И глядишь ты с портрета в оконце,
улыбаясь чему-то вдали…
Без тебя я как небо без солнца,
как листва без корней и земли.
Наталия Кравченко
БЕЗ ТЕБЯ
Жили мы как друг в друге матрёшки,
а теперь стало пусто внутри…
Позвони, как туда доберёшься,
или райскую птичку пришли.
Вместо роз и конфет в день рожденья
собираешь мне звёзды в кулёк.
Это облако или виденье?
Или ты там в тумане прилёг?
Мы сойдёмся опять после жизни,
что пущу я легко на распыл.
Обниму тебя в райской отчизне, —
чижик-пыжик, ну где же ты был?
Я хочу, чтобы утром побудку
твоим голосом пел мне щегол,
и плясать под родимую дудку,
и спрягать мой любимый глагол.
Помнишь ли, как мы делали щуку,
а потом пили кофе гляссе
и внимали сердечному стуку,
когда пел «Без тебя» нам Дассен.
И глядишь ты с портрета в оконце,
улыбаясь чему-то вдали…
Без тебя я как небо без солнца,
как листва без корней и земли.
***
Ветер сдует случайную пыль,
жизнь предстанет чиста и прекрасна.
Пусть мне снова пригрезится быль,
где любила тебя не напрасно.
Отливали снега серебром,
обступали дубы и берёзы…
Небо сверху укроет шатром,
улыбаясь сквозь звёздные слёзы.
***
Мне говорят: он старый, некрасивый,
он болен, он в конце концов женат.
Но нить судьбы, что брезжила пунктиром,
окрепла и связала как канат.
И пусть молва берёт на изготовку,
слова летят как пули из ствола,
но я бегу на нашу остановку,
где Аннушка уж масло пролила.
Я верю в наш нетонущий кораблик
и в сказку без печального конца.
И наступаю на родные грабли,
знакомые до каждого резца.
***
Лицо без прикрас, как мать родила,
причёска как бог послал.
Вот так я себя — сквозь будни, дела
по жизни легко несла.
«Быть женщиной — это великий шаг.
Геройство — сводить с ума».
Избави боже. Жила, шурша,
крылами своих бумаг.
О сути женской стремясь забыть
средь шушеры и братков…
И лишь с тобой хотелось ей быть
до кончиков ноготков.
***
А осень, прибывая, убывает,
сходя на нет теплом лесов и дач.
Так хорошо, что хуже не бывает.
Так счастлива бываю я, хоть плачь.
Как ветер вечерами завывает,
рыдая над недолями людей,
и что-то в нас навеки убивает
уколами и пулями дождей.
Рассмотришь как в бинокль уже под финиш
сквозь осени прозрачное стекло
всё то, чего глазами не увидишь,
всё, что с водой навеки утекло.
Пока не всё — любите, пойте, пейте
в предсмертный предосенний пресс-релиз.
Так весело, ей-богу, хоть убейте.
Красиво так, что просто застрелись.
***
Стишок уже написан (хоть не «Вертер»),
пущу его по воздуху летать,
а там с небес — древесные конверты,
и в этих письмах — смерти благодать.
Окно я отворю (пока не жилы),
пойду к другим — любить, благотворить.
Пока жива, пока ещё мы живы —
дарить себя, гореть, благодарить…
***
Я ищу предлог уйти из дома —
на себя взглянуть издалека,
побродить по тропам незнакомым,
наблюдать, как меркнут облака,
подбирать обрывки разговоров,
взглядов, силуэтов (этот — мой!),
чувствуя себя каким-то вором,
крохобором с нищею сумой.
Никому не видимые ранки
напитают тайное словцо.
Как прекрасно то, что на изнанке,
и бесстрастно то, что налицо.
Как правдивы и понятны речи
облаков, дождей и мотыльков…
Я иду, иду себе навстречу,
удаляясь в глубину веков…
Буду я убийцей и героем,
но сегодня под сердечный вой
глубоко в земле сырой зарою
свой секретик маленький, живой.
***
Ещё до слова, до поступка
я чувствую родство с людьми,
когда снимается скорлупка
с души — и вот она, возьми.
И точно так же, до знакомства,
походка, облик или взгляд
мне чью-то тайну вероломства
иль чужеродства оголят.
Вот так тебя, ещё не зная,
и до того, как обняла,
как будто вспомнила из сна я
и с первой строчки поняла.
***
Старый дворик, новый мир,
тёплая компания.
Милый дворник, Мойдодыр,
сцепщик мироздания.
Вот ещё один виток,
чтоб недаром маяться.
Будет белка и свисток,
всё, о чём мечтается.
Ты, метла, мети, мети,
выметай всё лишнее.
Ты, душа, лети, лети,
долетай до Высшего.
