Время от времени в легких туфельках по волнам проносилась со звонким смехом роскошная задавака в воздушном шарфе и шляпе — Илариапа никогда не видала подобных одежд. Завидя прекрасную незнакомку, Ляп мгновенно преображался, из просто вертлявого делался чересчур взбудораженным, толкался, шутил, как настоящий идиот, а то еще и полез обниматься.
Смех той, кого нет в природе
Обычный для любого из ее окружения вопрос “А зачем тебе это дерево?” в ответ на честные признания о сокровенном желании вгонял Илариапу в ступор. Ладно, спросили, хорошо, поделилась, к чему же еще дальше-то пытать? Мало ли, по каким причинам молодежь интересуется флорой? Что в нем плохого-то, в личном увлечении прелестницы? Пусть и вертихвостка, и насмешница, и мечтательница, — должны же одолевать страсти в юности, отсюда и тяга к наземной растительности.
А уж когда Ляп внес дополнительную нотку, в которой оскорбительно прозвучало обвинение в явной дури, лишь несколько перефразировав основное положение: «Да на кой фонтан тебе сдался щетинистый сухой ствол?”, Илариапа обиделась и взъелась на друга. В самом деле, куда же взобраться, чтобы осуществить давнишнюю мечту поглазеть на звезды поближе, если ты не привыкла просто лялякать своим языком? Где же еще, в таком случае, как не в ветвях высого дуба должна устроиться уважающая себя русалка?
Звезды манили. Илариапа любила разглядывать их брызги на темных разводах неба, лежа на спине и качаясь в волнах. Иногда она даже сочиняла песенки, лениво подшлепывая ритм ладошками и хвостом. В другое время с ленцой раскидывалась, пропуская струйки соленой воды сквозь пальчики и представляя, будто это звездные лучики играют свои мелодии.
Ляп оказывался рядом, чаще всего невпопад. Всякий раз водяной бесенок находил верный способ довести подружку до взрыва, после чего к прочему вдобавок упрекал в злобе.
Илариапа вильнула хвостом, устремляясь в любимую лагуну. Она и сама не понимала, чем он так ей приглянулся, именно этот остров с огромным дубом на взморье.
Воможно, привлекал сам берег полным отсутствием песка, необычной зеленой лужайкой и лесом прямо в волны. Где еще увидишь подобный пейзаж? Такого больше не встречала русалка ни на одной земле.
Везде, наоборот, были пустые пляжи, покрытые песком, на котором валялись крикливые двуногие существа, оставлявшие после себя груды мусора. Создания немного походили на водяных внешне, но вызывали неприязнь до отвращения. Дышали они только на воздухе, чересчур шумели, плавали плохо, природу изводили, все живое вылавливали из воды и сжирали, предварительно подвергая жутким страданиям на ножах, в огне, в кипятке. Илариапа навиделась всяких ужасов, наблюдая собственными глазами монстров, гордо называвших себя людьми. После каждого такого просмотра бедняжка долго не могла уснуть.
Зато тридцать три балбеса, с виду гибель русалкам, плечи — во, талии — во, а командовал ими старший, явно с придурью, но все же чуть-чуть умнее своих подчиненных, раз они все его слушались, прекрасно себе жили и на дне, и на воздухе.
Про число “тридцать три” спорили долго и с ссорами, едва не до драки.
— С чего это ты взяла тридцать три? — Выступил Ляп и тут же пошел дразнить: — Тлисять тли, тлисять тли, себе носик подотли.
Илариапа ничего не поняла, но на всякий случай обиделась: — Сперва счету научись, а потом тогда дразнись.
Каждый стишок по волне ритма можно повторять до бесконечности, вот и пошло: он то, она сё.
Наконец, Ляп, крутанув своей мелкой попочкой, с обалдуями не сравнить, перешел на презренную прозу: — Это ты, дура, считать не умеешь. Их тридцать шесть, вот тебе!
Илариапа, недолго думая, заявила, тоже предварительно послав поэзию: — Сам дурак! Это у тебя в глазах двоится.
— На что ты намекаешь? — Он встал в позу.
— Ладно, без намеков. — Она уперла руки в бока. — Налопался нехороших водорослей?
Ребята взвились друг перед другом на хвосты, меряя каждого в упор и сверху вниз тяжелыми борцовскими взглядами. Очень скоро сообразили броситься пересчитывать богатырей вдвоем.
Сложная работенка оказалась. Только Илариапа сосредоточится и дойдет, скажем, до двадцати, непоседливый Ляп раз — и скакнет в сторону, и собьет со счету. В другой раз снова, два десятка перевалили, глядь — а тот же великан попал вдруг под руку дважды.
— Да не тот это вовсе, — ржет товарищ, — разные же совершенно.
— Как же не похож-то, смотри, они же все на одно лицо.
И опять промахнулись. Давай тогда по камешку коготком на каждую кольчугу, и снова здорово, на пятнадцатой откуда-то посторонний стук занесла нелегкая, и что же? За милую душу лишнего насчитали. Как наколдовал кто.
В какой-то из разов рыбешка некстати подвернулась под руку, и та теперь случайно попала в перечень, ну что тут делать-то будешь. И так без конца, пока не надоело.
— Тридцать три, — уперлась русалка — И точка.
— Да и леший с тобой, — согласился русалик. Устал спорить потому что.
Глядя на компанию олухов, Илариапа с Ляпом одинаково покатывались со смеху, когда тридцать четыре сапога в воде в одну и ту же секунду впечатывали шаг в мутную жижу болотистого дна, тридцать три одинаковых шлема поворачивались направо или налево по команде тридцать четвертого, тридцать три глотки булькали в воде слова приветствия, изо всех сил изображая слаженность.
Оба насмешника выступали единым фронтом. Подплывали к командиру сбоку, когда он выкрикивал свое что-то вроде “Гав-гав-гав-гав”, а что именно — понять могли только тридцать три балбеса, потому что неизменно громко с готовностью орали в ответ слог в слог: “ря-ря-ря-ря” или “слу-слу-слу-слу”. Илариапа и Ляп в такт аккомпанировали плашмя хвостами. После этого приветствия все оставались довольны.
