©"Семь искусств"
  март-апрель 2023 года

Loading

Право на «отважнейшие измышления» — ключевое отличие современной физики от главных достижений древних греков — от геометрии Евклида и физики Архимеда, которые «математизировали» природу, опирались на опыт не меньше, чем современная физика, и дали образцы аксиоматической системы убедительного знания для нынешней физики.

Геннадий Горелик

КАК ГАЛИЛЕЙ МОГ ОТКРЫТЬ ЗАКОН ВСЕМИРНОГО ТЯГОТЕНИЯ В 1611 ГОДУ, КАК ЯБЛОКО ПОМОГЛО НЬЮТОНУ, И ЧТО ТАКОЕ «СОВРЕМЕННАЯ ФИЗИКА»?

1. Загадки природы и загадки истории науки

Геннадий ГореликУвидев заглавие статьи, мало кто не вспомнит, что «история не знает сослагательного наклонения». История, может, и не знает, но историк, желающий не просто фиксировать «голые факты» прошлого, а осмысливать их связь, неизбежно задает себе сослагательные вопросы. Размышляя о них, можно глубже видеть реальный ход истории, искать причинно-следственные связи, отличая необходимые условия от достаточных, а счастливые стечения обстоятельств от несущественных совпадений.

Загадки истории науки ненамного легче загадок природы. Во всемирно-исторических масштабах особенно загадочна неравномерность развития естествознания. Три мощных подъема научной активности (и два угасания) отчетливо разделены во времени (веками) и в пространстве (культурном). Античность породила чудо греческой науки, высшие достижения которой — геометрия Евклида и физика Архимеда. Золотой век ислама породил арабоязычную науку, которая, осваивая наследие Античности, Индии и Китая, внесла свои новации, живущие и в нынешних научных терминах. Наконец, опираясь на оба эти наследия, в Европе в XVI-XVII вв. возникла современная физика, главная загадка которой состоит в том, что вплоть до XX-го века она развивалась лишь в европейских культурах. Загадку эту острее других сформулировал и посвятил ей полжизни Джозеф Нидэм (J. Needham) — видный британский биохимик, ставший знаменитым синологом, но так и не нашел убедительного «причинно-следственного» решения.

Рождению современной физики («Научной революции») посвящены тысячи книг и статей. Накоплен огромный фактический материал и предложено множество объяснений, само многообразие которых, впрочем, говорит об их неубедительности. Жизни героев науки XVI-XVII вв. исследованы весьма подробно, но их мотивации и взаимовлияния оставляют важные вопросы.

Почему, например, Кеплер и Галилей с энтузиазмом проповедовали гелиоцентризм Коперника, а Тихо Браге, величайший астроном-наблюдатель XVI-го века, приняв расчетные преимущества системы Коперника, её гелиоцентризм «обезвредил», подчиняясь «здравому смыслу»? Почему Галилей не принял всерьез планетные законы Кеплера, подразумевая лишь круговые орбиты планет? И почему он, получив к 1609 г. свои главные научные результаты, отложил их публикацию (на тридцать лет!) и прилагал огромные усилия для пропаганды «чужой» теории Коперника? Хоть и написал Кеплеру в 1597 году:

«Идеи Коперника я принял уже давно. У меня есть множество доводов, но я их не пу­бликую, боясь столкнуться с тем же, что и наш Коперник, заслуживший бессмертную славу среди немногих, но осмея­нный большинством… Я бы ре­шился выступить с моими размышлениями, если б таких людей, как Вы, было побольше» (цит.: Santillana, Crime of Galileo, 1962, p.7).

Особенно загадочна, чтобы не сказать «скандальна», ситуация вокруг Ньютона. Видные историки, изучавшие создание механики Ньютона (изложенной в его главном труде — “Principia”, опубликованном в 1687 г.), не поверили его словам о рождении идеи всеобщей гравитации. Не верили, что он мог прийти к этой идее еще в 1666 году, рассматривая круговые орбиты. Не верили в историю о падающем яблоке. Вот характерные цитаты ученых англосаксов о своём англосаксонском гении:

«Ньютон посвятил много времени и сил сочинению и продвижению такой хронологии своих открытий, которая отнесла бы многие из них к более раннему времени, чем это подтвердили бы первичные исторические документы … чтобы успешно бороться со своими противниками в приоритетных спорах. Ньютон, возможно, придумал историю с яблоком, отнеся ее к середине 1660-х годов, когда, по его словам, он связал ее с Луной. Мы знаем, что он сам рассказывал историю о падающем яблоке, источник часто повторяемого заявления, будто это стало поводом для его размышлений о том, что гравитация распространяется до Луны» (Cohen, 1992, р.227).[1]

«Мы не должны принимать за истину те сказки, которые Ньютон имел обыкновение рассказывать в старости о том, как падающий плод (будь то яблоко или что-то иное) побудил его в молодости задуматься о том, управляется ли неким принципом всемирного тяготения всякое движение на небе, как и на Земле. Может быть, и так, но ничто в его собственных бумагах не подтверждает этого. …Все подобные истории, даже когда Ньютон сам рассказывает о себе, должны быть подвластны обычным канонам исторической достоверности, иначе их следует свести просто к ничем не подтверждённому эпизоду» (Whiteside, 1991, p.18).

Попросту говоря, выходит, что Ньютон лгал, чтобы гарантировать себе приоритет и мирскую славу. Неужели?

2. Как далеко от яблони может упасть яблоко?

С заданными выше загадками XVI-XVII вв. я впервые столкнулся лет десять назад. Занимаясь до того историей фундаментальной физики 20-го века, я хотел понять, почему Эйнштейн назвал Галилея «отцом современной физики» (Einstein, 1960, p. 271). В чем именно физик XX-го века ощущал близость с человеком, который жил за три века до него и не знал почти ничего из того, что Эйнштейн узнал еще в школе?

Читая тексты Галилея глазами бывалого историка и помня, чего тогда наука еще не знала, я с удивлением обнаружил, что, не владея вначале даже такими простыми понятиями, как скорость и ускорение, Галилей мыслил, как настоящий современный физик, и вырабатывал новые понятия, опираясь на опыт экспериментатора и изобретательное мышление теоретика.

C этого началась моя экспедиция во времена от Коперника до Ньютона и стали появляться указанные выше вопросы, на которые в литературе убедительных ответов я не находил.

О ньютоновом яблоке я, разумеется, слышал, но совершенно не понимал, как падающее яблоко можно связать с Луной, спокойно сияющей на небе. Под рукой была отговорка, что гений видит то, чего не видно простым смертным. Но, всерьез погружаясь в дела давно минувших веков, я хотел своими глазами прочитать первоисточники этой сомнительной истории.

