его рассказов заключается в том, что во всех обстоятельствах его жизни, прямо или косвенно, принимала участие нечистая сила. То в виде домового, то в виде лешего, то прямо в виде черта. А ведьм, русалок и лешачих перевидал он без числа».
Один из своих рассказов майор так и начинает:
«Расскажу вам, господа, как я однажды с чертом в карты играл. Прихожу в клуб, вижу: новое лицо появилось, а около него наша молодежь так и вьется. Одет франтом; на рубашке брильянтовые запонки чуть не с лесной орех; из себя — молодец. «Угодно?» — говорит. «С удовольствием».
И начал он меня жарить. И сам банк заложит, и мне заложить предложит — бьет одну карту за другой, да и шабаш. А я, по несчастию, в то время полковым казначеем был. Все, что принес с собой, в полчаса спустил, домой за подкреплением сходил — и опять только на полчаса хватило. Словом сказать, в такой азарт вошел, что и за казенный ящик принялся. А он сидит, только карты вскидывает да улыбается…
Думал я сначала, не на шулера ли напал, однако сколько ни следил — чисто мечет! Аккуратно, не спеша, карта за картой, точно говорит: «Глядите!» Одно только подозрительно: перчаток с рук не снимает, так в них и мечет. А я между тем уж двадцать тысяч проиграл — неминучее дело под суд идти. С досады стал придираться. «Извольте, говорю, перчатки снять!» — «Это почему?» — «Да так, говорю, без перчаток вам ловчее будет!» Слово за слово, он меня, я его… Схватил, знаете, во время перепалки я его за руку, а у него вместо руки-то — лапа гусиная! Я так и обомлел, а он как загогочет! Да так это тоскливо да тяжко, что, сколько тут ни было народу, все разом вон из клуба так и прыснули!
А я как вцепился обеими руками в лапу его, так и застыл. И вижу, что у него и изо рта, и из носу, и из ушей — змеи поползли. А сзади — рыла́ мохнатые. Хочу крикнуть — язык не поворачивается; хочу крестное знамение сотворить — рук отцепить от него не могу. Наконец, чувствую, что он меня самого за собой куда-то тащит…
И представьте себе, в эту самую минуту, как мне уж пропасть приходилось, вдруг, на мое счастие, в кухню петуха принесли! Его на котлеты резать хотели, а он возьми да и запой! Вижу: побледнел мой граф, как мертвец, и зашатался. Шатался-шатался и в одну секунду, в моих глазах, словно в воздухе растаял… Тут только я понял, с каким «графом» я в карты играл.
А на другой день, на том самом месте, где он метал банк, подковку серебряную двухкопытную нашли. Это, значит, «он» впопыхах с ноги потерял.
Подковка эта и теперь у меня хранится, но с тех пор я карт в руки не беру».
Общение человека с нечистой силой описано в русской литературе неоднократно. Возьмем хотя бы «Беседу пьяного с трезвым чёртом» Антона Павловича Чехова:
«Бывший чиновник интендантского управления, отставной коллежский секретарь Лахматов, сидел у себя за столом и, выпивая шестнадцатую рюмку, размышлял о братстве, равенстве и свободе. Вдруг из-за лампы выглянул на него чёрт… Но не пугайтесь, читательница. Вы знаете, что такое чёрт? Это молодой человек приятной наружности, с черной, как сапоги, рожей и с красными выразительными глазами. На голове у него, хотя он и не женат, рожки. Тело покрыто зеленой шерстью и пахнет псиной. Внизу спины болтается хвост, оканчивающийся стрелой… Вместо пальцев — когти, вместо ног — лошадиные копыта.
Лахматов, увидев чёрта, несколько смутился, но потом, вспомнив, что зеленые черти имеют глупое обыкновение являться ко всем вообще подвыпившим людям, скоро успокоился.
— С кем я имею честь говорить? — обратился он к непрошенному гостю. Чёрт сконфузился и потупил глазки.
— Вы не стесняйтесь, — продолжал Лахматов. — Подойдите ближе… Я человек без предрассудков, и вы можете говорить со мной искренно… по душе… Кто вы?
Чёрт нерешительно подошел к Лахматову и, подогнув под себя хвост, вежливо поклонился.
— Я чёрт, или дьявол… — отрекомендовался он. — Состою чиновником особых поручений при особе его превосходительства директора адской канцелярии г. Сатаны!
— Слышал, слышал… Очень приятно. Садитесь! Не хотите ли водки? Очень рад… А чем вы занимаетесь?
Чёрт еще больше сконфузился…
— Собственно говоря, занятий у меня определенных нет… — ответил он в смущении. — Прежде, действительно, у нас было занятие… Мы людей искушали… совращали их с пути добра на стезю зла… Теперь же это занятие и плевка не стоит… Пути добра нет уже, не с чего совращать. И к тому же люди стали хитрее нас… Извольте-ка вы искусить человека, когда он в университете все науки кончил, огонь, воду и медные трубы прошел! Как я могу учить вас украсть рубль, ежели вы уже без моей помощи тысячи цапнули?
— Это так… Но, однако, ведь вы занимаетесь же чем-нибудь?
