Есть порода людей, зачарованных речью своею,
И в себе и в других порождающих форменный страх…
Я теперь научился… вполне различать их умею
По стеклянному блеску в сияющих круглых глазах.
Валерий Скобло
ПОСМОТРИ МНЕ В ГЛАЗА…
Из стихов двух лет
* * *
По убеждениям я полный анархист
Мистический, вослед Г.И. Чулкову.
Я чувствую, как белый этот лист
Весь подчинен божественному слову,
Сквозящему сквозь жалкий разум мой
В его к познанию стремлении убогом.
Совсем не то, что прямо предо мной,
Запечатлеть достойно перед Богом.
Зря Адамович строго так судил
(Да, собственно, его и не спросили),
Не от избытка всех духовных сил
Его: мол, насмешили пол-России.
Ему вопрос при встрече я задам,
Повторно Гиппиус задам его я снова:
— Позвольте объясниться мне, мадам.
Я — анархист… мистический!
И что же здесь смешного?
Прозреть достойно Высшие Миры…
Искусство, неподвластное народу.
Не результат, но качество игры,
Не качество игры — ее свободу…
* * *
Я — служитель Пламени Анора,
Аполлона (Дельфы, пифия и храм…).
Говорю все это не для спора —
Просто чтоб понятно было вам.
Да, я Аполлона жрец, и что же?
Для меня огонь Удуна — просто дым…
Я скажу, на что это похоже:
Разговор глухого со слепым.
Не нужны мне перстень и корона —
Я пришел, чтобы смутить грядущим вас.
Вспомните про Барлога, Пифона…
Кто еще припрятан про запас?
Обманите Стражей Ваших Окон —
Поглядите, пусть же рухнет ваш покой,
Вслед за нелюбимым мною Блоком:
За багровой, вспухшею рекой.
Тайный Пламень — он все выше, выше…
Темный огнь —
все ближе, явственней, темней,
Дымным краем обнимая крыши
Города кладбищенских камней.
* * *
Я все менее склонен отыскивать первопричины,
Находить, кто заказчик?.. каким преступленьям виной?
Псевдонимы желания нет посрывать и личины —
Ну, какая мне разница, кто у кого за спиной?
То ли, вправду, историей всей заправляют масоны,
Или кто-то другой нам ниспослан «за наши грехи» —
Розенкрейцеры, иезуиты… — их тьмы… легионы…
Ну, какая мне польза от той ли, другой чепухи?
Есть порода людей, зачарованных речью своею,
И в себе и в других порождающих форменный страх…
Я теперь научился… вполне различать их умею
По стеклянному блеску в сияющих круглых глазах.
О, махатмы небесные, Шамбалы вечной владыки,
Мэри Дэви Цвигун, Братства белого мудрая мать,
Вы явите нам явно свои расчудесные лики —
Мы созрели вполне и готовы, склонившись, внимать.
Свои тайные козни доверьте ТВ и газетам —
Пусть поднимут они свои рейтинги и тиражи.
Время вышло совсем, и по всем очевидным приметам
Человечество в целом и каждая особь — дрожи.
Проникают везде эти грозные щупальца спрута…
Грустно я улыбнусь, ну, а вам, погляжу, не смешно.
Если где-то мятеж, если где-то какая-то смута,
Это явно — ОНИ, под поверхностью точно — ОНО.
Человеческой глупости заговор тайный, зловещий
Племена и народы встречают, в литавры звеня,
И ликуя вполне… Это все очевидные вещи…
Но одно хорошо, что уже без меня… без меня…
* * *
Я становлюсь все легче на подъем…
Мы вышли к Александровскому саду
И ощутили невскую прохладу.
Тут мне сказал приятель: Разопьем…
Фонтан сиял, и плеск со всех сторон,
И Пржевальский нам дарил верблюда,
А Лермонтов и Гоголь — это чудо,
Достойное напитка «Апшерон».
Присели у фонтана на скамье.
Все рядом с нами чинно распивали.
Мы сомневались в этот миг едва ли,
Что мы в любовью спаянной семье.
Четырехлетней выдержки коньяк
Вначале показался нам не очень —
Такой «сучок»… глоток… другой…
а, впрочем,
Что горло драл, списали на сквозняк.
Еще чуть-чуть — мы поняли вполне,
Испив всю грусть пустой коньячной фляжки,
Что жизнь прошла — и нам не жаль бедняжки,
А жаль Невы и барки на волне.
