Быть человеком очень просто,
знак человека — благородство,
когда тепло души мы тратим,
чтобы теплее было братьям!
Павел Грушко
МОНАРХ, БЛУДНИЦА И МОНАХ
пьеса в стихах
по драматической новелле Томаса Манна «Фьоренца»
и «Эстетике Возрождения» А.Ф. Лосева
«Эти мадонны уже давным-давно стали самыми обыкновенными портретами, иной раз со всеми реалистическими и даже натуралистическими подробностями… Мадонна с младенцем. Тут-то как раз и было интересно для возрожденческого художника показать своё свободомыслие»
А.Ф. Лосев, «Эстетика Возрождения»
«Чтобы ещё раз повторилось подобное стечение обстоятельств, нужны тысячи веков»
Стендаль. «История живописи во Флоренции»
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Персонажи XV века:
Лоренцо Медичи — правитель Флоренции (44 года).
Джованни — его сын, кардинал (17 лет).
Пьеро — сын Лоренцо (21 год).
Фьоренца — любовница Лоренцо.
Джироламо Савонарола — доминиканский монах (40 лет).
Анджело Полициано — поэт (38 лет).
Пико делла Мирандола — философ, поэт (29 лет).
Сандро Боттичелли — живописец (48 лет).
Альдобрандино — живописец.
Франческа — его любовница.
Андруччо — златотканных дел мастер.
Гино — живописец.
Грифоне — живописец и ваятель.
Онибене — ученик Боттичелли.
Пульчи — горбун, шут.
Пьерлеони — придворный медик.
Ладзаро — заезжий врач.
Камби — почётный гражданин.
Слуги, народ в храме, народ в карнавальном и религиозном шествиях.
Персонажи XX века:
Преподаватель по кличке «Макьявелли».
Студентки, студенты.
Действие происходит во Флоренции в наше время и в первых числах апреля 1492 года.
ПРОЛОГ
Наводнение во Флоренции в конце 60-х годов ХХ столетия. Большой зал музея. Полумрак. Неяркий свет переносных ламп освещает отдельные предметы и замызганные грязью стены. Слышна современная музыка, по звучанию — из транзисторного приёмника. Группа студентов-энтузиастов сушит рукописи и книги, расчищает фрески и картины.
1. Обращение к Боттичелли.
Студентка. Что нам от былого остаётся, —
неужели только пустота?
Пять веков загадочно смеётся
золотая девушка с холста.
Все цвета сошлись в её наряде,
а в подоле — гроздь душистых роз.
Мастер Боттичелли, Бога ради,
как тебе такое удалось!
Хор студентов. Милый мастер Сандро,
всё-таки досадно,
что в застолье наши
не сойдутся чаши!
Студентка. Моль веков твои холсты не тратит,
вешним светом дышит каждый тон.
К чистоте и чести землю катят
лёгкие ступни твоих мадонн.
Вечность обитает в каждом миге,
если миг в согласье с красотой.
Люди переходят в ноты, в книги
и в холсты с улыбкой золотой…
Хор студентов. Милый мастер Сандро,
всё-таки досадно,
что в застолье наши
не сойдутся чаши!..
2. Напев издалека.
Хор студентов. Над Флоренцией коварно
надругался мутный Арно,
грязным илом осквернил
стены благородных вилл,
вторгся в белые палаццо,
фрески старые слезятся…
Крик. Что за вздорная река!
Прямо Средние века!
3. Шутливые куплеты.
1-й студент. Писал мадонну мастер
и говорил модели:
«Франческа, моё счастье,
не ёрзай, — не в постели!..»
2-й студент. Реставрировали холст
верхний слой случайно сполз —
под подвигом Георгия
оказалась оргия!..
4. Сообщение по радио и хор.
Голос диктора. По сведениям гидрометеорологов уровень воды в реке Арно
спадает…
Хор студентов. Город-музей,
сотни друзей
к тебе на помощь пришли.
Город-алтарь,
ты, как и встарь,
будешь радостью всей земли!
Студентка. Экзамен по эстетике Возрождения в восьмой келье!
Студент. А кто принимает?
Студентка. Наш «старик Макьявелли»…
Голос диктора. Специалисты не исключают возможность нового повышения уровня воды. Из разных стран продолжают прибывать группы добровольцев, решивших принять участие в спасении и реставрации флорентийских памятников культуры…
Хор студентов. Флоренция, мадонна,
коленопреклонённо
к тебе мы руки тянем!
Назло слепому Арно
планету лучезарно
дари своим сияньем!
5. Отдалённые гулы колоколов.
Голос. А колокола
повторяют сурово:
«Джи-рó-ла-мо…
Саво-на-ро-ла…»
Хор студентов. Джи-рó-ла-мо…
ро-ла-мо…
ро-ла-мо…
Саво-на-ро-ла…
на-ро-ла…
ро-ла…
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
А. В и л л а М е д и ч и в К а р е д ж и.
В тёмном углу высвечиваются лица Пьерлеони и Ладзаро, словно расчищенные на одной из фресок. В полумраке они выходят на авансцену, не замечая снующих вокруг студентов. Одна из студенток меняет на Пьерлеони нашейный платок, на что этот персонаж V века не обращает ни малейшего внимания.
Студентка. Друзья мои, вы что, забыли?
Платки тогда другими были, —
они во времена Лоренцо
напоминали полотенца…
В продолжение последующего диалога почти все студенты уходят.
1. Пьерлеони и Ладзаро о недомогании Лоренцо.
Пьерлеони. Ему всё хуже! Видит Бог,
он от страданий изнемог!
Ладзаро. Я полагаю…
Пьерлеони. Лежит без пищи и питья
и тихо стонет, как дитя!
Ладзаро. Я предлагаю…
Я предлагаю единственно правильный выход,
выход единственно правильный я предлагаю
и полагаю, что я предлагаю сей выход
в силу того, что он правилен, ибо естествен.
Этот разумный, единственно правильный выход —
в приготовлении зелья из крупных жемчужин
и непорочных алмазов, которые вкупе
я истолку и сварю по особым рецептам…
Пьерлеони. Лоренцо наш! За что Господь
твою испытывает плоть!
Ладзаро. Я предлагаю…
Пьерлеони. Скажите, мой учёный друг,
мы одолеем сей недуг?
Ладзаро. Я полагаю…
Будучи выпитым, этот целебный напиток
станет проситься наружу, как я полагаю,
вместе с собою наружу он вынесет флегму,
бывшую там, изо рта и его антипода, —
то бишь единственных выходов из организма,
это и будет единственно правильный выход…
В полумраке Пьерлеони и Ладзаро уходят. Неожиданно — яркий утренний свет заливает сцену. Просторная зала. На заднике — огромный белый холст, на котором прописаны в красках первые детали одной из картин-аллегорий Боттичелли, — по ходу пьесы холст будет покрываться всё новыми и новыми цветными фрагментами. Справа вверху — галерея. На стенах залы — ковры и картины. Книжные полки, вазы, скамейки, лютня. Больший флаг с гербом, на котором изображены шесть шаров — символ дома Медичи. Залу пересекает группа студентов в джинсах. Один из студентов прикрепляет к настенному ковру большой с рваными краями лист бумаги, на котором от руки написан сонет-прокламация против Лоренцо Медичи.
Студент. Это сонет наш «старик Макьявелли»
велит вызубрить до конца недели.
Студенты разбегаются. Появляется Джованни и Полициано. Джованни в красной кардинальской шапке, широком белом отложном воротнике и алом плаще. Полициано одет в длинный сборчатый, тёмного цвета, закрытый до самого горла кафтан с пышными рукавами и узким белым воротничком. Близорукий Джованни пользуется лорнетом, напоминающим ножницы.
2. Джованни читает сонет-прокламацию.
Джованни. «Великолепный! — так тебя зовёт
Флоренция, в чём нет ни грана лести:
великолепней, чем Лоренцо, бестий
нет ни на суше, ни в пучине вод!
Великолепен твой коровий рот,
твой нос, которому, сказать по чести,
в ином бы надо находиться месте,
твой взгляд, который алчность выдаёт!..»
Полициано. Я не читал бы дальше,
сонет исполнен фальши…
Джованни (продолжает). «Лоренцо Медичи Великолепный,
великолепен твой дворец вертепный,
где царствует языческий разврат!
Все в городе от мала до велика
взывают к небу: Господи, вели-ка
Великолепному убраться в ад!»
3. Джованни и Полициано о Савонароле.
Полициано. Лоренцо при смерти, а тут такое!
Флоренция совсем сошла с ума.
Джованни. Извечное бездушие людское —
чем ярче свет, тем больше злится тьма.
Полициано. Сын моего возлюбленного друга,
мой юный кардинал! Ты знаешь сам,
сколь велика отцовская заслуга
в том, что Флоренция — искусства храм!
Джованни. И всё же, Анджело, отметить надо —
сонет не без таланта.
Полициано. Он убог!
Поэзию мертвит и капля яда,
а тут…
Джованни. По форме он предельно строг.
Полициано. Лжи не поможет никакая школа!
Джованни. А мне понравилось.
Полициано. Дурной сонет!
Его бы похвалил Савонарола…
Джованни. Вот-вот, в своём витийстве он поэт:
Декламирует.
«Флоренция, ты тучная блудница!
Небесный меч излечит твой недуг!..»
Полициано. Ужели нечем больше восхититься?
Флоренция — цветущий майский луг!
Не здесь ли наш Марсилио Фичино
свет Академии своей возжёг,
дабы сдружить Христа, Господня Сына,
с Платоном, чей отец — античный бог?
Не здесь ли я и наш прекрасный Пико
делла Мирандола творим стихи
о вышней красоте? А тут «вели-ка
убраться в ад». Какие же грехи
за Леонардо или Боттичелли?!..
На заднике покрывается красками очередной фрагмент картины.
Джованни. Наш Сандро Боттичелли с неких пор
к монаху зачастил. На той неделе
он плакал в храме.
Полициано. Варварский приор!
Джованни. И всё-таки он знает своё дело.
Пусть он не столь изыскан, но слова
точны и мыслит он куда как смело,
он говорит о том, что голова
не митрою красна, а светом мысли,
что клир и церковь сплошь развращены,
что тучи огненосные нависли
над всеми… А ещё он видит сны
пророческие.
