Зайти Сережа отказался, раскрыл рюкзак и протянул мне несколько бережно засушенных альпийских полевых цветов, сказав: «Я — позвоню». Я долго стояла, провожая взглядом увозивший его троллейбус. Он позвонил, пришел, как сейчас помню — в военном френче своего отца, и мы пошли гулять по Воробьевке. И с этого момента и до дня его трагической гибели на Памире в августе 1953 года, я была такой счастливой. Сережа меня любит!
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
«С любимыми не расставайтесь…»
Александр Кочетков. 1932 год
Москва. 1950 год. Женская школа № 639 Ленинского района. Расположена около Донского монастыря. В 10Б классе 25 девочек в возрасте 17-18 лет. Все одеты в коричневые школьные формы с черными фартуками, с белыми воротничками и комсомольскими значками. Правда, у более обеспеченных воротнички были кружевными, да и надеваемые по праздникам белые фартуки старались как-то украсить, чтобы чем-то отличаться друг от друга. Рядом две мужских школы, одна у Калужской заставы, другая у Первой Градской улицы. Мальчиков из этих школ разрешалось приглашать на школьные вечера. Напротив нашей школы — Протезный институт, где делали протезы для бойцов, потерявших руки-ноги во время войны. Всегда рядом со школой много инвалидов, сидящих на парапете, курящих, больных, матерящихся. Трудное послевоенное время. Школу я не любила, о ней у меня не осталось почти никаких светлых воспоминаний. Классная руководительница Белла Лазаревна, забитая, не имеющая своего мнения историчка, ужасная географичка Куча, но при этом всеми любимый учитель литературы Бобик и замечательный учитель математики и рисования Сергей Ермолаевич.
На очередном субботнике с любимым учителем Сергеем Ермолаевичем
До сих пор, цитируя «Евгения Онегина», вспоминаю Бобика и его задание «кто выучит наизусть — пять пятерок в четверти и не буду спрашивать». Вспоминаю и Сергея Ермолаевича, как он хвалил меня за решение трудных задач и одновременно за этюды по рисованию. Наш 10Б класс — тяжелый, драчливый, курящий, много раз наказанный за плохое поведение. Но рукописную газету выпускали, и писали в нее довольно крамольные статьи, пытались поддерживать справедливость. Устраивали взбучку доносчицам. В классе было резкое разделение по «социальному» принципу. Были «богатые», в основном, дочки больших военачальников, которые на переменах ели завтраки с деликатесами и хвастались «адъютантами», и «бедные» дочки рабочих из бараков и коммуналок. Меня всегда тянуло к последним, они были хулиганки и забияки, второгодницы, но они относились ко мне с недоверием, т.к. все мои школьные подруги были из «богатеньких». Юля Исаева, Муся Аглинцева, Эмма Полока и Таня Донская — вот наша дружная пятерка.
Наша дружная пятерка: Таня Донская, Муся Аглинцева, Юля Исаева, Эмма Полока, Наташа Шальникова
Еще много лет после окончания школы мы встречались, пока была жива наша классная руководительница Белла Лазаревна. Большинство девочек из нашего класса поступили в ВУЗы и без особых проблем вписались во взрослую жизнь.
Самая близкая — Таня. Какой же красивой она была! Румянец во всю щеку, лучистые глаза под темными длинными ресницами и такая красивая белозубая улыбка. Смотришь и оторваться трудно! Красивыми были и ее мама Татьяна Ильинична, и бабушка Ксения Александровна Карышева. Очень красивым был и отец Тани — военный врач Дмитрий Дмитриевич Донской. Одно лето после окончания 7-ого класса я провела с Таней и ее семьей под Киевом, в Коростышеве, где вечерами дачники «спивали» звучные украинские песни, которые в те послевоенные годы невозможно было услышать по радио на украинском языке. Расшитые крестом с чёрно-красными розами женские украинские рубашки, золотые подсолнухи, широкая полноводная река, протекающая почти без берегов рядом с местом, где снимали дачу, теплая пыль проселочных дорог под босыми ногами, остаются в моей памяти одним из самых ярких юных впечатлений.
С Таней я сидела на одной парте с четвертого класса. Наша семье вернулась в дом для сотрудников Института Физических проблем после эвакуации в Казань, а Таня с матерью приехали из Арзамаса. Татьяна Ильинична вышла замуж за сотрудника института Николая Алексеевича Бриллиантова, и они поселились в том же доме на территории института. Мы с Таней были единственными «большими» девочками в нашем дворе, остальные дети сотрудников были моложе. Школьные годы мы с Таней вместе ходили в школу и из школы, а после уроков бегали друг к другу в любую погоду, играли во дворе и все, что делали, делали вместе. К 10-у классу наша связь немного ослабла, мы иногда уже ссорились и даже перестали сидеть на одной парте. Скорее всего в этом была виновата я. Таня была очень активной комсомолкой, комсоргом класса, уже ходила с отцом в альпинистские походы по Кавказу, у нее появились влюбленные взрослые поклонники. Мои родители снимали дачу на Рижском взморье, где я проводила все лето, играя в теннис.
