Солнце не встало, а машины вдоль дома, моторы урчат. Ноги, говорил, занемели, отец-то в подъезде прятался. Одного, это когда выглянул, на всю жизнь запомнил, подробно описывал ― обрубок на дощечке с подшипниками, ордена тогда не носили, а у этого полный иконостас, как у Жукова. Толкашку у него, ну, чтоб, отталкиваясь, ехать, выбили, он все матюжком, у-у, как поеду? Тогда всю Москву от инвалидов войны как мусора, или угрозы, фьюить, в одночасье. Ранним погожим утром. Чистили!

ָЮрий Котлер

ВЕСНА ― И ОСЕНЬ,
ВИСОКОСНЫЙ ГОД

Наших дней комедия в 3-х действиях

Действующие лица:
Смирнов Сергей Павлович, хозяин левого коттеджа, 49 лет
Горная Анна Петровна, жена Сергея, 31 год
Смирнов Роман Павлович, хозяин правого коттеджа, 38 лет
Горная Любовь Петровна, жена Романа, 31 год
Седун Антон Иванович, садовник, 68 лет
Яшин Илья Яковлевич, садовник, 33 года
Маша, прислуга, лет 20

Действие первое

Раннее утро ранней весны. Золотистое, заполненное светом пространство, клумбы, куртины, фонарики. Во всем ощущение ― не грубое ― дешевой роскоши, и все предельно симметрично. В глубине по углам единой большой территории два коттеджа, вычурные, нарочитого стиля. На переднем плане Седун и Яшин на скамеечке в беседке. Приглушенно звучит финал 4-й симфонии Г. Малера.

Седун. Красивая, однако, музыка, трудная. Я тебя, Илья, научу, из чего исходить надо. У нас, сам знаешь, кто за, кто против, все, и что у них главное? Можно сказать, единое? Нолик без палочки. Слово услыхал и зацепился, нет, чтоб мысль развить. Пустое дело, кого-нибудь переубедить. Хоть ты козлом не будь, нет, зачем тебе это, ты почему? Скажи, Илья! (Закуривает, думает.) Возьми меня, Илья, я почему? Отвечу. Я кто у братьёв у наших кем был? У нас же артель типа была, а я липа, главный, какой с меня ответ.

Яшин. Иди ты?

Седун. Факт. Шили всякое, лейблы иностранные лепили. (Думает.) И где они, башли эти бешеные? Вот я сдулся. А братья то ль прилипли к кому, то ли фарт такой. Теперь ― вон, сам знаешь. Жизнь, Илья, она как калач, вроде концы в разные стороны, а сходятся в одном месте. Главное, чтобы ухватить легко.

Яшин. Антон Иванович, я кто!? Второстепенный человек! Я что, рвусь в дамки? Я не рвусь! Не могу я, Антон Иванович. И вообще, кто на ком? Там братья́, тут сестры, замутнили мозги. (Задумывается.) То есть, понял я, они о высоком будут рассуждать, а нам отхожее место?

Седун. Тугодум ты, но когда целиком, верно. Нереализованного, скажу тебе, Илья, много больше непознанного, ты из этого исходи. Случайность минуты может, Илья, стоить ве́ка ошибок, ты помни. Ты бы их сейчас не трогал. На сносях, это не шутка.

Яшин. Может, и может. Рыскать-то зачем, как рыся какая, зачем? Розы, видишь, ему считать. Да прошлогодние! Мы Антон Иванович, где? Кругом райский, можно сказать, сад, а смотреть воротит, да чтоб младший командовал, совсем непорядок.

Седун. Ну, я что? Я не лезу, тебе видней. Однако беда, говорят-говорят, чистый водопад, а приспособишься и ясно ― молчат. (Илья смотрит на него недоуменно.) Н-да! Трепачи. (Пауза.) Райские, надо же, это точно. Тебе видней, говорю. (Вскакивает). Тогда скажи мне, тоже это ведь музыка. (Поет приятным тенором.) Вот кто-то с горочки спустился, наверно, милый мой идет, на нем защитна гимнастерка, она с ума меня сведет. Любимая, Илья, миллионов мелодия, пиндосов, в том числе.

Яшин. Ну уж?

Седун. Это точно, америкосы млеют. Одного не пойму, какая-такая защитна? Почему, к примеру, защитна, а не, куда складнее, помята?

Яшин. Цензура, Антон Иванович, насквозь цензура. Может, этот вояка твой, может, он от бабы.

Седун. Ух, ты! Мысль свежая. Да уж, мужик, хоть с горочки, хоть на горочку, палец ему в рот не клади.

Из левого коттеджа выходит Сергей, щурится на солнце, идет к беседке.

Яшин. Так-то, Антон Иванович. Это бабе надо в рот. Потому-то, глаза б вокруг не глядели. Братья что б на сестрах что б, будто так и надо.

Седун. А говоришь, райские кущи. Что у тебя в штанах, то тобой и воротит во все стороны. Мужик, он ведь теленок послушный. Кого только?

Яшин (не слушая). А что, нет? Оглядись. Даже жалко. Я же точно знаю как, прямо наваждение. Я даже во сне видел. Свой подход нужен, типа Лувра, английский, Трианон там, ландшафт не шутка.

Седун. Рай, Илья, объективная реальность, человек, Илья Яковлевич, субъективная, закон природы. Церковь этого пока не запрещает. Ты еще молодой, тебе не понять. Ты рай на гектаре хочешь построить.

Яшин. Это ерунда. Были бы еще оба все ― близняшками. Вот то-то, этого не достичь. Коттеджи разняться должны. Потому и отцу с сыном двойниками не быть. (Задумывается.) Верная это мысль, видишь ты.

Седун. Это так, впору вешаться. (Сплевывает.) Близнецами? Откуда? Да у них по годам разницы, ого! туда же, двойниками. Ну, ты, ей-богу, Илья, язык чешешь и без смысла. Тебе что? Ты слинял и в дамках, а мне отдуваться. Гори, по мне, все желтым пламенем.

В их поле зрения попадает Сергей.

Яшин. Сейчас, зараза, песню испортит. И что, что разница по годам, тут ты прав, ого! Все одно, два сапога…

Седун. Ты, Илья, не дай бог, ты тихо, остынь, марку блюди!