Полициано. И с животным чувством,
как варвар, черни излагает их!
Он сеет в людях ненависть к искусствам!
Джованни. Не к ним, — к тому, что непристойно в них.
Но не сердитесь, я труню над вами.
Поверьте мне, вступись вы за него,
я поносил бы грозными словами
приора!
Полициано. Коли так — он «божество»!
Через залу снова пробегает стайка студентов, расставляя мольберты, на которых стоят картины, — в основном, мадонны, напоминающие простых женщин. Джованни и Полициано уходят вслед за студентами. Появляется группа художников. Впереди ковыляет Альдобрандино, которого поддерживает Франческа, — его одежда разодрана, лицо в кровоподтёках.
Все художники, за исключением щёголя Гино, одеты неряшливо, на голове у них — четырёхугольные шапки, береты, островерхие колпаки. Тут же — всегда ехидно ухмыляющийся горбун Пульчи.
4. Художники и Альдобрандино.
Художники. Бедный наш Альдобрандино!
Поглядите, ишь каков!
Живописная картина!
Весь опух от тумаков!
Альдобрандино. Это я-то?
Пульчи. Ты-то! Ты-то!
В кровь лицо твоё разбито!
Художники. Заикается от страха!
Шишка сизая на лбу!
Натерпелся от монаха!
А серьёзен — как в гробу!
Альдобрандино. Это я-то?
Пульчи. Ты-то! Ты-то!
Отлупили знаменито!
Франческа. Лоренцо запретит попу
науськивать на нас толпу!
Альдобрандино. Я плевал им в лицо, но их было много, а я один, так что это была слабая защита…
Андруччо. Лоренцо болен, и сейчас
ему, наверно, не до вас.
Альдобрандино. Я убеждён, он и на смертном одре защитит меня от злобного монаха!
Гино. Альдобрандино, Бог с тобой,
тебе ль сутяжничать с толпой!
Альдобрандино. Ты говоришь прекрасно, но я отказываюсь тебя понимать, красавчик
Гино!
Гино. Твори и впредь свои холсты,
всё прочее — от суеты.
Альдобрандино. Если бы дело было только во мне, я охотно избавил бы Лоренцо от моих жалоб…
5. Обида Альдобрандино.
Франческа. Он подаёт огромные надежды,
Лоренцо защитит Альдобрандино
от этого угрюмого невежды!
От этого носатого кретина!
Альдобрандино. Мадонна мне не может самолично
позировать, — понятно и ребёнку,
а этот зверь твердит, что неприлично
в модели брать…
Пульчи. Смазливую бабёнку!
Альдобрандино. Конечно, это не Святая Дева,
зато любую блажь мою уважит:
чуть вправо повернёшь её, чуть влево,
как надо сядет, улыбнётся…
Пульчи. Ляжет!
Альдобрандино. В конце концов, какое людям дело
как я творю? Ужели неизвестно:
в искусстве нашем главное — не тело,
а то, что по природе бестелесно!
На галерее показывается одна из студенток, которую подруги наряжают в платье эпохи Возрождения. Преображаясь во Фьоренцу, она медленно идёт по галерее, напевая песенку.
6. Проход Фьоренцы по галерее.
Фьоренца. Изгнал семь бесов в миг единый
Христос из бедной Магдалины,
и снова стала Магдалина
чиста, как прежде, и невинна…
Андруччо. Идите сюда, скорее!
Мадонна на галерее!
Фьоренца. Из Магдалины вышли бесы,
но пуще прежнего повесы
жужжат, как шумный рой шмелиный,
вокруг Марии Магдалины…
Гино. Пленительная Фьоренца!
Афродита Лоренцо!
Фьоренца. Всем хочется отведать мёда,
но мёда нет, пуста колода.
Не сладко им, и ей не слаще, —
вздыхает по ночам всё чаще…
Альдобрандино. Фьоре, дивная Фьоре!
Вся лазурь в её взоре!
Фьоренца. Сказал Христос: «Я сделал чудо,
а вышло так, что сделал худо, —
нельзя Мариям Магдалинам
быть столь красивым и невинным…»
Фьоренца с подругами скрывается в конце галереи.
7. Сплетни о Фьоренце.
Андруччо. Острей ножа язык в её устах.
Гино. В алмазе этом нет изъяна в гранях!
Альдобрандино. А люди говорят — она в летах.
Франческа. Всё дело в снадобьях и притираньях.
Чтоб золотым остался цвет волос,
она по целым дням на солнцепёке…
Пульчи. И красит зубы…
Гино. Насмешил до слёз!
Андруччо. Блудницы на обман большие доки.
Франческа. Молва вменяет ей и колдовство,
я слышала, что Фьоре варит в масле пупки младенцев мёртвых.
Альдобрандино. Для чего?
Франческа. Чтоб чувства к ней в Лоренцо не угасли!
8. Флоренция и Фьоре.
Гино. Зачем в досужем споре
перепевать молву?
Флоренция и Фьоре —
два чуда наяву!
Монах с Лоренцо в ссоре,
а мне и горя нет:
Флоренция и Фьоре
в душе — как вешний свет!
И если буду в море
тонуть, я помяну
Флоренцию и Фьоре, —
и не пойду ко дну!
В изгнанье и в позоре,
в недуге и в огне
Флоренция и Фьоре
спасеньем будут мне!
Появляются Джованни, Полициано и Пико, — последний несколько вычурно одет в шелка, на плече плащ.
9. Джованни, Полициано, Пико и художники.
Пико. Привет вам, рыцари искусства!
О чём ваш спор?
Пульчи. О сверхъестественности чувства
иных синьор.
Джованни. Альдобрандино, друг мой милый,
о чём скорбишь?
Пульчи. Он встретился с нечистой силой.
Гино. С попом, то бишь.
Альдобрандино. В глазах народа нас порочит
тупой приор!
Он в каждой проповеди прочит
войну и мор!
Франческа. Всё представляет в чёрном свете
носатый плут!
Полициано. А люди слушают, как дети,
и слёзы льют…
Франческа. В зверинце льва загрызла львица,
и вот галдят,
что варит некая блудница
Лоренцо яд.
Андруччо. Один мясник твердит повсюду,
что видел сам,
как Иисус лупил Иуду
у входа в храм.
Грифоне. А вот вам, братцы, и последний
нелепый слух, —
что будто бы, как бык, намедни
мычал петух!
Полициано. Я говорил тебе, Джованни, —
чем свет сильней,
тем черни темнота желанней:
она — по ней!
Альдобрандино. А пучеглазый евнух в рясе
толпе мигнёт,
и та всем музам в одночасье
скулу свернёт!
10. Идея карнавального шествия.
Полициано. Он Папе и Лоренцо предрекает
кончину близкую…
Альдобрандино. И намекает
фантазиями о семи грехах,
что город наш разрушен будет в прах.
Грифоне. Друзья мои, молитесь на злодея!
Ведь это гениальная идея
для праздничного шествия! Ура!
Семь аллегорий!..
Боттичелли. Тема для костра…
Джованни. Мой Сандро, ты мрачнеешь с каждым днём.
Полициано. Искусству по душе игра с огнём!
11. Досталось даже пряникам.
Андруччо. Он в проповеди и меня разнёс,
я расскажу вам, чем он вызвал бурю.
Вы знаете, сейчас огромный спрос
на пряники медовые с глазурью…
Во время рассказа группа студентов выносит большие пряничные панно, на фоне которых другие студенты разыгрывают в немых сценах соответствующие сюжеты.
Андруччо. Казалось бы, ну что такого:
медовый пряник и на нём
простой сюжет на вкус любого:
девица смотрит из алькова,
влюблённый рыцарь под окном…
Студенты. Предмет не только вкусный,
но и весьма искусный!
Андруччо. Картины, разве что без рамы:
Орфей, спускающийся в ад,
сюжет известной эпиграммы —
любовник в сундуке у дамы,
Адам и Ева, райский сад…
Студенты. Предмет не только вкусный,
но и весьма искусный!
Андруччо. Венера, Прометей, Юнона,
для рта утеха и для глаз,
Геракл, Лисица и Ворона,
плутовка из «Декамерона»
и длинноухий царь Мидас…
Студенты. Предмет не только вкусный,
но и весьма искусный!
Андруччо. Сказал он, что моя работа — блуд,
что тот прекрасного не разумеет,
кто красоту, как… непотребный шут,
принизить до обыденного смеет,
кто пряникам медовым придаёт
изящный вид, когда — свидетель небо —
для утоленья голода народ
нуждается в простой краюшке хлеба!..
12. Пико о проповеднике.
Пико. Друзья, я полагаю, что монах
хотя и резок, но не столь уж гадок,
и есть особый смысл в его словах.
Нет, не искусство — цель его нападок!
А просто… он почувствовал… испуг
за наше бесшабашное веселье —
какой-то страшный, неотвязный звук,
никем из нас не слышимый доселе…
13. Мнение Боттичелли.
Боттичелли. Нелёгкую стезю избрал приор —
высказывать на всё свои сужденья
и выносить суровый приговор
тому, что нам привычно от рожденья.
Он преградил дорогу Сатане!
Друзья, для столь нелёгкого похода
потребно мужество, сдаётся мне,
несуетное сердце — и свобода!
Полициано. Свободен ты — художник и творец,
чей вольный вымысел ласкает взоры!
Свободен ты, а не тупой скопец,
свободе выносящий приговоры!..
14. Мнение шута Пульчи.
Пульчи. Теперь я понимаю, почему
Лоренцо наш не нравится ему…
Альдобрандино. Это почему же?
Пульчи. В присутствии девиц во время месс
поп девственность возносит до небес…
Альдобрандино. Ему же хуже!
Пульчи. Ну вот, а наш Великолепный лев
от девственности отлучает дев!
Гомерический хохот. Стремительно входит Пьеро, высокий, стройный, в голубом шёлковом камзоле. При нём кинжал и меч, на голове бархатный берет, украшенный пряжкой и пером.
15. Пьеро и Джованни.
Пьеро. Синьоры живописцы? Учёный сброд?
Буффоны! Лизоблюды! Продажный скот!
Джованни. Ты досаждаешь, Пьеро, моим гостям.