Ляп делал самое глупое из всех своих простодушных лиц и, пружиня на высокую заднюю скорость, звал: — Дядя, а дядя…
Сам непременно косил на Илариапу, с невинным видом ошивавшуюся сбоку.
— Ну, чаго? — Подмигивал военный, спрашивая дружелюбно, хотя мог бы уже и догадаться, какого беспокоят, за столько раз-то, и рассердиться давно полагалось.
— Дяденька, вы дебилы? — выпаливал Ляп, уже на плаву, отруливая хвостом назад.
— Одно слово, мальки бесштановые, — с непонятной усмешкой вздыхал вдогонку командир, хотя слов вообще-то было целых четыре, а не одно.
Время от времени в легких туфельках по волнам проносилась со звонким смехом роскошная задавака в воздушном шарфе и шляпе — Илариапа никогда не видала подобных одежд. Завидя прекрасную незнакомку, Ляп мгновенно преображался, из просто вертлявого делался чересчур взбудораженным, толкался, шутил, как настоящий идиот, а то еще и полез обниматься. Обнимашек Илариапа не вытерпела и как даст сдачи! Мало ли, вдруг приспичит, может целоваться попрет, кто их знает, мальчишек-то!
Тут-то и застучала друзей разряженная цаца, в момент почти что драки, правда, как бы, не совсем настоящей, но близко к тому.
— Бросьте вы, рыбки мои, — рассыпчато хохоча, попрекнула расфуфыренная фря на бегу через плечо. — Перестаньте. Вам же еще детей рожать, — и унеслась дальше, так и не перестав заливаться, ни дать ни взять, смешинка одолела.
Илариапа так и прыгнула в сторону. Что-о-о-о! Еще чего не хватало, думала русалка, глядя на присмиревшего Ляпа. Только от него-то мне детей не доставало… с его коротеньким… — она критически осмотрела вздернутый носик друга.
Вот тридцать три дебила — те да, те красавцы на подбор, плечи — во, талии — во, хоть куда, один в одного, правда, слишком уж все одинаковые, так она и не определила, в кого из них влюбиться. Да и зачем в кого-то влюбляться? Не-е-е-т. Звезды! Ее мечта — звездное небо, а если спесивица такая умная, пусть сама с Ляпом целуется… Ишь ты, детей ему, вот пускай сама и рожает.
Мальчишка начал заикаться, услышав пожелание подруги: — Да я! Да ты! Да на фига мне дети! Да я вообще еще не нагулялся!
Ну и гуляй!
На оболтусов великанов не насмотришься, это уж точно. Всем взяли богатыри, плечи — во, талии — во, — куда ни кинешь взор, не оторвешься, русоволосые, ясноглазые, это какое ж потомство будет — прикинуть страшно, но сначала звезды.
Илариапа сама не заметила, как подплыла к излюбленному дубу, улеглась неподалеку животиком на прохладную мокрую травку и задумалась, жмурясь под солнцем, игравшим с листьями своими зайчиками. От других русалок доносились время от времени легенды о волшебных превращениях хвоста в ноги на суше, стоит только высохнуть. Конечно, если это правда, то обладая ногами, на дерево взобраться, вероятно и не трудно вовсе…
Можно ли верить сказкам?
— Ни за что! — Убежденно утверждает тот же Ляп. — Доползешь до своего дурацкого дуба и задохнешься, как рыба.
— А ты пробовал?
— Тебе надо, ты и пробуй!
Пошли было в поиске решения по проторенному пути:
Под волной ли, на волне ли,
Мы на солнышке сидели,
Нас считал девятый вал,
Я русалка, ты русал.
Вроде все по-честному, но Ляп со своими указательными перстами встрял и тут: — Нет! Ты русалка! Я русал!
Тьфу! Как будто, с Этим можно по справедливости. Так и оставили затею. Заржал друг любимый напоследок, да и уплыл куда подальше. Брызгал он, видите ли фонтаном на какое-то там трухлявое дерево.
Звякнула цепь, потянуло неприятным духом… Амбре усилилось… Из-за поворота показался огроменный котяра. Неторопливо покачиваясь, животное мягко приближалось. Выражение его не предвещало ничего хорошего.
Илариапу передернуло при виде одной здоровенной черной башки.
— Ты кто? — Бесцеремонно осведомилась зверюга басом.
— Илариапа, — представилась русалка.
— Вижу, что не Василиса, — съязвил котище. — Вон какой носище вымахал, плюс горбик на нем… Баюн я. Так что тебе, милая моя, полагается сидеть на ветвях, а не валяться в грязи, как какой-нибудь лягушке.
Илариапа испуганно икнула. Она слыхала раньше громыхание цепи, да не знала, чья… никогда раньше не замечала здесь кота. Вообще не имела понятия о существовании вонючих кошек, к тому же разговорчивых.
Животное разверзло пасть, и легкий бриз донес едкий смрад: — Хочешь, сказочку наболтаю? Про любоф-ф-ф?
А вот этого не надо, слыхивали.
— Н-н-нет, — неуверенно отказалась русалка.
— А ну брысь, кошак недовешанный! Ты пошто к девке присобачился? — Шугануло непонятным предметом прямо с неба новое лицо и шваркнулось оземь.
Котище шарахнулся с немужским высоким мявом, смачно тьфукнул, да и поковылял себе в обход дуба дальше, бряцая цепью.
— Вот не было тогда моды кастрировать вздорных ловеласов, — отплевываясь от попавшей в рот травы, посетовала хстарушка из круглого открытого летательного предмета, явно неопознанного. — И годы его не берут. Тут ревматизма скрутила, запоры задолбали вконец, а ентот все про любовь язычишшем бает. Ишь ты, не надоело ему!