Сергей (подходит). Хорошо, гляжу, сидите. А солнце не стоит, ему рассиживаться некогда.

Седун (в сторону). У тебя стоит, гляжу. (Громко.) Мы, Сергей Павлович, управились, и парники, и клумбы. И солнце не вставало. Спешит весна, Сергей Павлович! Завтра к деревьям и перейдем.

Яшин. Ну, что ты ему о деревьях, ну, нельзя же так, узнать сперва бы надо, Сергей Павлович, потом уж корить! Даже лилии за гаражом, что Любовь Петровна велели, и те. С ног, что ль, валиться?

Сергей (умиротворенно). Надо ж, не вставало. Ладно уж, слова им, видишь, сказать нельзя. Я что? Я так, для порядка, больно вы обидчивые. Я что, хоть раз корил вас? Было такое? Обидел кого? Антон Иванович, не бери греха, старых времен не помнишь?

Седун. Нервы, Сергей Павлович, всё нервы. Илья, вот… и вообще. На нервах все мировоззрение держится. Бушует братец ваш.

Сергей. А! Илья? Еще не вечер, Антон Иванович, раз ты об этом. (Присаживается, наконец.) Ну, ну! А что, Антон, кнутом ведь и скотину на водопой не надо гнать.

Яшин. Это точно, это стойло бывает принудительно. К пойлу всякий дурак сам бежит. У скотины обязанностей ноль, лишена она заботы о государстве.

Седун. Ну, Илья, ну, что с тобой делать? Странный ты. Выражение натурального есть свойство обязательного. К примеру, доить? Дойку куда прикажешь писать?

Сергей. Видал, доить приплел. Твоя, Антон Иванович, однако правда, доить это натурально. (Тише.) Жить, должно бы, ― куда более натурально.

Седун (весело). Я и толкую, и сидим, и солнышко ― все натурально. Ну, и лады, с кем, с кем, а с вами, Сергей Павлович, легко. (С подъемом.) И не ссорились, а помирились.

Сергей. Натуральное, это ж надо. Чего ж тогда не доится никто? Встать все встали, а всё дрыхнут! Одна Люба и встала. (Пауза.) Давно такой тишины не было.

Яшин. Так ведь рано, Сергей Павлович. По весне всегда так. Вы же вот он. И Любовь Петровна давно музыку запустила.

Сергей (нервно). Я-то да. Я-то да! (Рассматривает кусты.) Погоды да. Погоды стали, наконец. Ха, музыка? Кому мел пожевать, кому Малера.

Яшин. Об том и толкую, каждому отмерится, Сергей Павлович. Мы, вообще, народ садовничий, а с Роман Павловичем выходит, не по пути. (В сердцах.) Кабы не Аннушка ваша… Петровна. Да и вам он младше.

Седун. Хорошо сидим, нет, Сергей Павлович? А! Это природа, а у природы, сами знаете, не то, что погоды… Сила у природы, то есть, в неограниченности влияния, противиться себе дороже.

Сергей. Совести в природе нет, а не границ, вот чего ей не хватает!

Седун. Оно, конечно, с этим не поспоришь, истинно, к примеру, оттуда у носорога совесть? (Пауза).

Сергей. У Любы, вон, занавески уж откинуты, видишь?

Седун. Хозяин барин, да. Солнышко, оно всех поднимает, да и голод не тетка, хоть тому же носорогу. (Пауза.) Может, скажете тогда? Чистое во мне недоумение. Пушкин наше солнце, это доказано, так?

Сергей. Ну! Не понял?

Седун. Я, Сергей Павлович, к тому, что во всем мне хочется дойти до самой сути.

Сергей. И что? Иди себе, кто мешает?

Яшин. Не сковырнись только по дороге, ноги не сбей.

Седун. Ты, Илья, тебя не спросили, помолчи, молод еще. Все-таки, Сергей Павлович, как это возможно у гробового входа играть?

Яшин. Антон! Антон Иванович, дорогой! Какого гробового?

Сергей (очень серьезно). Это, Илья, он разговора для, Илья. Он, еще помню, налоговую так забалтывал. Вот так и значит, играть. По-разному, в жмурки там, в пряталки, в расшибец, наконец.

Седун. Я почему интересуюсь, Илья? Инициал у нас, Илья, потому с Пушкиным одинаковый. Понял вас, Сергей Павлович, да я-то не о жмурках. Я к тому, где у гробов дверь? Понимаю, усыпальница, там, склеп, мало ли, а гроб-то ящик, он без дырок.

Яшин (всерьез ошарашен). Какой инициал, Антон Иванович? Ты что? Ты Иванович, он Сергеевич.

Седун. Я Седун Антон! Значит, а, сы.

Яшин. Да пэ он, мил-человек, Пу-шкин. По логике твоей идти, квас и кекс одно ― кы-сы.

Седун. А как же? Кладезь соблазна гастрономии.

Сергей (подходит к кусту). Пы-сы, кекс-квас! Заносит вас всех, я смотрю, делать вам нечего, язык без костей. Как мальцы! Дитяти. (Пауза.) И откуда, скажи мне, паутина взялась, чай, до осени еще жить и жить.

Седун. Паутина, Сергей Павлович, всё в этом сезоне паутина оплела, и лилии, не охнуть. Чистое знамение времени. Для истребления комаров? Загадка века.

Со стороны правого коттеджа слышен выстрел. Разбито стекло. В беседке немая паника. Почти сразу на террасу правого коттеджа выскакивает Роман.

Роман (кричит). Тихо! Ша! Нет крика, без крика! Ружье чистил. Тихо-о! Тихо. Отставить панику! Всем доброе утро!

Яшин (с сердцем). Ну, всё! Ну, дошли! Это что? Это если каждому с утра палить из пушки приспичит? Да пошли они!

На террасе правого коттеджа появляется Любовь, гладит Романа по голове. Из своего коттеджа выбегает Анна.

Седун. Если каждый, Илья, это уже война, тут без государства не получается.

Роман (уже спокойно). Промашка вышла. Всем миллион простите. Я больше не буду, честное пионерское.

Седун. Видишь ты, удача, дал дожить до понедельника. Выходит, не все то орудие, что палит во все стороны.

