Между бражниками, рожами, Ото всех в себя запрятана, Как анкета новорождённой, Абсолютно незапятнана, Сквозь ресницы, Звёзды, осыпи, Сколько раз неповторимая, Входишь ты, простоволосая, Как мои ночные рифмы… Прямо в грудь, со вздохом беженца— Замереть, А там хоть к гибели… Если ты, и вправду, грешница, Значит, …праведницы вывелись.
МУЗЫКА. ТЫ СТРАННАЯ…
(из старых блокнотов)
***
МУЗЫКА Ты странная. Ты как будто струнная… Ты стройная, и еще строгая. Я прихожу к тебе, и мне трудно. И я смущаюсь. И это — трогательно. Но я знаю, что это нелепо. Что это кончится очень скоро.— Вы к дочери? Это влево. А теперь прямо. По коридору. И я вхожу к тебе, в твою комнату, Очень светлую, многооконную… Твои глаза на меня подняты. Твои грустные, почти иконные. Меня приветствуют шкафы и кресла. Назло скалятся зубы рояльные… Здесь все просто и все невесело. Здесь все четко и… Нереально. У царских дочек, древних, мечтательных Были очень чистые горенки. Твоя комната прибрана тщательно… А внизу, под окнами, вопят дворники. А внизу под окнами ворочается и ахает Улица, пёстрая, словно ярмарка… Ты ставишь Гайдна, ты ставишь Баха, И угощаешь меня яблоком. Сидим и слушаем. Немеют мускулы. Плывет мелодия на пенном гребне. Ты хорошо понимаешь в музыке. И очень мало в людях и времени. А время внизу, под твоим окошком Поет под гитару блатные песенки… Пластинка кончилась и мяучит кошка У стеллажа на складной лесенке…
***
Воспоминаниями детства Забыться в трехминутном сне… Угрюмый шпиль Адмиралтейства Как нож, приставленный к спине. Полуистертость циферблата, Необязательность колонн, И Александровского Сада Деревьев плачущий наклон. Худых детишек неизменно Мало подвижная игра… Сорок шестой, послевоенный Послеблокадный Ленинград… все, все забыть. Теперь иное. В газетном розовом мирке Не гордый город над Невою Припал к скудеющей руке, Благодаря за подаянье, За чёрствый хлеб, за Новый год. За чье-то веское мол,..
***
Я видел смерч. Он был похож на смерть. Он чёрный был. И был витой как штопор. Как будто в клочья порванную твердь Пытался Бог кривой иглой заштопать. В тревожном страхе грудились скоты. Ревели глухо. Глухо бились лбами. И тучи проплывали, как киты, Ныряя в степь за ближним холмами. А солнце жгло с расплавленных небес Свирепо, сумасшедше, необъятно. И прятались собаки под навес, Скуля по-азиатски непонятно. Я в степь ушёл. Один, как водолаз На дне несуществующего моря. И степь передо мною разлеглась, В своём бесстыдстве с женщиной споря. Нагая, жадная, в предгрозовом огне, Как будто воспаленная от страсти. Она была со мной. Она была во мне. Мой бред. Моя судьба. Моё несчастье. Там, в городе на реках из свинца В неоновом тумане полуночий Как я мечтал о небе без конца И о земле, простой, как многоточие… И я прошёл сквозь семь простых кругов Во исполненье грустного обета. Я видел загорелых стариков В халатах из китайского вельвета. Я видел, как на глиняных домах Свет фар ночных автомобилей пляшет. И ел дымящийся горячий бишбармак И пил кумыс из плоских круглых чашек. Я пел простые песни у костра И слушал чьи-то тихие рассказы… Великое спокойствие пространств Вливалось медленно в мой помутненный разум. Но вспыхнул день малиновым огнём. Взметнулись крылья пыли над дорогой. И вместе с этим раскаленным днем Вошла в меня обычная тревога. Старинная знакомая тоска. На сердце снова камень ожидания, И снова кровь пульсирует в висках Колесным стуком нового скитанья. И вновь иные чудятся края, Почти мираж, почти неразличимы… И вновь я болен… О болезнь моя, Как счастлив я, что ты НЕИЗЛЕЧИМА!