Опираясь на палку вроде весла, только не плоскую, а толстенную, летчица выбралась из своего боинга. Она осмотрела пострадавший от соприкосновения с мокрой землей бок, для чего-то пнула его ногой, а потом, взвыв от боли, пригрозила палкой в спину мирно удалявшемуся Баюну. Даже сделала два шага за ним. Обнаружилась хромота старушенции.
— Издалека напакостит, — прошипела она. — Ишшо сглазил, языкотрещатель мегафоновый.
Наконец, слишком резво для инвалида докостыляв до Илариапы, бабуля представилась: — Я Агариметрималимола Оксивалиматримакроновна.
— Ой, — русалка перепугалась не на шутку. Икотка совсем одолела ее.
К счастью, подоспел отряд. Бабуля развернулась обратно к своему средству передвижения.
Главный дуралей, скомандовав вольную, плашмя повалился на лужайку.
Красавцы рассыпались, кто куда, лишь один, скинув шлем, заулыбался русалке во всю физиономию, отчего показался еще привлекательнее.
Дубина-то он, конечно, и есть дубина, только и облик с весов не скинешь. Когда плечи — во, талия — во, белые зубы, синие очи…
Русалка закатила глаза, издавая серию глубоких восхищенных вздохов. Кому вообще нужны его мозги? Лишь бы слушался.
— Сама-то бабка, зачем ругаешься? — С добродушной улыбкой поинтересовался командир. — Смотри, совсем запугала девчонку.
— Я-то? — Старушенция с непроизносимым именем на ходу покачала головой. — Да что ты, девочка, называй меня просто, Яга. Меня все тут так зовут. Хочешь — баба-Яга, я не против. Я же не кошачьей породы, для меня год за два, — и пригорюнилась, опершись спиной к борту своего космического корабля.
— Вот, — удовлетворенно кивнул начальник. — А то заладила на весь периметр, мне — и то не повторить.
Его безымянный подчиненный заулыбался еще больше и незаметно пододвинулся поближе к Илариапе, неожиданно оказавшись от нее на расстоянии ладони. Остро и зазывно пахнуло терпким мужским притяжением. Это тебе не Ляп со своими чешуйками. Русалка оттолкнулась от греха подальше, да куда на хвосте-то уползешь, в воде поиграли бы, конечно, а тут…
— Тебя как зовут? — спросила она парня.
— Игорь-34-эксперименталь-земно-морско-военная-защитник-отечества, — все с той же очаровательной улыбкой отчеканил тот, — Можно просто Куся. Люблю, когда ласково. А тебя?
— Илариапа, — жалобно сказала русалка.
Она заметила, что он уже снова чересчур близко.
— Шустрый ты однако, — подтвердила Яга. — Не в меру, прямо скажем.
— Эй, Куся, — одернул и командир. — Остынь молодняк клеить.
— Дык я-то чаго? — Парень посерьезнел.
— Ты что же хочешь, — бабка рассудительно покачала головой, — чтоб все население морских глубин шло за тобой косяком и от мала до велика звало папой?
Командир пригрозил: — Накажу аморальщика!
Парень покраснел: — Дык я-то что? Я ничего. — После этого он еще чуть-чуть боком придвинулся к Илариапе.
Та снова оттолкнулась, сколь хвост дозволял.
— Слышь, ты? Меня вообще все это баловство не интересует, — строго сообщила она новому знакомцу. Его запах звал обо всем забыть и тут же немедленно умереть с дурнем от счастья.
Парень с улыбкой взял ее за руку: — А ты расскажи мне, что тебя интересует, — прошептал Куся, прикрыв глазки и поднеся ладошку Илариапы к губам. — А я пока поцелую твои па-а-альчики… — и тут же, не откладывая, принялся приводить план в действие. Реснички аж пушились от удовольствия.
Русалка, конечно, сразу, было, и сомлела, но баба-Яга опять пришла на помощь.
— Ах ты, хахалишше охренительное, котишше обаянное, а ну брысь отсель, нечего тут девке голову морочить!
Старший поддержал зычным окриком, а потом сам вздохнул: — Да ладно тебе, бабка, а то не понимаешь, нет его вины в том, каким создан: потешился творец небось, покуражился на этом Игоряше последнем.
— Знаю, — отвечала старушка, успокаиваясь. — Да как тут не одернуть охальника.
Из лесу выскочила и цаца со смехом, а за ней оболтусы кодлой, тоже гогочут, но больше ничего не смеют, лапы при себе держут, на бегунью-хохотушку облизываются со стороны.
— Вон Игорь-14, он Гора, Игорь-12, он Ганя, Игорь-25 он Котя, Игорь-5, он Гога, Игорь-17, он Горе, от этого держись подальше, несчастье приносит… — знакомит Куся, а сам снова руку схватил и уже с пальчиками закончил, теперь запястье смакует, подбирается к локтю.
Млеет русалка под горячими губами, будто паралич ее хватил.
— Ну я тебя! — Грозит баба палкой.
— Дык что я-то, — молвит Куся.
— А дама-то кто? — воспользовалась передышкой Илариапа, с трудом отряхиваясь от дрожи и трепета во всем теле.
— Какая дама? — Встревожился Игорь-34, даже от плечика русалкиного на миг оторвался.
— Ну вон же она, та, вся из себя, выдра заморская, холеная, не видишь разве, со шарфом своим заигрывает, фу ты ну ты, ножки гнуты…
— Не вижу никакой холеной выдры, — оторопело отвечает парень. — Где? — И глазками так и снует в поиске, так вокруг и шныряет.
— Ты ослеп, что ли? Вот же, краса писаная!
— Где? Ослепила ты меня, одну только тебя и зрю здесь, прелесть моя, — лукаво улыбается Куся. — И нет другой. — А сам уже под подбородком губами шелестит. — Ну какая же у тебя шейка сладкая, второй такой и не сыщешь. И ушко махонькое… Так и хочется… Так и съел бы тебя…
По телу русалки пошли уже не рябь с истомой, а сладкие судороги до кончиков хвоста.