Милый дворник, ты держись,
сколько б там ни намело,
переписывая жизнь
начерно и набело.
***
Чай-кофе в подарок, блокнотный листок,
стихов моих малая долька…
А ты догадался, зачем был свисток?
Для хохмы? Защиты? Не только.
Да классик меня подтолкнул его дать,
пусть думают все, что для смеха…
«Ты свистни, тебя не заставлю я ждать!»
И тут же откликнусь, как эхо.
***
Вновь перебираю фотоснимки —
ты их сохрани и утаи.
Будут невидимки, анонимки —
золотисто-карие твои.
Я хочу, чтобы никто не ведал,
как тепло из глаз в мои течёт.
Все реснички на закрытых веках
знаю я теперь наперечёт.
Нет, не голливудская улыбка,
не точёный профиль напоказ —
то, что мимолётно, тонко, зыбко,
прямо в душу тянется из глаз.
Пусть софиты с вспышками потухнут
и аплодисментов стихнет гром.
Будь таким, каким ты был на кухне,
рядом с дуршлагами и ведром.
Будут роли на подмостках рая,
будут крики браво и ура,
только голубь всех переиграет,
ибо жизнь сильнее, чем игра.
***
От тебя звонок получен.
И хоть беден мой улов —
вечер скучен, однозвучен
без твоих обидных слов.
Я в обиды не вникаю,
мне они не по плечу.
Просто к трубке приникаю,
словно к тёплому плечу.
Говори же, говори же,
что-нибудь, но говори…
Может быть, мы станем ближе,
если слушать, что внутри.
***
Выгуливаю одиночество,
шагами измеряю боль.
Я душу вылюбила дочиста,
я говорю сама с собой.
Весь мир — пустынею безгласною…
Всё это так, но лишь пока
твою улыбку грустноглазую
не достаю из тайника.
Она не даст мне больше мучиться,
вернув меня в любви страну…
Пусть дважды в реку не получится,
так вспять её я поверну.
***
Люблю тебя как солнце в день осенний,
неярко и легко, чтоб не обжечь.
Как важно до весеннего спасенья
тепло это непрочное сберечь.
Сквозят стволы последнею свободой.
Погрейся в ненавязчивых лучах,
что окружают робкою заботой,
чтоб сердцем не замёрз и не зачах.
Какие сны зимою нам приснятся,
пока разбудит вешняя вода?..
Дано стихами мне тебе признаться,
в чём прозой не смогла бы никогда.
***
Я за тебя стакан гранёный —
до дна, но только и всего…
Ты мой чужой и отстранённый,
хотя люблю как своего.
Но не ведись на опус лестный —
он не том, что мы близки.
Ты мой соломинка над бездной,
заслон от боли и тоски.
Стучится вымученный ветер
в моё закрытое окно.
А я одна на белом свете,
жизнь положила под сукно.
И только листья на балконе,
забившись в дальние углы,
напомнят мне его ладони,
как были нежны и теплы.
***
Сколько бы в себе ни выноси я,
с кем бы ни встречайся наугад —
это только лишь анестезия,
передышка перед входом в ад.
Способ договора с небесами,
как прожить в соседстве с сатаной,
с широко закрытыми глазами
и моей любовью внеземной.
Заблестит в ночи фонарь волшебный,
призраки родимые даря —
мир блаженный, сонный, совершенный…
Остальное мне до фонаря.
***
Как будто всё ещё горенье,
ещё погоня за звездой,
но облетает оперенье,
и наступает постаренье
на горло песне молодой.
Уже не горнее паренье,
но погруженье до глубин.
О постаренье, ты даренье,
и таянье, и растворенье
во всех, кто близок и любим.
Вдруг постигает озаренье
в уже последнем кураже,
что это лишь иное зренье,
что это просто сотворенье
себя на новом вираже.
***
Завелась небесная шарманка,
музыка неслышимая сфер…
Я клюю на сладкую приманку,
и уже не страшен Люцифер.
Сердце напоив целебной мутью,
став неуязвимою для жал…
Но затихла жизнь на перепутье,
словно кто на паузу нажал.
И простыми в сущности вещами
отрезвляет дождика петит…
Старость от любви не защищает,
а любовь — от смерти защитит.
***
Жить красиво можно и в хлеву,
если всё не очень наяву,
если назначаешь рандеву
ангелам, царевичам и звёздам,
если ты в последнем кураже
музу привечаешь неглиже,
если всё равно тебе уже,
если ничего уже не поздно.
Я иду навстречу по прямой
с писаною торбой как с сумой,
в двери ада как к себе домой,
вывезет кривая, Бог не выдаст,
чёрт не съест и недруг не предаст,
в руку кто-то камешек подаст,
и слежимся мы в единый пласт,
ибо жизнь подарена на вырост.