***
… По вечерам, и по вечерам, Когда закаты, как законы Неотвратимости «Вчера», Нисходим мы путём знакомым Судьбу, владеющую нами… Уравновешенно скорбя О философское камне счастья, Мы не боимся распрощаться С нелепой верою в себя, В свою удачу, и в «Бог поможет» И в то, что будет новый год Чуть поприемлемей того, Который был бездарно прожит… Но мы выходим из квартир, Пытаясь в уличном бедламе Постичь простой и странный мир, Так твёрдо властвующий нами. И, не печалюсь по утратам Неловко проведённых дней, Идём по скользким тротуарам В наплывах сумрачных огней. И нам знаком вечерний город… Вот контрадансным визави Гора Казанского собора Собору Спаса на Крови, Вот симметричностью угрюмой Огладив нервные умы, Прямоугольный профиль Думы Приподнимается из тьмы, Меняя правильность квартала На свой задумчивый масштаб… Мы возвращаемся к Каналу, Через Канал… Вот Главный Штаб Как завершение ансамбля… Огромный Мост полупустой, Где фонари скрестили сабли Над обречённой темнотой, И площадь. У неё в ладони, В тени белесого дворца, Бескрылый ангел на колонне. ПЕЧАЛЬНЫЙ АНГЕЛ БЕЗ ЛИЦА!!!.
***
… Выходили дышать Этот вечер был солон. Этот воздух сверкал (пусть не сказка, а сварка), Но волшебно лилось Соловьиное соло Старомодных звонков Из трамвайного парка. И звенело стекло, И выщелкивал камень, И, зрачки семафоров Закативши по-птичьи, Расшибался вокзал В хроматической гамме Уходящих в депо Голубых электричек. Там не в тон прекращался Дорожный романец Поцелуем в такси… Там мелодию ночи Перекраивал вдрызг Деревенский румянец Продавщиц эскимо, Контролёр и разносчиц. А с Лесного проспекта Тянуло похмелье. Там бесились гитары, дрожа от озноба, И в роскошных, рублевых своих ожерельях Шли гордясь, как на казнь, Королевы Лесного. В том нелепом районе, (с языка: не в раю ли?) Город спать не хотел. Он был мальчик, и пел нам… Эти песни без слов назывались июлем, И стихали в ночи меж Ланской и Удельной…
1967 г.
***
Сестре
Итак, прощай, сиротство холодов. Азартный март не разожмет об»ятий, Мой ласково-коварный неприятель, Моя несовременная любовь… Итак, прощай, зима моих тревог. Разыгрывай себя на чёт и нечет. Ветров полуразборчивые речи Не скажут сердцу больше ничего. И узким пальцем на оконном фоне Не вычертит серебряный узор Смешной голубоглазый фантазер, Смешной чудак в красивом балахоне. Прощай, февраль, мой торопливый друг. С тобой прощаться грустно и несложно. Моим словам поверь, как по дорожной, Выучаемой тебе на новый круг. Год високосный, трагик-перестарок. Последний снег — последний монолог. На синем блюдце золотой комок. Шлёт время свой застенчивый подарок. Наивность неразменного червонца… Открыть окно. Впустить в себя весну. И, ночью понимая: не заснуть, Стыдясь себя, задуматься про солнце…
Сызнова в улицы… Темь да метель — двухголосное пение… Мебели в тон. Тонкоскулая узница Собственных принципов успокоения Совести слабой молитвой о верности. А наказание в спину камнями. Не для меня… Так хвала соразмерности! Купола с полом. И кроны с корнями. Да, соразмерность. А после размеренность. Час у стола, полтора на постели, Чья чистота вызывает уверенность В том, что поспали и в том, что поспели. В строгой пропорции знания к званию. Всё по призванию. Рифма — пророчица… В спину каменьями — Не наказание. Пусть вам как можется, пусть вам как хочется. Пусть