Сергей. Даешь, ты, Роман, так и окочуриться можно. С какого перепоя с ранья к стволам лезть? (Не сдержавшись.) Мальчишка!

Любовь. Ой! Все туточки. Он такой, он всё может! Напугались?

Анна (кричит). Любаша! Ты? Ты как?

Сергей. Ну, утречко, удавиться! О, Анюта! И ты! Напугал тебя псих сумасшедший? (Тяжело садится, трудно дышит.) Как можно? (Тихо.) Рома, не ори, хвати уже орать.

Роман. Это ты орешь. Ничего ж не случилось. Анечка, напугал тебя? Извини! Ну, извини! Не виноват я!

Любовь. Аня! Всё, всё нормально. Он не нарочно.

Анна. Сережа, прошу тебя. Он не нарочно.

Сергей (очень спокойно). Да. Анечка, да. Убери ты ее в сейф, Ромка, убери от греха.

Роман (идет к беседке). Да оно и так в сейфе. Ну, зацепился, ну, с кем не бывает? Не проснулся до конца.

Любовь идет следом за Романом. Подходит Анна.

Седун. Точно, Сергей Павлович! Вечность всякому своя, мотыльку, к примеру, или, там, баобабу. Потому они стрельбе не обучены.

Роман. Ну, извини, Сереж, ну, ты чего? Дым, черт, в глаз попал, я ж не виноват.

Яшин. Надо же, дым. Ты видал? Я уж не говорю, пить, курить надо меньше.

Седун. Для того природа и жаждет равновесия. Пить все же естество всего сущего, а курево завезли как попугаям.

Роман (Яшину). Ты заговорил? Ты это мне? Ты кто такой? Ты еще здесь?

Сергей. Придержи язык, Роман, Илья-то причем? Это он стрелял? Весь поселок, поди, на ноги поднял, сейчас сбегутся.

Седун отводит Яшина в сторону.

Анна. Ладно, ладно, ладно, и встать не успели, а переполоху! Ром! Ты все же думай, Рома! Мы ладно, мы что? Не дай бог, с Любой что. (Тихо.) На Сереже лица нет.

Роман. Извини. Я ж сто раз сказал, извини! Случилось, ну! Сорвалось! Я что, нарочно? Всю плешь проели!

Анна. Ром! Конечно. Ты все же держи себя в руках, все же Любин возраст не забывай. Сережа! Может, воды?

Сергей отмахивается.

Роман. Да знаю, все знаю! Ну, случай! Черт! Да понял я.

Анна. Ладно, ладно. И день не начинался.

Яшин. Ты слыхал? Нет, ты, Антон Иванович, слыхал? Он мне кто? Они нас за холуев держат? Все позволено?

Седун. Опять горячишься, что ты, право слово. Чему нас марксизм учил? Борьба классов затухает, война полов ярится невообразимо, закон диалектики…

Яшин (обалдев). Чего-о? Ты про баб, что ль? Ну, Антон Иванович, ну, даешь.

Седун. Идем, Илюх, не нашего ума дело. У них свой пир души, у нас предстоит. (Любови.) Любовь Петровна, с лилиями в парнике, как приказывали, полный ажур, полюбовались бы. Вы у нас сами, как лилия, ей-богу, цветете.

Анна (не отходя от Сергея). Ну, ладно, поволновались и будет. В ротонде, конечно, накроем? Не вымерзнем?

Любовь. Льстец вы, Антон, спасибо, лилии это чудно, спасибо вам. А это чепуха, бах-трах, я и испугаться не успела и не вздрогнула, не поняла даже.

Сергей. Значит, пронесло, и слава богу. А Маша где, о чем думает? Ну, никакой инициативы, подгоняй да подгоняй. (Уходя.) Давайте на воздухе, вон, и солнышко пригревает.

Седун и Яшин медленно движутся к выходу.

Седун. Чего ты, Илья, ершишься да ершишься. Остынь, Илья! Уходя, уматывай как не было. Может, и… На Рублевку-то всё зовут?

Яшин. Ну? А если обоим нам? Как ты? Говорят, сейчас спрос пошел.

Седун. Да видишь, спрос. Надо ли? Меня фамилия держит, хозяйская. Туда, сюда, а сколько мы уж лет здесь? Всякое было, а всё вместе. Ты, все ж, подумай. Где попрочнее, там надежней. Спрос!

Яшин. Может, и так, а меньшой? Довел меня. Это тебе то инициал, то фамилия. Не твоя же.

Седун. Любопытство, Илья. Чем история Европы рухнет? Две фамилии на четверых, парадокс века. Чтоб братья да на близняшках, да мало того, себя моложе, это ж надо. Угадай, вот, какая самая в мире распространенная? Фамилия, в смысле.

Яшин. Иванов, Петров, нет? Сидоров, там, Смит еще.

Седун. И промахнулся. Смирнов самая! Мужицкая. А Горных фамилии нету практически. У братов в природе самая частая ― Смирновы, у супруг их самая редкая ― Горные, да угораздило ― к тому ж близняшки! Прям божий замысел, а раз божий, значит, разуму невластный.

Яшин. А тебя, Антон Иванович, значит, Господь уполномочил к наблюдению? Ты Бога бы не гневил, Иваныч. Бога гневить не надо, за ним слово не заржавеет. (Пауза.) Думает он только жутко долго, сдохнуть можно. Но уж…

Седун. Эй! Интересную тему на плечи берешь, Илья Яковлев сын. Выходит по твоему так, сидит, получается, дедуля лысенький на облачке, внучки, правнуки бородой его тешатся, и глядит вниз, выжидает, делать ему нечего. Бинокль у него, иль телескоп по каждую душу?

Яшин. Ладно, проехали. Чего цепляться-то? я человек второстепенный. Мне расчет, и как не был, нету меня тут.

Седун. Правдивость, Илья, утомляет много быстрее, чем труд. (Останавливается.). Анна Петровна, а можно спросить?

Анна. Вы розы обрезали, как я просила?

Седун. Не рвите душу, Анна Петровна, хоть вы. Как велели, все Илья сделал. Как откушаете, сходите, чисто кущи райские. Руки у него золотые.

Появляется Маша с подносом.