Сохранились два свидетельства близких Ньютону людей о том, что он, в последние годы жизни, рассказывал им о яблоке. Наиболее подробное было записано четверть века спустя после смерти Ньютона:

«“Почему яблоко всегда должно падать к земле отвесно, — подумал он, увидев падение яблока… — Почему не вбок или вверх? В материи должна быть какая-то тянущая сила, подобная той, которую мы здесь называем гравитацией, и она простирается на всю вселенную.” Так, постепенно он начал применять это свойство гравитации к движению Земли и небесных тел. … Так рождались изумительные открытия, благодаря которым он строил науку на прочном фундаменте, удивляя всю Европу» (Stukeley, 1752).

Автор этого свидетельства был всего лишь антикваром. Поэтому его описанием хода мыслей великого физика можно пренебречь. Остается лишь тот факт, что Ньютон рассказал ему о забавной научной подсказке и как-то пояснил взлет своих мыслей от яблока к небесным телам. Но как? Каким образом падение яблока помогло объяснить поведение висящей, хоть и не подвешенной, Луны и подсказать причину движения всех других небесных тел?

Подсказку я нашел у самого Ньютона, увидев картинку в его рукописи, законченной за два года до публикации его главного труда, а изданной 40 лет спустя, уже после смерти автора:

1

1

На рисунке изображен земной шар с высокой горой на нем. С вершины горы в горизонтальном направлении бросаются «пробные шары» (или пушка выстреливает ядра) со все большей скоростью и соответствующими траекториями, одна из которых — кругосветная окружность. Вспомнив ньютоново яблоко, я сообразил, что оно ведь могло падать и не отвесно, если день был ветреный, а порывы ветра достаточно сильны, чтобы сорвать яблоко с ветки. Яблоко это падало бы по параболе, предписанной Галилеем, и у физика Ньютона вполне мог возникнуть вопрос, с какой скоростью ветер должен швырнуть яблоко (или пушка — выстрелить ядро), чтобы оно, падая, оставалось на том же расстоянии от поверхности земли, закругляющейся под ним.

Подобный вопрос мог задать себе и сам Галилей, открыв закон свободного падения. Поставив себя на место Галилея, с его знаниями и умениями, я с изумлением понял, что ответ на такой вопрос мог привести его к открытию закона всемирного тяготения еще в 1611 году, когда он уже сделал свои телескопические открытия. Вот как он мог рассуждать. Пологость параболической траектории пробного шарика зависит от начальной скорости.

2

2

Сравнивая параболу с круговой (кругосветной) орбитой в «первое мгновение» после броска-выстрела и требуя минимальность различия, можно получить значение искомой скорости, пренебрегая сопротивлением воздуха (что Галилей давно уже делал) и пользуясь лишь элементарной математикой:

V= (gR)1/2,

где g — измеренное им (и узаконенное) ускорение свободного падения, а R — радиус орбиты, практически совпадающий с радиусом Земли. Подставляя численные значения, он получил бы

VИСЗ= (gRЗ)1/2 8 km/s

(здесь и в дальнейшем для ясности, чтобы показать ход рассуждений, берутся современные округленные значения).

Не зная выражения «искусственный спутник Земли» и аббревиатуры ИСЗ, Галилей мог сообразить, что полет пробного шарика вокруг Земного шара очень похож на движение Луны. И проверил бы полученную формулу, вставив в нее радиус орбиты Луны: VЛ = (gRЛ)1/2 ≈ 60 km/s. Наблюдаемая скорость Луны, однако, VЛэ ≈ 1 km/s.

Размышляя над этим несоответствием, физик Галилей вполне мог подумать, что ускорение свободного падения g он измерял-то на поверхности Земли, а не возле Луны, удаленной на расстояние в 60 раз большее радиуса Земли. И спросил бы себя: А каким должно быть ускорение свободного падения на лунном расстоянии от Земли, чтобы получилась наблюдаемая скорость Луны? И получил бы, что это ускорение должно быть примерно в 3600 раз меньше околоземного. А это число слишком близко к квадрату отношения RЗ/RЛ ≈ 60, чтобы Галилей не заметил и не предположил бы, что g (R) = C/R2, где C — некоторая константа, которую можно выразить через наблюдаемые величины радиуса орбиты R и период обращения T:

C = gR2 = RV2 = 4π2R3/T2.

Связав таким образом движения двух спутников Земли — мысленно-искусственного и единственно-естественного, Галилей не мог не вспомнить два семейства спутников двух других небесных тел — только что открытые им спутники Юпитера и давно известные планеты, в которых легко признал бы спутники Солнца, поскольку давным-давно принял систему Коперника.

В каждом из этих двух семейств, сравнив движения разных спутников — радиусы орбит и периоды обращения, можно было убедиться, что величина C примерно одинакова, но в разных семействах величины C различались бы очень сильно:

CЮпитера ≈ 300 CЗемли, CCолнца ≈ 300.000 CЗемли.

Естественно было предположить, что величина C характеризует центральное небесное тело данного семейства — Землю, Юпитер и Солнце. Эти три небесных тела различаются астрономически (глядя с их спутников) размером, массой M, как количеством вещества, и светимостью. Физик наверняка предположил бы, что ключевое различие — это количество вещества, т.е. C = GM, где константа G одинакова уже для Земли, Юпитера, Солнца и, судя по этому, для любого другого тела.

Считая среднюю плотность Земли близкой к плотности ее твердых пород, можно было оценить, что G ≈ 10−10 м3·с−2·кг−1 (близко к нынешнему значению гравитационной константы).

Так, путем астро-физических рассуждений Галилей мог открыть Всеобщий Закон Свободного Падения:

g (R) = GM/R2,

определяющий ускорение свободного падения на расстоянии R от небесного шара массой M. При этом Галилею не понадобились бы ни понятия силы и массы (как меры инертности), ни законы Кеплера, ни высшая математика. Достаточно было закона свободного падения, открытого Галилеем.

Отсюда открывался путь к теории гравитации Ньютона, хотя чтобы пройти этот путь, нужна была математическая мощь Велико-Британского физика. На качественном уровне, однако, Всеобщий Закон Свободного Падения подготовил бы многое и, прежде всего, помог бы Галилею преодолеть его отталкивание от самого слова «притяжение», которым Кеплер пользовался без реальных физических обоснований:

«Когда луна находится прямо над океаном, она притягивает воды на сфере Земли. Эффект этого притяжения состоит в том, что со всех сторон воды устремляются к огромной области, которая находится прямо под Луной и не закрыта континентами, так что берега обнажаются» (Kepler, 2003, p.69-70).

Такое объяснение, которое ныне кажется простым описанием причины приливов, в глазах Галилея, было пережитком оккультизма:

«Среди великих людей, рассуждавших об этом удивительном явлении природы [о приливах], более всех других удивляет меня Кеплер, наделенный умом свободным и острым, хорошо знавший движения, приписываемые Земле, но допускавший особую власть Луны над водой, тайные свойства и тому подобные ребячества» (Galilei, 1953, p. 462).