Пьеро. Скажи, чтоб убирались ко всем чертям!
Все выходят, оставляя братьев наедине.
Джованни. Возможно, брат, они и впрямь смешны, но не забудь,
что каждый живописец — Бог, он указует путь
в мир совершенства, где царят гармония и свет…
Пьеро. Кому они нужны?
Джованни. Всем нам.
Пьеро. Обман! Учёный бред!
Джованни. Мне гуманисты самому не по душе — они
велеречивы, а меня тошнит от болтовни,
писатели — все бедняки, и с ними нелегко:
тщеславны и дерут носы не в меру высоко,
а живописцы, — те умны, учтивы и просты,
у них есть юмор и задор, их доводы — холсты!..
Пьеро. Ну, хватит! Я пришёл затем…
Джованни. Я понимаю, брат,
но, к сожаленью, я сейчас деньгами не богат.
Пьеро. Дукатов двести. Позарез! Грядёт большой турнир,
вчера я присмотрел коня, он поразит весь мир!..
Джованни. В твоих конюшнях, видит Бог, избыток лошадей…
Пьеро. Мы — Медичи!
Джованни. И потому должны в глазах людей
быть образцом разумных дел, особенно сейчас,
когда отец наш занемог.
Пьеро. Никто мне не указ!
Как только я сменю отца, — уж я им покажу!
Те, что сейчас дерут носы, — поклонятся ножу!
Банкиров к ногтю! Торгашей на плаху под топор!
Искусства — к Дьяволу!..
Джованни. А вы подумали, синьор:
Флоренция признает вас, падёт пред вами ниц?
Мадонна наша не берёт в любовники тупиц!
С достоинством уходит.
Пьеро. Беги, мой братец! Рохля-кардинал!
Красноколпачник! Неженка! Сластёна!..
Ты онемел бы, если бы узнал,
какая мне достанется мадонна…
Власть любит силу, и её бразды
бестрепетной рукой сожму я вскоре!
Флоренция — кобыла для езды…
Её седло лишь для меня… и Фьоре!
Пьеро, закрыв глаза, идёт, широко раскинув руки, через сцену, не видя вышедшую Фьоренцу. Сталкивается с ней.
16. Пьеро и Фьоренца.
Пьеро. Мадонна, вы мне снитесь? Боже!
Фьоренца. Дружочек, в полдень спать не гоже,
и я — не сон, я — во плоти.
Пьеро. Пленительная плоть!
Берёт её за руку.
Фьоренца. Пусти!
Пьеро. Моя рука сама вас ищет!
Фьоренца. Так пусть она с моей не взыщет.
Колет его булавкой, — Пьеро резко отдёргивает руку.
Пьеро. Кровь… Я люблю её за цвет.
Она предвестница побед!
Фьоренца. И поражений.
Пьеро. Недотрога,
я полон сил! Ещё немного,
и я на боевом коне…
Фьоренца. А ты, мой Пьеро, не по мне.
Пьеро. …как триумфатор, в город въеду
и вам вручу свою победу!
Не снился ни одной жене…
Фьоренца. А ты, мой Пьеро, не по мне.
Пьеро. …подобный пыл и вожделенье,
всем божествам на удивленье!
Мы сговоримся о цене!
Фьоренца. А ты, мой Пьеро, не по мне.
Гораздо большего я стою, —
женой могу я быть герою!
Пьеро. А разве я?..
Фьоренца. Ты удалец,
но не герой, как твой отец.
Пьеро. Отец? Да он на ладан дышит!
Фьоренца. Но есть другой, он страстью пышет
к Флоренции…
Пьеро. Носатый плут
задержится недолго тут!
Фьоренца. И я, свиданье им устроив,
решу — кому из двух героев
я буду поклоняться впредь.
Пьеро. Лисица гадкая!
Фьоренца. Медведь…
Пьеро и Фьоренца, резко повернувшись, расходятся. Сделав несколько шагов, они застывают в «прерванных» позах. В зале появляется группа студентов с преподавателем — «стариком Макьявелли». Прохаживаясь возле застывших фигур Пьеро и Фьоренцы, он беседует со студентами. Появившийся на галерее Пульчи время от времени вставляет свои реплики.
17. Беседа о XV веке.
«Макьявелли» внимательно оглядывает Фьоренцу.
«Макьявелли». Стендаль писал, что флорентийская школа знаменита прежде всего рисунком, линией. Счастье живописи в том, что она обращается к людям на языке, не опошленном словесными рассуждениями, ведь полотна — не стихи… Людям XV столетия живопись доставляла чисто физическое наслаждение…
Пульчи. У нас один монах, к примеру,
зацеловал до дыр Венеру…
«Макьявелли». Шутка ваша, незнакомец, не вполне в духе того времени. И действительно, во всех женщинах флорентийской школы мы видим избыток силы.
Библия давала художникам разве что горстку сюжетов, к тому же выхолощенных религиозной схоластикой. Куда более реальную пищу чувствам дало живописцам обращение к античности!..
Пульчи. Чем на картине больше баб,
тем больше щедрость римских пап…
«Макьявелли». Здесь вы ближе к истине. Ум, суеверие, атеизм, оргии, маскарады, отравления, убийства, горстка великих людей, множество ловких злодеев, пылкие страсти во всей их дикой неукротимости, — таков XV век…
Пульчи. А я скажу, — во все века
богатство главное — башка…
«Макьявелли». Довольно банальное замечание… Каждый хотел наслаждаться. Теория жизни была ещё не так сложна. Этот печальный и мрачный народ единственной пищей для своих мечтаний имел лишь страсти и их кровавые развязки…
Пульчи. Без мокрых дел, как без дождей,
засохнет тут же сад людей…
«Макьявелли». Эй, вы, там, на галерее! Вы мне надоели!.. Лоренцо Медичи Великолепный, который в юности был свидетелем многих расправ и сам давал на них согласие, став правителем, больше пользовался хитростью, чем унижением своего народа. Необычайно одарённый, он стал бы одним из первых поэтов, не будь он величайшим государем своего времени. У него на глазах родились или созрели Леонардо да Винчи, Микеланджело Буонаротти, Сандро Боттичелли, Андреа дель Сарто, Фра Бартоломео. Я согласен со Стендалем: чтобы ещё раз повторилось подобное стечение обстоятельств, нужны тысячи веков…
Пульчи. А я считаю, Возрождение —
одно сплошное вырождение!..
Б. В х р а м е С а н т а — М а р и я д е л ь Ф ь о р е
Отдалённые гулы колоколов. Фоном — всё та же огромная картина Боттичелли, теперь — наполовину покрытая красками. Справа — поднятая над сценой кафедра. Храм переполнен людьми. Среди прихожан — наши студенты.
1. В ожидании проповеди.
1-й горожанин. До чего же, братцы, тесно,
ни пройти, ни проползти!
2-й горожанин. Не святое будто место —
а пекло, Господи прости!
1-й горожанин. Кузнецы, купцы, крестьяне,
богачи и мелкота!
2-й горожанин. Все пришли занять заране
поближе к кафедре места!
Андруччо. Из самой Болоньи даже!
Гино. Погляди — Совет Восьми!
1-й горожанин. Ох ты, Господи, когда же
приор прибудет, чёрт возьми?!
2. Реплики.
Грифоне. Все трепещут, как дева за миг до свидания!
«Макьявелли». Его успех превзошёл все ожидания,
слушать его проповеди с амвона
стало признаком хорошего тона…
Андруччо. После он чувствует такое изнеможение,
что ложится в постель и лежит без движения.
Гино. В нём разительное отсутствие культуры,
но я не встречал более хрупкой натуры!
Студентка. Все мы в нашем столетии слишком изощрены,
чтобы иметь видения и новозоветные сны…
1-й студент. А если бы они у нас и бывали,
мы верили бы в них едва ли…
2-й студент. Но в том-то и состоит потеха,
что этим он не раз добивался успеха…
«Макьявелли». Флоренция вечно уничтожала остротами
тех, кто казался ей идиотами,
а он, согласитесь сами, не раз
приводил её в настоящий экстаз…
3. Приближение Савонаролы.
1-й горожанин. Слышите, он уже около входа!
Голоса (снаружи). Площадь у храма черна от народа!
Хор. Брат Джироламо! Любовью Господней
спаси нас, грешных, от преисподней!..
2-й горожанин. Смотрите, к стопам его припадают!
1-й горожанин. Отрезают куски его рясы, рыдают!
Крик. Господня милость! Господня милость!
Женщина от хромоты исцелилась!
Хор. Брат Джироламо! Любовью Господней
спаси нас, грешных, от преисподней!..
В сопровождении монахов появляется Савонарола, он с трудом протискивается сквозь толпу, поднимается на кафедру. Свою проповедь он начинает еле слышно.
4. Савонарола — о Флоренции.
Савонарола. Флоренция, как ты живёшь,
как проводишь свои ночи и дни?
В чистоте? В воздержании?
Сама на себя взгляни…
Живёшь ли ты в мире,
своих ближних любя?..
Долгая пауза.
Ты не хочешь мне отвечать…
Тогда я отвечу вместо тебя!!!
Ты — блудница,
осквернившая душу грехом!
Жена непотребная
на звере верхом!
Ты гибнешь, несчастная,
теперь — на века!
Галлюцинирует.
Мрак нисходит на землю…
Меч Господень рассёк облака…
Небесные хляби
смывают твой гной…
Дикие орды
идут на тебя войной…
Грядёт хаос… Лоренцо Медичи,
Папа римский и Неаполитанский король
близки к смерти… Флоренция,
страшна твоя срамная юдоль!..
Ангелы Армагеддона
несутся, трубя!!!
Долгая пауза, устало.
Ты не хотела мне отвечать…
Я… ответил… вместо тебя…
Хор. Брат Джироламо, любовью Господней
спаси нас, грешных, от преисподней!
Да будут дела твои благословенны, —
спаси Флоренцию от геенны!..
Савонарола. Флоренция, отрекись
от нечестивых утех!
Повелительно, поднимая распятие.
Вот кто хочет
быть властителем всех!
С крестом в руке Савонарола спускается с кафедры и медленно обходит храм,
беседуя с прихожанами.
5. Савонарола — о красоте мира.