Анна. Вы молодцы, знаю. Что-то не так, Антон? Да не мнитесь вы, что за день нескладный? А вы, Илья, не тушуйтесь, Сережа с Ромой не станут сгоряча. Роман, он отходчив, вспыхнет и пшик.

Яшин. Я-то не пшик.

Седун. Заткнись! Оно, конечно, из искры революции полыхают, но у меня по этому поводу наблюдение, Анночка Петровна. Вот вы давеча любопытно за политику обсуждали.

Маша сервирует стол в беседке.

Анна. Любе на солнышке, Маша. Теплынь, и не ждали так рано. Слушаю вас, Антон.

Седун. Я, вот, в развитие мысли вашей, очень вы горячо спорили. Выходит, если Муссолини со Сталиным да с Гитлером, в силу вашей образованности, перемешать, что получится? Я. вы знаете, буквам большую силу придаю. Му-стал-лер, так? К тому же, Беня, Адик, Ося. То есть, я к чему? То есть, если в кучу антисемитов свалить, обратно еврей вылезает?

Анна (протягивая ему яблоко). Ох, Антон, многодумный Антон Иванович! Излишняя мудрость к добру не ведет. (Хохочет.) Еврей, это ж додуматься. Надо на факультете рассказать.

Яшин. Не в коня яблоко, Анна Петровна. Тоже мне, Адама нашли. Он кого хочешь заболтает до потери пульса.

Седун. В коня, в коня. Не могу, Анна Петровна, останавливаться в пути познания. Вы уж простите, заговорили вас. Так что бон аппетит вам всем. Вы бы плед Любови Петровне.

Яшин. Ну, человек стремительной мысли! Ну, натура! Кушайте уж, Анна Петровна, на здоровье. Спасибо на добром слове.

Уходят.

Анна. И что Роман на него бочки катит? Люба! Рома! Садитесь, наконец. (Кричит.) Сережа! Остынет все! Иди уже. Ждем!

Возвращается Сергей, все рассаживаются.

Роман. Овсянка, что ты будешь делать. Мы что, в Лондоне?

Анна. Послушай, Рома, так все-таки нельзя. Еще не дай бог, с Любой! Ты думай прежде, чем делать. Принесите Любе плед, Мша, пожалуйста.

Роман. Понял я, сколько можно? Ну, приспичило, ну, закурил, дым! Я к глазу. И вообще. Давно не чищено.

Любовь. Успокойтесь вы все. Сереж, Ань! Я и ахнуть не успела, а Ромка смеется, как это? Ба-бах! Осечка вышла.

Сергей. Осечка!? Курить нечего натощак.

Анна. Черт-те что, а не утро! Роман, что вы с Ильей не поделили? Розам руки нужны, лилиям и вообще. Хоть бы глянул. Антон и не подступался, на нем уборка. Теперь ищи садовника.

Роман. То-то рук! Пол розария, поди, на рынке. Застрелил бы своими руками.

Сергей. Ну, ну, стрелок расстрельный. Его поймал кто, видел кто? (Звонок, достает мобильник.) Я. (Пауза.) Недоразумение, Пал Палыч, привет тебе! Осечка вышла, как Люба говорит. Конечно, целы. Нажал нечаянно. Конечно, надо, забыл разрядить. (Пауза.) Всем отбой, ясно? Случайность. С кем не… Ну, пока! Пока, пока. (Убирает телефон.) Спохватились соседушки, года не прошло. Хватило, слава богу, ума не в полицию звонить. Ты что? Ты Илье что наговорил!?

Роман. Ничего я не говорил. У нас все крадут, он что, рыжий?

Анна (разливает кофе). Ромка, когда ты научишься в руках себя держать? Кончай с Ильей задираться! Тоже мне, бдительность.

Сергей. Ну, всё! Как дальше жить будем?

Роман. Петь и смеяться, как дети. Ну, ладно, ну, погорячился с Ильей. Извиняться что ли? Ну, извинюсь. Я у вас, как дитя малое.

Сергей. Да! Вообще-то, дело в неумении связать причину со следствием. Я не о тебе, Роман, но проще жить в убеждении, что все решают сила и коварство. Ты все же не забывай, что я тебя старше на десять лет.

Анна. Еще Горький ведь сказал, ложь ― религия нищих.

Роман. Не вижу связи.

Сергей. Ее и нет. Ха, это тебя Сойкин навел!?

Роман. Ну да.

Сергей. О дрянь. Вот кому ложь оружие власти, важнейшее. Как паутина на кустах, повсюду, шустрячок наш.

Анна. Что там Сойкин, это школа, Сереж. Всеобщая. Школа Орды, ханов, бар, холуев, райкомов, это удобно. В Европах какой-никакой, а договор всегда был.

Роман. Аня права, Полковник, штык, не поспоришь, штука убедительная, да он не у всех.

Анна. Да его и держать кто-то должен. Вот и ни шагу безо лжи.

Любовь. Ну, хватит уже. Не надоело? Не надоело одно и то же?

Анна. Люба, как всегда, права! Нас уже даже Антон пародирует.

Сергей. В каком смысле?

Анна. Ладно, потом.

Роман. Любушка права, она, хоть лопни, всегда права! (Хохочет.) Осечка во всем, как справедливо было отмечено.

Анна. А подо всем нас возвышающий обман?

Роман. Кому что нравится. Господа! Если к правде святой…

Любовь. Прохладно стало, пойду, верно. У нас что, урок декламации?

Сергей. Урок, не урок. Даже не думал, две цитаты рядышком. Не глубины ума автор с одной стороны, скажем честно, с другой ― стишок так себе, слабоват, в русском, во всяком случае, переводе.

Любовь. Можно тогда и мне цитату?

Роман. Валяй, раз уж день так сложился.

Любовь. Скучно жить на этом свете, господа. Лучше уж постреляйте друг дружку, и то веселее.

Анна. Где не цитата, там точнее. Идешь? Это правильно, простуживаться нельзя.

Маша начинает убирать посуду.

Сергей. Что ж! Все хорошо. За кофе, Машенька, отдельное спасибо, вы прелесть. Даже каша в масть пошла. Как Роман? Оно, конечно, воскресенье.

