Зачем Сталину понадобился Лысенко? Коллективизация сельских хозяйств привела к катастрофе в масштабах страны. Повальный голод начался на Украине и на Волге после экспроприации в 1929 и 1930 гг. всего наличного зерна из деревенских хозяйств. Как писал О.Р. Лацис, изучивший досконально в Архиве Президента РФ ситуацию в стране в годы коллективизации, «всего за период 1927 – 1938 гг. в город мигрировало 18 млн. 700 тыс. людей из деревни.
Валерий Сойфер
ЛЕНИН И СТАЛИН ПРОТИВ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ
ПОРТРЕТЫ ВОЖДЕЙ БЕЗ ПРИКРАС
(продолжение. Начало в №2/2019 и сл.)
Сталин приближает к себе Лысенко
Когда в 1929 году Лысенко был приглашен Н.И. Вавиловым докладчиком на представительную конференцию, украинский агроном не возражал против канонов генетики. Например, выступая на ученом совете вавиловского института в Ленинграде в 1930 году, он говорил, что его метод холодового проращивания семян (вскоре он назовет его яровизацией) никоим образом не противоречит генетике. В 1931 году он еще раз повторил эти слова на конференции в Наркомземе:
«Может получиться такое впечатление, с которым мне постоянно приходится вести борьбу: противопоставление метода яровизации методу селекции. Так думать нельзя. Никаких противопоставлений нет. Наоборот, яровизации без генетики и селекции не должно быть… Метод яровизации дает возможность использовать гены, и в этом его основное значение» (307).
Но с начала 1934 года Лысенко стал категорически отвергать генетику, отрицать существование генов. В некоторых из своих книг я писал, что отказ от генетики мог приобрести для него значение после того, как его собственные «гипотезы» вошли в острое противоречие с канонами науки вообще и генетики, в частности. Но сегодня я более осторожен в таком предположении и не могу отвергнуть другой возможности, а именно того, что негативное отношение к генетике ему могли внушить взгляды Сталина, который, как мы теперь знаем, еще в 1906 году поверил в правоту взглядов Ламарка, а в 1930 году сказал митинцам о неприятии выводов Вейсмана.
Сегодня уже вряд ли удастся узнать, каким путем Лысенко «пронюхал», что Сталину чужда генетика с её якобы вредоносным вейсманизмом. Сам ли Сталин напрямую сказал ему об этом, после чего Лысенко, чтобы понравиться еще больше вождю, прекратил с 1934 года (и навсегда) заигрывание с генетикой и произнесение фраз об уважении этой науки. Возможно сталинское отвергание генетики, слышанное в декабре 1930 г. Митиным с Юдиным, кто-то из них передал Лысенко. Равным образом мы не знаем, не мог ли ему нашептать, что на самом деле думает товарищ Сталин относительно генов, нарком земледелия Я.А. Яковлев, вошедший в ближайшее окружение вождя? Но в любом случае в начале 1934 г. Лысенко стал заявлять, что он против генетики. 16 января 1934 года он сказал:
«Я за генетику и селекцию, я за теорию, но за такую теорию, которая, по выражению товарища Сталина, «должна давать практическую силу ориентировки, ясность перспектив, уверенность в работе, веру в победу»… Вот почему я был против, а в настоящее время еще в большей мере против той генетики, которая безжизненна, которая не указывает практической селекции ясной и определенной дороги» (308).
Позже он стал отрицать существование генов вообще.
Зачем Сталину понадобился Лысенко? Коллективизация сельских хозяйств привела к катастрофе в масштабах страны. Повальный голод начался на Украине и на Волге после экспроприации в 1929 и 1930 гг. всего наличного зерна из деревенских хозяйств. Как писал О.Р. Лацис, изучивший досконально в Архиве Президента РФ ситуацию в стране в годы коллективизации, «всего за период 1927 – 1938 гг. в город мигрировало 18 млн. 700 тыс. людей из деревни. Из них в 1928 г. — в города переселилось 1 миллион 62 тысячи сельских жителей» (Даже Сталин был вынужден на XVII съезде партии признать:
«Годы наибольшего разгара реорганизации сельского хозяйства — 1931-й и 1932-й — были годами наибольшего уменьшения продукции зерновых культур» (310).
Средняя урожайность зерновых в 1928–1932 годах, как следовало из данных, приведенных на том же съезде в докладе тогдашнего председателя правительства В.М. Молотова (311), составила всего 7,5 центнера с гектара, что было гораздо ниже партийного плана. В стране были утеряны самые ценные стародавние сорта пшениц — Крымки, Кубанки, Арнаутки, о чем на XVII съезде партии сказал и Сталин, сообщивший, что «семенное дело по зерну и хлопку так запутано, что придется еще долго распутывать его» (312). Утеря генофонда была настоящей катастрофой в стратегическом плане. Сорта, ставшие основой для выведения лучших американских и канадских сортов, исчезли с территории России и Украины.
Не меньшим был крах и в животноводстве. Если до начала коллективизации бухаринско-рыковская политика укрепления частных крестьянских хозяйств стала приносить плоды, и по сравнению с 1916 годом к 1927 году количество голов крупного рогатого скота в стране возросло на 11,6, овец и коз — на 31,5 и свиней — на 5,6 млн. голов, то коллективизация свела на нет весь прирост. Молотов признал, что поголовье лошадей с 1928 по 1932 годы упало почти вдвое (с 33,5 до 19,6 млн. голов), крупного рогатого скота почти на 40% (с 70,5 до 40,7 млн. голов), овец и коз в три раза (с 146,7 до 52,1 млн. голов), а свиней — больше, чем в два раза (с 25,9 до 11,6 млн. голов) (313). Цифры, названные Молотовым, были устрашающими, но, скорее всего, и они были приукрашены, так как земельные органы скрывали правду. Такое утаивание точной информации признали даже коммунистические лидеры (314). Сельскохозяйственные проблемы выросли до никогда не виданных на Руси размеров.