Всеобщий Закон Свободного Падения помог бы Галилею вложить в слова Кеплера новый — физический — смысл. Ведь если любой большой Шар M заставляет пробные шарики в его окрестности свободно падать к центру шара с ускорением g(R) = GM/R2, то в законах Кеплера можно увидеть не только математически изящные эмпирические соотношения, из физики не следующие. Конечно, нет какой-то солнечной силы, движущей, по Кеплеру, планеты, но свободное падение с начальной скоростью под углом к радиусу R (соединяющему шарик с центром Шара) достаточно для физического объяснения кеплеровских законов движения планет. А если угол равен 90о, то легко — для круговых орбит — получить (и уточнить) третий закон Кеплера T2 ~ R3 (точнее, R3/T2= GM/4π2). Если угол меньше или больше 90о, то труднее было бы заподозрить и тем более доказать, что при этом окружность превратится в эллипс, но легче было бы принять подсказку первого закона Кеплера. И тогда Галилей понял бы, что его параболы — это кончики очень сплюснутых эллипсов.

Он понял бы и то, что законы Кеплера… лишь приближенные. Ведь пробный шарик, оказавшийся между (или рядом с) двумя большими Шарами, должен двигаться под их совместным действием — свободно падать к центрам сразу двух шаров. Владея понятием составного движения, Галилей мог «сложить» оба ускорения свободного падения с учетом разных направлений (нынешним языком — векторно) и получил бы траекторию, на эллипс совсем не похожую.

Запуская мысленный ИСЗ на разных расстояниях от Земли и доходя до близости к Луне, Галилей задался бы вопросом: это — всё еще спутник Земли или уже спутник Луны? Отсюда уж точно следовало, что законы Кеплера — приближенные, и тем они точнее, чем дальше находятся все большие Шары от одного, «Центрального».

Заменить ли слова «Свободного Падения» на слово «Тяготения» (или «Гравитации») — это вопрос терминологии. Гораздо важнее для Галилея стало бы оправдание веры в физическое единство мира — мира подлунного и мира надлунного, поскольку причина падения тел на поверхности Земли и причина, определяющая орбиты планет, оказалась бы одна и та же.

В итоге Галилей понял бы, что был прав, взяв моделью планетного движения не эмпирический эллипс, а теоретически простейшую круговую орбиту. Он не знал совет Эйнштейна «Всё надо делать как можно проще, но не проще чем надо», но простейшая круговая орбита этому совету вполне соответствует, раз она позволила нам вместе с Галилеем пройти путь от земного свободного падения до всеобщей гравитации.

Завершить сослагательную историю стоило бы вопросом: Почему же Галилей не воспользовался возможностью сделать еще одно великое открытие? К этому вопросу следует добавить более общий: Почему Галилей, надолго отложив публикацию своих главных научных результатов, посвятил себя пропаганде не-своей теории Коперника?

Эскизный ответ на оба вопроса можно увидеть в том, что в 1610 году Галилею посчастливилось сделать сногсшибательно-наблюдательные астрономические открытия, подкреплявшие теорию Коперника, по его мнению, наглядно и убедительно. И он, в благодарность за дарованную ему удачу, принял на себя ответственность разъяснить учение Коперника современникам. То, что он переоценил убедительность доводов и недооценил «количество глупцов», он понял не скоро.

Применяя изложенную сослагательную историю к истории реальной, выскажу гипотезу, что если переход от земного закона свободного падения к законам астрономическим был осуществим на уровне знаний и умений Галилея еще в 1611 году, то тем более это было доступно полвека спустя и Ньютону, который «стоял на плечах гигантов» и сам был гигантом и в физике, и в математике. Подкрепляет эту гипотезу описанный выше мысленный опыт в рукописи Ньютона 1685 года, который почему-то обошли вниманием историки науки.

3. Загадка рождения механики Ньютона и загадка «современной физики»

Главной загадкой в истории механики Ньютона мне кажется то, что видные историки отвергают свидетельства самого Ньютона о начале этой истории. Вот как, например, начинается предисловие к публикации рукописей Ньютона:

«Хотя сам Ньютон расцветом своего изобретательства считал два “чумных года” 1665 и 1666, когда он “занимался математикой и физикой больше, чем когда-либо с тех пор”, полтора года с августа 1684-го, когда Эдмунд Галлей впервые отправился в Кембридж, чтобы узнать его мнение по волнующему тогда вопросу о том, как динамически определить замкнутые орбиты планет вокруг Солнца, имеют (так нам кажется) большее право считаться самым плодотворным “годом чудес” в жизни Ньютона» (Whiteside, 1974, p. vii).

Вспомнилось легендарное примечание гётеведа к фразе подопечного поэта о том, что самой большой его любовью была Гретхен. Гётевед поправил:

«Тут Гёте ошибся, самой большой его любовью была Лизхен».

Углубляясь в тексты историков, я понял, однако, что дело гораздо серьезнее, «научнее». Чтобы реконструировать ход мыслей гения, историки внимательно разглядывали сохранившиеся рукописи, опираясь на свое понимание достижений гения и на свои «молчаливые» предпосылки.

Одна из главных предпосылок — представление о том, что такое «современная физика», чем она отличается от высших достижений античной науки — геометрии Евклида и физики Архимеда, которые сохранили свою силу доныне, по сути, не требуя исправлений.

Происхождение современной науки стало главной темой двух книг 2015 года: «To Explain the World: The Discovery of Modern Science» физика (и лауреата Нобелевской премии) С. Вайнберга и «The Invention of Science: A New History of the Scientific Revolution» историка Д. Вуттона. Оба защищали понятие «научной революции» (XVI-XVII вв.), результатом которой стала современная наука. Оба видели ее происхождение как «астрофизическое», хотя и существенно различались в своих исторических сценариях. По мнению физика, «чем бы ни была научная революция, она началась с Коперника», а Галилей «дал образец современной экспериментальной физики». По мнению историка, революция началась в 1572 году с Тихо Браге, а «первой настоящей наукой» была астрономия.

Ни Вайнберг, ни Вуттон не дали четкого определения «современной науки», хотя оба подчеркивали ключевую роль экспериментальной проверки. Здесь снова можно увидеть ключевое отличие современной физики от совершенно научных теорий великих греков. Геометрия Евклида и физика Архимеда сделали их экспериментальную проверку несколько излишней, поскольку их аксиомы основывались на самоочевидном повседневном опыте. Следствия — геометрические и физические теоремы — логически выведенные из этих аксиом, по сути, не нуждались в эмпирической проверке, если при их выводе логика не нарушалась. Что касается «достаточно безумных» основ современной науки, то они были настолько далеки от самоочевидности, что единственным способом оправдать их была проверка утверждений о конкретных физических явлениях, логически выведенных из основ, в стольких экспериментах, сколько необходимо для доказательства основ вне разумного сомнения.

По словам Вайнберга, сначала он думал о подзаголовке «Изобретение современной науки», но выбрал «открытие» вместо «изобретение», чтобы выразить свое понимание науки. С другой стороны, Вуттон, цитируя книгу Вайнберга, выбрал слово «изобретение». Поскольку наука как система убедительного объективного знания была изобретена в Древней Греции, первый подзаголовок Вайнберга, кажется более адекватным.