В 1946 году в Институте ИФП сменился директор. Вместо Капицы, сосланного на дачу, из Ленинграда со своими сотрудниками приехал Анатолий Петрович Александров. Его старший сын Юра стал учиться в мужской школе №16. В этой школе преподавала литературу замечательная учительница Елена Ильинична. По возрасту она была ненамного старше своих учеников. Она окружила себя группой мальчиков, которые ее обожали и были дружны между собой. В эту группу вошел и Юра Александров. Все его школьные товарищи почти все свободное время проводили в особняке Александрова на территории института. К этому стоит добавить еще и остальных детей семьи Александровых и детей их друзей. Ну, и мы тут — две девочки «со двора». Так мы все и подружились, стали вместе проводить время в дружной семье Александровых, ставить спектакли, к которым вместе шили костюмы и готовили декорации, ходили в кино и походы по Подмосковью. Иногда у Александровых оставались ночевать, а родители и не беспокоились. Все отношения были совершенно бесполыми. Похристосоваться на Пасху крашеными яйцами было для нас обсуждаемой проблемой. Мы — дети войны — были физически очень недоразвитыми. Из того времени еще вспоминаю поездку на охоту с ночевкой куда-то под Тверь в трех машинах, набитых молодежью и охранниками со старшими Александровыми, где мне пришлось под проливным холодным дождем со страшным отвращением ощипывать крошечного убитого вальдшнепа.
Все мальчики из класса Юры Александрова, и он тоже, не только были влюблены в Таню, но были ее верными пажами. Я же была «гадким утенком» и очень от этого страдала. Я стала серьезно заниматься теннисом и фигурным катанием, начала участвовать в соревнованиях и все реже и реже бывала в дружной мужской компании Юры Александрова.
А потом Таня влюбилась в Толю Петелина, а он — в нее. Они сразу отделились от общей компании. Все время проводили вместе. А тут и вступительные экзамены в ВУЗы подоспели. Жизнь каждого покатилась по своей колее. Мы с Толей Петелиным и Юрой Александровым поступили на физфак МГУ, Таня — в Первый Медицинский. Встречались уже очень редко. Зимой 1951 года на сборе МГУ в горах Бакуриани страшная снежная лавина убила Толю. И юность кончилась…
Толя Петелин и его ближайшие друзья
Выживших в лавине привезли в Москву из Бакуриани недели через две после трагедии. Мы не были на похоронах наших друзей, и я никогда не была на могиле Толи и других моих друзей. Я часто навещала Евдокию Александровну Невраеву, которую полюбила всей душой. Она с такой любовью относилась ко мне. Я же всегда помнила, как застенчиво и трогательно за мной ухаживал Саша Невраев. Несчастная Евдокия Александровна потеряла мужа в репрессиях 37 года, а потом и единственного обожаемого сына в этой страшной лавине.
Почему я так мало виделась с Таней после трагедии? Объяснить это сейчас трудно. Со мной произошло чудо — я влюбилась. Влюбилась впервые, безумно и безнадежно. Сережа Репин тогда любил другую. Когда он приехал в составе комиссии МГУ для выяснения причин, приведших к сходу лавины в Бакуриани, я еще не вставала с постели после полученных травм, Оля Петрова — в той же комнате, на соседней кровати. Он так нежно разговаривал с ней, держал ее за руки. Никто, никто не был со мной так нежен, как он с Олей. Тут я и влюбилась. И все время после приезда думала не только о горе от ужасной потери друзей, но и о счастье — может сегодня где-нибудь в Университете увижу Сережу? Вот он где-то быстро прошел по коридору, и мое сердце начинало бешено биться. Судите меня, судите, но я все равно ничего не могла с «этим» поделать. Вместе с членами нашей горнолыжной секции выпускаем газету, Сережа зашел в комнату. Я-то знаю — зачем! Повидаться с Олей! Сейчас Оля скажет: «Ну, я пошла!». И через несколько минут Сережа: «Ну, пока». Тогда не было принято демонстрировать свои сердечные привязанности. Сердце мое разрывалось от страданий.