Савонарола. В чём состоит красота?
В красках? Да нет же…
В линиях? Нет!
Красота — это с в е т !
В чём красота солнца?
Красота звёзд
и планет?
Их красота…
Народ. С в е т !
Савонарола. А Всевышний?..
Плачет.
Сущность Его проста:
Он…
Народ. С в е т !
Савонарола. И, значит, сама красота!
А мужчины и женщины?
Чем дальше они от суеты,
тем ближе к изначальному…
Народ. С в е т у !
Савонарола. И тем больше в них красоты!
В последующем монологе Савонарола останавливается около женщин, дотрагивается до них, почти с вожделением вглядывается в их лица. Его речь — смесь любострастия и отвращения.
6. Савонарола — о женской красоте.
Савонарола. Красива ли женщина
лишь цветом волос?
Лишь потому, что красивы
руки и нос?
Откуда её красота?
Отвечать не спеши…
Вникни и ты поймёшь —
из души!
Поставь рядом двух женщин
одинаковой красоты…
Указывает на богатую матрону и простолюдинку, почти девочку.
Одна блудница, другая —
ангельской чистоты.
Богатая матрона начинает всхлипывать.
Увидишь — к святой обратятся
взоры людей:
пред ней упадёт на колени
даже прелюбодей,
ибо чистую душу
пестует сам Господь,
и она красотой осеняет
бренную плоть!..
О Пресвятой Деве
мы читаем, что все
изумлялись
Её необычайной красе,
и не было ни одного,
будь он всех в мире скверней,
кто бы почувствовал скверное
по отношению к Ней…
Кричит.
Женщины, вы кичитесь одеждами,
коим нет цены,
я же вам говорю,
что все вы дурны!
Савонарола возвращается к кафедре и поднимается на неё.
Льстивые юноши
то и дело вам говорят,
что на платье Девы Марии
похож ваш наряд,
ибо в храмах
они видят холсты,
написанные
кистью тщеты!
Гневно.
Художники пишут Мадонну
с продажных девиц
и наряжают Её в одеяния
флорентийских блудниц!
Почти шёпотом.
А я говорю вам,
что облачалась Она,
как самая бедная
и простая жена…
7. Появление в храме Фьоренцы.
Неожиданно доносится голос Фьоренцы, лукаво-невинно поющей куплеты, напоминающие строки из «Песни песней».
Фьоренца. На ложе моём ночью
искала я того,
кого душа моя любит…
И не нашла его…
В храме показываются носилки, напоминающие нераскрывшийся цветок лилии. Носилки несут дюжие слуги, подняв их над головами людей. Вокруг носилок идут стражники с копьями.
Стражники. Эй, дорогу, дорогу!
Вот столпились, ей Богу!
Внезапно стенки носилок, словно лепестки лилии, раскрываются. В центре носилок — Фьоренца, облачённая в тончайшую, почти прозрачную тунику, сквозь которую просвечивает её прекрасное тело. Носилки медленно плывут к кафедре.
Фьоренца. Я встала открыть любимому,
дрожала моя рука,
и капала с неё мирра
на ручки замка…
Стражники. Дорогу, дорогу синьоре!
Толпа. Фьоре!.. Дивная Фьоре!..
Фьоренца. Уста его — сладость, а голени —
как мраморные столбы…
Вот какой мой возлюбленный,
солнце моей судьбы…
8. Обморок Савонаролы.
Савонарола. Флоренция, дочь моя,
обернись и смотри!
Вот она — блудница,
с которой грешили земные цари!
Матерь всяческой скверны!
Жена на звере верхом!
Царица Вавилонская,
осквернившая душу грехом!
У Савонаролы подкашиваются ноги, его лицо искажено страданием.
Фьоренца. «Изысканная» тирада…
Савонарола. Блудница! Исчадие ада!
Фьоренца. Спаси меня, Божья десница!
Толпа. Блудница! Блудница! Блудница!
Фьоренца. Монах, образумь своё стадо!
Толпа. Блудница! Исчадие ада!
Фьоренца. Какие «учтивые» лица!
Толпа. Блудница! Блудница! Блудница!
Слуги с носилками, на которых стоит Фьоренца, и стражники, выставившие копья, медленно ретируются. Фьоренца простирает руки к Савонароле.
Фьоренца. Да лобызают меня
его уста допьяна,
ибо ласки его
лучше вина…
К изумлению прихожан, Савонарола, словно в беспамятстве, начинает вторить Фьоренце.
Савонарола. Цветы показались…
Синева в вышине…
И голос горлицы слышен
в нашей стране…
Фьоренца. Бел и румян мой возлюбленный,
вот он ко мне приник:
губы его — как розы,
щёки его — цветник…
Савонарола. Голубица моя
в ущелье скалы…
Дай мне слышать тебя,
песни твои мне милы…
Толпа. Боже, брат Джироламо плачет!
Что это значит?!
за что ему страданья такие,
Дева Мария!
Да покарает Всевышний жестоко
стезю порока!
Группа монахов и прихожан, подняв над собой обвисающее, словно после снятия с креста, тело Савонаролы, надвигается на носилки Фьоренцы. Толпа наступает на знатных граждан и художников. Начинают гудеть колокола. На недописанной картине-заднике проступает тень схватившегося за голову Боттичелли. Освещение становится багрово-красным.
Затемнение. На авансцене в луче света — лицо Пульчи.
Пульчи. Сейчас народ-художник для острастки
художников умоет в красной краске…
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
И н т е р м е д и я: К а р н а в а л ь н о е Ш е с т в и е
Перед занавесом по авансцене движется толпа, — здесь и современно одетые студенты, и персонажи XV века. С интервалами появляются аллегории Семи Смертных Грехов. Верховодит шествием горбун Пульчи.
Хор шутов. Грешные мы, грешные,
попутал Дьявол нас,
слёзы безутешные
ручьём текут из глаз!
Черти нас, как водится,
замучают в аду.
Матерь-Богородица,
как отвести беду?
Нас прожарят заживо
до самых потрохов
во славу Бога нашего,
за наши Семь Грехов!
I. Я р о с т ь, —
женщина с ножом на разъярённом медведе.
Пульчи. Вот на бешеном медведе нагишом
едет баба с окровавленным ножом,
с нею водится и молодость, и старость!
А зовётся этот грех ужасный…
Шуты. Я-я-рость!!!
II. Г о р д ы н я, — женщина на льве.
Пульчи. А за Яростью-грехом
едет грех на льве верхом,
вместо шапки — хвост павлиний.
Этот грех зовут…
Шуты. Горды-ы-ней!!!
III. О б ж о р с т в о, — верхом на свинье.
Пульчи. А за ней средь бела дня
едет на свинье свинья!
С невиданным проворством
этот грех в один присест
гору всякой снеди съест!
А звать его…
Шуты. Обжо-ор-ством!!!
IV. С к у п о с т ь, — верхом на гиене.
Пульчи. Старуха на тощей гиене, —
в глазах её — злобная тупость,
рычит, как собака на сене,
она прозывается…
Толпа. Ску-у-пость!!!
V. П р е л ю б о д е я н и е, — на козле.
Пульчи. На спине молодого козла
едет девка в чём мать родила!
На груди у неё две змеи,
кажут гнусные жала свои.
Непотребное это создание —
как зовётся?
Шуты. Прелюбодея-я-ние!!!
VI. З а в и с т ь, — на жабе.
Пульчи. С головою, обвитой кобрами,
на свете живёт она, славясь
своими делами недобрыми.
Зовут эту гадину…
Шуты. За-а-висть!!!
VII. Л е н ь, — на осле.
Пульчи. Она едет на сонном осле,
сонный филин сидит на челе,
спит весь день, словно сонный тюлень.
Отгадайте, как звать её?..
Шуты. Л-е-е-нь!!!
Набожные горожане. Богомерзкая крамола!
Вот ужо Савонарола
покарает грешников —
Дьявольских приспешников!
Пульчи. Знамо, знамо, знамо, знамо,
наш суровый грозный брат
нас отправит всех подряд
прямо, прямо, прямо, прямо…
Шуты. В ад! В ад! В ад! В ад!
В. В п о к о я х Л о р е н ц о
Занавес расходится. В глубине сцены — всё то же огромное, почти законченное полотно Боттичелли. Слева на возвышении — пышный балдахин, скрывающий ложе Лоренцо. Посредине — большой мраморный камин, украшенный рельефами, колоннами и гербом Медичи. Кресла. Подставки с античными вазами. Справа на авансцене — на высоком пьедестале — бюст Юлия Цезаря. В этот предвечерний час в покоях находятся Джованни, Полициано, Пико и некоторые художники. Отрешённые лица, расслабленные позы, — атмосфера углублённого раздумья, из которого всех выводят остроты Пульчи.
1. Беседа о птицах.
Пико. Век на исходе…
Полициано. Как большая птица,
он в небе из последних сил влачится
в предчувствии недоброго конца,
а там…
Пульчи. Другая народится птаха,
уже она под рясой у монаха
готова вылупиться из яйца!
Полициано. Пятнадцатый наш век…
Пико. Он был орлиным!
Пульчи. Скорее, — помесью орла с павлином,
с избытком пёрышек и коготков,
он, как петух, всех кур перебрюхатил,
ещё — долбил науки, точно дятел, —
в итоге — сотрясение мозгов!
Неожиданно откуда-то свыше доносится хриплый с придыханием голос Лоренцо. Все взгляды обращаются к задрапированному ложу.
2. Бред Лоренцо.
Голос Лоренцо. Откройте окна… Пить!.. Который час?..
Тот час, который завершает годы…
И делает ровесниками нас
в безвременном спокойствии природы…
Из-под полога, скрывающего ложе, появляется Пьерлеони с ночным горшком
и большой бутылью.
Пьерлеони. Лоренцо бедный! Он в бреду!
От горя я с ума сойду!
Голос Лоренцо Искусство… Власть… Флоренция была
моею лирой!.. Сладкозвучно пели
златые струны… Наплывает мгла…
Смеркается душа в уставшем теле…
Пьерлеони. Помилуй Бог, он жив едва,
но как пленительны слова!
Голос Лоренцо. Пико!.. Мои коллекции на Виа-Ларга и в загородных виллах… Ты будешь заботиться о них вместо меня. Ты слышишь, Пико делла Мирандола?..