Роман. И что что воскресенье? Любушка, ты бы отдохнула. Может, кушетку? Подремлешь? В доме тепло. Утречко прямо в масть, лучше не придумаешь.

Любовь. Все хорошо, я уже и забыла. Ромка, Ромка, до чего ж ты у меня хороший. А, Сергей Павлович, а, Полковник?

Сергей. Кто бы и спорил? Обе вы, сестряшки-близняшки, прелесть. Антона нету, вот бы точно определил. Что он там про мотылька плел? Сила природы в ее неограниченности? Ты, Роман, с Ильей перегнул, точно, у меня кошки скребут, зря ты, по-моему. Вряд ли он крал, незачем ему.

Роман. Что ты в Илью вцепился? Видел же, срезаны. (Пауза.) Ну, Сойкин показал.

Сергей. М-да. Не думаю, что Илья. Не нужно ему.

Любовь. Да ладно вам, было б из-за чего, все равно вянут. И розы, и лилии. Ну, Ромочка! Да забудьте вы про Илью! Сколько можно?

Сергей. В яблочко! Все вянет, цветы, люди, а мы суетимся. Анна, вон, докторскую бросила.

Роман. Двое-то зачем садовников, подумали? Антону доплати, и один справится. Забыл, каким он начальником был?

Сергей. М-да, экономия превыше всего. Ну, парень, ты даешь.

Роман. Дурак ты! Всё? Кончили? Дело так дело, а нет, так пойду.

Любовь. За ружьем?

Роман. Лю-юба!

Любовь. Да не кипятись ты! Шутка.

Роман. Ладно. Ну, неправ, ну, проехали. Как оно заряженным оказалось?

Сергей. Ох, Роман, Роман!

Анна. Погоды что ни день чудо! Вот и убрались почти. Принести чего-нибудь? Ноутбук? Люба, иди в дом, иди, простынешь.

Сергей. Вряд ли, разве что… впрочем, позже.

Анна и Любовь уходят. Почти сразу Анна приносит два ноутбука.

Роман. Точно Люба сказала, сука эта жизнь. (Пауза.) Сереж, да кончай это! Сдуру я, с зимы ведь не чистил. Я ж не знал. Кончай, ладно? Я же вижу.

Сергей. Проехали, ладно? (Пауза.) Стрельба не выход. (Встает.) И с Ильей, хоть убей, нехорошо, чую, не дело. Даже если бы правда, где доказательства?

Роман. Ладно тебе, Полковник, кончай. Мир?

Сергей. Люба любушка, Любушка… (Пауза.) Не то, что-то кругом не то. Скучно господам, бес, мне скучно.

Роман (морщится). Помешались сегодня на цитатах. А всё фальшь. Какой ты, к примеру, полковник?

Сергей. Ёшь твою в печенку, неймется тебе! (Подошедшей Маше.) Кофе, Машенька, оставьте! Полковник, говоришь? Это ерунда. Ром, а отца ты помнишь? (Разливает кофе.) Я, вот, то помню, то нет.

Роман. Мы все ничего не помним. И что? Когда одна мысль, это к шизоидам. Или к коровам.

Сергей. Что шизиком отец был, это верно. А ненормальные, это мы с тобой. (Пьет.) Кофе сегодня в жилу. Отец, когда рассказывал, говорил, погода была загляденье. Как сейчас, один в один. Кофе только тогда вообще не было.

Роман. Не понял. Мне уйти, что ли?

Сергей. Не злись! Странная это штука ассоциации. С чего это отец погоду запомнил? А я следом.

Роман. Какую погоду?

Сергей. Он мальцом был, не знаю, лет двенадцати.

Роман. Ну? И что?

Сергей. А ему не спалось, солнце вставало. Помнишь наш двор? Слева забор, справа коробки эти семиэтажные. Типа ущелья, весь божий день.

Роман. Ну? Помню, он там родился, и ты. Коммуналка и прочее.

Сергей. И жил ― в войну, до. Солнце не встало, а машины вдоль дома, моторы урчат. Ноги, говорил, занемели, отец-то в подъезде прятался. Одного, это когда выглянул, на всю жизнь запомнил, подробно описывал ― обрубок на дощечке с подшипниками, ордена тогда не носили, а у этого полный иконостас, как у Жукова. Толкашку у него, ну, чтоб, отталкиваясь, ехать, выбили, он все матюжком, у-у, как поеду? Тогда всю Москву от инвалидов войны как мусора, или угрозы, фьюить, в одночасье. Ранним погожим утром. Чистили! Раз всего рассказал об этом. А? Если честно, Рома, идиот он был, прекраснодушный. Обожал Ренана, мир, мол, это прогресс, добро предначертано, чуть не на носу. И где он, где Ренан его?

Роман. Помню я, как отца да забыть. Мы ему до лампочки были, если честно.

Сергей. Как сказать. Сухарь это да. Человек фикции, скорее. Книгу писал, не до нас было. Знал ведь, что не то, что издать, показать кому, посадят. А мама как тень за ним. Так и растворилась. Молчали оба, как рыба об лед.

Роман. Да! Она святая. А он. Уперся в эти параллели свои, как бык, Маринетти ― Маяковский, фашизм ― большевизм, кто за кем да откуда. Наивно! В голову ему не лезло, отчего, как мухи на мед, таланты к Сталину липли, как один, вперед лошади. Нельзя так об отце, а ведь дурачок был. Это уже при Хрущеве.

Сергей. А Полковником, Ром, меня отец звал, отец придумал, не однокашники. Знаешь, почему, думаю. Он под Варшавой стоял, начштаба полка, когда Сталин сначала немецкими руками, а потом и сам Армию Крайову раздавил. Протест такой. Умеренный.

Роман. Хоть генерал, мне-то что? Жалко их, ей-богу, я поколение отца в виду имею. Родиться, жить при Сталине, по сути, в лагере, в казарме, умереть без надежды, ждать звонка в дверь. И биться над проблемой, отчего это российская интеллигенция такая проститутка. Тоже мне, проблема. Умеренный, это ты верно. Это мы. Тогда умеренно, сейчас умеренно.

Сергей. Да уж. Есть-то всем надо!

Роман. Да и пить послаже тоже не грех. Вот и все.