вам как нравится. Пусть как написано. Пальцы спокойны. Спокойней агонии. Натесно, накрепко сдвинуты, стиснуты В узел кулачный. И ногти в ладони Впились… Возможно останутся шрамики: Ямки на коже, зазубринки в памяти, Словно картинки в багетовой рамке Каждая, чёткая… Эдак вот грамоте Сельских Мальчишек учили. Да розгами… Чтоб без ошибок, да чтобы без шалостей… Розгой по голой, моченой по розовой… К свадьбе пройдёт, а не к свадьбе, так к старости. Всё перетерпится. Всё позабудется Нами, мечтающими и ждущими… Пусть вам как знается, пусть вам как любится… Сызнова в улицы… Вольноотпущенным…
(1964)
***
Другу Толе Буракову
И весь в утратах Ленинград… Мой друг, я несказанно рад, Что нашей памяти парад Открылся вовремя. И к месту… И, если сердце в перехват, То дирижёр ли виноват, Что музыке сам Чёрт не брат, И марша не сыграть оркестру… Никто ни в чём не виноват. И мысль не то что не нова, А просто нам не миновать Печальной выучки прощенья, Затем, что это тоже путь — Всё позабыв когда-нибудь, Грехи друзей перечеркнуть Изящным жестом отпущенья. Затем, что можно всё свести К считалочке до десяти. И, даже если не спасти В душе стирающийся образ, Мы остаёмся в мастерах И ходим в чёрных свитерах… Сестрица Совесть, братец Страх. Какая грусть. Какая гордость… Оставим слезы прозапас. Что наше детство? В сотый раз Смешной Маэстро Карабас Ущучен злобным Буратино, В начальство выбился Пьеро, Мальвина в трансе глушит бром У пуделя Арто синдром, У папы Карло скарлатина… И десять лет как десять карт. И за душой ни ветерка.. Ты мыслишь, карточный Декарт? Ты существуешь? Но не точно? Непрочен прошлого раствор, Ушло в осадок душ родство… Зачем же вновь под Рождество Я снюсь Рождественской полночной!? На кой мне это кумовство?…
***
.. Между бражниками, рожами, Ото всех в себя запрятана, Как анкета новорождённой, Абсолютно незапятнана, Сквозь ресницы, Звёзды, осыпи, Сколько раз неповторимая, Входишь ты, простоволосая, Как мои ночные рифмы… Прямо в грудь, со вздохом беженца— Замереть, А там хоть к гибели… Если ты, и вправду, грешница, Значит, …праведницы вывелись…
1967 г.
***
…Была Нева чернее оспы. С небес хлестало. Кажаьось, здания бескостны, Сады беспалы. А мы бесполы.. Мир разобран. (игра в конструктор) Чушь микро-макро, Было мокро. И было утро… И город мучился в подъездах. И все решали: Бояться выйти — бесполезно. А выйдешь — свалит. И чувство долга торопливо Теряло силу, Покуда с Финского залива Не дуло, — било. Покуда день подобьем тира Сверял движенья, И двери ахали в квартирах Пальбой ружейной… Пока на вспененной панели Взрывались брызги, И женщины не зря бледнели, Боясь за близких… И, рухнув вырванною веткой, Был страх удвоен… Так осень начала разведку. Разведку боем. Ждала работа. Било восемь. Нас к стенам жало… Как оккупант, так и вырвалась осень. И побеждала… Побеждала… 1967 г.
Годовщины, кануны Да морщины у глаз… Эти годы, как гунны… Сзади пепел и мгла… Словно минуло лето, Не оставив следов… Эти годы, и как гетто, Где подсудна любовь Ко всему, что снаружи, Ко всему, и что тепло… Эти годы, как души, Потерявшие плоть… Неприкаянный лирик Кухонь и гауптвахт, Эти годы, как гири На твоих сапогах. Завсегдатай каморок, Из которых бежишь, Эти годы, как горы, Породившие мышь. Это против природы, Это против судьбы. Эти годы, как Годы. Зачеркнуть и забыть.