Пико. Лоренцо, не терзайся! Отдохни!
Бог даст, ещё продлятся твои дни!
Голос Лоренцо. Недавно были приобретены несколько удивительных вещиц — две терракотовые фигурки и одна медаль… Их надо немедленно поместить в Поджо-а-Кайано…
Пико. Душе своей, Лоренцо, роздых дай!
Себя печалью чёрной не снедай!
Голос Лоренцо. Пезарский Сфорца подарил мне античную статую Ареса в доспехах…
Пусть её поставят в саду, юный наш Микеланджело сможет брать с неё образец…
Пико. Великолепный, дай душе покой!
Сердца друзей не омрачай тоской!
Голос Лоренцо. Анджело… Ты слышишь меня, — рукопись Плиния… Она в красном бархатном переплёте с серебряными застёжками… Пусть её берегут…
Полициано. Ты хочешь, я пошлю за ней слугу?
А впрочем, я и сам сходить могу…
Голос Лоренцо. Постой… Один из моих разведчиков предложил приобрести за пять-
сот золотых гульденов рукопись Катона… Если она подлинная, купи,
не торгуясь…
Полог балдахина начинает колыхаться. Неожиданно он резко распахивается, открыв шатающегося Лоренцо. Он безобразен. Широкое, плоское, оливкового цвета лицо, приплюснутый нос, большой выпяченный рот, который расслабленно полуоткрыт, так как Лоренцо почти не имеет возможности дышать носом. Тем больше поражает в нём ясность и огненная сила взгляда, а порою — выражение искренней радости. Высокий лоб скрадывает уродство лица.
На Лоренцо складчатое, с меховой опушкой, одеяние, напоминающее халат.
Лоренцо. Купи, не торгуясь… (Кричит.) Пусть не говорят, что я упустил рукопись Катона!!!
Лоренцо в беспамятстве скатывается по ступеням своего ложа. К нему бросаются
и на руках переносят в широкое кресло, укутывая одеялами.
3. О болезни Лоренцо, — вполголоса.
Полициано. А что, помог напиток из жемчужин?
Пьерлеони. Помог, помог… мошеннику-врачу!
Пико. Шутить в такой момент!
Пьерлеони. Я не шучу.
Бульон жемчужный он велел на ужин
скормить страдальцу, сам же — наутёк
с тем, из чего варил своё лекарство!
Альдобрандино. Какое беспримерное коварство!
Пико. И всё же, Пьерлеони, ты бы мог
сказать — что нашего терзает друга?
Андруччо. Как полагаешь ты, — в чём существо
недомоганья?
Гино. Как назвать его?
Пьерлеони косится на ночной горшок.
Пьерлеони. Нет имени у этого недуга…
Полициано. И всё-таки?
Пьерлеони. По мненью моему,
дух жизни в нём гниением охвачен!
Полициано. Твой образ, Пьерлеони, слишком мрачен.
Пьерлеони. Но, к сожаленью, применим к нему,
всегда он жил, себя превозмогая!
Сверкал! Пылал!..
Пульчи. И вот костёр чадит.
Пришла пора оплачивать кредит.
А, может быть, причина и другая…
4. Ещё и так бывает.
Пульчи. Случается, что в дар пришлют
какой-нибудь учёный труд,
и вскоре
тот, что страницы полистал,
перед Создателем предстал, —
вот горе!..
В носилках крытых ловелас
с чужой женою побыл час,
и вскоре
он получил букет цветов,
разок понюхал — и готов, —
вот горе!..
А то — отведал пирожка
на вечеринке у дружка,
и вскоре
в желудке дьявольская резь,
был человек, да вышел весь, —
вот горе!..
5. Рассказ Альдобрандино.
Ну, а со мною, синьоры, случилась такая история:
нос мой дышать перестал, — настоящая фантасмагория!
Всё я испробовал, всякие снадобья и полоскания,
зелья, примочки, припарки, пиявки и кровопускания,
волчий помёт на кошачьей моче и улитки толчёные,
разные способы знахарские и рецепты учёные, —
всё понапрасну, всё втуне: чувствительный орган дыхания
гнусно привёл своего господина на грань издыхания!
Так бы и умер талантливый мастер на горе Флоренции,
если б Франческа моя не добилась бы аудиенции
у некроманта-алхимика Эрастофена Афинского!
Тут же развёл он огонь и раздул его до сатанинского!
Стал он в него порошочки бросать и какое-то крошево:
дым повалил, аромата и цвета весьма нехорошего!
Думал помру, только вдруг от чертовского этого ладана
так засвербело в носу, что чихнул я нежданно-негаданно!
Глянул, о Господи, чуть от испуга не помер на месте я:
из носу шлёпнулась на пол какая-то мерзкая бестия!
Склизкий полип, волосатый слизняк с хоботком и присосками!..
Гино. Альдобрандино! Твои анекдоты всегда были плоскими!
Очнувшийся Лоренцо, потирая нос, улыбается, прислушиваясь к беседе своих друзей.
Лоренцо. Ну, а слизняк? Ты поймал его?
Альдобрандино. Скрылся в полу, к сожалению…
Лоренцо. Жаль, ты его обучил бы какому-нибудь представлению.
Полициано. Знаешь, Лоренцо, прослушав историю эту весёлую,
я бы сравнил слизняка волосатого с Савонаролою…
Альдобрандино. Он не даёт нам дышать! И безгрешным вменяет грехи!
Братцы, давайте-ка вычихнем нечисть! Все вместе!
Все. Апчхи!!!
Как всегда неожиданно появляется Фьоренца. Она подходит к креслу, где полулежит Лоренцо, и заботливо оправляет на нём одеяла. Нежно его целует. Жестом велит слугам перенести Лоренцо на его ложе. Побыв несколько мгновений за балдахином, возвращается.
6. Фьоренца дразнит художников.
Фьоренца. Это ты, Альдобрандино?
Голос твой — как крик павлина.
Что с тобой, спросить позволь?
Альдобрандино. Я…
Фьоренца. Нахмурен, словно туча.
Андруччо. Он…
Фьоренца. И ты пришёл, Андруччо,
златотканных дел король?
Гино. Мы…
Фьоренца. Мой Гино! Вот умора, —
надушился, как синьора,
пучеглазый Купидон!
Альдобрандино. Нас…
Фьоренца. Какое с вами горе?
Альдобрандино. О, мадонна наша Фьоре,
я монахом оскорблён!
Фьоренца. Погоди, каким монахом?
Альдобрандино. Тем, который снится плахам,
виселицам и кострам!
Фьоренца. Ишь, какое красноречье,
побледнел, трясутся плечи,
как у наших нервных дам!
Альдобрандино. Просто…
Фьоренца. Просто ты, мой милый,
не Ахилл, а мальчик хилый,
и пуглив, как воробей!
Альдобрандино. Я не мальчик, королева,
а трясёт меня… от гнева!..
Фьоренца выхватывает из складок платья маленький кинжал, протягивает его Альдобрандино.
Фьоренца. Так убей его, убей!
Все отшатываются. В центре остаются Альдобрандино и Фьоренца.
Фьоренца. Видишь, милый, вот кинжал.
Отчего ты задрожал?
Слушай…
На конце его, вот здесь,
золотая капля есть.
Слушай…
Это яд. Кольнёшь слегка —
и зови гробовщика!
Понял?..
Вместо всяких пышных фраз
подошёл к монаху — раз!
Понял?
Во время этого монолога Фьоренца теснит испуганного Альдобрандино. Все присутствующие пятятся к дверям.
Фьоренца. Ах, ты хочешь, дорогой,
чтобы — кто-нибудь другой?
Мило…
Ты — здоровый — кисть возьмёшь,
А больной Лоренцо — нож?
Мило!..
Фьоренца делает быстрый ложный выпад. Альдобрандино с воплем выбегает из покоев. Фьоренца, словно безумная, тычет кинжалом во все стороны. Переглядываясь, с достоинством покидают покои последними — Джованни, Анджело и Пико. Фьоренца, остывая, идёт к бюсту Юлия Цезаря, из-за которого неожиданно выходит Пьеро.
8. Кисть и нож.
Пьеро. В твоей деснице нож? Ты мне
с ножом в руке мила вдвойне.
Фьоренца. Ну, коли так, я кисть возьму:
ты не по сердцу моему!
Левой рукой берёт из вазы большую кисть.
Пьеро. Тогда Джованни избери,
художники — его цари…
Фьоренца. А чем Лоренцо не хорош?
Ему милы и кисть, и нож…
Пьеро грубо хватает Фьоренцу за руки, в которых зажаты кисть и нож, и разводит их, словно распиная её на кресте. Оба замирают, образуя символ вражды и похоти.
Слева на авансцене сноп света выхватывает фигуру притаившегося Савонаролы.
9. Искушение Савонаролы.
Савонарола. Порочная бесстыжая блудница…
Хитра, как бес, надменна и спесива…
Грешит при свете дня и не казнится…
Но… до чего же, Господи, красива!
Дочь Вельзевула, всех грехов пожива…
Ко всем земным страданьям безучастна…
Как падалица сочная, червива…
Но до чего же, Господи, прекрасна!
Глаза её — два синих небосвода…
Букеты пышных асфоделий — груди…
Безукоризненна её природа…
Мой Бог! Прекрасна плоть её во блуде!
10. Пьеро о себе и о брате.
Пьеро. Отца люблю я за грехи,
а брат Джованни — за стихи.
Фьоренца высвобождается из его рук.
Фьоренца. Не мне вести с тобою спор, —
ты откровенен, как топор!
Пьеро. Плутарх, Цицерон, Вергилий, Овидий,
красота, гармония, очарованье, —
это Джованни!
Калигула, Нерон, Цезарь Борджия,
оргии, казни, сам себе судия, —
это я!
Отец, поощряющий скульптуру, музыку,
философию, живопись, образованье, —
это Джованни!
Отец, повесивший заговорщиков Пацци,
не дававший богатым невестам житья, —
это я!
Фьоренца. Великий — тот, кому дано
два качества сплотить в одно.
Фьоренца сводит зажатые в разных руках кисть и нож, а Пьеро, схватив её за сведённые запястья, поднимает Фьоренцу над собой, — он прижимает её к стене, зарываясь в её живот.