Сергей. Ты-то не помнишь, любили они, мама с папой, друг друга, как мало кто. Брось! Жить надо было! Даже хуже, выжить. Думаешь, Ежов не боялся? Беда?

Роман. Беда! (Хохочут.) Так что, дела по боку?

Сергей. Как можно? Еще застрелишь.

Роман. Это я могу.

Сергей. Некстати что-то веселимся.

Роман. А когда кстати?

Сергей. Кстати, Ром, когда Любаша оправится. А ей лететь. Аня, конечно. Вдвоем. Первый раз отпускаем. Зато наследника привезут.

Роман. Сереж! Ты с чего забормотался? Я тебя прошу.

Сергей. Ничего, Ром, то наш с Аней груз, я-то смирился. Ане хуже… столько лет… (Пауза.) Какая-то лестница, всего-навсего лестница! Что такое ступенька? Ерунда. А выкидыш. Снова, скажешь, случай?

Роман. Что же еще? Перестань! Хуже нет, когда бессилен. Случай всегда бездна.

Сергей. Ничего, Роман, спасибо, что вы с Любой есть. Думаю, Аня отвлечется, дети для нее… я же знаю

Роман (после паузы). Да. Две матери это удача.

Появляется Любовь с бутылкой виски.

Любовь. Черт, бокалы забыла.

Сергей. Новости! С ранья стрелять, ладно, а пить? Знак мира?

Любовь. Да так, слышу, затихли. Отъезд всегда неспокойно. Не так уж и рано. Десять.

Роман. Надзор-слежка? И шагу не ступить? (Сергею.) Виски, это чтоб не передрались.

Любовь. Вот и выходит, я права. (Ерошит Роману волосы.) Всё! Провожать не надо. (Уходит, пританцовывая.) Справляйтесь без меня.

Роман. Эй! Осторожнее! Ты как сегодня?

Любовь (на ходу). Спохватился! Раньше думать надо было.

Роман. Не шути, я только об этом и думаю.

Любовь. Рожу тебе назло. Вот и поглядим, что запоешь. (Уходит).

Сергей. Чудны, Господи, дела твои. Черт-те что! (Рассматривает бутылку.) Может, и вовремя… Жены-то всегда правы. (Разливает по чашкам.) Лед?

Роман. На хрена он в такую погоду? Ну, брат, ехать, так ехать.

Чокаются, пьют, снова Сергей наливает, снова пьют.

Сергей. Да. А ведь я, Роман, ушел от очень красивой женщины. И очень большой стервы. Да. В свое время. Хоть и сын был, сам знаешь. (Пауза.) Первый. Да последний. Я тебе скажу, одному тебе. Аня у меня первая любовь, одна, как ни странно.

Роман (после паузы). Тормози, Сережа, крышу, может уехать, Сереж. Ты не думай, я не слепой.

Сергей. Ты однолюб, тебе не понять. (Пауза.) А вот сына у меня не будет. Не будет, и всё, точка. (Пауза.) А точка ― выстрел. Несовместимый с жизнью. Не могу понять! (Пауза.) Винчестер этот мы с ним вместе покупали. (Долгая пауза.) Чтобы он себе голову разнес. Ты-то во Франции, не успевал. А был гроб с закрытой крышкой. Ты понимаешь? Он же, как гроб, был закрыт всю жизнь, и когда из дома уходил. Навсегда. (С паузами.) Говорят, долг. Я не понял. Из-за пятидесяти миллионов не стреляются. Как хотел, я хотел поговорить. И не переступил. И вдруг, непоправимо. Поздно! Это страшно, когда поздно. Не-по-пра-вимо.

Роман. Вот что, выпей, приди в себя!

Сергей. Разве? Не-ет! Если б не Аня! (Пьет.) И вы с Любой! За что, Роман? Зачем смерть? (Пауза.) Что помним? Простить не могу, не поговорили, не из-за времени, через себя не переступил. И я, и он. (Улыбается.) Ты еще, расстрелялся тут.

Роман. Братишка! Милый! Перестань! Какое нынче тысячелетие, знаешь?

Сергей. В норме я, в норме. Прав ты, нечего Бога под себя строить. (Успокаивается.) Давай выпьем! Добрейшей это души громовержец. (Пьют.) Чем дольше живу, тем от Бога этого страшноватее. Иронии у него выше крыши, прямо перегружен весь иронией!

Роман. Не понял.

Сергей. Разве? Детишек-то уже забыл? что в Кемерово сгорели? Они же в кино пришли по бесплатным билетам ― к выборам президента. Никто и не помнит. Ничего не помним.

Роман (гневно). Всё, Сергей! Всё! Приди в себя!

Сергей. Да! Это уже не гибрид. (Пьет один.) Ну? Забыли!

Роман. Это точно. (Выходит из беседки, ходит.) Всё так, нервы. А нельзя. Нам с тобой киснуть нельзя. Да боязно, что скрывать. Нехорошая тишина. (Пауза.) Знаешь, Сережа, я за Любу горло перегрызу. О-о! Причуды женского тела!

Сергей. Что? (Спохватывается.) Здесь мы дома. И вообще нельзя, чтобы боязно!

Роман. Здесь-то?.. Они улетят, оно конечно. Жутковато. Ты уверен? В принципе-то, нам всего одну комбинацию разыграть.

 Сергей. Я голову и ломаю. Помнишь, как Антон Илью учил? В трех, мол, стихиях за раз никому, кроме птиц, обитать не позволено.

Роман. Это не при мне. В каких трех?

Сергей. В воздухе, на земле да в воде, пока дыхалка работает.

Роман. Ерунду он мелет, Антон твой, смысла нет, черт-те что. (Пауза.) А? Правильно все-таки, что отправляем, да? Так надежнее!

Сергей. Более чем!

Появляется Анна.

Анна. Кипит, я смотрю, работа, обзавидоваться можно. Нальете? Как греет-то. Похоже, парит даже. Нет? А Люба спит.

Сергей подвигает ей стул, наливает. Он рад, что Анна пришла.

Роман. Грозы в это время редкость, не здесь точно, разве стороной. Хорошо, что спит. А льда нету.

