Время такое — стоишь на ветру,
мимо и горе, и радость.
Котик учёный, скажи дураку —
облако, сон или старость?
КРЫЛЫШКИ ИЗ АМАЛЬГАМЫ
Не пускай меня, мама, на улицу,
даже в шапке, прошу, не пусти.
Там весенние птицы целуются
с шатким небом, и их не спасти.
Верба — тонкая шея и пальчики —
льнёт пуховая нежность к рукам.
Перелётные сны-одуванчики —
голова к голове в облаках.
Платье в синих бездонных горошинах —
раскатились — подол, рукава.
Там на улице страстью некошеной
пробивная восходит трава.
И щекочет, и колет, ведомая
рыжехвостым лучом впереди.
Ноту голую, ветку еловую
отведи от меня, отведи.
Три аккорда
как эту музыку ни прячь
на шёпот ни переводи
летит мотив упруг горяч
с небесным камешком в груди
как ты ее ни хорони
внутри нащупывая дно
мелодия себя хранит
и всех пропащих заодно
на сильной доле гром гроза
на слабой птица в вышине
ее нездешние глаза
твоих печальней и черней
как началась так и звучит
душа гитара перебор
а тот кто любит тот молчит
вот до сих пор
* * *
Все утро вглядываться в дали
пройдя по досточке ребристой,
свернуть из коридора в спальню,
где подоконник бел, как пристань.
Всем телом взять и опереться
на воздух тоньше вздоха клена.
Проснуться, вдруг, и опериться,
а как ещё прожить влюблённым?
Стать долгим звуком колоколен,
в плаще расхаживая тенью,
и рухнуть, будто бы надломлен,
в долготерпение сирени.
Варежка
Полудрёма выщербленных улиц,
томное бесснежье на двоих.
Будто мы с зимою разминулись,
варежку в дороге обронив.
Будто бы прогнозы обманули —
обещая счастье или снег.
Только тень накинута на стуле,
Только звук в распахнутом окне.
Ничего, ей-ей, не происходит,
лишних слов высокая вода.
Варежка, смотри-ка, на дороге.
Для чего, кому ее, куда?
* * *
Погляди — на все четыре стороны
распустилась юная весна.
У берёзы тонкоствольной стройное
тело — будто музыка она,
будто всё на свете перемелется,
всё в конечном счете будет сок:
каждое мгновение, растеньице,
каждый неокрепший лепесток.
Столько планов — крокусы, калужницы,
медуницы жёлтый ноготок,
нежности непройденные улицы,
майских ливней бурный кровоток.
Ну, давай на фоне их заселфимся!
Облака по краю распушив,
выпорхнет вот-вот и тут поселится
птица из распахнутой души.
* * *
ты приходи я дверь открою
впущу крылатых маков стаю
и в тонкой вазе их поставлю
стекло резное голубое
ты приходи куда угодно
но только чур без опозданий
бери шинель рюкзак походный
прохожий мимо мой изгнанник
оставь печаль на совесть кленам
пусть листья режутся в ладонях
ты приходи точь-в-точь влюблённым
каким ты был каким я помню
я жду тебя в кино в пять тридцать
я жду тебя кино такое
а небо тает на ресницах
в дыму резное голубое
* * *
Время такое — стоишь на ветру,
мимо и горе, и радость.
Котик учёный, скажи дураку —
облако, сон или старость?
Выдохнешь слово — несёшь чепуху —
буквы на тоненьких ножках.
Котик учёный, что там наверху
на разноцветных обложках?
Что ты там видишь, роняя слезу,
солнечный миг рыжехвостый?
Падают звёзды — звезда на звезду,
в тень безучастной берёзы.
Скрипнет на лестнице тёмная мгла —
древняя, в общем, музыка.
Осень сберечь никого не смогла,
ты не в ответе, мурлыка.
* * *
посмотри наверх потрудись запрокинь голову
там вчерашний день на спинах выносят вороны
там такая дымка мне тошно такая даль
беспросветно и вьюжно тянется тот февраль
ничего не страшно было до боли молоды
сердце не игрушка а раскололи мы
отчего же все ещё сил нет дышать
посмотри наверх сделай первый шаг
там плывут по небу корабли прошлого
ты такой же хороший мой невозможный мой
говорила выживу проморгала смерть
запрокину голову досмотреть
как летят-улетают наших дней вороны
птицы беспокойные
птицы чёрные
Стрекоза
Как долог путь, как неслучайны встречи
и горячи бутоны на кустах.
Я говорю о лете скоротечном.
Мне не устать
именовать соцветия и травы
и подмечать в сиянье стрекозу.
Ах, эти крылышки из амальгамы,
врезающиеся в лазурь!
Я говорю об облаке в объятьях,
представь меня — смотри глаза в глаза —
как будто это я в прозрачном платье,
а не какая-нибудь стрекоза.
И я держусь за этот жаркий воздух,
и я дрожу, беспечна и легка.
Представь меня, пока ещё не поздно,
жива пока.
* * *
Ты спросишь, что я вижу из окна?
Что ночь в прожилках вечности темна,
и пёс скулит уже который час,
а отвернусь — все кончено на раз.
И остаётся только сердца луч
по потолку скользнёт — ленив, тягуч.
И буква, затерявшись между строк,
нет-нет, да и уколет в левый бок.
Вот вся война, вот весь мой жалкий вид —
тот из окна — совсем чуть-чуть болит.
И птица, что вспорхнула в тишине
немного ближе сделается мне.
* * *
и эта музыка живая
как будто рана ножевая
горбатый мост река в ладонях
и ты хоть я тебя не помню
медовый луч по краю облак
туманов сумеречный войлок
мгновенья радости пустяк
моргнувшей бабочкой летят
на свет на лампочку в окошке
помедлят чуть и станут прошлым
Когда-нибудь
Когда-нибудь закончатся стихи,
в обычный день — где мокнут лопухи,
в котором дверь веранды нараспашку,
и в щель глядит пытливая ромашка,
а сверху над ромашкой шмель пыхтит.
Как будто лес срубили на дрова —
такая тишь повсюду — трын-трава.
Слова уйдут без права возвратиться.
Что им ромашки, лопухи и птицы,
что им шмеля дурная голова?
Я лягу в тень, я тенью стану, что ж —
не наступи нечаянно, не трожь.
В том дне во сне заблудятся черешни,
и ничего уже не станет прежним.
Вот разве дождь.
«Одни книги — это боеприпасы, другие — хлеб, третьи — засушенный цветок\», — писал Эренбург. Ваше творчество — это лесная поляна с такими трогательными, щемяще-нежными образами, которые хочется срывать в букеты, потому что это цветы не подчеркнуто вычурные, но без запаха, которыми напичканы все городские цветочные ларьки, а цветы полевые, еще слегка покачивающиеся от толчка только что улетевшей бабочки. Спасибо.