Согласно традиционному пониманию, современную физику отличает опора на опыт и математизированный язык, по выражению Дж. Нидэма, «сочетание математизированных гипотез о природных явлениях с неустанным экспериментированием» (Needham, 2004, p.1). Однако, по словам Р. Вестфолла, автора самой основательной биографии Ньютона,

«Историки науки почти единодушны в том, что … “математизация природы” является одной из центральных, возможно, самой центральной характеристикой научной революции» (Westfall, 2001, p.321).

И действительно, историки механики Ньютона фокусируют внимание на математической стороне его монументального труда, как системе аксиом и теорем. Вопрос, однако, в том, с чего следует начать историю этого триумфального завершения идей и опытов Галилея.

Физик Эйнштейн, назвав Галилея «отцом современной физики», подчеркнул, что:

«Чисто логическое мышление не может дать нам никакого знания об эмпирическом мире. Все знания о реальности начинаются с опыта и завершаются в нем. Утверждения, полученные чисто логическими средствами, совершенно пусты относительно реальности. Именно потому, что Галилей понимал это, и особенно потому, что он внедрил эту мысль в мир науки, он — отец современной физики» (Einstein, 1960, p. 271).

Ньютон же призывал к сочетанию:

«Поистине, с помощью физических математиков и математических физиков, вместо множества догадок и вероятностей, мы придем наконец к науке о природе, подкрепленной самыми убедительными доказательствами» (цит.: Smeenk, 2016).

Доказательное обоснование — это завершение научного поиска, но «лиха беда — начало». И об этом начале сказал Эйнштейн, заодно поправив самого себя:

«Часто утверждают, что Галилей стал отцом современной науки, заменив умозрительный, дедуктивный метод эмпирическим, экспериментальным методом. Думаю, однако, что подобная трактовка не выдерживает внимательной проверки. Не бывает эмпирического метода без умозрительных понятий и систем, и не бывает теоретического мышления, понятия которого при близком рассмотрении не обнаруживают эмпирический материал, из которого они исходят. Резкое противопоставлять эмпирический и дедуктивный подходы — заблуждение, совершенно чуждое Галилею. … Более того, экспериментальные методы, доступные Галилею, были столь несовершенны, что лишь отважнейшее измышление могло связать эмпирические данные» (Galilei, 1953, p.xix).

Право на «отважнейшие измышления» — ключевое отличие современной физики от главных достижений древних греков — от геометрии Евклида и физики Архимеда, которые «математизировали» природу, опирались на опыт не меньше, чем современная физика, и дали образцы аксиоматической системы убедительного знания для нынешней физики. При этом исходные понятия и аксиомы они брали из опыта — опыта землемерия и взвешивания: точка, прямая линия, рычаг и рычажные весы вместе с их эмпирико-аксиоматическими свойствами.

В современной же физике основные понятия и аксиомы далеко не очевидны даже для коллег изобретателя этих основ. Чтобы отличать новый статус основ теории, будем их называть фундаментальными понятиями и постулатами.

Эйнштейн подчеркивал, что фундаментальные понятия современной физики — это

«свободные изобретения человеческого духа (логически не выводимые из эмпирически данного)»,

и что

«не согрешив против логики, ни к чему не придешь» (Einstein, 1949, p. 684; 1993, p.147).

Очевидно, он имел в виду логику науки и ее здравый смысл в момент изобретения новых основ.

Ту же мысль выразил Нильс Бор, обсуждая замысел новой фундаментальной теории (предложенный Гейзенбергом и Паули в 1958 г.):

«Мы все согласны с тем, что ваша теория безумна. Вопрос, который разделяет нас, заключается в том, достаточно ли она безумна [“crazy enough”], чтобы иметь шанс быть правильной» (цит.: Dyson, 1958, p. 80).

Эйнштейн представил своё понимание развития современной физики в виде схемы (Einstein, 1993, p. 137):

3

3

Здесь крутая дуга — внелогичный взлёт изобретательной интуиции к аксиоматическим основам A (= постулатам ) новой теории. Из постулатов логически выводятся утверждения Sn, которые, если удастся их «мягко приземлить» — подтвердить в эмпирической реальности, могут оправдать новую теорию вместе с изобретенными основами. Взлетно-посадочная полоса интуиции — данные опыта E.

Схема Эйнштейна описывает лишь один цикл развития фундаментальной физики. В ходе его реализации и в применении новой фундаментальной теории к новым явлениям могут появиться новые проблемы — необъяснимые результаты новых опытов или новые противоречия внутри теории. Чтобы решить эти проблемы, придется опять изобрести новые основы, связанные с предыдущими вполне определенным соответствием. И начнется следующий цикл развития по сценарию Эйнштейна.

В истории современной физики таких «нелогично» успешных фундаментальных изобретателей было, насколько я могу судить, всего восемь — «Великолепная Восьмерка». Первые два были, скорее, астро-математиками, чем физиками: гелиоцентризм Коперника был астро-математикой в чистом виде, а Кеплер свои планетные законы лишь сопровождал «нащупыванием» их физического происхождения. Галилей же изобрел физическое понятие пустоты, что позволило ему прийти к трем фундаментальным законам — к закону инерции, принципу относительности и закону свободного падения. Ньютон изобрел понятие всеобщей гравитации, а в ходе создания теории гравитации построил систему классической механики.

Затем, после двухвековой паузы, Максвелл изобрел понятие электромагнитного поля, Планк — кванты энергии, Эйнштейн — абсолютность скорости света, кванты света и искривляемое пространство-время, Бор — квантовые состояния. Каждое из этих изобретений открывало возможности принципиального расширения научного знания, «вознаграждая», иногда годы и десятилетия спустя, непредвиденными замечательными достижениями. Так выяснилась электромагнитная природа света, были созданы теория фотоэффекта, релятивистская астрофизика, физическая космология, квантовая теория.

Интуиция фундаментального изобретателя «нащупывает» в опыте науки возможность, оттолкнувшись от опыта, изобрести новое «нелогичное» понятие, которое позволит сформулировать новый постулат для решения «нерешаемых» научных проблем. Новое понятие и новый постулат могут казаться «нелогичными» и даже абсурдными не-изобретателям, но дают возможность создать более глубокую, широкую и точную теорию, проверяемую опытом.

Таким образом, в современной физике качественно изменился смысл опоры на опыт. В науке Евклида и Архимеда все понятия и аксиомы были «самоочевидны», поскольку извлекались из обыденного, зримого и осязаемого опыта (опыта землемерия и взвешивания). Поэтому следствия — теоремы, выводимые из таких аксиом, уже не обязательно было проверять (если, конечно, при выводе не нарушалась логика). А в современной физике опытная проверка новых «теорем» — единственный способ убедиться в правильности изобретенных постулатов вместе с новыми фундаментальными понятиями.