Анна. Телик надоел. Пусто, гнусно. (Пауза.) А вы хорошо работаете! (Пьют. Пауза.) Я, Сереж, слышала дорогой, живем в трех средах, и хоть бы что, так?

Сергей. Антон, цитата…

Анна (не слушая). Разве? Так ведь верно. В одной среде варимся ― семья, работа, то, се, как у питона в брюхе. И сам питон, внешний мир, вроде есть, вроде и нет, он себе ползет, а мы языки чешем, кого-то взорвали, а мы забыли. А вот третья среда ― жуть, я и убежала. Виртуальная, как теперь принято называть, реальность. Реальнее жизни, много реальнее! Ложь правдива, правда лжива. Пока еще это телик, с души воротит. А дальше?

Роман. Ну, ты даешь! Это от безделья. Что тебе виртуальная? Дополненная реальность на подходе. Что тогда запоешь?

Анна. А ведь Антон у вас в начальниках ходил, фикция, ясно, но. Антон? И почему Виктор билеты не везет?

Сергей. Притом Антон, что жить везде можно, дышать только нечем. А Виктор…

Анна неожиданно вскакивает и почти бегом исчезает.

Роман. Виденье чистой красоты, а, братишка? С ума все посходили. (Пауза.) Сергей! А ведь нас убьют! Могут. Некстати, всё некстати.

Сергей. Нас, это сколько? (Выходит из беседки.) Положим… ну, может быть… (Пауза.) Или мы! (Пауза.) Всё, треп в сторону! До убьют дожить еще надо.

Садятся рядом, открывают ноутбуки, включают их.

Роман. Сереж, это ж правильное решение?

Сергей. Ты что? Нелька же сама звонила. Ей можно верить, сама там и там рожала.

Роман. Это точно. Дай вам Бог! Лишь бы не как у нас.

Роман (с упреком). Сережа! Что было, ушло. А полгода это много. Все подготовим, все сделаем. Не мешали бы.

Сергей. Об этом забудь! Не дадим! Тут тебе и будет дополненная реальность, да без шлема. Еще оглохнешь от нее.

Роман. Сам бы не оглох, благодетель. А, черт! Идем-ка в дом, я тебе покажу.

Уходят. Появляется Маша

Маша (убирая остатки, напевает).

 Сквозь толпу одетых ярко,

 бестолково, неопрятно.

 А играть со мною в прятки,

 это просто гнать волну.

 Занавес

 

Действие второе

Тот же день. Солнце зашло, полумрак, но на участке все излишне ярко освещено, и вечером, как и утром, здесь что-то неуловимо безвкусное. В коттедже Романа, правом, открыты все двери. В дальней комнате Любовь вяжет, на веранде-столовой Анна помогает Маше сервировать стол к ужину. Возле коттеджа прохаживаются Сергей и Роман.

Анна (кричит). И когда Виктор все же будет? Ему накрывать?

Любовь. Накрывай, накрывай, грозился. Спроси все же у Ромы.

Роман. Да будет, будет! (В сторону.) Чтоб Витя да не был.

Боком входит Яшин.

Яшин. За расчетом я, Роман Павлович, не взыщите.

Роман. А Антон где?

Яшин. Причем здесь Антон? Это наши дела.

Роман. И что ж ты будешь делать, Илья, как тебя, Яковлевич?

Яшин. В Жуковке зовут. Вам-то что?

Роман. То, что погорячился я. Оставайся, плодись себе.

Входит Сергей.

Яшин. Ну, не! Это нет! Кабы не Сергей Павлович…

Сергей. Дался вам Сергей Павлович. (Обнимает Яшина за плечи.) Ты уж не взыщи, Илья. Забыл, что у меня здесь тоже право голоса? Участок, ты прав, надо кроить по-новому. А у тебя глаз-ватерпас. А Роман извинится. Так, Рома?

Яшин. О! Очнулись! Я чего вам плешь проедал?

Роман. Вот и не жужжи. Ну, неправ я был, да, неправ. Так что извини! У меня тоже нервы. Доволен? По-твоему, Илья, видишь ты, Яковлевич? Так? Добился?

Яшин (мнется). Ну!.. не знаю…

Роман (срывается). Может, скажешь только, почем в прошлом году розы.

Сергей. Заткнись, Роман, заткнись, кретин! Иди уж, Илья, от греха! (Спокойно.) В Жуковке-то много сулят?

Яшин. Сколько сулят, все мои. (После паузы.) Эх, Сергей Павлович! Кабы не вы! (Крутит головой.) Да еще Анна Петровна.

Сергей. Ну, ну! Иди уж, Илья. А завтра обмоем! С Антоном. Лады? (Илья хочет что-то сказать, машет рукой и уходит.) Фу ты, ну ты! Ром, ты все же, ты возьми себя в руки. Не до Ильи сейчас. (Пауза.) Ужин-то скоро?

Роман. Думаю, да, должен же бездельник этот билеты подвезти.

Входит Седун.

Седун. Здравия желаю. Илью, вот, повстречал. Смурной какой-то. Обратно не поладили?

Сергей. Почему же? Все путем, Антон, полный статус кво.

Седун. Точно? Надо же! (Думает.) Ну и слава Богу. А он гордый. (Пауза.) Он Анну Петровну сильно уважает. Характер у него, Сергей Павлович. Молодой еще. А ума палата, в смысле дизайна.

Сергей. У всех, Антон, характер, куда денешься? Молодой? Это пройдет.

Седун. Вам виднее. (Пауза.) У Ильи, Сергей Павлович, идеи.

Роман. Надо же! Кругом фонтаны. Лучше б воды, оно естественней.

Сергей. Рома, утихни! Он мне рисовал, я видел. Со светом тоже красиво придумано

Седун. Илья, он самородок. Парковый Кулибин. Диплом бы, с руками оторвали.

Роман. Ну, на все руки! Не левша? Блох кует?

Сергей. Постой ты, юморист, не кипятись! Глянь свежим глазом. Не участок это, безвкусица. Куртины, фонари. Дешевка!

Седун. Так-так, раскиньте мыслью. Большие башли за такое платят А у Ильи не корысть. (Пауза.) Толкуют, вот, уродил Бог барыней… ведь неверно это, Сергей Павлович.

Сергей. Что неверно?