Тут мой приятель мне сказал: Талант —
И ты, и я… Поэтому — спокойно!..
Пусть этот день мы завершим достойно:
Пойдем к актрисам — славный вариант.
…Мы не пошли к актрисам в этот раз,
Да и не будет, думаю, другого.
А жизнь прошла — об этом ни полслова,
Об этом не услышите от нас.
Да, жизнь прошла — но это не беда,
Есть утешенье: вот Нева и ветер,
Фонтана есть сияющие сети,
И Пржевальский гладит верблюдА.
* * *
Я в этот день березы выкорчевывал,
Горячим летним солнышком палим.
Наряда их зеленого парчового
Я не жалел… Что мне березы? Что я им?
Я удивил соседей всех в окрестности,
Участок свой хоть чем-то одарив:
Я посадил потом на этой местности
Кусты сирени и десяток ранних слив.
А выживут — себя я разве спрашивал?
Но честно их обильно поливал.
Любой росток искал участья нашего:
Он беззащитен, как ребенок… сир и мал.
Потом… и если повезет немножко мне…
Приснится мне и этот летний день,
Поселок наш с грунтовыми дорожками…
Сирень и слива… Слива и сирень.
* * *
Интересно, Он видит меня,
Мне лицо залепляя порошей,
Мне под ноги поземку гоня,
Отвлекая от рифмы хорошей,
Отвлекая от мыслей дурных,
Отводя, сколько может, пороки?
…Если так — и не слал бы шальных.
Если так — Сам давал бы уроки.
…Снег летит, облепляя дома.
Я бреду, неприкаянный житель.
Что же значат Твой снег и зима,
Я пытаюсь понять, Вседержитель.
А кому-то ведь Ницца и Крым…
Впрочем, я на Тебя не в обиде.
Я бреду по сугробам сплошным
И с задумкою о суициде.
Ты припас бы пургу к январю…
Хоть и зван — не успею к обеду.
Он молчит, тот с кем я говорю…
С кем пытаюсь затеять беседу.
Вот — метель, и вот маленький я —
Повелитель ветров и туманов,
Продираюсь сквозь ткань бытия,
Полный всяких несбыточных планов.
* * *
Всех, в кого был в детстве влюблен —
Аню, Лилю, Алю и Ксюшу —
Помню с тех далеких времен,
Чем-то это греет мне душу.
Лето, мелководье, сосняк…
Выстрел в сердце из небесного лука.
Ну, конечно, это пустяк…
Жизнь, вообще, пустяковая штука.
Тральщики, и в небе — У-2,
Дальний Котлин… небо без края…
Помню, как сейчас, и… едва.
Нет, вернуться не хотел бы туда я.
Кличку не приму — дезертир.
Девочки, прощайте навеки…
Как же горек и горяч этот мир,
Что за солнце пробивает мне веки!
Света ослепительный сноп.
Пусть мне в грудь стреляют — не в спину.
Здесь — и только здесь мой окоп,
Я его живым не покину.
* * *
Про брата, начальника, мать…
Мне скучно и тяжко про это —
И слушать, не то, что писать.
Пусть будет не мною воспета
Чужая, недобрая жизнь…
(Ох, век не вникал бы в детали),
Которой гудят этажи,
Она мне понятна едва ли.
Соседи ко мне всей душой,
Излить ее разом готовы…
Но слушатель я небольшой,
Рассказчик тем более — что вы?
Так нет же — про брата жены,
про тещу, про мужнина брата…
Мне даром, друзья, не нужны
Все тайны и тонкости брака
И ваши… и ваших детей.
Не мне открывайте секреты.
Помочь? — не имею идей,
И редко даю я советы.
Но, нет — про золовку, сноху
(Еще бы мне знать, кто такие?),
И все это липнет к стиху…
Непросто поэту в России.
* * *
Как мне достучаться до тебя, урода?
Ты же не деревянный совсем.
Тем всего три: смерть, любовь и свобода —
И нету других тем.
Они ведь вовсе не следуют друг из друга,
Но иных не придумать — их нет.
Очнись… Сойди же с привычного круга,
И не молчи в ответ
Эта троица — из ядра… основного
Подтекста нашего бытия.
Я говорю тебе снова и снова…
Нет, говорю не я.
Пока еще можно общаться словами
И под ногами земная твердь,
Выбора нет — и всегда перед нами —
Свобода, любовь, смерть.