— Щас я тебе дам шейку, кобелина ненасытная! — завопила бабка, хватая парня за шиворот. — А на тебя что же, столбняк нашел, дуреха бесстыжая? Ты чего ж это под него тут сходу среди бела дня подкладываешься у всех на виду! А потом к Яге в слезах? А мне что? Он отряхнется и дальше пойдет девок брюхатить, а ты? Войско хвостатое рожать?
— Дык я…
— Да нет…
— Аборты нынче запрещены!
— Дык…
— А мне что? Против закона не пойду!
Короче, растащили, едва ли не по кускам.
Вновь марширует войско, котяра цепью бренчит, Яга кое-как обратно в небо поднялась в своем горшке и улетела, дирижируя палкой. А Илариапа прикрыла глазки, не понимая, отчего ей так тоскливо, так муторно. Мучило русалку странное чувство, будто она предала кого-то, не то мечту, не то любовь. Сколько ни думала бедняжка о том о сем, не шла ясность в ее мысли, сон не шел тоже. Одно во всем находилось положительное — Ляп куда-то подевался. Может, спал. Или обиделся. Да и Нев с ним, царь морской.
— Рано тебе, рыбуля моя, в депрессию нырять, — заметила цаца со смешком, побрызгивая как-то на волне каблучком туфельки. — Втюрилась, что ли?
— И ничего подобного, — фыркнула Илариапа. — Еще не хватало!
— А вот это правильно, — одобрила незнакомка. — Хотя, с другой стороны, романтика тоже, знаешь… А ты песни поешь?
Русалка застеснялась и стала пожимать плечами.
— А-а-а, — кивнула фря, — так ты не сирена, наверно? Парней не топишь?
— Это еще зачем?
— Не знаю… Ладно, я тороплюсь, увидимся…
И красавица понеслась дальше со своим звонким хохотом. И снова не познакомились. И опять не успела русалка узнать, куда торопится разряженная дама. Ишь, чего удумала, парней топить… Хотя, с другой стороны, может, и дельное предложение, если бы кое-кто из них способен бы потопнуть…
Соскучилась Илариапа по Кусиной улыбке да по его терпкому запаху, дальше некуда. Да только неправильно это все. Не так что-то, и звезды опять же…
Тут почуяла русалка зов корабля. Не того круглого, на коем баба-Яга по небу мельтешит, а длинного, что не летает, не плавает, а зарыт носом в глубине океана от глаз далеко. На бортах надписи разные, да кто ж их прочтет… Рисунки тоже есть, Солнышко, и песок, а через него к морю идут люди в коротких юбках, прямо на судно, видать, это самое.
Илариапа не знала, ни что за люди то были, ни куда девались. А судно — то давно опустело, ни души. Иногда заплывали туда с Ляпом посмотреть рисунки, поболтать о судьбах исчезнувших хозяев, поражаясь тишине и мрачности. Почему ей показалось, будто она услыхала мановение, словно кто-то живой именно оттуда выкрикивал ее имя, русалка понятия не имела, но отправилась туда немедленно.
Как только она подплыла ближе, запах беды просочился беззвучно, Илариапа направилась на этот запах.
Ляп с закрытыми глазами, морской спрут, среднего размера акула и небольшой дельфин не то плавали, не то спали, каждый в подходившем по размерам закрытом прозрачном ящике, заполненном водой. Ящики все держались вместе, как склеенные, хоть и неясно, какие силы связывали их между собой.
Русалка бросилась к Ляпу и стала биться в прозрачную массу перед его лицом, пытаясь вызволить друга. Через какое-то время она заметалась по судну в поисках острого камня. Ничего такого не находилось, Ляп даже и не думал просыпаться. Живы однако были, а смерти не чувствовалось.
Илариапа вынырнула на поверхность, вдруг хоть цаца пробежит. Смех той, как назло, нигде не слышался. Тогда русалка, развивая максимальную скорость, поплыла к острову.
Только бы успеть, — проносилось у нее в голове, а больше она ни о чем не думала, ни как разбудить Ляпа от страшного сна, ни каким образом отворить гибельные саркофаги, ни тем более, зачем и кто запихнул туда живые существа.
Илариапа летела так быстро, как только могла, но все равно понимала, что долго, а время идет и мощный враг, сумевший создать жуткое устройство, да еще и победить проворного и сильного русалика, тысячу раз успеет и убить друга, и переправить его в другое место, где уже никто никогда не отыщет бедного Ляпа.
— Ты куда это устремилась, ставридка моя? — вдруг послышался знакомый смех сверху.
Русалка вынырнула, Больше всего ей сейчас хотелось заплакать, да вот незадача, плакать-то как раз и не умела. Поэтому она сбивчиво рассказала красотке о пленении друга.
— Ах вон оно что, — проронила цаца. — Попал, значит, в ловушку, бедолага… Ну хотя бы не на гарпун, а это…
— Вы можете помочь? — пролепетала Илариапа?
Царевна рассеянно улыбнулась, молвив как бы про себя: — А мы тут для чего и бегаем, лососинка моя, — и очертила рукой перед собой круг. В круге вспыхнуло, треснуло, а потом из ничего возникла противная бородатая рожа. Перво-наперво образина закашлялась.
— Костюша, — жалобно сказала фря. — Капкан сработал. Мальчишку подловил, русалика.
— Опять, — поморщилась рожа, хотя и без того была достаточно сморщенная и отвратительная на редкость. — М-да, с сего момента выйдет мифом больше. Где?
— Где, ты говоришь, видела своего дружочка? — Спросила Илариапу краля.
Русалка долго объясняла про корабль и рисунки на нем.
— Похоже, это тот самый, древний Египтский…
— Предки этрусков?
— Ну вроде… Был там леопард? — Мерзкая рожа повернулась к Илариапе. — Среди рисунков.
— Лео… Что?