***
Путешествие
Г. Куцеро посвящается
Не сдуру, так спьяну сорвемся туда, где клочья тумана над кромкою льда — Стеклянная вата. В обычаях клана (Ты прав, побратим.) Дурная осанна вояжам таким… Среда виновата. Апрель— решето для детдомовских пчёл. Я сам — только то, что когда-то прочёл, Пускай мимоходом… Но в память божественный врезался текст: «Бюро путешествий». Условный рефлекс. Намазано мёдом. Приверженность к этим походам вдвоём — Защита от ржавых » отбой» и «под»ем» В уставе всеобщем. Прогул, самоволка, побег— нареки, Как хочешь. Любое сойдёт… Сопляки! Как робко мы ропщем. Ах, комплекс подкидыша! (Можно без слез Пока обойтись, потому что невроз Слабее симптома). Но шанс не вернуться настолько блестящ, Что режет глаза… Не застегивай плащ. Весна, Монтигомо. Случайно проведав, что поезд на Львов, Всосав салоедов, к отправке готов, Дерюжкой ковровой Мы в тамбур войдём, чтобы дернув в тепле, Внимать, как истошно, подобно мулле, Вопит маневровый. И нас проводница не выставит вон, Поскольку делиться не тот ли закон, Что «око за око»? Гранёный стакан за нарушенный КЗОТ… Не дезодорант, но мазут, крезот — Дорог подоплёка. Колёсному форте отмашка дана. В подобном офорте бутылка вина Не прихоть гравёра. Но как бы намёк, как бы ключ или знак. И, коли мы в тамбуре, кто же мы, как Не тамбурмажоры… Два «Я» — мы-железнодорожный падеж. (Склонять бесполезно). Наш путь, Гильгамеш, В край света, -до Луги. Пакгаузы, шпалы… И тянет судьбой. МирАжи Валгаллы. Плебей и плэйбой. Конец Кали-юги. Для тех, кто привычен к узорной резьбе Гримас, зубоотычин, знакомств, что в судьбе Не весят ни грана, Курс строго на зюйд, И уже через час Феллах затевает безлюдный намаз На гребне бархана. Не трогай стоп-крана. Пространству претит Не фата-моргана, но конъюктивит На веке Фортуны. И сам я не знаю, ведя репортаж, Откуда вползли в православный пейзаж Исламские дюны. Соблазн остановок. — старинный гешефт Для нерва глазного. Наш винный фуршет Не требует льготы. Мгновенье чуднОе, но в этом ли суть, Коль нам всё одно его не тормознуть, Цитируя Гёте. Прости, иудейская память блажит, Бездействуя, скрыты ее стеллажи Пыльной цементной. Но только попробуй и вытащи том, Знакомой хворобой заблещет синдром, Такой абстинентный… Предчувствие жалит меня, как оса. Еще полчаса и пойдут чудеса. Известно заране: Все то, что случается в этой стране Замешано только на крепком вине И лишнем стакане. Приманкою харча нас ловит в толпе Южанка, что алчет в четвёртом купе Допить что осталось… И космос раздроблен. И свой персонал. Чтоб с воплем «ноу прОблем» начать карнавал, Выводит к нам Хаос. И вот бестиарий, в котором Старик К пустеющей таре, как коршун приник, Ключ молодецки. Бренчало в копилке, ан выскочил гвоздь. В немецкой посылке печенье нашлось. Закусим немецким… За что воевал, он не помнит уже. Но был запевалой. И нам по душе Хрипенье реликта. И крутится барышня, хочет упасть… И это недаром, что песенка в масть Крылу Венедикта. Споем, пилигримы? Вот сын старика, Чья в ультрамариновых перстнях рука Трактует о ранге, Отныне утраченном. Он, как Спартак, Ни за хрен собачий словил четвертак… Три трупа по пьянке. Беззубый вампир, он из псковских теперь. Он суке-Фемиде не нужен теперь, Что в общем неплохо… Отцу из тайги возвратили сынка. Великую милость явили цинга И палочка Коха. В незрячем азарте барачной борьбы Рисованной карте дан облик судьбы. Багровым подкрашен… И страшное нечто легло на весы, И ставку на первого встречного сын Диктует папаше. И новый попутчик заходит на звук. В зрачках его жгучих восторг и испуг, Что закономерно. Его ассирийской бородки кудря Нам напоминает, похоже, не зря Хмыря Олоферна. Наверное , так и рождается миф. Тем более щедрая наша Юдифь, Ослабив кирасу И, враз окончательно плюнув на нас, Уже не отводит мечтательных глаз От полки с матрасом. Он командировочный торговский тать. Он пилит во Львов, чтобы что-то загнать Карпатским Гобсекам. Он гарный такой. Все ему Не впервой . Он в этом клянется своей головой… Проигранной в секу. Стоянка об»явлена. Нам выходить. О, как норовит, ариаднина нить В колечко свернуться. Прощай, лабиринт, минотаврам привет. Наш медленный спринт застревает в траве. Они остаются. И всё, что случится, случится потом. В другом измеренье.. В огромном, глухом И тёмном тоннеле, Где между вещами столь тесная связь, Что аннигилируют, в точке сойдясь, Путей параллели…