История физики, разумеется, не сводится к изобретениям новых фундаментальных понятий и постулатов. Применение их к новым явлениям требовало усилий выдающихся физиков (гораздо более многочисленных, чем восемь) и вело к поразительным приложениям и в самой науке, и в основанных на ней технологиях. И все же именно поворотные изобретения новых («crazy enough») фундаментальных понятий — ключевое отличие и самый мощный двигатель современной физики.

Речь идет не о новых словах, а о новых фундаментальных физических понятиях, основываясь на которых, новая математизировнная теория успешно описывает физическую реальность. При этом успех определяется опытом.

Идею гелиоцентризма, например, высказали уже в Древней Греции, но то было лишь философское понятие, не нацеленное на описание конкретных физических явлений с количественной проверкой в опытах. И уже древние астрономы отвергли эту «астро-философскую» идею, как абсурдную. Тем труднее было эту идею воскресить в качестве постулата, из которого Коперник получил важные наблюдательные следствия. Наблюдательными они, правда, были для тех, кто осмеливался мысленно посмотреть на Вселенную с «солнечной точки зрения». Смелости позволить себе такое мысленное путешествие хватило у Кеплера и Галилея, но не хватило у «короля» наблюдательной астрономии Тихо Браге.

Слово «притяжение» также произносилось астрономами и до Ньютона, начиная с Кеплера. Но это было лишь неопределенно-описательное слово, в котором Галилей не зря усматривал пережиток астрологического прошлого. И даже Ньютон, развивший физику Галилея в целостную систему классической механики, считал абсурдной мысль о том, что тяготение присуще самой материи и передается на расстоянии через пустоту, без участия какого-то посредника — материального или нематериального. Это, однако, не помешало ему изобрести точное физическое понятие силы и математически сформулировать закон всемирного притяжения.

Иной пример — фундаментальное понятие атома, которое пришло в физику не из древнегреческой философии (хотя слово «атом» изобрели греки), а из английской химии в начале XIX в. Можно думать, что триумфальный успех английского изобретения «невидимой» гравитации помог в изобретении «невидимых» атомов. Сопротивление некоторых выдающихся физиков этому изобретению, говорящее о степени его неочевидности, было преодолено лишь плодотворностью нового понятия для возникновения молекулярной физики.

Новый способ изобретения фундаментальных понятий проявился также и в неудачных теориях. Изобретение флогистона было отвергнуто в результате новых экспериментов (расширивших эмпирическую взлетно-посадочную полосу E из диаграммы Эйнштейна).

В отличие от древних философских изобретений, таких как апейрон, эфир и атомы, все «crazy enough» основы современной физики изобретались для описания и объяснения конкретных наблюдаемых природных явлений.

4. Так сделал ли Ньютон свое главное изобретение в 1666 году?

Вернемся к 24-летнему Ньютону в чумном 1666 году и к его яблочному озарению, в которое не поверили авторитетные историки науки.

Предложенный в §2 способ взлететь от земного закона свободного падения к идее всеобщего притяжения может показаться вполне логичным лишь тем, кто еще в школе познакомились с этой идеей и привыкли к запускам ИСЗ. А в XVII-ом веке для Галилея невидимое и неосязаемое действие на расстоянии слишком напоминало астрологические «влияния», чтобы пытаться ввести его в арсенал физики. Для столь «нелогичного» изобретения нужна была уникальная способность, опираясь на какой-то переосмысленный опыт, смело оттолкнуться от него и… взлететь верхом на своей творческой интуиции.

Творческая интуиция — это загадочное соединение культурного ресурса личности, личного жизненного опыта и личной генетики. По словам Эйнштейна:

«Интуитивные и конструктивные духовные способности вступают в игру, когда речь идет о целостной научной истине…. Наши моральные взгляды, наше чувство прекрасного и религиозные инстинкты вносят свой вклад, помогая нашей мыслительной способности прийти к ее высшим достижениям». Он верил «в интуицию и вдохновение» и в то, что «воображение важнее знаний», поскольку «знание ограничено, а воображение охватывает целый мир, стимулируя прогресс, рождая эволюцию. Это — реальный фактор в научном исследовании» (Einstein, 1930, p. 375; 1931, p.97).

Такое понятие, как «интуиция» или «озарение», историк науки применяет, лишь исчерпав документально зафиксированные обстоятельства данного изобретения-открытия. Это понятие глубоко индивидуально и связано с типом мышления, который может значительно отличать одну творческую личность от другой.

Вот как, например, Эйнштейн оценивал главное изобретение Бора (дискретные квантовые состояния в модели атома 1913 г.):

«Мне всегда казалось чудом, что этой ненадежной и противоречивой основы [опытных данных] оказалось достаточно для Бора, человека с уникальной интуицией и тактом, чтобы открыть основные законы спектральных линий и электронных оболочек атомов, включая их значение для химии. Это кажется мне чудом даже теперь. Это — наивысшая музыкальность в сфере мысли» (Einstein 1949, p. 47).

Тем самым Эйнштейн фактически признал, что его интуиция была неспособна на такое изобретение.

И чтобы судить о творческих (не)способностях Ньютона, следует учитывать его тип интуиции и характер воображения, не ограничиваясь математическими формулировками на последней стадии создания теории.

Вглядимся в известные свидетельства о рождении идеи всеобщего притяжения, начиная со свидетельства самого Ньютона о событиях 1665-66 годов, изложенного полувеком позже. По его словам, получив в 1665-ом и первой половине 1666-го года свои знаменитые результаты в математике и в оптике, он взялся за гравитацию:

«В том же году я начал думать о гравитации, простирающейся до орбиты Луны, и нашел, как оценить силу, с которой шар, вращающийся внутри сферы, давит на поверхность этой сферы. Из правила Кеплера о том, что периоды планет находятся в полуторной пропорции к расстоянию от центров их орбит, я вывел, что силы, удерживающие планеты на их орбитах, должны быть в обратном отношении квадратов их расстояний от центров, вокруг коих они вращаются. Отсюда я сравнил силу, требующуюся для удержания Луны на ее орбите, с силой гравитации на поверхности Земли и нашел, что они близко соответствуют друг другу. Все это происходило в два чумных года, 1665 и 1666, ибо в это время я был в расцвете моих изобретательских сил и думал о математике и философии больше чем когда-либо после» (цит.: Whiteside, 1966, p.32).

Привлекая и другие свидетельства об эволюции математических идей Ньютона, публикатор его рукописей подытожил: «мы должны согласиться, что описание Ньютоном его исследований по математическому анализу по сути точно», хотя некоторые подробности «нам будет труднее обосновать, и мы можем предпочесть игнорировать их».

Что же касается идеи всеобщей гравитации, то иных реальных свидетельств о рождении этой идеи, по мнению историков механики, не обнаружено, если не считать четырех свидетельств о рассказах Ньютона близким людям в последние годы его жизни. Но эти свидетельства историки почти единогласно и не засчитывают — «предпочитают игнорировать их».