— Зверь такой, на кота походит, только большой и…
— Да то самое судно, — забеспокоившись, перебила цаца. — Капкан же рядом один и оставался, давно пора убрать, все руки твои не доходили, вот теперь двойная работа тебе… Даже хуже, там еще и дельфинчик, и спрутик, портим экологию помаленьку…
— Без нас расстарались, — кисло отмахнулась образина и снова закашлялась. — Ладно, Леда, благодарю, пошел выручать.
В круге треснуло и погасло, сам он исчез вместе с бородой, как не бывало.
— Ну вот, — улыбнулась дама. — И не стоило волноваться.
А это еще поглядеть придется, стоило или нет.
— Так вас Ледой величают? — Отважилась поинтересоваться, не все же, фря да цаца.
— А кто как, — наконец, расхохоталась та. — Многие называют “Фата-Моргана”, Кощей вот Лебедью кличет, кто и Моревной зовет, а один писатель, так тот вообще Фрези нарек, по сказочному.
— Красиво, — позавидовала русалка. — А меня вот просто, Илариапа.
— Зато ты есть, — снова-здорово засмеялась Леда. — А меня-то ведь, рыбонька моя, в природе и не существует вовсе. Видишь?
Раздался треск, и красавица испарилась. Русалка так и взвилась на хвосте, вертясь вокруг собственной оси. Леды нигде не было. Иларапа стала бить вокруг руками — пустота.
Наконец, далеко на волне блеснула вспышка, а следом раздался удалявшийся рассыпчатый смех: — Скоро увидимся, уточка моя, не скучай! Я бегу, тороплюсь!
С Ляпом столкнулись от корабля недалече. Русалик был вполне себе жив-здоров, жевал иодистые водоросли, явно проголодался, а так ничего, даже не побледнел.
— Выспался?
— Да так, вздремнул чуток.
— Ну и горазд же ты врать. А где Костюша?
— Какой еще Костюша?
— Ну этот, как его… Кощей… С бородой, который ящик открыл.
— Какая борода? Какой ящик? Сама врешь.
— Ты в ящике спал…
— Это ты с дерева рухнула. Я просто вздремнул.
— А бородатый тот прозрачный ящик открыл и тебя от плена спас.
— Не было никаких бородатых!
— Спорим, был!
— Спорим, не было!
— Не докажешь!
— А вот и докажу! Айда Леду искать!
— Кого?
— Фату… эту… — Илариапа забыла остальные имена несуществующей красавицы, а потом вспомнила: — Лебедь! Фрези! Моревну!!!
— Точно, с дуба рухнула, — покачал головой Ляп и уплыл в другую сторону, виляя раздвоенным хвостом. Вот благодарность!
Если бы умела плакать русалка, взвыла бы от обиды. Делать нечего. Она поплыла к острову смотреть тренировки гвардейцев.
Прилегла Илариапа на зеленую травку, а Баюн тут как тут.
— Привет, — говорит, — красна девица.
— Привет, — отвечает, смутившись. — только разве я красная? Глаза зеленые, волосы тоже вроде…
— Да это так, — мявкает кот. — Для красного словца.
Все у него красное. Да и ладно бы с ним, только русалку осенило. Раз уж ученый-то зверь, вдруг наболевшие задачи и разрешит… Правда, начать решилась не с самых важных.
— Спросить хочу, — нерешительно молвила Илариапа.
— Спрашивайте — отвечаем! — Вякнул котище. Прогремел цепью для внушительности и добавил: — Любой вопрос за ваши деньги.
— Деньги! Это еще что?
— Да так, ерунда, присказка такая, — прыснуло животное. — Чего хотела-то?
— Кто такие этруски? — Выпалила девчонка. — Знаешь?
— Еще бы, мне ли не знать, — протянул кот. — Я же у них главный.
— Как? — Изумилась русалка. — А разве не этот, не ле…ле…
— А он-то кто! — Картинно возмутился котяра. — Твой ле-ле-ле? Не моей ли породы? Не я его, между прочим! Он моей! Так-то, Федя.
— Я не Федя, — прошептав это, бедная девочка почуяла надвигавшийся приступ икотки.
— Ну так и я не Шехерезада Омар-Хайямовна, — сообщил зверь торжественно.
— К-к-к-то?
— Нашла тоже, кому вопросы задавать, — укоризненно сказал командный Игорь, бухаясь на лужайку.
Оказывается, у богатырей начался перерыв, вот и Куся подскочил ластиться.
— У Моревны спроси, — посоветовал старший. — Сама не скажет, так хоть Кощея свого поспрошает.
— Так она же говорит, ее в природе не бывает, — робко заявила Илариапа.
— Ответить-то могет, хоть и привидение, — бодро рапортовал командир.
— Сам ты привидение! — Заорал Баюн, обдавая окрестности зловонием.
— Ну призрак, — не сдавался Игорь. — На себя глянь!
— Сам ты призрак! — Зверь завопил еще сильнее и в поддержку загремел цепью.
Командир смутился. Куся, наладившийся было к пальчикам русалки, тоже заметно примялся.
— Все мы тут вообще-то призраки, — на лужайку в своем вертолете спикировала баба-Яга. — Если покумекать, как следует.
— Призрак бродит по… — начал было декламировать котище, но летчица его перебила: — Тьфу на тебя!
Затем, маленько помолчав в размышлениях, старушенция покачала головой: — Хотя, на самом деле, этот тридцать четвертый не походит на остальных чуток.
— Ну да, — вдумчиво согласился главный, — его же последним творили. — По всем правилам плоти, можно сказать.
— И с фер-р-рамонами, — раззявил пасть котяра. Ужас, как смердело!
— А ты не встревай, когда цари природы общаются!
— Ну что ж, в таком случае, вернемся к этрускам, — дипломатично ухмыльнулся Баюн. — Этруски — это одно из потерянных колен Израилевых.
— Чаго? — Дружно возмутились Игори хором, один в одного. — Ты охренел, кошара! Чего наплел!
