— Под нож гильотины, мадам дю-Барри!
Былых наслаждений с собой не бери.
Ты злому Капету подругой была —
Ответь же народу за эти дела!
ОПЫТЫ СОЕДИНЕНИЯ СЛОВ ПОСРЕДСТВОМ РИФМЫ
* * *
Пророческая скорбь ветхозаветна,
Но чтоб мы поумнели, незаметно.
Проглатывает Эмпедокла Этна,
Но чтоб мы поумнели, незаметно.
Библиотеки выросли несметно,
Но чтоб мы поумнели, незаметно.
Членистоногие трубят победно:
Вид homo sapiens исчез бесследно.
* * *
Gloria mundi transit — только пятки мелькают.
Публика мунди клюквы, кляуз и склок алкает.
Люди добрые, гляньте! Люди добрые, клюньте!
Ешьте, пейте, горланьте! На бульварной баланде —
Дальше носа не суньте — при рублёвом таланте,
При врале-сикофанте — тешься, рублика мунди!
* * *
Сперва он царил на Крите, потом стал судьёй в Аиде,
Карьера не из последних, — считай, почти божество, —
Минос был сыном Европы! …С Мидасом его сравните:
Тот — царь Ослиные Уши, за что мы и чтим его.
* * *
Уми́р Серохламов был очень взорлив
И не промахнулся, себя застрелив.
Остались от птушки стихи-погремушки
Да срам шириной в Бискайский залив.
* * *
— Не презирай меня без ну́жды!
Не говори мне: — Порешь чушь ты!
Не утверждай: — Умом недюж ты!
Не сочиняй: — Таланта чужд ты!
Не я ль свечу всегда, везде?
— Я презираю по нужде.
* * *
— Под нож гильотины, мадам дю-Барри!
Былых наслаждений с собой не бери.
Ты злому Капету подругой была —
Ответь же народу за эти дела!
Да не упирайся, по-детски не плачь…
— Ах, дай мне минуточку, сударь палач!
Одну лишь минуточку дай мне пожить!
Я злому народу готова служить…
— Под нож гильотины, мадам дю-Барри! —
Вот служба: во славу народу— умри.
* * *
Жил такой мудрец: ля-Рошфукой.
Он давно под гробовой доской.
Нам же — важный от него завет:
Полководец выше, чем поэт.
Женщинам пристало вышивать,
Скомороху — петь да рифмовать,
О Лауре сетуя с тоской.
Место сочинителю — в людской.
Дело дворянина — убивать:
Вот вершина доблести мужской.
Пушкин этой доблести взалкал:
Резво с пикой на врага скакал,
Глаз под пулями не опускал,
Из лепажа весь свой век палил,
А поэта — мирного хвалил,
Cкобелева лавров не делил,
За пригожей юбкою тверской
Увивался с миной фатовской,
По иной — корыто слёз пролил, —
Враль какой! Был прав ля-Рошфукой.
* * *
Едва Евтерпы имя наберёшь,
Тебе суют подсказку: Невтерпёж, —
И тут всем сердцем понимаешь ты:
Служенье муз не терпит суеты.
* * *
Одна знакомая жена
Была гульлива и вольна.
Не перечесть в юдоли сей
Её счастливых одиссей.
Легко объятное объять
И очень трудно устоять.
Стихом красу её воспел,
Кто приобщиться не успел.
ИЗ КИПЛИНГА
Выть на Темзу, я знаю, не ново,
Но душа не желает иного:
Только выйду — и вой заведу
У толпы столбовой на виду.
И меня не журят, не ругают,
А в парламент меня выдвигают,
Воздвигают большой пьедестал,
Чтобы только я выть перестал.
* * *
Пришёл к Сократу Демокрит
И говорит: — Сократ!
Мне завтра улетать на Крит.
Не дашь ли мне домкрат?
Сократ ответил: — Демокрит!
Хоть ты мне сват и брат, —
Пусть Зевс меня уматерит! —
Накрылся мой домкрат.
Клянусь лобзанием Харит,
Тебе служить я рад,
Но мой домкрат, о Демокрит,
Захапал Герострат.
* * *
— Я, сударь, по профессии пророк.
Меня назначил Бог, и не на срок.
Я к душам обывателей взываю
И этим пропитанье добываю.
— Я, сударь, по профессии поэт.
Мне от Евтерпы выписан билет.
Восторги, ахи, слёзы умиленья
И стоны, стоны — вот моё кормленье.
— Я, сударь, по призванью кочегар.
Мне рифма воду превращает в пар,
Котлы кипят, моим глаголам рады, —
Как за такое требовать награды?
* * *
Помню этого Эдгара. Он, понятно, мне не пара,
Я и краше, и умнее и порядком старше был.
Он мальчонка был плюгавый, косорылый и гнусавый,
Плохо брился, редко мылся, ростом мал да узкоплеч,
Рифмовал да в книгах рылся. Впрочем, не об этом речь.
Речь о том, что ночью тёмной нужен мне приют укромный,
Стар я сделался, бездомной жизнью тяготиться стал,
В тягость мне теперь простуда, дождь и прочая Иуда,
Гром да град невесть откуда, — вот я в дом и постучал.
Он-дурак совсем рехнулся, встрепенулся, заикнулся,
Про какую-то Ленору сдуру вдруг заверещал,
Я ж отнюдь не растерялся, на плешивый бюст забрался,
И сижу себе спокойно, перья мокрые суша,
Он же мечется, ярится, обещает чаще бриться, —
Это ж надо умудриться! — У меня, — кричит, — душа!
Час за часом нечестивец, обезумевший спесивец
Продолжает выть да охать, изголяться, бредить, ныть,
В чепухе теряя нить. Нет чтоб гостя накормить!
Надоел он мне до колик, эпилептик, алкоголик,
С кучей всяческих символик, где не клюнуть ни шиша.
Враль! Всё мелет о Леноре, мне своё пихает горе,
Я ж не скрипка в этом хоре, мне б вздремнуть, покуда мрак.
Пусть он злится, пусть храбрится, пусть балладой разорится,
Пусть в мозгу его творится этот пошлый кавардак, —
Я покладистая птица, я писателю не враг,
Не подумаю сердиться, просто каркну: — Врёшь, дурак!
* * *
Жаба и заяц живут на луне,
Свет у людей украдают.
Нет с ними сладу ни чОрту, ни мне, —
Пляшут, глумясь, приседают.
Строгий Конфуций и дерзкий Ли Бо
Их не сумели спровадить.
Заяц во фраке и жаба в жабо
Всем ухитряются гадить.
РАЗГОВОР
КНИГОПРОДАВЦА С ПОЭТОМ
— Никто давно уж не рифмует так!
— Ступай себе. Возьми за труд пятак.
Галоши не забудь. Надень пальто.
Подумаешь, авторитет! Никто!
Да хоть бы весь Гомер с твоим Кокто!