Они снова застывают.
Савонарола. Создатель мой! Что делать мне? Избави
меня от непосильного соблазна!
Испытывать любовью Ты не вправе
монаха, чьё обличье безобразно…
Ты сам… любил? Ты знаешь, что такое —
лежать ничком, зажмурившись от боли,
но видеть… точно наяву… нагое
сиянье!.. Восторгаться поневоле
невиданно прекрасным сопряженьем
ноги, бедра и лона?!.. Вот несчастье!
За что Ты покарал меня сожженьем
на пламени земного любострастья?!
Так значит, плоть моя… жива?! Я стражду!
Ты видишь, Господи, я… сатанею!
Позволь мне утолить Фьоренцей жажду!
Быть с нею! Нет, с Тобой!…
С Тобой!.. Нет, с нею…
Савонарола, распахивая сутану, ощупывает себя, опускается на колени, падает ничком, замирает. Затемнение. Начинают падать большие хлопья снега. Появляется Пульчи, он зажигает свечи. Всё те же покои Лоренцо, где находятся Джованни, Пико и Полициано.
12. Беседа у ложа Лоренцо.
Пульчи. Чёрт подери! В апреле — снег.
Какой меняющийся век…
Из-за балдахина показывается Пьерлеони. Он обращается к стоящим поодаль Джованни, Пико, Полициано и Пульчи.
Пьерлеони. В нём кровь то замедляет бег,
то мчит быстрее горных рек,
кровопусканьем я бы мог
остепенить её поток…
Голос Лоренцо. Воды!..
Пьерлеони с чашей воды устремляется к ложу, раздёргивая балдахин и открывая
полулежищего на подушках Лоренцо.
Лоренцо. Мне снилось, будто я стою
на берегу… Беззубый старикашка
пытается меня втащить в ладью…
Полициано. Ему Харон привиделся!
Лоренцо. Мне тяжко…
Пульчи. Размяк, расхныкался, раскис!
Вина хлебнул бы, Дионис!
Лоренцо. Ты здесь, мой Пульчи, гнусный ловелас!
Пульчи. А где же быть мне, тощий рогоносец?!
Лоренцо. Скажи, как дело обстоит у нас
с бессмертием души?
Пульчи. Смешной вопросец!
Душа — пустая болтовня,
про плоть спросил бы у меня.
Я только ей поклоны бью,
а душу смертную свою
я за недорого продам
любой из флорентийских дам!
Лоренцо. Мой Пульчи, простота, с которой ты
считаешь, что душа живёт лишь в коже,
по сердцу мне…
От этой простоты
я лучше чувствую себя… И всё же, —
мои грехи…
Я убивал и жёг!..
Неужто, наши прегрешенья с нами
уходят в пустоту? И весь итог —
беспамятный распад в могильной яме?..
Сегодня утром старенький монах
простил мне все мои грехи — ещё бы:
я властелин, —
его учтивый страх
ни в чём не смел задеть моей особы…
Привстав на локтях, страстно.
Душе смятенной нужен духовник,
не подчинённый ни мошне, ни власти,
который был бы в помыслах велик,
как я велик в моих грехах и страсти!
Пульчи. О, всесжигающая страсть!
Хочу как можно выше… пасть!
Через покои шумно проносятся студенты. У них в руках оплетённые бутылки, стаканы, портативные магнитофоны; головы украшены венками из виноградных листьев.
13. Вакханалия.
Хор студентов. Славься, Бахус-виноградарь,
бог лозы, плюща и чаши!
Молодым вином порадуй
молодые души наши!
Пульчи. А нам с Лоренцо подари
игру с вакханкой до зари…
Хор студентов. Славься, Бахус нежнолицый,
бог осенних вакханалий!
За твоею колесницей
мы гоняться не устали!
Пульчи. А нам с Лоренцо подари
два бурдюка, а то и три…
Хор студентов. Славься, Бахус безбородый,
опои нас сладким зельем,
помоги нам все невзгоды
одолеть хмельным весельем!
Пульчи. А нам с Лоренцо удлини
не только нашей жизни дни…
У дверей слышен шум. Двери распахиваются. Слуги пытаются преградить дорогу
рвущемуся в покои Камби.
14. Визит Камби.
Лоренцо. Впустить мессера Камби! Он мой гость!
Камби. Хвала судьбе! Я удостоен чести
вас видеть!
Лоренцо. Вы устали?
Камби. Мне пришлось
скакать верхом…
Лоренцо. Нерадостные вести?
Камби. Нет, отчего же… Моё дело — в том,
чтоб, вас увидев, рассказать потом
всем гражданам о нашей с вами встрече, —
что в добром здравии нашёл я вас
и самолично слышал ваши речи,
и видел свет премудрых ваших глаз…
Лоренцо. Моей болезнью город озабочен?
Камби. Как вам сказать…
Лоренцо. Ответ ваш с многоточьем…
Камби. Синьор, так простодушен ваш вопрос…
Но я теперь всем этим негодяям,
которые осмелились всерьёз!..
Лоренцо. Осмелились?.. Мы… ничего не знаем…
Камби. Вот если бы смогли вы хоть на час
приехать в город!
Лоренцо. Что стряслось у вас?
Извольте правду говорить, но кратко!
Камби. Синьор, не стало прежнего порядка…
Должно быть, вы… не знаете молвы.
Твердят, что стали вы дряхлее старца
и что уже три дня, как вы… мертвы!
А всё язык носатого феррарца!
Пульчи. Не ты ли, Пико, этот нос
для славы города привёз?
Камби. Быть может, ум его и вправду тонок,
и страстный голос за душу берёт…
В отчаянье.
Ах, Господи! Синьор, да вы ребёнок!
Пускай бы он один, а тут — народ!
15. Камби о положении дел в городе.
Камби. Когда, забыв про флирт и танцы,
идут юнцы в доминиканцы, —
вроде бы потеха.
Когда же на людей богатых
глядят, как на чертей рогатых, —
тут уж не до смеха!
Когда в припадке бьётся донна,
услышав проповедь с амвона, —
вроде бы потеха.
Когда же именем Марии
грозят расправой Синьории, —
тут уж не до смеха!
Когда гулящая девица
своей профессии стыдится, —
вроде бы потеха.
Когда же подмастерья днями
разбили статую камнями, —
тут уж не до смеха!..
Возгласы ужаса. Лоренцо в волнении привстаёт на своём ложе.
Лоренцо. Античную?!
Пико. Я слышал от кого-то
что это современная работа…
Камби. Когда, услышав Божье слово,
вопит слепой, что видит снова, —
вроде бы потеха.
Когда же сброд глумится в храме
над… медицейскими шарами, —
тут уж не до смеха!
Над головами присутствующих воспламеняется и сгорает флаг с гербом Медичи. Никто
не видит этого, лишь Пульчи шмыгает носом.
Пульчи. Не кажется ли вам, синьор,
что где-то разожгли костёр?
Полициано. Герб Медицейский, — честь его священна!
Лоренцо (устало). Ребячество толпы…
Полициано. Или измена!
Пауза.
Камби (робко). Вы гневаетесь на меня?
Лоренцо. Ничуть.
Скажите людям… Впрочем, нет резона…
Флоренция, как женщина, чья суть —
того алкать, кто смотрит отрешённо
на страсть её, и отвергать того,
кто расточил все силы и страдает.
Ступайте, и не надо ничего
ей говорить — пускай сама гадает…
Отвешивая поклоны и пятясь к дверям, Камби покидает покои.
16. Советы друзей.
Лоренцо. Однако разжужжался этот шмель…
Пико. Народ лишь опьянён Савонаролой.
Лоренцо. Ты так считаешь?
Полициано. Этот лёгкий хмель
развеять надо бы рукой тяжёлой!
Пульчи. Сперва калач, потом палач, —
желаю всяческих удач…
Пико. А я бы дал иной совет: скорей
обворожи его!
Лоренцо. На этой ниве
я преуспеть не смог: чем я добрей
и снисходительней, — тем он спесивей…
Пульчи. Намедни утром по оплошке
«кис-кис» сказала мышка кошке…
Полициано. Любые средства хороши в игре
с гордыней!
Лоренцо. И однако, нет с ней сладу, —
я встречи с ним искал в монастыре,
прогуливаясь битый час по саду…
Пульчи. Девицам в монастырский сад
ходить мамаши не велят…
Полициано. Дай денег, — усладит его их звон…
Лоренцо. Велел я в церкви в кружку для даяний
насыпать золотых монет, а он
на паперти их роздал всякой рвани!..
Пульчи. Надёжней — звонкую деньгу
ссужать друзьям, а не врагу!..
На галерее показывается Фьоренца с лютней в руках. Лоренцо и его друзья слушают её напев с огромным вниманием. В это же время в центре залы студент и студентка исполняют пантомиму-танец: словно опьянённый недавней вакханалией, студент домогается приязни своей спутницы, отвергающей его. Этот дуэт-пантомима — иллюстрация к напеву Фьоренцы.
17. Напев Фьоренцы: «Это было в Ферраре…»
В Ферраре девочка жила, ей лет двенадцать было,
почти ребёнок, но милей всех девушек вокруг,
а рядом в доме за углом жил юноша-страшила,
худущий хилый нелюдим, надутый, как индюк.
Порою летней молодёжь в поля гулять ходила:
играли в салки допоздна или плели венки.
А хмурый отрок у окна под лютню пел уныло,
корпел над книгами всю ночь или кропал стишки…
Это было в Ферраре, это было давно,
а как звали её и его — всё равно…
Её он словно избегал, но каждый раз при встрече
отвешивал скупой поклон, бледнея и сопя.
Трусливо на неё глядел, подняв худые плечи,
а ей казалось, что в соски впивались два репья!
А тот худел и каждый день до сумерек, бывало,
идя за нею по пятам, ронял за стоном стон.
Двенадцать было ей, но всё девчонка понимала, —
угрюмый юноша в неё язычески влюблён…
Это было в Ферраре, это было давно,
а как звали её и его — всё равно…
Шутя над ним, она его приваживала взглядом.
Чем больше нелюдим бледнел, тем было ей смешней.