Чтобы свалить катастрофу в сельском хозяйстве на интеллектуалов-аграрников, в 1930 году ОГПУ арестовало по всей стране 1296 ведущих специалистов в области сельскохозяйственной экономики и крупных с.-х. руководителей. Только в Тимирязевской Академии были арестованы и осуждены профессора Н.Д. Кондратьев, Н.П. Макаров, А.В. Чаянов, А.Г. Дояренко, Л.Н. Литошенко, С.К. Чаянов, А.О. Фабрикант и А.А. Рыбников (последний был профессором и в МГУ). Были осуждены профессор Московского планово-экономического института Л.Н. Юровский и профессор МГУ Л.Б. Кафенгауз. Каждый из них занимал ответственные должности в Наркоматах земледелия и других важных правительственных ведомствах. Всех арестованных обвинили в масштабном преступлении — создании в СССР «Трудовой Крестьянской партии» (ТКП). На разветвленную, якобы опутавшую весь СССР преступную организацию (которой на самом деле не существовало) можно было теперь свалить провал коллективизации. А несколькими месяцами раньше столь же мифическую «Промпартию» Сталин и подвластные ему чекисты создали из арестованных специалистов промышленности Рамзина и других. 21 сентября 1931 года В.Р. Менжинский подписал обвинительное заключение в отношении членов мифического Центрального Комитета ТКП. Но применить к ним так полюбившиеся расстрелы показалось Сталину нерациональным из-за поднявшихся в мире протестов. В защиту арестованных выступили крупнейшие интеллектуалы на Западе, которые обвинили Сталина в политических преследованиях своих коллег. Два Нобелевских лауреата — Альберт Эйнштейн и Макс Планк, писатели и другие известные представители интеллигенции опубликовали протесты против произвола в СССР. Пришлось ограничиться меньшими сроками заключения (от восьми лет и ниже), а к расстрелу в тот момент приговорили лишь несколько человек. Сталин в письме Молотову осенью 1930 года был вынужден дать команду не раздувать шумихи в печати, не устраивать громкого политического дела, хотя и провоцировал следователей. Он писал Молотову об арестованных по делу ТКП: «Между прочим: не думают ли гг. обвиняемые признать свои ошибки и порядочно оплевать себя политически, признав одновременно прочность соввласти и правильность метода коллективизации? Было бы недурно» (315). Многие из осужденных по делу ТКП были в 1937–1938 годах вновь арестованы и приговорены к расстрелу (А.В. Чаянов и А.В. Тейтель — в 1937 году; Н.Д. Кондратьев, А.А. Рыбников, Л.Н. Юровский и другие — в 1938 году). Невинно пострадавшие по делу ТКП были реабилитированы лишь полувеком позже — в 1987 году.
Для решения проблем сельского хозяйства Сталин предпочел опереться на умельцев типа Лысенко, простодушно веря, что они спасут положение. Яровизация на самом деле исправить плачевное положение в сборе зерна не помогла. Она оказалась блефом, примитивным обманом, хотя сталинская пресса продолжала в газетах трубить об успехах яровизации. Академик П.Н. Константинов (руководитель сети сортоиспытательных станций СССР) обязал провести научную проверку яровизации в контролируемых условиях, но 5-летние исследования яровизации на 54 сортоучастках, разбросанных по всей стране, доказали отсутствие прибавки урожая и даже падение сборов пшеницы во многих случаях (316). Лысенко же использовал послушную Кремлю прессу и громогласно трубил о победе на «фронте яровизации», а потом стал объявлять о новых чудодейственных находках его «научного прозрения». Все доказательства его правоты заменила шумиха в прессе. Кремлю были просто обещаны золотые горы (317). В 1934 году он стал академиком украинской академии.
Исключительной по своему значению для последующей судьбы Лысенко стала оценка, прозвучавшая в его адрес из уст самого Сталина. В феврале 1935-го года в Кремле собрали ударников сельского хозяйства, на которую пришел сам Сталин. Выступая на встрече, Лысенко постарался поразить Сталина упоминанием о якобы десятках тысяч колхозов, вовлеченных в посевы пшеницы яровизированными семенами (что было неправдой). Затем он похвастался летними посадками картофеля, прошелся по поводу отсталости науки на капиталистическом западе, а потом применил ход, которым покорил Сталина. Он прилюдно обвинил тех, кто критиковал его, во вредительстве. Своих критиков он обвинил в том, что они обесценивают его работу не потому, что она научно слабая и недоработанная, а потому, что все эти критики — вредители, классовые враги таких вот крестьянских, колхозных ученых, каковым является он:
«Товарищи, ведь вредители-кулаки встречаются не только в вашей колхозной жизни. Вы их по колхозам хорошо знаете. Но не менее они опасны, не менее закляты и для науки. Немало пришлось кровушки попортить в защите, во всяческих спорах с так называемыми «учеными» по поводу яровизации, в борьбе за ее создание, немало ударов пришлось выдержать в практике. Товарищи, разве не было и нет классовой борьбы на фронте яровизации?
… Было такое дело… вместо того, чтобы помогать колхозникам, делали вредительское дело. И в ученом мире, и не в ученом мире, а классовый враг — всегда враг, ученый он или нет” (318).
Политический донос на коллег вызвал восторг Сталина, который вскочил с места и закричал в зал, потрясая воздух своими ладошками: «Браво, товарищ Лысенко, браво!». 15 февраля 1935 года «Правда» и другие центральные газеты напечатали речь, опубликовали портрет Лысенко и привели знаменательные слова Сталина (319).
Это сыграло свою роль: 4 июля 1935 года распоряжением правительства Лысенко объявили академиком ВАСХНИЛ, а Вавилова сняли с поста президента этой академии. Лысенко в тот момент показал, как надо поступать, чтобы оправдывать доверие: 25 июля 1935 года он отбил из Одессы в ЦК ВКП(б), наркомат земледелия и ВАСХНИЛ огромную телеграмму с победным рапортом о выведении за “два с половиной года” сразу несколько сортов (320). Это было чистым мошенничеством, простым обманом руководства страны. Никаких сортов он не получил.
В 1935 году Лысенко приобрел действительно всесоюзную известность. Газеты его прославляли как выдающегося ученого, селекционера, создателя теорий, лучшего представителя советской науки. К 1936 г. он стал академиком двух академий, выступал на важных государственных митингах, вошел в государственные комиссии. Вместе с самыми видными деятелями страны он участвовал в работе VIII Чрезвычайного Съезда Советов, и его ввели в состав Редакционной Комиссии для выработки окончательного текста Конституции СССР. Всем было известно, что его любит и ценит И.В. Сталин.
В следующем 1937 г. в Москве должен был состояться 7-ой Международный генетический конгресс. Решение об этом было поддержано правительством СССР, ученые всего мира представляли в оргкомитет свои доклады, но Сталин считал генетику лженаукой, отвергал существование неизменных генов и потому подготовка к конгрессу начала пробуксовывать. Зав. Отделом науки ЦК партии большевиков Бауман всеми силами старался удержать идею проведения конгресса в Москве, писал докладные записки Сталину и Молотову, как мог поддерживал энтузиазм ученых (321). Но сначала в процесс включились заведующие отделами ЦК партии, знавшие отношение их вождя к данной науке, и начали менять направленность работы конгресса, менять состав оргкомитета, в него включили Лысенко. В конце концов Сталин отказался принять конгресс в Москве, и он состоялся в Эдинбурге в Шотландии в 1939 г.