Игнорируют также и свидетельство, опубликованное в 1728 году в первой версии «Системы мира» Ньютона, — приведенное в §2 описание мысленного опыта на вершине горы. Яблоки умеют падать не только строго отвесно, но и по галилеевым параболам, если их сорвёт с ветки порывистый ветер. Траектории на схеме опыта показывают плавный переход от земных парабол к астрономической круговой орбите. Так что, падение яблока вполне могло стать отличной подсказкой.

В «Principia» Ньютон объяснил, почему он передумал публиковать первый вариант своей «Системы мира»:

«Я составил сперва об этом предмете [“о системе мира”] книгу III, придерживаясь популярного изложения, так чтобы она читалась многими. Но затем, чтобы те, кто недостаточно поняв начальные положения, а потому совершенно не уяснив силы их следствий и не отбросив привычных им в продолжение многих лет предрассудков, не вовлекли бы дело в пререкания, я переложил сущность этой книги в ряд предложений, по математическому обычаю, так чтобы они читались лишь теми, кто сперва овладел началами» (Newton, 1846).

Первая версия «Системы мира», начинаясь с древних греков, выглядит не третьей, а первой частью «популярного» замысла. В ней обсуждаемый мысленный опыт — самое первое физико-математическое рассуждение, и ему предшествует ясная «декларация о намерениях»:

«Более поздние философы претендуют на то, чтобы объяснить движения планет либо действием неких вихрей, как Кеплер и Декарт; либо каким-то иным принципом импульса или притяжения, как Борелли, Гук и др.; ибо, исходя из законов движения, совершенно ясно, что эти эффекты должны происходить от действия той или иной силы. Но наша цель состоит только в том, чтобы проследить величину и свойства этой силы, исходя из явлений, и применить то, что мы обнаруживаем в некоторых простых случаях, в качестве принципов, с помощью которых мы можем математически оценить ее действие в более сложных случаях. Ибо было бы бесконечным и невозможным доводить каждую частность до непосредственного прямого наблюдения» (Newton, 1846).

Декларация эта делает упомянутый наглядный мысленный опыт еще более весомым свидетельством о его «яблочной» подсказке. И тем удивительнее, что маститые историки, обсуждая происхождение ньютоновской теории гравитации (и классической механики в целом), это свидетельство игнорировали, фактически обвиняя Ньютона в заведомо ложном измышлении для защиты своего приоритета.

Одна из причин такого отношения может состоять в том, что эти историки слишком поверили в буквальную точность (приведенного выше) лаконичного свидетельства Ньютона 1718 года о его мыслях в 1666 году — о том, что он оценил силы, удерживающие планеты на их орбитах, используя третий закон Кеплера и сравнив силу, удерживающую Луну на ее орбите, с силой гравитации на поверхности Земли.

В 1666 году, однако, Ньютон лишь начал путь к тому понятию силы, которое ныне узнают в школе (Westfall, 1971). Сомнительно также, что физик Ньютон, в отличие от физика Галилея, воспринимал астрономические законы Кеплера как фундаментальные, а не как эмпирические, хоть и загадочно изящные, соотношения (подобно блистательно-неверной «космографической» модели Кеплера 1596 г.). А значение, которое Ньютон придавал закону свободного падения, проявилось в том, что в «Principia» этот закон с именем его автора — Галилея — упомянут девять раз.

Главным фактором недоверия историков механики к свидетельству Ньютона, видимо, было непонимание, как именно он в 1666-м году

«сравнил силу, требующуюся для удержания Луны на ее орбите, с силой гравитации на поверхности Земли».

Этот фактор можно снять, если закавыченную фразу подредактировать: «…сравнил движение Луны со свободным падением яблока, брошенного с достаточно большой горизонтальной скоростью вблизи поверхности Земли». Это было вполне возможно, как показано в §2, для круговых орбит, обходясь без понятия силы и без законов Кеплера.

Стоит также учесть, что создатель системы классической механики писал о событиях полувековой давности уже давно знал, что законы Кеплера математически эквиваленты закону всеобщей гравитации. То есть писал физик-теоретик 1718 года, а не историк науки нашего времени. К этой ситуации подходит совет физика-теоретика XX-го века Эйнштейна:

«Если вы хотите узнать у физиков-теоретиков что-нибудь о методах, которыми они пользуются, я советую вам держаться следующего принципа: не слушайте, что они говорят, а разглядывайте их деяния. Тому, кто в этой области что-то открывает, плоды его воображения кажутся столь необходимыми и естественными, что он считает их не мысленными образами, а данной реальностью. И хотел бы, чтобы другие так считали» (Einstein, 1960, p. 271).

Историкам-архивистам стоило бы поискать в рукописях Ньютона 1660-х годов истоки мысленного эксперимента, запечатленного в рукописи 1685 года, опубликованной в 1728-ом. Яблоко, конечно, вряд ли там упомянуто. То были не записи в дневнике, а эскизы научных мыслей.

Кроме собственного свидетельства Ньютона (приведенного выше), известны четыре свидетельства его собеседников о том, что он, в преклонном возрасте, говорил им об озарении 1666 года, с которого начался его путь к теории гравитации. При этом о «судьбоносной» роли яблока упомянули лишь два собеседника Ньютона, к науке непричастные (Herivel, 1965, p. 65). А другие два собеседника, к науке очень даже причастные, засвидетельствовали лишь факт озарения. Ненаучность первых свидетельств и голословность вторых побудили историков механики заподозрить в этих рассказах выдумку престарелого Ньютона.

Эти же свидетельства, однако, приняли с доверием два биографа Ньютона. В самой обстоятельной биографии, написанной видным историком науки Р. Вестфоллом, читаем:

«Что ж тогда делать с историей о яблоке? Она слишком хорошо засвидетельствована, чтобы суд ее отверг. … Ньютон должен был иметь что-то в виду, сравнивая центробежную силу Луны с гравитацией, и есть все основания верить, что поводом стало падение яблока» (Westfall, 1993, p.51).

А в «самой научной» биографии, физик и широко мыслящий историк науки С.И. Вавилов, написал:

«Широко известен рассказ о том, что на открытие всемирного тяготения Ньютона навело неожиданное падение яблока с дерева в Вульсторпе. Рассказ этот, по-видимому, достоверен и не является легендой» (Vavilov, 1989, p.104).

Как понять, что, в отличие от историков механики, биографы поверили Ньютону на слово, хоть и не предложили каких-либо реконструкций его хода мысли с участием яблока?

Судя по всему, историки механики видели в Ньютоне прежде всего автора текстов, ведущих к его главному труду “Математические принципы физики” (на нынешнем языке). А биографы стремились понять своего героя как живого человека, как личность в целом. Поэтому им легче было признать некий факт непонятным, чем принять его объяснение, противоречащее «нематематическим» свойствам личности героя.