Однажды в сумерках она с ним оказалась рядом,
сидела молча и ждала, и он прижался к ней!
Притворно удивясь, она страшилу оттолкнула,
воскликнув: «Как же это так, ах-ах, какая грязь!»
А он стал тыкаться в её живот губами мула
и стал молить, чтобы она немедля отдалась!..
Это было в Ферраре, это было давно,
а как звали её и его — всё равно…
«Вот мерзость! — крикнула она. — Да лучше удавиться!»
А он своих костлявых рук всё не хотел разжать.
Потом затрясся и завыл, вмяв кулаки в глазницы.
Она ударила его, — он бросился бежать…
Сказали ей, что в ту же ночь исчез он из Феррары,
что будто бы в Болонье он подался в монастырь,
стал к покаянью призывать под страхом Божьей кары,
что говорит он, как пророк, а с виду — нетопырь…
Лоренцо. Её звали…
Фьоренца. Мой милый, это было давно…
Лоренцо. А его…
Фьоренца. Мой любезный, да не всё ли равно?..
Лоренцо и Фьоренца остаются в покоях одни.
18. Так значит!..
Лоренцо. Я понял то, о чём бы никогда
не догадался, лишь чутью доверясь!
Моя Фьоренца, ты — его беда,
его прелюбодейственная ересь!
Теперь понятен этот мрачный пыл:
его ты неприязнью возносила,
твой холод сей костёр воспламенил, —
томленье плоти — Дьявольская сила…
Фьоренца. Я не за тем пришла, чтоб выяснять
все тонкости любовного искусства!
Я женщина, но вы могли понять:
мой ум вам служит с преданностью чувства.
Синьор Лоренцо, я изумлена!
На вас возводит клевету кликуша!
Подумайте, сколь велика цена
слепого вашего прекраснодушья!
19. Совет Фьоренцы
Фьоренца. Лоренцо мой, внемлите
моим словам:
грядёт кровопролитье,
ручаюсь вам!
Посеял смуту в стадо
угрюмый лжец!
Позвать монаха надо
к вам во дворец.
Побудьте с глазу на глаз, —
войдёт он в раж, —
пусть ополчится наглость
на разум ваш:
пускай кричит, что хочет,
любитель фраз, —
клеймит, костит, порочит,
позорит вас, —
следите за глазами,
вострите слух,
а там… решайте сами —
одно из двух:
поймёте, что убог он,
что не умён, —
пускай уходит с Богом
наш Цицерон.
Но если вы смекнёте,
что враг хитёр
и что в конечном счёте
сильней — приор,
что вы — над чёрной бездной,
тогда — вперёд!
Тогда, мой друг любезный,
пусть он умрёт!
Лоренцо. Ты знаешь, я бы… этого… не смог.
Я стал другим… Да и потом, царица,
он не придёт ко мне… Какой предлог
его заставил бы сюда явиться?..
Фьоренца. Здесь надо быть мужчиной,
и не беда
его любой причиной
завлечь сюда.
Мы скажем — заболели
и смерть близка, —
зовёте вы к постели
духовника…
Лоренцо. Вели — пусть позовут его скорей!
Фьоренца. Мой милый, я уже распорядилась…
Шум снаружи. Лоренцо в волнении натягивает одеяло до подбородка.
Фьоренца. Уже он, верно, около дверей!
Лоренцо. Пусть будет так! На всё Господня милость…
Но это не Савонарола. В окружении друзей Лоренцо и группы художников вбегает
ученик Боттичелли — Онибене.
20. Онибене опасается за своего учителя.
Лоренцо. В чём дело, Онибене?
Онибене. Вы один
нам пособить могли бы в этом деле!
Лоренцо. Мой мальчик, не кричи…
Онибене. Мой господин —
великий мастер Сандро Боттичелли…
Лоренцо. Что с ним?!
Онибене. Вы знаете, что он для вас
картину пишет… Дивное творенье!
В его отсутствие я столько раз
пред нею опускался на колени!
В ней ясность поднебесной вышины,
она нежней «Венеры» и «Паллады»,
печаль и радость в ней сочленены
для неземной, божественной услады!..
Лоренцо. Ты хочешь, чтобы я её не брал?
Онибене. Боюсь, что… взять её вам не удастся…
Лоренцо. О боги! Кто-нибудь её украл?!
Онибене. Его украли!
Лоренцо. Что за святотатство?!
На картине-заднике возникают тени Боттичелли и Савонаролы.
Онибене. С тех пор, как мастер стал ходит в собор
на проповеди бешеной вороны,
всё чаще обращать смущённый взор
он стал на этот холст. Роняя стоны
и голову руками обхватив,
сидел он, виновато горбя спину…
А нынче утром, в келье посетив
попа, сказал он, глядя на картину:
«Господь, Спаситель наш, воззвал ко мне!
Нет благодати в красоте! Искусу
поддавшись, угождал я Сатане!
Теперь же послужу я Иисусу!..»
Лоренцо вздрагивает.
Лоренцо. Флоренция! Тебя отнять хотят
у мужа твоего! О, испытанье
жестокое!.. Я вижу алчный взгляд…
Ко мне крадётся смерть… Она в сутане…
Онибене. А после мастер взял большой стилет
и стал на полотно смотреть так странно…
Онибене падает на колени, закрывает лицо руками и рыдает.
Пико. Боюсь, не натворил бы мастер бед…
Полициано. Его творениям нужна охрана!
К ужасу Лоренцо и его друзей, огромная картина, словно вспоротая ножом, разрывается! В этой бреши — озарённая багровыми сполохами — движется процессия верующих, свергающая статуи, сжигающая книги и картины, избивающая «еретиков». Направляет процессию Савонарола.
Онибене. Ах, Господи! Нет! Нет!
Пульчи. Да! Да!
Дождались Страшного суда!
21. Воззвание Савонаролы
Толпа. Брат Джироламо! Любовью Господней
спаси нас, грешных, от преисподней!..
Савонарола. Милость великая
ниспослана нам!
Флоренция, обращаюсь
к твоим дочерям и сынам!
Я, наместник Его,
несу тебе весть:
да воцарится в пекле
смиренье и честь!
Толпа. Да будут дела твои благословенны, —
спаси Флоренцию от геенны!
Савонарола. Иисус требует:
пусть роскошь отдаст нищете
то, что тратится на непотребство
в богомерзкой тщете!
Продать золотые сосуды
из церквей и монастырей,
а деньги раздать бедным
как можно скорей!
Снизить цены на мясо
а пóдать — по пять мер муки —
пусть получают не пастыри,
а бедняки!
Веруй, Флоренция,
одурманенная дьявольским сном,
ты познаешь блаженство
ещё в мире земном!
Не карнавальные оргии
для прихотей естества,
а богоугодные
торжества!
Сжечь шутовские наряды!
На куски расколоть
непристойные статуи,
соблазняющие греховную плоть!..
Все, кроме Лоренцо и его возлюбленной, поспешно уходят. Сквозь прорванную картину Савонарола вступает в покои Лоренцо Медичи Великолепного.
22. Фьоренца и Савонарола.
Фьоренца. Добро пожаловать в Кареджи.
Савонарола. Я с вами буду говорить
лишь с кафедры моей.
Фьоренца. А прежде
решались вы боготворить
блудницу, — вот метаморфоза!
Савонарола. Достойны вы одной хулы…
Фьоренца. Порой проклятие — лишь поза
для выраженья похвалы.
Что вы ответите на это?
Савонарола. Сорить словами — тяжкий грех.
Слова — для святости и света,
для утешенья…
Фьоренца. И утех.
Савонарола. А лучшее из слов — молчанье,
когда звучит Господень глас!
Фьоренца (быстро). Так дайте Богу обещанье
не проповедовать у нас, —
мы и без вас покой обрящем!
А впрочем, вы нестрашный враг…
Я оставляю вас с болящим
и пожелаю вам… всех благ!
Фьоренца покидает покои. Савонарола провожает её пылающим взглядом, а потом устремляет взгляд на Лоренцо, который смотрит куда-то в пространство. Словно пробуждаясь, Лоренцо учтиво подаётся навстречу монаху.
23. Начало спора.
Савонарола. Предупреждаю, если западня
готовится в Кареджи для меня!..
Лоренцо. Святой отец, напрасен ваш испуг,
я верный почитатель ваш и друг.
У вас усталый вид…
Савонарола. Я нездоров.
И если бы не ваш предсмертный зов…
Лоренцо. Да-да, мой зов… Но стоит ли себя
так изнурять, безвременно губя
невечную материю свою?
Савонарола. Мой пыл иному служит бытию,
я неусыпный пастырь, а досуг —
удел тупой толпы…
Лоренцо. И мне, мой друг,
не по душе убогий этот сброд,
его земной сметливый обиход.
Наверно, злиться и они должны
на тех, чьи помыслы озарены
высоким всесжигающим огнём…
Доверительно.
Уверен я — друг друга мы поймём…
Савонарола. Кощунственно — себя равнять со мной!
Лоренцо. Святой отец, конечно, вы — иной,
но вы мне ровня. Все мне гнусно льстят,
а вы — мой честный враг, и в этом — брат.
24. Откровение Савонаролы.
Савонарола. И вы мне льстите! Близок Вышний суд,
грехи вам спать спокойно не дают,
и вы узнать хотите, каковы
условия прощенья… Знайте, вы,
Лоренцо Медичи!
Я был совсем ещё ребёнком… Отец взял меня
в замок Эсте, и я увидел его хозяина в окружении приятелей, красивых женщин, карликов, шутов и прославленных острословов… Там была музыка и благовония, танцы и неописуемое изобилие…
Всё было столь пленительно вокруг,
но сквозь разгульный шум я слышал звук —
мучительный невыносимый стон…
из подземелья доносился он.
И я сошёл туда, осилив страх, —
там узники томились на цепях.
И с ними слушал я, как наверху
знать предавалась блудному греху!
И там видение открылось мне —
парит орёл надменный в вышине,
и страсть во мне с той ночи ожила —
отсечь крыла у этого орла!..
Тогда я и бежал в монастырь, схоронился в суровом полумраке церкви. Здесь живо сострадание, — думал я… И что же! Тех, что облачены в рясу и стихарь, кого считал я братьями своими по состраданию, — я увидел отпавшими от царства духа! Здесь я тоже был в одиночестве!..