А в СССР в то время разворачивалась контролируемая с верхов кампания поддержки Лысенко и опорочивания Н.К. Кольцова (см. главу 18 в моей книге “Сталин и мошенники в науке”). Против Кольцова ополчились самые громкоговорящие соратники Лысенко. Еще с 1917 г. Кольцов состоял членом-корреспондентом Петербургской АН, двадцатью годами позже в АН СССР были объявлены выборы новых членов, и Кольцова выдвинули в академики. Его репутация казалась столь высокой, что сомнений в избрании члена-корреспондента полным академиком не могло существовать. Но ближайший к Сталину ответственный за сельское хозяйство секретарь ЦК партии Я. Яковлев стал выступать против Кольцова, выдвигая лживый тезис, что он — фашиствующий мракобес. Статьи с клеветой на Кольцова стали регулярно появляться в самых видных газетах страны, а затем случилось вообще неслыханное дело. В газете “Правда” появилась статья “Лжеученым не место в Академии наук”. Первым автором в ней был назван Алексей Николаевич Бах — при рождении Абель Липманович Бак, отказавшийся от иудейства и принявший православие в конце 1882 г. (на этом основании сменивший имя сначала на Абрама Николаевича, затем Александра Николаевича и, наконец, Алексея Николаевича Баха). Он был избран академиком АН СССР в январе 1929 г. До революции он состоял в эсерах, но в советское время остался вне партий, и что удивительно, его за прошлые грехи не травили. Он был возвышен советскими властями: с 1928 г. возглавлял печально знаменитую своими политиканскими действиями в отношении ученых Всесоюзную Ассоциацию работников науки и техники (ВАРНИТСО), с 1932 года был президентом Всесоюзного химического общества им. Д. И. Менделеева, создателем и директором нескольких научных институтов химического профиля, а 22 декабря 1939 г. именно он выступил с речью на специально срочно созванной сессии АН СССР, на которой назвал Сталина «великим корифеем науки» и предложил избрать его почётным членом Академии наук:
«Мы, представители науки нашей страны, поднятой Лениным и Сталиным на небывалую высоту, считали бы великой честью и почетом включить имя, дорогое и близкое нам, авторитетное для всех ученых мира, — имя Сталина в число почетных членов Академии Наук» (322).
Неудивительно, что когда Сталин в тот же месяц распорядился учредить вместо Ленинских премий (премии имени Ленина присуждались с 1926 по 1935 гг.) премии имени себя (кои он рассматривал как более важные по сравнению с Нобелевскими), именно Бах стал председателем комитета по присуждению Сталинских премий, а Т.Д. Лысенко заместителем председателя. А выступление в «Правде» против Кольцова, которого группа ученых во главе с Бахом назвала лжеученым (323), сыграло роль и звания академика великому русскому ученому присвоено не было.
В том же 1939 году Митин получил важный приказ от Сталина: укрепить позиции Лысенко и посрамить генетиков на диспуте в редакции журнала «Под знаменем марксизма» (324), в котором с 1931 года Митин стал главным редактором. Дискуссия под председательством Митина шла с 7 по 14 октября 1939 года. Лысенко на этом обсуждении вел себя вызывающе развязно. С неприкрытой злобой он заявил:
«Я не признаю менделизм… я не считаю формальную менделевско-моргановскую генетику наукой… Мы, мичуринцы, возражаем… против хлама, лжи в науке, отбрасываем застывшие, формальные положения менделизма-морганизма» (325).
и, не ограничиваясь оценкой науки генетики, переходил на личности:
«…теперь же Н.И. Вавилов и А.С. Серебровский… мешают объективно правильно разобраться в сути менделизма, вскрыть ложность, надуманность учения менделизма-морганизма и прекратить изложение его в вузах как науки положительной» (326).
Недовольство в Политбюро ЦК ВКП(б) тем, как Лысенко руководит сельским хозяйством и биологией
В 1941 году началась война с фашистами, и в этот момент в стране стало нарастать недовольство деятельностью Лысенко. Многие знали, что серьезные ученые отвергали его предложения (единовластного диктатора в биологии и агрономии в СССР), а его руководство академией сельхознаук открыто критиковали многие (особенно сильно академик П.Н. Константинов). Вместо продуманных и проверенных предложений Лысенко выступал с легковесными пустяковинами. Все новшества лопались как мыльные пузыри.
Несомненно, что не только ученые, но и некоторые из высших руководителей страны начали с настороженностью относиться к предложениям Лысенко в то время, когда нужда в продуктах сельского хозяйства стала исключительно острой. Малоурожайным оказался в СССР 1946 год, а в 1947 году страну потряс вообще чудовищный неурожай сразу во всех земледельческих зонах — и в европейской части, и в Сибири, и в Казахстане. «На Украине в 1946 году был страшный голод, имелись случаи людоедства», — признал в 1957 году Хрущев на пленуме ЦК партии (327). Через тяготы нехватки продуктов прошла и наша семья, и я — одиннадцатилетний мальчик — ощущал голод в нашей семье в то время.
На верхах не могли также не знать, что на Западе высказываются неодобрительно о Советском Союзе как о стране, где возможно засилье безграмотных людей типа Лысенко, где исчезли Левит, Агол, Вавилов, Карпеченко, Левитский и другие генетики (328). Спобствовали разносу такой информации выходцы из России, плодотворно работавшие на Западе и занявшие высокое положение в научных и университетских кругах — генетики Ф.Г. Добржанский и М.И. Лернер, физиолог растений А.Г. Ланг. Огромным авторитетом пользовался Нобелевский лауреат Герман. Другой Нобелевский лауреат Джеймс Уотсон рассказывал мне в декабре 1988 года и позже, как его учитель Мёллер, ставший с 1945 года профессором Индианского университета, объяснял студентам, что собой представляет Лысенко и что такое лысенковщина.
Неудивительно, что у Лысенко (академика и члена Президиума АН СССР) репутация среди других академиков неуклонно падала. Симптоматичными оказались результаты выборов в АН СССР в 1946 году. В члены-корреспонденты был выдвинут Н.П. Дубинин. От Лысенко последовал истеричный протест против такого выдвижения, направленный 3 декабря 1946 года Секретарю ЦК ВКП(б) Андрею Александровичу Жданову. Лысенко пригрозил, что выйдет из состава членов АН СССР, если генетик попадет в академию (329). Но Жданов уже тогда, как говорил мне несколько раз позже его сын, недолюбливал Лысенко и не стал вмешиваться, Дубинина избрали, и пришлось Лысенко о своей угрозе «забыть».