— А шоб я так жил! — Горячо заверил зверюга. Этого ему показалось недостаточно, поскольку вдобавок поклялся на одном дыхании. Зато остальным хоть вовсе не дыши: — Век воли не видать!
— Вот зараза цепная, — в сердцах заругался один из Игорей, не то Ганя, не то Горе, толком и не разберешь в запале.
— Гад, лишь бы в душу наплевать, — вскричала бабка.
— Кому? — уточнила Илариапа.
— А хоть кому, все едино, — сетовала Яга. — Взять и такое сочинить.
— А я тебе хто? — Вопрошал кот. Шерсть на нем встала дыбом. — Сказитель народный и есть.
— А ну пшел вон, болтун, со своими мансами! Тоже, отыскал братьев исторических, где колени, а где этруски!
— Не братьев, так товарищей.
— А Тамбовского волка не хочешь?
— Дай пальчик поцелую, — вернулся, наконец, в себя Куся.
И опять не узнала русалка главного: превратится ли хвост в ноги, когда обсохнет, или так и не суждено ей побывать на верхотуре дерева. Да что там, даже про этрусков ничего не поняла, только вопросов прибавилось, колени какие-то, привидения, призраки.
Спала в ту ночь плохо. Волны не укачивали, а как будто кололись. Во сне приходил Куся, улыбался, лез с поцелуями, но едва теряла сопротивление, прекрасное лицо покрывалось мерзкими морщинами и на нем отрастала отвратная косматая бородища. Кощей кашлял и голосом котяры ужасно вопил: — Призрак бродит по Тамбову! Призрак бродит по Тамбову! Потерянное колено этрусков! Дай пальчики, укатаю в саркофаг!
Утречком, как заиграло цветными искрами по водным слоям шутливое солнышко, пробудил Илариапу знакомый рассыпчатый смех.
— Как там дела у дружочка твоего? — Рассеянно расспрашивала Леда, забавляясь на ветру под резными лучами шалым шарфиком. — Все в порядке, стерлядка моя?
— Да, только он позабыл все, — пожаловалась русалка. — Ну все, как было, меня в обмане попрекает!
— А это самца знать надо, не бросать свои принципы к его ногам, — расхохоталась Моревна. — Чтоб слезы не лить. Главное свойство самца принцип: вон из жизни, долой из памяти. Побочное свойство самца утверждать: виновата сама самка, которая всегда и по любому случаю обманывает. Пусть самец, скажем, живой, любой породы, либо, допустим, искусственный интеллект, или возьмем даже голограмму… Не говоря уж о много-мерной временно-пространственной акаши-ре-про-визо-трансляции, типа меня…
— Го-го-го-ре… Что? — Илариапа икнула.
— Да, это не для тебя, пожалуй, извини… — Леда, хихикая, покачала головой. — Ой, тороплюсь, бегу, рыбуля моя. Еще напомню напоследок, не всяк из них простой самец…
Русалка с тоской наблюдала, как прекрасная дева исчезает в тысячекратном отражении на ритмичных волнах солнечных бликов.
— Ну дай пальчики, па-а-ацелую, — зашептал любвеобильный Куся, шустро оказавшись в опасной близости, перво-наперво обдав для охмурения сумасшедшим ароматом греховных сладостей.
Илариапа слабо сопротивлялась, держась за стремление к звездам чисто из спортивного интереса, отстаивая собственные принципы, чтоб после слезы не лить. Она не очень хорошо понимала связь между поцелуями пальчиков, звездами и плачем, но почему-то поверила и Леде, и Яге, тем более, что нечто общее в их речах проглядывалось. Нечто общее чувствовалось и в поведении Куси с Ляпом, несмотря на всю огромную разницу между двумя существами.
— Самцы — чего ж еще! — С легким пренебрежением заливисто закатывалась Лебедь.
— Кобелины разгульные, — хмыкала старушенция из своего летательного средства. — Не верь!
А потому кокетливо отмахнулась от приставаний: — Вечно у тебя одни поцелуи на уме. — Русалка отвела плечо. — Нет бы спросить, к примеру, чего мне хочется.
— Конечно, — недолго думая, пообещал Игорь-34. — Любое твое желание, краса моя. Хошь — Луну с неба достану и поднесу, — исполнив, как показалось, долг, опять сунулся целоваться.
— Сдалась мне твоя Луна, — Илариапа капризно отдернулась. — Не-е-ет, я совсем другого хочу.
— Замуж хочешь? — С готовностью улыбнулся Куся. Запах его сделался еще сильнее, чем был.
— Замуж? — Она задумалась, глядя на красавца-богатыря. — Хм… Замуж хочу, но сначала мечту хочу… свою.. давнюю…
— Да ладно, — взгляд Игоря посерьезнел. — Не ожидал. Я думал, все девки только замуж хотят.
— А я хочу вон на то дерево влезть.
Илариапа посмотрела на богатыря, предполагая “любимый” вопрос. Но Куся оказался первым, кто отреагировал против ожиданий. Он не спросил, зачем ей это дерево.
— Ух ты! — С восторгом воскликнул Игорь-34. — Вот это да, молодец! Я с тобой! А там поцелуешь?
— Да не целоваться я туда лезу, — вот дуреха, а она почти обрадовалась.
— А на что тогда?
— Звезды смотреть!
— Красиво должно быть! Да целоваться-то во сто раз приятнее… Только как же тебя затащить-то туда?
Призадумались.
— Слыхивала я, что хвост, обсохнув, превращается в ноги, но не знаю, правда ли, и долго ли продержится, — объяснила русалка.
— Дык я тебя враз обратно домчу, — развеселился Игоряша. — Пробуем?
— До дуба дотащишь?
— А то!
— И назад, если что?
— А то!
Ради мечты Илариапа решила рискнуть. Едва дождались вечернего отдыха. Да с приливом волна чуть ли не под самыми ветвями плещется.
