А учитывая противоборство официоза, который препятствует их популяризации, многие до сих пор воспринимает этих святых тружеников, как алкоголиков и тунеядцев, которых Запад прикармливал, чтобы лишний раз пнуть жестоковыйную власть.
Генрих Кранц
ВСПОМНИТЬ ВСЁ
Как ни приглядывайся, с какой стороны ни подойди, как ни ищи сравнений — все равно, творчеству замечательного поэта и необыкновенного прозаика Владимира Алейникова нет аналогов. «На то оно и творчество, чтобы быть уникальным и неповторимым», — скажет искушенный читатель. Так-то оно так, но в том и дело, что нашему вымуштрованному логикой уму необходима некая классификация, отсылка к уже существующему, случившемуся. По своему опыту знаю, что редакторы издательств, прежде чем выслушивать рассказ автора о книге, в первую очередь спрашивают: «На кого похоже?». И если писатель знает эту их привычку, то четко рапортует: «Микст Кундеры, Зощенко и Стерна». Или «Довлатов с элементами Филиппа Дика».
А что сказать по поводу произведений Алейникова, я затрудняюсь. И скажу честно: «Ни на что не похоже!»
Новая книга Владимира Дмитриевича, вышедшая в издательстве «РИПОЛ классик», еще раз подтверждает это мнение. На мой взгляд, Алейников — эдакий литературный Крез. Или даже царь Мидас, который превращал в золото все, к чему прикасался. Я имею виду то, что Алейников, пожалуй, один из уцелевших после гигантского кораблекрушения, из тех, кто лично знал, дружил, выпивал, разговаривал с сонмом титанов.
Уникальная, неповторимая судьба в свое время привела его в самую гущу «громокипящего» не столько кубка, а самого настоящего котла, где готовились, говоря кулинарным языком, самые изысканные кушанья советской и русской литературы и живописи. Он знал всех, и его знали все. Вот как бы вы смотрели на человека, который знал Пушкина, Карамзина, Батюшкова, Баратынского, Вяземского, Тютчева? И не только по их выступлениям в дамских салонах или на творческих вечерах, а ел с ними из одной тарелки, видел в быту, в позоре и славе, в любви и несчастье. Вспомнив несколько имен — Губанов, Тарковский, Битов, Сапгир, Довлатов, Анатолий Зверев, Игорь Ворошилов, Владимир Яковлев, Саша Соколов, — понимаешь, что коллекция воспоминаний Алейникова бесценна! И можно только представить, что бы сделал с таким количеством воистину «божьих даров» человек традиционного масштаба! Это был бы главный эксперт, цензор и судия эпохи великих 60-х! Без его авторитетного мнения не обходилась бы ни одна книга, передача, ни одна строчка мемуаров. Но в том-то и дело, что Алейников — выходец из этой плеяды, ничуть не кичится своим богатством.
Более того, как настоящий и большой художник, обращается с этим материалом крайне бережно и благородно. Обратите внимание — он ни с кем сводит счеты, не вспоминает обиды, не тащит в книгу что-то постыдное и скандальное, хотя знает во много раз больше, чем кто-либо другой. Единственное место, где вас обволакивает тягостная атмосфера, это эпизод с описанием салона Ники Щербаковой. Да и то, Зверев, человек, по-видимому, очень добродушный, с каким-то детским ужасом сообщает, что «Ника-шпионка» (т.е работает на КГБ). Наверное, Алейников мог остановиться на этой теме более подробно, ведь совершенно очевидно, что множество людей той эпохи, так или иначе были связаны с этим учреждением (а всяческие салоны и галереи и вовсе создавали по инициативе комитетчиков. Хотя и сегодня эта ситуация не изменилась). Но зачем об этом говорить, если в контексте эпохи они не играли особой роли. Зачем рассказывать о досадных мелочах, роем клубящихся вокруг всякого большого явления? Ведь эти люди в подавляющем большинстве своем уже ушли. И Алейников, не отвлекаясь на мелочи, как искусный портной, создает из доставшихся ему живописных фрагментов изумительное полотно великой эпохи.
Созданное Алейниковым — грандиозное панно нашего близкого прошлого, в существование которого сегодня верится с трудом. Невероятно, чтобы такое количество чрезвычайно одаренных, во многом, гениальных творцов, каждый из которых магистраль что в литературе, что в живописи, вдруг собрались единовременно в одном месте — златообильной Москве! Каким фантастическим вихрем их занесло в магические 60-е, как стремительно они промчались по нашему небосклону и ушли, так и не дождавшись заслуженной славы. Даже сегодня, когда о том времени написано толстенные монографии, изданы академические труды о художниках и литераторах, имена этих воистину гениальных творцов большинству до сих пор неизвестны! Читая эту книгу, я спрашивал у разных людей, слышали ли имена Яковлева, Ворошилова, Губанова, Данильцева? И очень немногие отвечали утвердительно. Даже «русского Ван Гога», «московского Леонардо» Анатолия Зверева вспоминали с трудом, после подсказки, путая то с парикмахером, то с теннисистом.
И книга Алейникова в этом смысле крайне необходима! Знать сомнительные имена Евтушенко или Шилова и не знать абсолютных гениев Зверева или Губанова постыдно! А ведь, увы, не знают…
Впрочем, на этот счет у меня тоже есть объяснение. Читатель не виноват — советский андеграунд слишком долго находился в загоне и вышел на поверхность слишком стремительно, как цунами. А учитывая противоборство официоза, который препятствует их популяризации, многие до сих пор воспринимает этих святых тружеников как алкоголиков и тунеядцев, которых Запад прикармливал, чтобы лишний раз пнуть жестоковыйную власть.
Алейников развенчивает это предубеждение, рассказывая правду. Интересно, что автор, большой поэт и сам хороший художник, пишет свою прозу такими же живописными мазками. Создается впечатление, что книга рождается на ваших глазах: слово, еще слово, еще один штришок… И за сочетанием ассоциаций, вызванных чередованием слов, возникает образ — личности, события, времени. Впрочем, автор сам подчеркнул свой фирменный стиль, сделав его названием книги — «Вслед за словом».
Наряду с описанием людей и событий, Алейников, как и во всех других своих книгах, всегда уделяет место природным явлениям. Дожди, снега, опавшие листья, благословенное солнце — такие же равноправные герои произведения, как и живые, противоречивые люди. И это, наверное, правильно, ведь общение с осенью для того же Пушкина было, вероятно, не менее плодотворным, чем общение с Вяземским или, скажем, с Нащокиным.
Есть в книге и страницы, где автор, ничего не скрывая, рассказывает о самых страшных событиях своей жизни — бездомье, голоде, отчаянии от собственной невостребованности. И поначалу меня не покидала мысль: если в Москве все было так плохо, что мешало вернуться домой, в украинские сады, прошитые соловьиными трелями, чтобы навсегда забыть столичную пыточную, как дурной сон.
Но, дочитав до конца, я все понял. У Алейникова есть прекрасное стихотворение, где имеются строки «…но раскроется роза, и в ней — золотая пчела удивления». Так вот, автор и есть та самая золотая пчела. И даже не удивления, а восторга перед лицом бытия. Когда-то много лет назад, вырвавшись из киммерийских сумерек, эта пчела, привыкшая к резным розам и пахучим кипарисам, залетела в Москву, и покоренная летейскими лугами, долгие годы невзирая на боль, горечь, бескормицу собирала свой трагический и такой необходимый всем нам нектар. Прозрачный и исцеляющий нектар смысла, и красоты, и правды.
Пришло время рассказать об этом.
И кто же может это сделать, если не он?