Была еще одна причина для роста недоверия к Лысенко. Перед войной средства массовой информации постоянно восславляли не только самого Трофима Денисовича, но и его семью — отца, братьев. Многие помнили письмо его родителей Сталину, опубликованное в «Правде» после награждения их сына Трофима в 1935 году первым орденом Ленина, в котором они благодарили Сталина за то, что «жить стало лучше, жить стало веселей». Были в письме такие строки:
«Закончив институты, младшие работают сейчас инженерами: один — на Уральской шахте, другой — в Харьковском научном институте, а старший сын — академик. Есть ли еще такая страна в мире, где сын бедного крестьянина стал бы академиком? Нет!» (330).
Младший брат Трофима Павел, металлург по специальности, жил в Харькове, был заносчив и хвастлив, и многие знали, что с теми, кто был ему не симпатичен, он расправлялся самым простым способом — писал на них «куда надо» доносы, после чего люди исчезали (331). Он не стал эвакуироваться, когда фашистские войска подошли к Харькову, затаился и вынырнул только после того, как они захватили город, открыто перейдя на службу к ним. После войны он так и исчез из СССР, оказался сначала в ФРГ, а затем в США (332). Можно себе представить то щекотливое положение, в какое поставил Президента ВАСХНИЛ его брат.
Однако к Лысенко общепринятые в СССР методы преследования за поступки родственников не применили. Более того, в 1945 году нужно было избрать нового Президента АН СССР, и Сталин подумывал над тем, не поручить ли этот пост Лысенко или А.Я. Вышинскому (333), остановив свой выбор на Сергее Ивановиче Вавилове — директоре физического института АН СССР и брате Николая Ивановича Вавилова. 17 июля 1945 г. Вавилов был назначен президентом и в декабре направил в ЦК партии предложение вывести из состава Президиума АН Лысенко и Митина (334). Это предложение начали прорабатывать в ЦК, и начальник Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Георгий Федорович Александров в письме на имя Молотова и Маленкова заявил, что, с одной стороны, «можно было бы согласиться с мнением академиков» (335), а, с другой, отметил, что Лысенко «было бы целесообразно выбрать в новый состав президиума», но тут же пустился в длинное объяснение, наводившее на мысль, что академики, скорее всего, в ходе тайного голосования, провалят кандидатуру Лысенко на выборах за серьезные грехи:
«Многие академики скептически относятся к научным исследованиям акад. Лысенко; винят его в том, что генетика, успешно развивающаяся в других странах, задавлена в СССР; в том, что академия сельскохозяйственных наук развалена, превращена в вотчину ее президента и перестала быть работающим научным коллективом; обвиняют в некорректном отношении к уважаемым советским ученым, в нетактичном поведении при приеме иностранных гостей во время юбилейной сессии… На прошлых выборах президиума (в 1942 г. — В.С.) акад. Лысенко, несмотря на поддержку его кандидатуры директивными органами, получил при тайном голосовании лишь 36 голосов из 60, меньше, чем кто-либо другой».
Несмотря на накапливающиеся общественных кругах претензии к Лысенко, Сталин продолжал ценить его, за ним сохранялись высокие посты (его, например, в марте 1946 г. в очередной раз избрали заместителем председателя Совета Союза Верховного Совета СССР (336), и по этому поводу в «Правде» появилась, как в прежние времена, фотография, на которой Лысенко был изображен восседающим в президиуме в Кремле рядом со Сталиным (337).
В это время генетик Антон Романович Жебрак направил в ЦК партии обращение о необходимости создании в АН СССР института генетики и цитологии. Жебрак (1901–1965), член партии большевиков с 1918 года, выпускник Тимирязевской сельскохозяйственной академии (1925) и Института красной профессуры (1929) был вскоре после окончания учебы в ИКП командирован в США, где стажировался в Колумбийском университете и Калифорнийском технологическом институте у основателя хромосомной теории наследственности Томаса Моргана (он провел в США около двух лет — в 1930–1931 годах). Возвратясь на родину, он стал с 1931 г. профессором кафедры в Тимирязевской академии а с 1934 года возглавил там кафедру генетики. Он выступал на стороне генетиков принципиально и твердо и в 1936-м, и в 1939-м годах. В 1940 году его избрали академиком Белорусской АН. В марте 1945г. его направили в Софию как представителя Белорусской ССР на Всеславянский Собор, а в мае в Сан-Франциско, где вместе с другими учредителями Организации Объединенных Наций Жебрак как представитель Белоруссии поставил свою подпись под уставом ООН и декларацией о начале её деятельности (СССР представляла делегация во главе с В.М. Молотовым, и, скорее всего, именно тогда они с Жебраком познакомились). В конце 1944 года он начал подготовку большого письма секретарю ЦК партии Георгию Максимилиановичу Маленкову, которое было отправлено в ЦК партии в начале 1945 года (338). Жебрак писал, что позиции Лысенко вошли в противоречие с мировой наукой и что авторитет Советского Союза страдает на международной арене из-за Лысенко:
«Что касается борьбы против современной генетики, то она ведется в СССР только ак. Лысенко… деятельность ак. Лысенко в области генетики, «философские» выступления его многолетнего соратника т. Презента, утверждавшего, что генетику надо отвергнуть, так как она якобы противоречит принципам марксизма, и выступление т. Митина, определившего современную генетику как реакционное консервативное направление в науке, привели к падению уровня генетической науки в СССР… Необходимо признать, что деятельность ак. Лысенко в области генетики наносит серьезный вред развитию биологической науки в нашей стране и роняет международный престиж советской науки» (339).
Он отмечал, что Лысенко “превратил Институт генетики в штаб вульгарной и бесцеремонной агитации против мировой и русской генетической науки», предлагал изменить направление работы всей ВАСХНИЛ, сменить руководство института генетики АН СССР, начать издавать «Советский генетический журнал», командировать представителей генетиков в США и Англию «для обмена опытом и для ознакомления с успехами в науке (340). Выпады против не только Лысенко, но и Митина были исключительно смелым поступком в советских условиях, да и сформулированы они были в резких и однозначных выражениях. В конце 1945 г. новый президент АН СССР С.И. Вавилов поддержал предложения Жебрака (341).
Через короткое время после отправки первого письма Жебрак отправил второе письмо Маленкову, к которому приложил текст проекта своей статьи для американского журнала Science (342), в которой была дана ясная и принципиальная оценка лысенковщины.