И я уразумел: лишь я один
Небесного Владыки паладин!
Лишь я могу заблудшим дать закон,
лишь мною будет побеждён дракон!
Лишь я далёк от мира суеты!..
Лоренцо. И вы… восстали против красоты?!
25. Исповедь Лоренцо.
Лоренцо. Послушайте, повстанец! Красота —
не пагуба, не порча, не тщета,
она — отчаянный сизифов труд!
Меня — её наместником зовут,
хотя я и безобразен… Я боготворил чувственность — а сам лишён сладостного чувства обоняния. Я не ощущаю запахов. Мне неведом аромат розы, аромат женщины… (Усмехается.) Словно в носу моём… сидит какой-то слизняк… Я урод. Я немощен от рождения. Природа наде лила меня буйными страстями, но даже опьянение, даже разгул я заставил подчиниться стройному ритму, — в светлое пламя сумел разжечь их… Козлом смердящим, гнусным сатиром я был бы, если бы не познал томление красоты! Родись я красивым, я бы никогда не сумел стать властелином красоты…
Преграды созидали нас, мы им
обязаны величием своим!
И в нашей изнурительной страде
мы не враги, а братья во вражде!..
26. Спор продолжается.
Савонарола. По счастью, бес меня не искусил
единством противоположных сил!
Лоренцо. Но совокупность разнородных тел —
пружина жизни.
Савонарола. И бесовских дел!
Как откровение перед самим собой, звучат слова Лоренцо, заставляющие его встать с ложа. Шатаясь, он идёт к монаху, который выставляет распятие, словно пытаясь защититься от греховной исповеди Лоренцо.
Лоренцо. Свет поднебесный жить меня увлёк.
Я этот свет нарёк бы словом Бог…
Но свету этому в противовес
во мне клубится мрак, и это… Бес!
Савонарола. Флоренция изысканно-мудра,
невыносима мне её игра
в двоякость, — ей меня не обмануть!
Лоренцо. Теченье Арно вспять не повернуть.
Флоренция вас злит, а ведь она
желает вас, как юная жена…
Теперь я понял: только в этот век
ума, душевных и телесных нег,
рассеянности, любопытства, снов,
порывов, поиска иных основ,
многообразья форм, доктрин, идей, —
лишь в этот век всесведущих людей
любая ограниченность ума
уже прелестна по себе сама!
Изысканный, изнеженный народ,
не веруя, на веру вас берёт.
Не будь он столь в искусствах искушён, —
искусом вашим пренебрёг бы он!
27. Искус власти.
Савонарола. Я знаю лишь одно: не Сатане
довлеет помыкать людьми, а мне!
Савонарола медленно приближается к бюсту Юлия Цезаря, указывает на него распятием.
Савонарола. А этот — разве задавал вопрос,
чем он себя над прочими вознёс?
Лоренцо. Он — Цезарь, власть его — земная власть,
а вы — монах… Откуда эта страсть,
честолюбивый помысел земной —
повелевать людьми любой ценой?
Савонарола. Мои страданья, скорбная юдоль
отверженного — написали роль
владыки!.. Униженье естества,
смятенья плоти — вот мои права,
которые мне власть должны принесть…
Лоренцо вкладывает в последующие слова всю свою страсть.
Лоренцо. Клянусь богами, так оно и есть:
ты взвесил всё в честолюбивых снах!
Монах, ты, как и я, в душе — монарх!
Никто нас не поймёт помимо нас,
себя — собой — приводим мы в экстаз,
страданья нас над всеми вознесли,
мы — себялюбцы — соль всея земли!
Монах, сказать мы вправе голытьбе:
«Пеклись бы сами о самих себе,
вам жить на свете проще во сто крат,
а нам своих страданий и услад
достаточно… Смешон ваш рабский суд!..»
Савонарола. Они не укоряют нас, а чтут…
Лоренцо в изнеможении опускается в кресло, Савонарола застывает рядом. В этой сцене они похожи на друзей, высказывающих самые сокровенные мысли.
28. «Дуэт» Савонаролы и Лоренцо.
Савонарола. Я их суду верховный судия…
Лоренцо. Все эти «мы» в мечтах о сильном я…
Савонарола. Они ничтожно тупы и бедны…
Лоренцо. В них с детства ощущение вины…
Савонарола. В смиренье утверждаются они…
Лоренцо. Их правда — лжи молиться искони…
Савонарола. Они сравнимы с медною трубой…
Лоренцо. Бери — и исполняй мотив любой…
Вдалеке слышится хор, который возвращает их к действительности.
Толпа. Брат Джироламо! Любовью Господней
спаси нас, грешных, от преисподней!..
Савонарола. И это стадо ныне вторит мне!
Толпа. Да будут дела твои благословенны, —
спаси Флоренцию от геенны!..
Лоренцо. Святой отец, скорее — о цене!
29. Условия отпущения грехов.
Савонарола. Я ставлю три условия. Одно —
раскаянье на людях.
Лоренцо. Решено…
Савонарола. Присвоенное — возвратить в казну.
Лоренцо задумывается.
Лоренцо. По завещанью детям — всё верну…
Савонарола. Последнее… Оно важней всего, —
навек избавь от рода своего
несчастную Флоренцию!
Лоренцо вскакивает с кресла, поражённый наглостью приора.
Лоренцо. Точней —
ты помышляешь воцариться в ней?
Савонарола. Не я, — а Царь, умерший на кресте!
30. Смерть Лоренцо.
Лоренцо. Ты вожделеешь к этой красоте,
но ты наш город не подвигнешь вспять!
Воздев распятье, хочешь ты распять
Флоренцию… Фьоренцу… мир цветов!
Ты… крылья жизни сокрушить готов!..
Ты смертью искусил живых людей!..
Не дам!.. Не будет этого, злодей!..
Савонарола. Ты полумёртв, а я исполнен сил.
Лоренцо. Ты лжёшь, меня ты к жизни воскресил!
Флоренция!.. Фьоренца!.. Солнце!.. Тьма!
Лоренцо падает замертво. Вбегают Фьоренца, Пико, Полициано, Джованни, художники и горбун Пульчи. Он склоняется над телом Лоренцо, теребит умершего.
Пульчи. Вставай… На улице опять зима…
Из снега для тебя и для меня
наш Микеланджело слепил коня…
31. Уход Савонаролы.
Хор вдалеке. Брат Джироламо! Любовью Господней
спаси нас, грешных, от преисподней!..
Вбегает перепуганный до смерти Камби.
Камби. Народ в Кареджи движется! Считают,
что Медичи священника пытают!
Хор вдалеке. Да будут дела твои благословенны, —
спаси Флоренцию от геенны!..
Пульчи вскакивает. Зябко передёрнув плечами, он подбегает к Савонароле, садится у его ног и начинает размахивать двумя красными тряпицами.
Пульчи. Вот холодина! Самая пора
насобирать дровишек для костра…
Фьоренца (приору). Не ты пророк, а этот шут — пророк!
Монах, ты на костёр себя обрёк!
Любовью презираемый, — не тронь
Флоренцию!
Савонарола. Мне нравится огонь.
Савонарола устало движется вверх по лестнице в сторону зияющей в картине Боттичелли бреши, — туда, где идёт снег, вспыхивают отсветы пожаров, слышатся лязг оружия, стоны и крики. Всё громче, перекрывая все шумы, доносятся удары молотков: там, куда движется монах, сбивают большой помост.
ФИНАЛ
1. Экзамен прошёл успешно.
Все персонажи, кроме Пульчи, снимают одежды, «превращаясь» в современных студентов. Они вешают свои платья на большую театральную вешалку на колёсах.
Голос диктора. Новые сообщения из Флоренции… По сведениям гидрометеорологов, уровень воды в Арно продолжает оставаться на прежней отметке… Во время спасательных работ в одной из вилл эпохи Возрождения обнаружены новые документы о кончине доминиканского монаха Джироламо Савонаролы. Как известно, через шесть лет после смерти Лоренцо Медичи Великолепного он был удушен и сожжён в 1498 году разъярённой толпой своих недавних почитателей, а прах его был брошен в реку Арно…
Пульчи. Он вместе с ней ещё не раз,
как пёс, набросится на нас…
«Макьявелли». Ну, что же, друзья… Экзаменационная сессия в трудных условиях прошла более, чем успешно…
Студенты, снимая платья, один за другим выходят на авансцену, где садятся, свесив ноги в зал.
«Макьявелли». Полициано — пятёрка. Хотя на вашем месте я бы продекламировал одно из блистательных ваших стихотворений… Пико делла Мирандола, — четыре. Вы не использовали в ответе ни одно из положений вашей блистательной философской доктрины… Джованни и Пьеро, — пять… Все художники, — пять. Вот только, Альдобрандино! Уважаемый, не кажется ли вам, что костюм, выбранный вами, родился на полтора столетия позже? Впрочем, — пять!.. Лоренцо и Савонарола освобождаются от всех будущих экзаменов по эстетике! С одной оговоркой, — непременно проштудировать труд великого русского философа Алексея Лосева «Эстетика Воз-рождения»… Что касается Фьоренцы, то будь я лет на двадцать моложе!..
И однако, эстетика Возрождения вполне позволяет…
Подбегает к «Фьоренце» и горячо целует её в щёку.
«Макьявелли». Теперь — о Пульчи. Я полагаю, что внутренний мир той эпохи…
«Пульчи». У каждой из эпох внутри
одни и те же упыри…
«Макьявелли». Какой цинизм! Это вы от своего персонажа или от себя самого?
2. «Внутренний мир», — как его понимает «Фьоренца»
«Фьоренца». Быть человеком очень просто,
знак человека — благородство,
когда тепло души мы тратим,
чтобы теплее было братьям!
Быть человеком очень трудно, —
на белом свете многолюдно,
а люди-то различной масти:
чудак и дел заплечных мастер.
Быть человеком — очень важно,
средь нас и черти есть, — неважно!
Ведь спор решают в этом мире
не их весы, а наши гири,
не их слова, а наша страсть!
Быть человеком — очень сложно,
почти нельзя им быть, но можно —
быть!
Человеком!
Вдосталь!
Всласть!
Конец пьесы