Биографы Вавилов и Вестфолл не объяснили своего доверия рассказу Ньютона о яблоке. Можно сделать это за них, опираясь на их книги, в которых серьезное внимание уделено совершенно «нематематической» религиозности Ньютона. Оба биографа, таким образом, признавали религиозное мировоззрение Ньютона существенной частью его сознания, что было особенно непросто для Вавилова в стране «научного социализма» и воинствующего атеизма.

Серьезные исследования ньютоновских рукописей на библейские темы начались лишь в последние два десятилетия. Оказалось, что объем этих рукописей много больше написанного Ньютоном о физике и математике. Радикальность перемен в ньютоноведении видна из сравнения первого издания «Cambridge Companion to Newton» 2002 года со вторым (2016), в первом религия упоминается 80 раз, во втором 185. Ныне совершенно ясно, что Ньютон был глубоко верующим библейским вольнодумцем: в религии мыслил столь же свободно, как и в науке, и к церковным авторитетам относился не менее критично, чем к научным. Он отвергал церковные догматы, не имеющие, по его мнению, оснований в тексте Библии (например, догмат Троицы).

Библейские основания Десяти заповедей, исходящих прямо от Бога, однако, несомненны. И считать, что Ньютон мог пренебречь заповедью: «Не давай ложного свидетельства», значит ставить под вопрос искренность его веры. Биографы Ньютона такого вопроса не ставили, потому и не могли допустить, что Ньютон сознательно лгал, рассказывая о яблоке. Он мог заблуждаться в каких-то своих суждениях, но это совсем не то, чтобы сознательно искажать известные ему исторические факты. Для библейского теиста честность — не просто вопрос мирских приличий, а нечто священно важное.

Даже если историк науки — атеист, считающий, что все религии — это “пережитки темного прошлого” и что через десяток или сотню лет все они останутся только в музеях, то, изучая жизнь и деятельность физика-теиста из «темного прошлого», историк должен учитывать эту особенность личности физика. Рукописи Ньютона, например, показывают, что даже в эволюции его взглядов на основы динамики и понятие силы, в противостоянии декартовским вихрям, значительную роль играли его религиозные представления.

Как уже говорилось, Эйнштейн считал, что «религиозные инстинкты» могут помогать «мыслительной способности прийти к ее высшим достижениям». К таким достижениям он несомненно отнес бы прежде всего изобретения новых фундаментальных понятий — «свободных изобретений человеческого духа (логически не выводимых из эмпирически данного)». А в этом и состоит ключевое отличие современной физики. В строительстве математизированной теории, основанной на изобретенных физических понятиях, и в экспериментальной проверке этой теории требуются интуиция и творческие усилия иного рода, более конструктивные и логически последовательные.

Для библейского теиста «случайная» подсказка, которая помогла сделать важное изобретение-открытие, вовсе не случайна, а подсказка Свыше, промысел Божий. Поэтому не удивительно, что Ньютон и в старости помнил момент «яблочной» подсказки, приведшей его к главному изобретению его научной жизни. И рассказывал своим ненаучным друзьям о падающем яблоке, судьбоносном для его теории гравитации и всей последующей истории науки.

(окончание)

Литература

[1] Англосаксонские цитаты в оригинале см. в статье: Gorelik G. Could Galileo Discover the Law of Universal Gravitation in 1611, Was There Newton’s Apple and What Is “Modern Physics”? // Epistemology & Philosophy of Science 2023, Vol. 60, № 1, р. 182-203.

Share

Геннадий Горелик: Как Галилей мог открыть закон всемирного тяготения в 1611 году, как яблоко помогло Ньютону, и что такое «современная физика»?: 26 комментариев

  1. Ari Belenkiy

    Геннадий, на многие Ваши вопросы уже давно имеются серьезные ответы.

    1. «Почему, например, Кеплер и Галилей с энтузиазмом проповедовали гелиоцентризм Коперника, а Тихо Браге, величайший астроном-наблюдатель XVI-го века, приняв расчетные преимущества системы Коперника, её гелиоцентризм «обезвредил», подчиняясь «здравому смыслу»?»

    Хорошо известно почему «обезвредил»! Потому что Тихо не мог обнаружить звездный параллакс. И не мог поверить что Вселенная такая огромная, а параллакс такой ничтожный, что его не могут уловить его высокоточные приборы. Несколько статей на эту тему написал Christopher Graney: https://muse.jhu.edu/article/731181/pdf

    2. «не поверили его (Ньютона) словам о рождении идеи всеобщей гравитации. Не верили, что он мог прийти к этой идее еще в 1666 году, рассматривая круговые орбиты.»
    Известно почему не поверили! Потому что в «Принципии» Ньютон выводит силу гравитации, используя все три закона Кеплера. А в набросках «о движении Луны» за 1669 г. он применял только один — третий — закон Кеплера. (А без второго закона Кеплера он не мог избавиться от Т^2 и вывести эллипс.)
    И, кроме того, расчитывал лунные параметры по одной из книг его современника Винга (Wing 1651, 1669), с которым сходился во мнении, что только третий закон Кеплера верен. Вот, например, наша работа с со-автором, опубликованная в Журнале Королевского Астрономического Общества Канады в 2010 г.: https://www.researchgate.net/publication/252920704_Dating_Newton's_Manuscripts_from_the_Jerusalem_Collection

    Кроме того, Вы приводите рисунок Ньютона из рукописи за 1685 г, а в письме Роберту Гуку в декабре 1679 г. Ньютон нарисовал принципиально другую кривую, которая закручивалась к центру Земли, и о которой много рассуждал В. Арнольд. Гук потом демонстрировал это письмо Королевскому Обществу.

    3. «C этого началась моя экспедиция во времена от Коперника до Ньютона и стали появляться указанные выше вопросы, на которые в литературе убедительных ответов я не находил.»
    Искать их надо в последней англоязычной литературе. Наши знания о Ньютоне ушли далеко вперед после Вестфола и Уайтхеда. На самом деле, известно, что Ньютон и проделал все те умственные заключения, которые Вы тут приписали Галилею.

    4. А вот тут непонятно:
    «И почему он (Галилей), получив к 1609 г. свои главные научные результаты, отложил их публикацию (на тридцать лет!) и прилагал огромные усилия для пропаганды «чужой» теории Коперника?»
    Что за «главные научные результаты»? Парабола? Неверная теорию приливов? Главными научными результатами Галилео сейчас считаются обнаружение спутников Юпитера и фаз Луны.

    5. И тут непонятно: «Он (Галилей) понял бы и то, что законы Кеплера… лишь приближенные. »
    Как это так? Все законы Кеплера точные — для двух тел. Все константы в них — интегралы движения двух тел под действием силы гравитации.

    1. gennady gorelik

      Случайно обнаружил, что обсуждение не закончилось и отвечаю по пунктам.
      1. Ваш «серьезный ответ» не понял мой вопрос. Кеплер и Галилей отлично знали, почему Браге «обезвредил» гелиоцентризм Коперника, но почему-то не приняли его доводы. Почему бы?