Молотов и Маленков одобрили текст статьи, к их мнению присоединился член Политбюро Н.А. Вознесенский (343), а также член Политбюро А.С. А.С. Щербаков . Николай Алексеевич Вознесенский, ставший в 35 лет главой важнейшего государственного ведомства — Государственного Планового Комитета (Госплана), а затем членом Политбюро, знал хорошо, что действия Лысенко ничего путного экономике страны не приносили. Ему в большей мере, чем Сталину, была известна печальная ситуация в сельском хозяйстве и роль Лысенко в этом (ближайшие подчиненные Сталина из чувства самосохранения не спешили доводить до его сведения наиболее вопиющие факты о провалах, ставших возможными из-за головотяпства любимца вождя). Щербакову — главному человеку в Политбюро, следившему за мировой прессой, была отлично известна низкая планка в отношении к Лысенко в мире. В отделе науки ЦК репутация Лысенко была также низкой. Серьезные шаги по ослаблению зажима генетики, начиная с 1943 года, пытался осуществить начальник Отдела науки Управления пропаганды и агитации ЦК партии Сергей Георгиевич Суворов. Озабоченность недостатками в сельскохозяйственной сфере выражали многие другие высшие партаппаратчики. Поэтому они увидели в статье Жебрака правильные слова. Непосредственное разрешение на отправку статьи Жебрака в США было дано начальником Совинформбюро (во времена войны самым высоким органом советской цензуры) (344). Материалы архивов свидетельствуют, что перед отправкой статьи её завизировал 25 апреля 1945 года ответственный сотрудник Совинформбюро А.С. Кружков (в будущем директор Института марксизма-ленинизма при ЦК ВКП(б) и член-корреспондент АН СССР) (345). Статья без сокращений была напечатана в «Science» в октябре 1945 года (346).
Маленков написал на втором письме Жебрака резолюцию начальнику Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Г.Ф. Александрову, указывая на оба письма: «Прошу ознакомиться с этими записками и переговорить со мной. Г.М. Маленков, 11/ II» то есть, 11 февраля 1945 г. (347). После этого 16 апреля 1945 года Жебрак был принят близким к Сталину человеком в руководстве страной — Молотовым (повторю, Жебрак мог познакомиться с Молотовым лично во время создания Организации Объединенных наций), после чего с 1 сентября 1945 г. профессор приступил к работе в должности заведующего отделом сельскохозяйственной литературы Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) (не бросая преподавательскую работу). Проработал он в ЦК партии до апреля 1946 года. В начале 1947 года он был проведен в депутаты Верховного Совета Белорусской ССР, а 12 мая 1947 года назначен Советом Министров БССР Президентом Академии наук БССР, сохранив за собой кафедру генетики и селекции в Московской Тимирязевской академии.
Нужно ясно осознавать, что в условиях тогдашней жизни в СССР все эти продвижения наверх по карьерной лестнице не могли произойти без одобрения на высшем уровне в ЦК партии, и несомненно, что такие люди как Молотов — заместитель предсовмина СССР по образованию, науке и правоохранительным органам (председателем правительства был Сталин), секретарь ЦК ВКП(б) Маленков, председатель Госплана и член Политбюро Вознесенский, давая добро на занятие Жебраком высоких должностей, поддерживали его.
1 марта 1946 года Жебрак послал еще одно письмо Маленкову, в котором обосновал необходимость создания в стране института генетики (348). Президент АН СССР Вавилов активно поддержал идею (опубликовано его собственное признание на этот счет /349/). Повторю, несомненно, без предварительного обсуждения с руководством в аппарате ЦК на высоком уровне Президент АН СССР делать этого не мог. Инициатива Жебрака была одобрена сначала Бюро Отделения биологических наук, а затем Президиумом АН СССР 18 июня 1946 г. (350).
24 января 1947 года С.И. Вавилов направил заместителю Председателя Совета Министров СССР Л.П. Берии письмо, в котором на трех страницах изложил научные и организационные предпосылки создания нового института (351). Бывший кольцовский институт, переименованный в Институт цитологии, гистологии и эмбриологии, было предложено разделить на два: институт с прежним названием и Институт генетики и цитологии. К письму был приложен проект постановления Совета Министров СССР (352) о создании института и «список научных работников», которых предполагалось привлечь в новый центр. Уже во втором абзаце письма главный довод в пользу учреждения нового научного центра был объяснен без утайки:
«Необходимость создания [нового института] вызывается тем, что существующий Институт генетики, возглавляемый академиком Т.Д. Лысенко, разрабатывает в основном проблемы мичуринской генетики. Проектируемый Институт генетики и цитологии будет разрабатывать другие направления общей и теоретической генетики» (353).
Лысенко протестовал письменно против этих шагов (354). Свое «Особое мнение» он написал сразу после первого заседания Президиума АН СССР еще 4 июля 1946 года. То, что этот документ в течение более полугода оставался без движения в канцелярии Академии наук и только сейчас был приложен к официальному обращению в правительство, говорило о многом. Прислушиваться к его протестам не собирались.
Без всякой спешки в Отделе науки ЦК ВКП(б) была подготовлена обстоятельная записка по поводу целесообразности учреждения нового института. Подписавшие ее 5 мая 1947 года Александров и Суворов дали положительное заключение:
«Эту просьбу следовало бы поддержать.
… Институт генетики [т.е. лысенковский институт — В.С.] ставит своей главной задачей разработку вегетативной гибридизации и адекватного унаследования изменений организма под влиянием внешней среды… В соответствии с теоретическими воззрениями академика Лысенко, руководимый им Институт не занимается исследованиями внутриклеточного (хромосомного) механизма наследственности и микроскопической структуры элементов (генов). Эти вопросы исследуются в лаборатории цитогенетики. Таким образом Институт генетики и лаборатория цитогенетики не дублируют, а в известной степени дополняют друг друга» (355).
Важнейшей новой деталью, содержащейся в документе, было сообщение о выделении здания, в котором должен был разместиться новый институт. За несколько лет до этого у Академии Наук СССР было отобрано одно из зданий на нынешнем Ленинском проспекте и передано Министерству химической промышленности СССР для Института удобрений и инсектофунгицидов. Теперь по запросу Президиума АН СССР это здание было решено возвратить Академии. Александров и Суворов завизировали и приложили к своей записке проект Постановления Секретариата ЦК ВКП(б), на бланке в верхнем правом углу стояла надпись «Совершенно секретно» (356). Оставался последний шаг — Секретариат и Политбюро должны были принять окончательное решение, которое на последнем этапе должен был утвердить Сталин.
Таким образом практическая подготовка к созданию нового (и не подвластного Лысенко научного института!) шла вовсю. Уже с осени 1946 года отдел кадров АН начал выделять ставки для зачисления сотрудников в будущий институт (357). Это означало для всех, кто знал неписанные правила бюрократического процесса в СССР, что вопрос уже согласован на верхах настолько, что можно было начинать практические шаги. От Жебрака как инициатора предложния потребовали представить к началу августа 1948 года конкретные предложения по будущей тематике института, его структуре, численному составу коллектива, потребным материальным ресурсам (358).