* * *
От кислых девок к Дарье-говнопловке
Снег стает весь, на речке треснет лед,
И воздух станет пьян, и ты прочтешь в листовке,
Что к маю и режим в стране падет.
Еще бы год назад… А нынче, врать не буду,
Важнее пустяки: больница и собес…
Ты зиму пережил, и маленькое чудо
Важнее всех других возможных быть чудес.
Нетвердые шаги… В крови бунтует брага.
Несмело поглядишь в густую синеву…
Соседки во дворе прошепчут: «Доходяга…
До лета бы дожил…» А что? — и доживу.
* * *
Из огня таскают каштаны,
Видя маршальский жезл во снах,
Лейтенанты и капитаны…
У фортуны в младших чинах.
Сколько их полегло до срока,
И что значит тот самый срок?
Загребущие руки рока
Их так любят смахнуть в песок.
Только вновь поднимаясь строем
Под кинжальный напор огня —
Нет, и я в этот мир не встроен —
Не забудьте, ребята, меня.
Не равняюсь ни с кем талантом,
Я свободен… мы все не рабы…
Снова стать бы простым лейтенантом
Из железной когорты судьбы.
* * *
И задумавшись — в кои веки —
Я не сразу в ответ скажу,
Кто мне ближе — древние греки
Иль соседи по этажу.
Очевидно совсем не сразу
За слепящим мельканьем дней,
Кто роднее мне — техник по газу
Иль мечтательный Одиссей?
Головою бейся о стену,
Избавляясь от всех химер:
И про Трою и про Елену,
И — про нас — написал Гомер.
Притворяясь, что европеец,
Улыбается мне хитро
Мой случайный попутчик-ахеец,
С кем я еду сейчас в метро.
Чей он лучник и чей лазутчик?..
Что ж, укрой его, жилмассив.
И — удачи тебе, попутчик,
У ворот семивратных Фив.
* * *
Пнуть посильней упавшего,
замерзшего, уставшего…
А повод — мы — не ангелы —
тут рядом, под рукой…
Изведано, накатано —
лицо надежно спрятано…
У всякой мелкой сволочи
обычай есть такой.
Не задержу советами:
летишь ко мраку, к свету ли,
Неважно, кто попутчиком —
успех или беда,
Забудь приметы, мистику,
тверди простую истину:
Живым на землю горькую
не падай… Никогда.
* * *
Все мы скоро умрем,
кто чуть раньше, кто чуточку позже.
На прилив и отлив —
вот на что это, правда, похоже.
Примет нас океан,
станем просто волной в час отлива.
Скольким людям вокруг
будет зябко без нас, сиротливо?
Да хотя бы один
улыбнулся, волну провожая,
Словно эта волна —
не совсем его жизни чужая.
Нет, не чувствую я
сопричастность свою океану,
А за мысли его обо мне
я ручаться не стану.
До того ли ему,
как мы здесь, на земле, одиноки,
Но, возможно, он ведает
нам отведенные сроки.
То мгновенье, когда,
он плеснет, нас встречая, ответом,
И мы станем лишь каплей,
наполненной солнечным светом.
Посмотри же в лицо
в берег бьющему грозно прибою,
Как бы ни было нам
бесприютно и горько с тобою.
* * *
Посмотри мне в глаза… За мгновение до… Я не стану
Называть то, что может случиться потом… Не могу…
Я вдохну этот воздух… впитаю легчайшую прану,
Чтобы сил мне хватило отпор дать достойный врагу.
Это родина, детка… Глоток самогонной сивухи,
Это запах Невы, скрип трамваев, дрожанье струны…
И дворовые драки до первой кровянки — «стыкухи»…
Пацаны и шпана с Петроградской родной стороны.
Трубы хлебозавода… Дыхание свежего хлеба…
Школа 44 и наш хулиганистый класс.
Как мы бились за место под солнцем, за краешек неба —
До последнего вздоха… до первого крика «атас!»
Тополя… их срубили потом… как шумели их кроны…
Прибежишь со двора и, как скошенный, рухнешь в кровать.
Нету тех пацанов. И тебе не прорвать обороны
В поединке с собою… Ну, с кем же еще воевать?
Все порезы и раны, поверь, зарастают корою,
Нет ни вечных разлук, ни утрат…
Распадаются дом и гнездо —
Между Карповкой, Ждановкой, Малою Невкой, Невою.
Посмотри мне в глаза… За мгновение до…
За мгновение до…