      2. <>
      Опять Вы не поняли. Речь идет «о рождении ИДЕИ всеобщей гравитации» (которая действует на Луна так же как на яблоко), а не о ТЕОРИИ гравитации.
      <>
      Спираль 1679 года говорит лишь о том, что Ньютон тогда еще не знал, какая сила действует внутри сферы.

      3. <>
      Будьте любезны указать ссылку на того, кто показал, что «Ньютон проделал все те умственные заключения, которые», как я показал, были вполне доступны Галилею и не требовали понятий силы, инерциальной массы, законов Кеплера и высшей математики.

      4. <>
      Главные результаты Галилея в физике (а не в наблюдательной астрономии) – закон свободного падения, принцип относительности и закон инерции.

      5. <>
      Законы Кеплера- приближенные ИМЕННО ПОТОМУ, что в солнечной системе БОЛЬШЕ ДВУХ небесных тел.

  2. Александр Шнирельман

    В Кембридже у ограды Института Ньютона растет яблоня. Табличка рядом с ней говорит, что эта яблоня, посаженная Леди Атия (женой знаменитого математика Майкла Атия, бывшего директора института), происходит по прямой линии от той самой яблони, росшей на ферме Ньютона в Вулсторпе, яблоко с которой, упавшее на землю, навело Ньютона на мысль о всемирном тяготении. Говорят, что молодые математики и физики из Института частенько сидят около этой яблони и ждут, когда с нее упадет новое яблоко и наведет их на новые открытия.

  3. Александр Никитин

    Уважаемый Геннадий Ефимович!
    Где Гук и что он написал в письме Ньютону?
    Александр Никитин.

    1. gennady gorelik

      Предмет моей статьи — то, что произошло (или нет) в истории гравитации в 1666. Гук в этом не участвовал

      1. Александр Никитин

        Уважаемый Геннадий Ефимович!
        Извините, я по наивности посчитал, что предметом Вашей статьи является тема заглавия статьи: «Как Галилей мог открыть закон всемирного тяготения в 1611 году, как яблоко помогло Ньютону, и что такое «современная физика»
        Александр Никитин.

  4. Цитателъ

    From the Project Gutenberg eBook: The Life of Sir Isaac Newton. By David Brewster. @http://www.gutenberg.org/cache/epub/53311/pg53311-images.html@

  5. Zvi Ben-Dov

    Э-э-э-х! «Знай (и) моё ослиное копыто» 🙂

    Пора отбросить утверждение, что человек был создан по образу и подобию божьему и перейти на следующий религиозный уровень.
    «Современный» Бог должен быть создан по образу и подобию человеческому, например, для пигмеев бог — пигмей.
    Таким образом Бог станет ближе к людям.
    Больше богов хороших и разных 🙂

    Иисус не возносился на Небо — там ничего нет. Он «ушёл» в Духовные Миры через точку в сердце. И, кстати, на свет он тоже появился похожим образом.
    Это если Духовные Миры существуют, конечно.

    Это стёб! Стёб!
    Я уже много раз обжигался на оценке возраста 🙂

  6. Гоммерштадт

    Ныне совершенно ясно, что Ньютон был глубоко верующим библейским вольнодумцем: в религии мыслил столь же свободно, как и в науке, и к церковным авторитетам относился не менее критично, чем к научным. Библейские основания Десяти заповедей, исходящих прямо от Бога, однако, несомненны. И считать, что Ньютон мог пренебречь заповедью: «Не давай ложного свидетельства», значит ставить под вопрос искренность его веры.

      1. gennady gorelik

        Александру Никитину:
        А каких «приличных» биографов Ньютона Вы читали?
        ????????????????????????????????????????
        Александр Никитин
        16.04.2023 в 17:06
        Α р н о л ь д В. И. Гюйгенс и Барроу, Ньютон и Гук.
        ——————————————————
        Αрнольд был не историком, не биографом, не физиком, а математиком (высшего класса). И он некритически доверился тем почтенным англосаксонским историкам, которых я процитировал в начале статьи и которые не могли понять, как Ньютон в1666 году мог связать падение яблока с движением Луны. А Вы, кажется, поняли, судя по благодарности мне «за прекрасное исследование».

        1. Александр Никитин

          Уважаемый Геннадий Ефимович!
          Упаси Вас Боже! Какое «яблоко»???????? О том, что тела притягиваются-падают на Землю размышляли ещё древние греки! После греков каких только не было экспериментов с изучением падения тел. Был Галилей со своими экспериментами вплоть до экспериментов со стрельбой из пушек с вертикальными стволами: вернётся ли ядро обратно в ствол, — уже в Ньютоновское время.
          Каким бы историком не был Арнольд В.И., но как можно изучать историю познания закона всемирного тяготения без Гука и его взаимоотношений с Ньютоном ??????
          Александр Никитин

          1. gennady gorelik

            … притягиваются=падают …?
            Я полагал, что Вы чего-то не знаете о предмете статьи. Теперь вижу, что сильно недооценил полноту Вашего незнания.
            Вы не знаете, что до Ньютона «падение» и «притяжение» были совершенно разными понятиями и что даже его великие современники — Гюйгенс и Лейбниц , узнав о его идее, сочли ее абсурдной.

  7. Гоммерштадт

    Наши моральные взгляды, наше чувство прекрасного и религиозные инстинкты вносят свой вклад, помогая нашей мыслительной способности прийти к ее высшим достижениям». Он верил «в интуицию и вдохновение» и в то, что «воображение важнее знаний», поскольку «знание ограничено, а воображение охватывает целый мир, стимулируя прогресс, рождая эволюцию. Это — реальный фактор в научном исследовании» (Einstein, 1930, p. 375; 1931, p.97).

  8. Борис Дынин

    Очень интересная многомерная картина рождения современной науки. Жду оконсания.

      1. Александр Никитин

        К сожалению, все «приличные» биографы Ньютона пишут, что Ньютон всего лишь математически оформил идею Гука, которую он высказал в своём письме Ньютону, придумавшего «яблоко» вместо письма Гука.

        1. gennady gorelik

          В моей статье процитированы две биографии Ньютона, не просто приличные, а в высшей степени замечательные:
          Westfall, R. S. The Life of Isaac Newton. Cambridge: Cambridge University Press, 1993;
          Вавилов С.И. Исаак Ньютон. М.: Наука, 1989.
          А каких «приличных» биографов Ньютона Вы читали?

          1. Александр Никитин

            Α р н о л ь д В. И. Гюйгенс и Барроу, Ньютон и Гук.

  9. Александр Никитин

    Уважаемый Геннадий Ефимович!
    Спасибо Вам за прекрасное исследование возникновения-открытия-познания закона всемирного тяготения. Интересно было бы знать как на этом пути, кроме «яблока» из детских воспоминаний, а все мы родом из детства, «помог» Исааку Роберт?
    С уважением, Никитин Александр

    1. gennady gorelik

      Гук помог Ньютону вернуться к физике — к нереализованной идее 1666 года.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.