И тут оказалось, что мнения членов Политбюро и высших чинов аппарата Центрального комитета партии для Сталина ничего не значат. В стране стоял жутчайший голод 1946–1947 гг., и Сталин искал любой выход из положения. А знаний у него не хватало, опыта было недостаточно, обратиться за советом к людям знающим он приучен не был. Во всем мире генетика уже ушла далеко, на основе её законов строилась вся селекция новых сортов, а значит и развитие продовольственных мощностей. Отказ от принципов генетики нес Советскому Союзу отставание в этом — становящемся центральным для страны — вопросе. Очевидно, что ведущие члены Политбюро уже понимали это, но для Сталина, присущая ему нелюбовь к законам генетики и вера в наследование благоприобретенных характеристик, заслоняли всё на свете.
В тот момент ему привезли из родной Грузии небольшой мешочек с зернами особенной пшеницы — так называемой ветвистой, пару колосьев которой его земляки отодрали еще до войны с немцами (в 1938 г.) из колоса этой пшеницы, выращенной узбекской крестьянкой Муслимой Бегиевой и выставленного в Москве (359). Несколько лет с тех пор ветвистую пшеницу в Грузии пытались довести до высоких урожаев, ничего путного не получалось (360), а потом кто-то привез Сталину семена. Он вызвал к себе в Кремль в конце 1946 г. Лысенко и вручил ему мешочек с 210 граммами пшеницы, которая, как он поверил, спасет СССР от непрекращающихся проблем с нехваткой зерна.
Интерес к этой пшенице был типичным для верившего в чудеса Сталина — недоучившегося священника, ставшего большевистским лидером. Снова перед его глазами замаячила перспектива решения сложной и очень актуальной проблемы простым, дешевым и чудесным способом. Впрочем, в просьбе Сталина, человека от науки и от знания растений далекого, ничего зазорного не было. Но Лысенко в отличие от Сталина знал, что ветвистая пшеница ничего путного не даст, он к ней присматривался раньше. Еще в 1937 г. (одновременно с Бегиевой, а может быть и годом раньше) его отец пытался использовать эту пшеницу. Спустя более тридцати лет после вызова Сталиным Лысенко, я нашел в библиотеке фотографию, сделанную в 1937 году (361), на которой отец Лысенко Денис Никанорович был заснят на поле… и держал он в руках колосья этой самой ветвистой пшеницы. Фотография эта хранилась не в домашнем альбоме Лысенко, а была помещена в газете «Социалистическое земледелие», и подпись под ней гласила:
«Отец академика Лысенко — Денис Никанорович Лысенко, заведующий хатой-лабораторией колхоза «Большевистский труд» (Карловский район Харьковской обл.) посеял на 60 опытных участках разные сорта зерновых и овощных культур. НА СНИМКЕ: Лысенко (слева) показывает председателю колхоза новый сорт пшеницы. Каждый колос пшеницы имеет более 100 зерен. Фото Я.Сапожникова (Союзфото)».
Поэтому Лысенко, беря из рук Сталина драгоценный мешочек, должен был сразу же развеять радужные надежды кремлевского властителя, но решил не разочаровывать его, а пообещать успешно вывести “чудо-пшеницу” на поля страны. Было, таким образом, это обещание Сталину настоящим обманом, очередным актом мошенничества со стороны Лысенко. Но он был смел, умен, знал, что Сталин не силен в агрономии и селекции и провести, обмануть его будет не сложно.
Так он и сделал на самом деле. 27 октября 1947 года он отправил Сталину длинное письмо на многих страницах, в котором в том числе отчитался о мнимых успехах с ветвистой пшеницей (362). Невероятного результата якобы добился его сотрудник Артавазд А. Авакян, который, как Лысенко повествовал, будто бы посеял стакан семян, а собрал «327 килограммов, т.е. в 1635 раз больше, чем было высеяно». Таких параметров размножения мировая практика не знала, это было несусветное чудо, но видимо Лысенко осознавал, что незнакомый с сельским хозяйством Сталин легко проглотит явную неправду и лишь порадуется такому выдающемуся результату. Лысенко уверял в письме, что “ветвистая пшеница может давать очень высокие урожаи, порядка 50—100—150 и больше центнеров с гектара” (средние урожаи по стране не превышали тогда 10-15 ц/га).
Получалось, что можно действительно надеяться на лысенковских «хлопцiв», которые скоро завалят страну зерном.
Написал он и о более серьезной для себя проблеме: обратился с просьбой побороть критиков-генетиков, всяких жебраков и прочих. Вслед за сообщением об увеличении урожайности пшеницы в 1635 раз, он постарался подтолкнуть Сталина к тому, чтобы тот закрыл навсегда вопрос о всяких институтах генетики и о генетике в целом:
«Смею утверждать, что менделизм-морганизм, вейсманистский неодарвинизм, это буржуазное метафизическое учение о живых телах, о живой природе разрабатывается в западных странах не для целей сельского хозяйства, а для реакционных целей евгеники, расизма и т.п. Никакой связи между сельскохозяйственной практикой и теорией буржуазной генетики там нет.
Подлинная наука о живой природе, творческий дарвинизм — мичуринское учение строится только у нас, в Советском Союзе… Она детище социалистического, колхозного строя. Поэтому она… так сильна по сравнению с буржуазным лжеучением, что метафизикам менделистам-морганистам, как зарубежным, так и в нашей стране, остается только клеветать на нее, с целью торможения развития этого хорошего действенного учения.
Прошу Вас, товарищ Сталин, помочь этому хорошему, нужному для нашего сельского хозяйства делу».
Нет, примитивным жуликом и простым циником Трофим Денисович не был. Хорошо понимал, что надо написать вождю! Он не просто заронил в душе Сталина надежду на решение зерновой проблемы (отметим, что ветвистая пшеница никак не помогла в решении зерновых проблем ни тогда, ни позже; за последовавшие три четверти века она так и не вышла нигде в мире на поля), но помогла заручилться поддержкой Сталина в борьбе с генетиками. Лысенко нашел верный тон, так как знал, что Сталин с юности считал единственно правильной роль прямого приспособления наследственности организмов к внешней среде и не верил в стабильность генных структур. Пусть в мировой науке эти идеи были отвергнуты много десятилетий назад, но малообразованным людям, Сталину в их числе, казалось, что умствованиями интеллектуалов надо пренебречь и верить, что правильное воспитание легко меняет наследственность.
Лысенко проявил великолепную храбрость и в нескольких последующих фразах, в которых он поблагодарил Сталина за практические советы, якобы преподанные ему во время их встречи в Кремле, за уроки по поводу того, как надо заниматься селекцией зерновых. Он сделал вид, что надо встать в позицию ученика, слушающегося мудрого учителя, знатока деталей науки и способного поучить его в деле селекции. Ума и крестянской хитрости в делах житейских у Лысенко нельзя было отнять. Сталин эту “наживку” заглотил и даже не подумал, что над ним в душе хихикают.
Письмо Лысенко так понравилось Сталину, что хоть он и отдыхал на курорте, посчитал сообщенные ему сведения исключительно важными и через три дня после получения письма Лысенко написал ему радостный ответ:
27/Х—1947 г.