На майские праздники сдружившиеся в Бакуриани горнолыжники решили пойти в поход по Подмосковью. Я даже и не знала, что Сережа тоже пойдет в этот поход. А узнав, даже хотела отказаться от участия. Ведь «он» будет с Олей. Поход был тяжел для меня. Снег еще не полностью растаял, ноги быстро промокли, непрофессионально сложенный рюкзак натер плечи, и я с трудом, часто отставая от быстро идущих более физически крепких альпинистов, плелась в самом конце нашей большой группы. И, как всегда, мне досталась тяжелая работа по очистке картошки для еды, что приходилось делать в холодной воде Московского водохранилища. После обеда все собрались у большого костра, пели под гитары любимые песни, а на меня навалилась такая тоска! Ведь совсем недавно мы переживали такую ужасную трагедию. А сейчас кажется, что все уже успокоились, и даже весело обсуждают будущие альпинистские восхождения и строят планы на наступающее лето. Мне стало очень одиноко, и я ушла в свою палатку. Я, как мне казалось, очень тихо плакала и шмыгала носом, а когда услышала недалеко от палатки чьи-то шаги, совсем притихла. Кто-то остановился у палатки. Потом откинул полог и спросил: «Кто тут?» Это был Сережа. Из меня полились потоки слез, с которыми я не могла справиться. На все его вопросы мне хотелось ответить только одним: «Я плачу потому, что я люблю тебя, мне так больно, мне никогда не было так плохо, как сейчас». Но я никогда бы не смогла ему этого сказать. Он посидел со мной несколько минут. Подождал, пока я успокоилась. На следующее утро я увидела, что его взгляд иногда останавливался на мне, иногда он чем-то старался помочь — то подаст руку на крутом подъеме, то поправит лямку рюкзака. Через несколько дней после похода мы все опять собрались что-то делать вместе. Сережа, как всегда, зашел к нам. Обсуждали планы летних тренировок. Ольга тоже в этом участвовала. Когда закончили, Оля, как всегда, сказала: «Ну, пока». А он молчал, молчал, молчал! И пошел вместе со всеми до метро. А я — на автобусе домой. Потом сессия, потом лето, все кто-куда начали разъезжаться. В основном — в альплагеря. С Сережей я не виделась. С родителями уехала на Рижское взморье, где мы снимали дачу. Вернулась где-то в конце августа.
Помню, как сейчас, как раздался звонок по телефону. Я сразу узнала голос Сережи, хотя он никогда мне не звонил до этого. «Наташа, я на Ярославском вокзале, еду домой в Болшево, но мне очень хочется увидеть тебя. Я приеду на Калужскую площадь. Ты можешь сейчас прийти?». Могу ли я прийти? Я почти бежала. Мы одновременно встретились у входа в метро, Он был с огромным рюкзаком, загорелый до черноты, с ледорубом и альпинистской веревкой и в…шортах, что в то время было немыслимо смелым поступком. Носить шорты на улицах Москвы запрещалось и осуждалось. Он пожал мне руку, и мы пошли рядом по Калужской улице к моему дому. Он возбужденно рассказывал мне про свое лето, про удачные восхождения, я что-то о себе. Оба были смущены и взволнованы. Дошли до входа в мой дом. Зайти Сережа отказался, раскрыл рюкзак и протянул мне несколько бережно засушенных альпийских полевых цветов, сказав: «Я — позвоню». Я долго стояла, провожая взглядом увозивший его троллейбус. Он позвонил, пришел, как сейчас помню — в военном френче своего отца, и мы пошли гулять по Воробьевке. И с этого момента и до дня его трагической гибели на Памире в августе 1953 года, я была такой счастливой. Сережа меня любит! А я так люблю его. А больше мне ничего и не было надо. Сережа до сих пор со мной.
Сергей Павлович Репин (3 ноября 1928 — 12 августа 1953)
Из дневника, привезенного с Памира отцом Сережи после его гибели:
«1 июля 1953 года. Вернее, уже 2-е, т.к. сейчас без пяти минут час. Только что тронулись из Куйбышева. Стояли минут пятьдесят. Кое-кто даже успел съездить в город.
Немного смущает обилие девушек. Что с ними делать на Памире? Правда, это весьма самонадеянная постановка вопроса, может быть я скисну раньше многих из них. И все-таки это не женское дело! Высотный альпинизм самый тяжелый и, пожалуй, наименее эмоциональный из всех. Зачем же девушкам браться за дело, заведомо лишенное красоты и грации, этих неизменных спутников прекрасного пола? Кстати, говорить им об этом совершенно бесполезно. Им кажется, что их притесняют и урезают в правах, они поднимают вой и становятся совершенно невменяемыми. Впрочем, поживем — увидим, может они более приспособлены к памирским условиям, чем мы. Впервые еду в горы без особого энтузиазма. Единственное, что меня привлекает, это познавательная сторона поездки: Памир, колоссальные обледенения, караваны и пр. экзотика. Я, конечно, здорово изменился и это чувствуется во всем. Нельзя сказать, чтобы особенно повзрослел. Нет. Просто в Москве осталась Наташа, и вместе с ней мои радости, мое счастье и мои желания. Её нет со мной и все кажется скучным и неинтересным».
Трогательно.