Схватил Куся на руки русалку, хвост тяжеленный, правда, скользит, мешает, да что здоровенному обалдую такой вес, когда в объятьях добыча желанная, — вот и несет с гиком.
— Ты куда это навострилась, альбулка моя? — Раздался под ухом знакомый смех.
А следом и кошачий дух с мявом: — Никак на ветви собралась?
— Надо ж попытаться.
— А вот это правильно, — одобрил Баюн. — Давно пора. Русалкам полагается на ветвях сидеть.
— Классика классикой, а кричи, если что, сразу, — советовала Моревна. — чтоб Кощея не медля на помощь звать.
— Да ладно, — отмахнулся Игорек. — Что нам сделается.
— Тебе ничего, — согласилась Леда, хихикнув. — Да толку-то от от вас всех, — и, не будь собой, расхохоталась.
Ну и баба-Яга тут как тут: — Уболтал все-таки, окаянный. Ну не богатырь, а чисто цыган натуральный. Чуть что, умыкнуть девку да на дуб, на самый верх. Только не конь же. А этот, — она кивнула на кота, — ведь все в своей болтовне переврет опосля, перевернет наизнанку. И нарисуется когда-нибудь в веках совсем другая поэма: сплошное баловство обернется свадьбой, этот придурок Куся предстанет, может, и дураком, но Иваном-Царевичем, простушка русалка Илариапа обернется Василисой Премудрой, Кощей из спасателя превратится в ворога, криминал же преобразуется в результате из вора и подлеца в благородного героя… Про себя с Ледой и подумать страшно, кем изобразит… И-эх! — Наставление однако дать спохватилась: — Не забывайся там.
— Иначе неинтересно, — зверюга загремел цепью на поучительном заявлении. — Историю надо переписывать.
— Зачем? — Недоуменно подумала русалка, хватаясь за ветку обеими руками.
Снизу до нее донеслось в ответ дуэтом, словно подслушали мысли:
— Во благо народу!
— Чтоб слезы горькие не проливать.
Наконец, свежее дуновение откуда-то с восточного направления навеяло и третью, слегка запоздалую версию командного Игоря, почему-то добавив странной шепелявости: — Чтоб не было стыдно за-а-а-а…
Куся подсадил ее легко, будто и не весила ничего, подтянулся сам, — и процесс пошел. Несколько Игорей подскочили с подмогой. Богатыри перебрасывали русалку с ветки на ветку, сами же карабкались, как воздушные акробаты.
Илариапа однажды подсмотрела группу таких на пляже во время карнавала. Выступление циркачей и танцовщиков, музыка, огни, ароматы шоколадных сластей, азарт любовных страстей, костры на ночном берегу, — все это произвело сильное впечатление даже на Ляпа. Ух, как русалкам хотелсь попробовать мороженого, да вот слямзить так и не удалось. Подобрать не получалось тоже оно не сдавалось морским и почему-то в их руках как-то сразу убегало. Зато пару раз находили вкусные сладкие бруски, шоколад с чем-то тягучим или хрустким внутри, тут уж лакомились, так лакомились. А на кораблях и вовсе отыскивали бутылки со всякой вкуснятиной, от которой могло и в жар бросить, а то и с ума свести на время.
Очень скоро всей компанией устроились почти на самой верхотуре. Взбираться дальше было бы неосмотрительно: слишком уж тонкими да ломкими казались верхние ветви.
Игорь-34 обнял девушку, она устроилась у него в руках помягче да поудобнее. Наконец-то стало возможным поднять голову.
Наяву мечта стоила всей жизни.
Небесный океан начинался тут же над листвой, уходил ввысь и отличался от домашнего тем, что не имел дна; во всю необозримую бездонную темно-синюю до черноты глубь теснились звезды. Желтые, зеленые, белые, красные, покрупнее, помельче, поярче или тусклее, ближе друг к другу, дальше, иногда похожие на самоцветы, иногда — на искры, их брызги образовывали разные рисунки, наплывали на другие, просматривались до бесконечности, а где казалось, что все и уже финал, самые последние, но стоило присмотреться получше и выяснялось, что вовсе нет: там вырисовывались еще целые мириады новых бесконечных звезд, — сосчитать их не представлялось никакой вероятности.
Русалка задохнулась от восторга. Счастье, хлынувшее от этой тихой и какой-то незыблемой вышины, захлестнуло всю ее.
Стояла тишина. Богатыри затерялись по веткам и звуков не издавали. Игорь-34 молчал, занятый… Через вечность Илариапа с ужасом сообразила, чем занимался спутник, захваченный отнюдь не зрелищем. А именно тем же, чем и самые страшные чудища земные, гордо называвшие себя людьми, которых до сих пор на этом острове не водилось, как полагала русалка ошибочно. Открытие бесповоротно убедило бедняжку в правоте наставниц по поводу самцов. До нее частично дошла горькая правда жизни.
Коварный Куся меньше всего интересовался небосводом со всеми его светилами. Мощный корпус, плечи-во, талия-во, крепко прижимался к беспомощной спинке русалочки. Мягкие теплые губы, причмокивая, шлепали по ее шейке. Язык с вожделением уже начал облизывать.
— Ах же ты, сволочь, — посетила девчонку запоздалая, но от того не менее ужасная догадка: — так он меня живьем жрать будет… Еще и с остальными поделится… Потому и затихли там… Ждут, каннибалы… сладкого кусочка…
Она вспомнила, как подлый русалкоед называл ее шейку сладкой. Тогда и снял пробу, а она не сообразила, в чем дело, дуреха такая. Ведь он в тот раз прямо и признал, что съесть ее хочет, а она не придала значения, как-то не услышала правильно… Теперь понятно, зачем они ее сюда уперли, чтоб дружно умять с хрустом… Заживо. Что же делать?
Загребущие лапы, если не держали, шарили не просто всюду, куда придется, а уже с точным прицелом. По всему выходило, скоро начнет потрошить. Причем ножа не приметила, значит, голыми когтями, как зверь какой… Больно же будет — страсть. Может, действительно лучше сигануть хвостом вниз? Чтоб сразу… А вдруг не сразу? А вдруг еще больнее? Да ветви чешуйки пообдерут?