АКАДЕМИКУ Т. Д. ЛЫСЕНКО
Уважаемый Трофим Денисович!
Вашу записку от 27.Х.1947 г. получил. Большое Вам спасибо за записку. Очень хорошо, что Вы обратили, наконец, должное внимание на проблему ветвистой пшеницы. Несомненно, что если мы ставим себе задачу серьезного подъема урожайности пшеницы, то ветвистая пшеница представляет большой интерес, ибо она содержит в себе наибольшие возможности в этом направлении.
Плохо, что Вы производите опыты с этой пшеницей не там, где это «удобно» для пшеницы, а там, где это удобно Вам как экспериментатору. Пшеница эта — южная, она требует удовлетворительного минимума солнечных лучей и обеспеченности влагой. Без соблюдения этих условий трудно раскрыть все потенции этой пшеницы. Я бы на Вашем месте производил опыты с ветвистой пшеницей не в Одесском районе (засушливый район!) и не под Москвой (мало солнца!), а, скажем, в Киевской области или в районах Западной Украины, где и солнца достаточно, и влага обеспечена. Тем не менее, я приветствую Ваш опыт в подмосковных районах. Можете рассчитывать, что правительство поддержит Ваше начинание.
Приветствую также Вашу инициативу в вопросе о гибридизации сортов пшеницы. Это — безусловно многообещающая идея. Бесспорно, что нынешние сорта пшеницы не дают больших перспектив, и гибридизация может помочь делу. О каучуконосах и посевах озимой пшеницы по стерне поговорим в ближайшее время в Москве.
Что касается теоретических установок в биологии, то я считаю, что мичуринская установка является единственно научной установкой. Вейсманисты и их последователи, отрицающие наследственность приобретенных свойств, не заслуживают того, чтобы долго распространяться о них. Будущее принадлежит Мичурину.
С уважением
И. Сталин
31.X.47 г.».
«Суд чести» над Жебраком
Описываемые события совпали по времени с объявлением Сталиным борьбы с “безродными космополитами, пресмыкающимися перед Западом и готовыми за дырку от бублика продать Родину с Большой Буквы”. В СССР началась новая идеологическая кампания, пошли “Суды чести”, и одно из первых таких судилищ учредили для расправы с Жебраком. Лысенковцы постарались представить его, заслуженного старого большевика, отщепенцем, предателем родины, подхалимом перед вредоносной западной лживой наукой. Против Жебрака в печати появились гневные статьи лысенковцев и митинцев, его уволили с поста Президента АН БССР, к нему домой в Минске явились чины НКВД (глава службы безопасности Белоруссии Лаврентий Цанава лично требовал, чтобы Жебрак явился в Органы), но Антон Романович, после заседания в АН, на котором его сняли с поста Президента академии, домой не явился, сумел сесть в поезд и благополучно прибыл в Москву. Там 20 октября 1947 г. он направил длинное письмо В.М. Молотову. Ответа на письмо он не получил, да и не мог получить. Против Сталина никто из тех, кто в Политбюро совсем недавно поддерживал и продвигал Жебрака, идти не собирался.
«Суд чести» над Жебраком состоялся 21 и 22 ноября 1947 года. Он начался в присутствии огромного числа созванных со всей Москвы слушателей. Было разослано 1200 извещений сотрудникам научных и правительственных организаций, около 1100 человек собрались в Большом зале Политехнического музея в центре Москвы (правда, на второй день число зрителей уменьшилось до 800). Видимо Сталин учел, что ряд лет за Жебрака и одновременно против Лысенко были все ведущие члены Политбюро, поэтому жесткого решения в отношении ученого принято не было. 27 сентября 1947 го¬да «Суд чести» объявил ему общественный выговор, добавив, что решение на 5 страницах будет «приобщено к личному делу профессора Жебрак А.Р.» (363).
Сталин запомнил имя осужденного генетика и, спустя год, на одном из заседаний произнес с укоризной, обращаясь к одному из провинившихся в его глазах, что тому не надо “лить воду на мельницу жебраков”.
(окончание следует)
Примечания
- Газета «Социалистическое земледелие», 13 сентября 1931 года, № 253 (815), стр. 2-3.
- Лысенко Т.Д. Физиология развития растений в селекционном деле. Доклад на заседании Научно-технического совета при Союзсеменоводобъединении 16 января 1934 г. в Москве. Впервые опубликовано в журнале «Семеноводство», 1934, № 2, 934. Цитиров. по книге: «Стадийное развитие растений», 1952, стр. 30.
- Лацис О. Перелом. Журнал «Знамя», 1988, № 6, стр. 124-178.
- Сталин И.В. Отчетный доклад о работе ЦК ВКП(б) XVII съезду партии. В кн.: «Стенографический отчет о работе XVII съезда ВКП(б) 26 января — 10 февраля 1934 г.», Партиздат, М., 1934, стр. 19.
- Молотов В.М. Доклад о втором пятилетнем плане развития народного хозяйства СССР. Там же, стр. 360.
- Сталин И.В. Доклад на XYII cъезде ВКП(б), см. прим. (300 3), стр. 23.
- Молотов В.М. Доклад о втором пятилетнем плане развития народного хозяйства СССР. Там же, стр. 360.
- Доклад Я.Э. Рудзутака XVII съезду ВКП(б). Там же, стр. 278.
- Цитировано по сборнику: «Просим освободить из тюремного заключения», (составители В. Гончаров и В. Нехотин), М., изд. «Современный писатель», 1998, стр.173-177.
- 316. Академик П.Н. Константинов. Уточнить яровизацию. Журнал «Селекция и семеноводство»,1937, № 4, стр. 12-17.
- Цитировано по: Д.А. Долгушин. История сорта. Журнал «Яровизация», 1935, №3, стр. 13.
- Лысенко Т.Д. Яровизация — могучее средство повышения урожайности. Газета «Правда», 15 февраля 1935 г., №45 (6291), стр. 2.
- Слова Сталина приведены в этом же номере газеты /№45 (6291/и во всех центральных газетах страны в тот день.
- Телеграмма приведена полностью в журнале «Яровизация», 1935, №1, стр. 3-4.
- Soyfer V.N. Tragic nistory of the VII Congress of Genetics. Genetics, 2003, v. 165, pp. 1-9.
- Великий корифей науки. Торжественное Общее собрание Академии наук СССР 22-23 декабря 1939 г., Вестник АН СССР, 1940, №1, стр. 3.
- Акад. А.Н. Бах, акад. Б.А. Келлер, проф. Х.С. Коштоянц, канд. биол. наук А. Щербаков, Р. Дозорцева, Е. Поликарпова, Н. Нуждин, С. Краевой, К. Косиков. Лжеученым не место в Академии наук. Газета «Правда», 11 января 1939, №11 (7696), стр. 4.