— Да… Прежняя должность наша теперь может быть только номинальной, но мы все-таки имеем работу… Искушаем классных дам, подталкиваем юнцов стихи писать, заставляем пьяных купцов бить зеркала… В политику же, в литературу и в науку мы давно уже не вмешиваемся… Ни рожна мы в этом не смыслим…
…Лахматов налил чёрту рюмку водки. Тот выпил и разговорился. Рассказал он все тайны ада, излил свою душу, поплакал и так понравился Лахматову, что тот оставил его даже у себя ночевать. Чёрт спал в печке и всю ночь бредил. К утру он исчез».
Совсем в другом ключе описывает общение человека с нечистой силой Федор Михайлович Достоевский, в своем классическом «разговоре Ивана Карамазова с чертом».
«Итак, он [то есть Иван Федорович Карамазов] сидел теперь, почти сознавая сам, что в бреду, и упорно приглядывался к какому-то предмету у противоположной стены на диване. Там вдруг оказался сидящим некто, бог знает как вошедший, господин или, лучше сказать, известного сорта русский джентльмен, лет уже не молодых, с не очень сильною проседью в темных, довольно длинных и густых еще волосах и в стриженой бородке клином. Одет он был в какой-то коричневый пиджак, очевидно от лучшего портного, но уже поношенный, сшитый примерно еще третьего года и совершенно уже вышедший из моды, так что из светских достаточных людей таких уже два года никто не носил. Белье, длинный галстук в виде шарфа, всё было так, как и у всех шиковатых джентльменов, но белье, если вглядеться ближе, было грязновато, а широкий шарф очень потерт. Клетчатые панталоны гостя сидели превосходно, но были опять-таки слишком светлы и как-то слишком узки, как теперь уже перестали носить, равно как и мягкая белая шляпа, которую уже слишком не по сезону притащил с собою гость. Словом, был вид порядочности при весьма слабых карманных средствах. Физиономия неожиданного гостя была не то чтобы добродушная, а опять-таки складная и готовая, судя по обстоятельствам, на всякое любезное выражение. Часов на нем не было, но был черепаховый лорнет на черной ленте. На среднем пальце правой руки красовался массивный золотой перстень с недорогим опалом…
— Ни одной минуты не принимаю тебя за реальную правду, — как-то яростно даже вскричал Иван. — Ты ложь, ты болезнь моя, ты призрак. Я только не знаю, чем тебя истребить, и вижу, что некоторое время надобно прострадать. Ты моя галлюцинация. Ты воплощение меня самого, только одной, впрочем, моей стороны… моих мыслей и чувств, только самых гадких и глупых. С этой стороны ты мог бы быть даже мне любопытен, если бы только мне было время с тобой возиться…»
Собеседник отвечает Ивану Карамазову:
«Я людей люблю искренно — о, меня во многом оклеветали! Здесь, когда временами я к вам переселяюсь, моя жизнь протекает вроде чего-то как бы и в самом деле, и это мне более всего нравится. Ведь я и сам, как и ты же, страдаю от фантастического, а потому и люблю ваш земной реализм. Тут у вас всё очерчено, тут формула, тут геометрия, а у нас всё какие-то неопределенные уравнения! Я здесь хожу и мечтаю. Я люблю мечтать…
В снах, и особенно в кошмарах, иногда видит человек такие художественные сны, такую сложную и реальную действительность, такие события или даже целый мир событий, связанный такою интригой, с такими неожиданными подробностями, начиная с высших ваших проявлений до последней пуговицы на манишке, что, клянусь тебе, Лев Толстой не сочинит, а между тем видят такие сны иной раз вовсе не сочинители, совсем самые заурядные люди, чиновники, фельетонисты, попы… Насчет этого даже целая задача: один министр так даже мне сам признавался, что все лучшие идеи его приходят к нему, когда он спит. Ну вот так и теперь. Я хоть и твоя галлюцинация, но, как и в кошмаре, я говорю вещи оригинальные, какие тебе до сих пор в голову не приходили, так что уже вовсе не повторяю твоих мыслей, а между тем я только твой кошмар, и больше ничего…»
«…Иван вскричал, с какою-то почти детскою радостью:
— Вот ты и есть этот сон! Ты сон и не существуешь!
— По азарту, с каким ты отвергаешь меня, — засмеялся джентльмен, — я убеждаюсь, что ты все-таки в меня веришь.
— Нимало! На сотую долю не верю!
— Но на тысячную веришь. Гомеопатические-то доли ведь самые, может быть, сильные. Признайся, что веришь, ну на десятитысячную…»
B заключение же хочу дать добрый практический совет тому бесстрашному читателю, который, несмотря на всю чертовщину, добрался все-таки до этого места, то есть, фактически до конца. Представьте ситуацию: потерялась какая-либо нужная вещь, ищешь ее, ищешь, — и всё впустую. В таких случаях я говорю… ну, заклинание или не заклинание — а некую как бы формулу, отчасти и магическую: «черт, черт, поиграл — и отдай». Прекрасный способ. А главное — в высшей степени действенный. Проверено неоднократно на собственном опыте. Скажешь эту фразу, только самым убедительным тоном — глядь, через максимум семь минут потеря и обнаруживается, причем на самом на виду.