Из-за страха пошевелиться и еще грохнуться в лепешку ограничилась толчками локтей, куда попадет. Да и врезать на такой высоте слишком сильно побоялась разозлить крепче, получилось скорее нежно: не пихнула, а погладила разве, не понять, куда пришлось вообще.
С другой стороны, а кромсать живое тело молодыми зубами? С ума она сошла вот так поддаваться? Нет, да не изверги же они все-таки… Видать, сперва отравят ядовитой слюной, как некоторые животные… Не зря же он шею мусолит… Точно, наркоз такой…
Мужские губы тем временем увлеченно продолжали свою работу. Лапы тоже не спешили останавливаться.
— Ах ты, подлец! Ты что ж творишь? — Не выдержала Илариапа.
— Ты чего такая зла-а-а-я… — Не отрывая губ, не говоря уже о руках, шептал Куся. — Ты же не баба-Яга, не будь такая зла-а-ая…
Русалка в смятении обернула к нему головку. Ощерившись во весь белозубый рот, к носу приблизилась круглая, красивая и ужас, какая глупая мордуленция Игоря-34. В глазах светилось лукавое обещание вечного счастья. Лишь где-то на донышке разгоралась та самая подлость самца, за которой предполагалось дружное съедение бедной девочки веселой компанией богатырей: то бишь предвкушение мужской победы и послевкусия. Не давая опомниться, каннибал разверз пасть похлеще котяры, только что не смердело и ядовитая слюна не капала.
— Значит, не отравит, — укусила последняя страшная догадка. — Значит, будет очень больно. До последнего вздоха страдание. Изверг. Лютый.
— Обманщик! — Напоследок горько упрекнула злодея бедная жертва. — Звезды обещал… Целоваться убалтывал, а сам!
— Дык, а я-то… — неимоверно удивился подлец. После чего хмыкнул, ржанул, словно был вообще не богатырь, а его конь. Растворенная совсем широко пасть накрыла ее рот.
— Зубы для начала хочет мои обезвредить, что ли, так ведь я не акула? — И лишилась чувств и способностей к сопротивлению.
Илариапу накрыла густая волна. Потерявшая от ужаса сознание русалка не то взмыла в недосягаемую блаженную высь, не то ухнула в искрометную звездную бездну.
Ласковое море баюкало, укачивая беглянку из сонного мира в теплых волнах, явь, наоборот, будила чужим, пусть и чуток знакомым усталым голосом.
— Ну так что же, — спрашивал Костюша, — любезнейшая Агариметрималимола Оксивалиматримакроновна, как насчет капелюшечки Калуа с кремом? Раздобыл как-то по случаю на знойных Гавайских островах… Привлекательнейшее местечко для современных туристов, доложу я вам, милейшая моя гостья.
— Кто ж от твоих разносолов-то откажется, драгоценнейший? — Ворковала баба-Яга. — Да ведь мы договаривались коротко, на ты, что ж ты снова мне выкаешь, как не родной?
— Ох, прости меня, подруга дорогая, дурные привычки… Конечно, Агамала. Разумеется, ты.
— Да уж сколько эпох тут кукуем вдвоем… Дурных привычек не оберешься, безусловно…
— Это точно… — Вздохнул Кощей.
— Ну и вкуснятина, — призналась бабка.
— Очень похожий напиток готовили тольтеки по рецептам беженцев атлантов, — вспомнил Костюша. — Где те атланты?
— А лемуры где?
— А наши-то? Гипербореи?
Оба помолчали. Повздыхали. В наступившей тишине звякнула посуда.
— Похоже, опять к тому идет, — печально нарушила безмолвие Яга.
— Видимо, так, — горестно согласился Кощей. — И снова “Здравствуй, племя, младое, незнакомое”.
— Чего уж там незнакомого, — вздохнула бабка. — Каждый раз одно и то же. Не успеваешь оглянуться, и — трах-бах, и все сначала, новые осколки древних цивилизаций, новые смотрители заповедников, вроде нас с тобой… Сколько еще таких на этой Земле и осталось?
— Глядишь, на сей раз и мы благополучно сгинем. Свидимся с Ледой, Лебедушкой моей, наконец.
– У тебя здесь хоть такая память, — позавидовала бабка. — А я-то и вовсе…
— Не уберег я жену, — возразил Кощей и натужно закашлялся.
— Да кто ж виноват-то!
— Спросить все одно уж не с кого.
— Может, мы зря паникуем?
— Что ты хочешь сказать? Надеешься, на этот раз пронесет?
— Кто знает? А вдруг все не так страшно, как кажется?
— И всегда кто-то ошибочно уповает: авось не наступит последний момент, авось проскочим, авось не найдется тот кретин, не решится отдать команду, за которой уже ничего.
— У слова “ошибка” синонимов несколько: оплошность, упущение, промах, заблуждение, неправильность, просчет… Но можно и прегрешение, и даже грех… Которое предпочтительно?
— Знаешь, Костюша, прерву нашу непринужденную беседу: у меня почему-то впечатление, что русалочка слыхала наши упаднические речи… Ну или какие-то урывки…
— Не думаю, что запомнит хотя бы часть, даже если и поняла чего-нибудь из нашего трепа… Вряд ли есть смысл беспокоиться, тем паче, существуют гораздо более важные проблемы… А она сейчас закроет глазки и все позабудет, все-все-все…
Когда Илариапа проснулась, солнце вовсю играло по волнам. Красавица Леда хохотала, на бегу приветствуя русалку: — Что ж ты спишь-то так долго, рыбуля моя, твой дружок уже океан исколошматил!
Оказывается, это неугомонный Ляп в ожидании подружки метался неподалеку, нетерпеливо хлюпая по воде своим раздвоенным на кончике хвостом.