- 7 января 1982 года профессор В.П. Эфроимсон сказал мне, что у него были точные сведения, что Сталин лично дал такую директиву Митину.
- Лысенко Т.Д. Выступление на дискуссии в редколлегии журнала ЦК ВКП(б) «Под знаменем марксизма». Сокращенная стенограмма дискуссии опубликована в №11 журнала «Под знаменем марксизма» за 1939 год под названием «Совещание по генетике и селекции. Спорные вопросы генетики и селекции (общий обзор совещания)», Цитата из выступления Лысенко приведена на стр. 147 и 159. Лысенко также опубликовал текст своего выступления под названием «Настоящая генетика — это мичуринское учение» в книге «Агробиология», 6 изд., М., 1952, Сельхозгиз, стр. 274-282.
- Лысенко Т.Д. «Настоящая генетика — это мичуринское учение» в книге «Агробиология», 6 изд., М., 1952, Сельхозгиз, стр. 282.
- В кн.: Молотов, Маленков, Каганович. 1957. Документы. Изд. Международного Фонда «Демократия», Гуверовского института войны, революции и мира Стэнфордского университета. М. 1998, стр. 492.
- См., например: R.C. Cook. Walpurgia Week in the Soviet Union. The Scientific Monthly, v. 68, June, 1949, pp. 367-372; R.C. Cook. Lysenko’s Marxist Genetics: Sceince or Religion. J. Heredity, v.40, July, 1949, pp. 169-202; Th. Dobzhansky. The Suppression of Science. Bull. Atomic Sci., v. 5, May. 1949, pp. 144-146; H.J. Muller. The Destruction of Science in the U.S.S.R. Sat. Rev. Lit., v. 31, December 4, 1948, pp. 13-15 and 63-65; H.J. Muller. Back to Barbarism — Scientifically. Sat. Rev. Lit., v. 31, December 11, 1948, pp. 8-10; H.J. Muller. The Russian Counterrevolution against Biological Science (A Review of Conway Zirkle’s «The Death of Science in Russia»), New York Herald Tribune, December 11, 1949.
- Архив АН, ф. 1521, оп. 1, д. 114, л. 39.
- Письмо родителей академика Лысенко товарищу Сталину. Газета «Правда», 1936, 3 января 1936 г., № 3 (6609), стр. 1.
- Личное сообщение профессора В.П. Эфроимсона, жившего много лет в Харькове.
- Cook, R.C. Lysenko’s Brother Escapes in the U.S. J. Heredity, March, 1949, v. 40, рр. 78-79; «Павел Лысенко, брат знаменитого русского генетика Трофима Лысенко, будет принят США» (Toledo Blade, September 2, 1949); 11 сентября 1949 года The New York Times сообщает о прибытии в США Павла Лысенко: «Pavlo D. Lysenko, a leading Ukrainian industrial chemist and brother of Academician Trofim D. Lysenko, top Soviet biological theorist, has found refuge in the United States». В 1956 году, 12 апреля Павел Лысенко, поселившийся в Питсфилде, штат Массачусетс, получает американское гражданство Газета Star-News, April 13, 1956.
- Фейнберг Е.Л. Эпоха и личность. Физики. Очерки и воспоминания, М. Изд. «Наука», 1999, стр. 160-164.
- Сведения приведены В.Д. Есаковым и Е.С. Левиной в публикации материалов «Из истории борьбы с лысенковщиной», журнал «Известия ЦК КПСС», №4, 1991, стр; 130-131.
- ЦПА ИМЛ, ф. 17, оп. 125, д. 359, лл. 115-119.
- «Известия», 13 марта 1946 г., №62 (8978), стр. 1.
- «Известия», 20 марта 1946 года.
- ЦПА ИМЛ, ф. 17, оп. 125, д. 366, л. 9-10. Письмо приведено полностью в публикации В.Д. Есакова и Е.С. Левиной «Из истории борьбы с лысенковщиной» в журнале «Известия ЦК КПСС», №4, 1991, стр. 126-129.
- См. журнал «Известия ЦК КПСС», № 4, 1991, стр. 127.
- Там же, стр. 129.
- Личное сообщение Эдуарда Антоновича Жебрака, 1976 год. См. также: А.С. Сонин; «Дело» Жебрака и Дубинина. Журнал «Вопросы истории естествознания и техники», вып. 1, 2000, стр. 34-68.
- ЦПА ИМЛ, ф. 17, оп. 125, д. 360, л. 5.
- Личные сообщения Эдуарда Антоновича Жебрака, 1976 и 1989 годы.
- РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 125, ед. хр. 54, л. 103.
- Там же.
- Zhebrak, A. R. Soviet Biology, «Science». v. 102, no. 2649, October 5, 1945, p. 357-359.
- ЦПА ИМЛ, ф. 17, оп. 125, д. 380, л. 5.
- ЦПА ИМЛ, ф. 17, оп. 125, д. 449, л. 48-49.
- Вавилов С. И. Выступление на расширенном заседании Президиума АН СССР, Журнал «Вестник АН СССР». 1948, № 9, стр. 26.
- См. прим. (348 337), а также выступление Г. К. Хрущова на этом же заседании: «Вестник АН СССР». 1948, № 9. стр. 89-90, 183, 184 и последующие страницы.
- РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 125, д. 547, л. 113-115.
- Там же, л. 118-119.
- Там же, л. 113.
- Там же, л. 120-121.
- Там же, л. 124-125.
- Там же, л. 123.
- См. прим. (344).
- Журнал «Вестник АН СССР».1948, № 9. стр. 89-90, 183, 184 и последующие страницы.
- Якубинцер М. Пшеница муслинка. Журнал «Колхозное опытничество». 1938, № 7. стр. 51.
- История появления ветвистой пшеницы у колхозников Телавского района и последующих неудач М. Бегиевой описаны в книге: Мар Е. Богатырская пшеница. Детгиз, 1949. Стр. 17-20. (Серия «Рассказы о советской науке»). См. также «Временные указания по кахетинской ветвистой шенице. Тбилиси: Изд «Коммунист» (на грузинском языке).
- Фотография опубликована в газете «Соцземледелие». 1937, № 156 (2544), стр. 3.
- И лысенковское, и ответное сталинское письма обнаружил полвека спустя в Архиве Президента РФ сын Н.И. Вавилова Юрий Николаевич. См.: Вавилов Ю. Н. Обмен письмами между Т. Д. Лысенко и И. В. Сталиным в октябре 1947 года. Журнал «Вестник истории естествознания и техники». 1998, № 2. стр. 153-157.
- РГАСП, ф. 17, оп. 125, д. 548, л. 63.