Седун. Что на расходы не дал. Ну, уродил, зачем халявой попрекать?

Роман. Из песни слова не выкинешь.

Седун. Э-э! На расходы зарабатывать надо, ладно. Да отвечать за поступок тоже ведь? Уродил, так не жидись. Илья, вот, через себя переступит, дай ему по душе дело. Потребность, однако, Сергей Павлович, не есть неодолимость необходимого. Соловей без песни даже не воробей.

Роман. И тут поэт, философы кругом сраные. Потребность у него! Я б поэтов всех в шею.

Седун (не реагирует). Илья, он красоту видит. Он к простоте тянется. Участок ваш может построить, пальчики оближете. В простоте вершина чудесной необъяснимости. Господь, если к примеру, не разбери поймешь, и то, и так. Христос же совсем иная практика, прост и потому близок.

Сергей. Ну, Антон, ты загнул! А ты, Роман, не туда энергию тратишь.

Седун. Не понял я все ж, Илье-то выходить завтра? У него тоже нервы.

Роман. Во, дает! Да конечно, черт вас дери! Куда проще? Нервы?!

Седун. Сугубая, Роман Павлович, простота прячет глубину содержания. Позвольте на том откланяться. (Уходя.) Откуда у всех страсть разделять неразделимое? Уж не говорю, неразделенное. Примириться, ну, ни в какую. (Громко.) Народ вас, Роман Павлович, поймет. Народ такое одобряет, я-то знаю. Вера в успех всегда удаче заглавный шанс дает. Без коня и корм не нужен, в смысле сена.

Роман. Ха! И этот туда же. Ну, надо же, народ!

Сергей. Заносит его, оракула. И его мозги народом проедены, как молью. Оно шутка, но… вершитель, высший судия! Ширма же, одна ширма для вождя: народ мне доверил, народ не поймет, я народный рупор. Ох, зря история поделена ― до Ленина, после, одно и то же. Забитые все, ничего, кроме нищеты. Оттого и машут народом тысячу лет как знаменем. Это ж не советское изобретение, это зады, извечно, опробовано. Народ!

Анна (подходит, снимая фартук). Когда ж вы из сфер спуститесь? Он же, кумир, зараза, все безмолвствует и безмолвствует.

Сергей. Какая чушь! Ну, что мы? Всё единая идеология и куцая. Коллектив, а кто его видел? всё! человек нолик. А эти, писатели, философы, искусство? Век от века, день ото дня бум-бум, народ, народ! В гены вбито! Так и не расхлебаемся никогда.

Анна. Утихни. Это данность. У нас всё, литература, философия, искусство, только и делали, учили, всегда только учили жить, тут и православие, и душевный склад. Теперь пожинаем. Плоды? Анекдот. Милоновы, депутаты, воздушные шарики неопознанные летающие объекты, что там еще? Сонмы учителей. Это нельзя, этого нельзя, этого не сметь. Логически прямой путь. Не смерть культуры, этого не предскажешь, но близко… на краю.

Сергей. Ну-ну, проехали, мало нам забот. Виктор не говорил, на когда билеты?

Роман. Не говорил. Фу ты, всё теперь не в масть. Завариваем кашу.

Анна. У нас готово! Будем ждать?

Сергей. Что значит, кашу? Кто ее заварил-то?

Анна. Что заварил, зачем заварил? Каша это поутру.

Роман. Уехали, проехали! Анечка, вернетесь с Любой, усадьбу не узнать будет. Муж твой к народу ухо приклонил, дизайнеру этому, новоявленному, всю власть передал.

Сергей. И ты туда же! Неразрешимо глубокий конфликт этот Илья. Другого объекта не нашли.

Роман. Анечка, вот, вот! А понять того не может, что из глубокой колеи колесу не вывернуться, другую надо искать… колею.

Сергей. Чудак ты, Ромка. Помнишь, папа пел, лет пять подряд? И за борт ее бросает в надлежащую волну.

Анна. Сережа, золото ты мое. Должна тебе сказать, Роман ты мой Павлович, это у него пунктик. Интеллигенты! борцы, бойцы, а дуда одна, до власти бы добраться. А папа ваш идеалист неудачник.

Сергей. Я его уже почти не помню. Да, интеллигенция, куда ей? Кишка тонка. Подобраться к заднице на троне да вылизать до блеска, это да. (Смеется.) Знаешь, Ромка, я ведь к четырем годам все буквы знал. Очередь к заднице, ух, велика. И сразу читать выучился. Зараза был, не приведи Господь. Завтрак ― только на коленях у отца. А он в это время «Правду» штудировал. Адварп ― первое мной читанное слово. Папенька наш, он ведь тоже из очереди, по-своему.

Роман. То-то ты шибко грамотный.

Длинный мешок падает возле забора и сразу слышен рев двигателя. Все в недоумении. Роман идет к забору.

Сергей. Рома, осторожнее! Не рвануло бы.

Выходит Любовь.

Любовь. Это что это? Что-то слышала? Что-то бросили?

Роман (подходит к мешку). Да уж. (Громко.) Ты, Люб, погоди, иди в дом, иди! не нужно тебе, ни к чему.

 Любовь. Да что такое? Что там? Ты не с ума сошел?

Роман (резко). Прошу тебя! Не спорь. Я приду, иди, прошу тебя.

Любовь колеблется, но уходит, недоумевая.

Анна. И что там, Рома? Что за подарочек?

Роман. Ух ты! Это точно, ты права. Дар, да не волхвов.

Сергей (идет к нему). И что? что за сюрприз? (Застывает.) Ничего себе!

У ног Романа мешок с обожженным трупом собаки.

Роман. Да уж. Зачем? это ж Вайсов. Кому это? Зачем?!

Анна подходит к ним.

Анна. Даже страшно. И что это? (Вскрикивает.) Боже! Ужас! Нет! Нет, нет!

Сергей. Родная, прошу тебя! Люба же.

Анна. Да! Конечно. Да! Сережа, это ж лайки помет. Джета наша умерла, щенка ее еще раньше Вайс забрал. Пятно над глазом, это ж он. Какой ужас! Вот что! Ты, Ром, иди к Любе. Мы приберем. Боже, еще сожгли! зачем?

Любовь (кричит издали). Чего застряли? Ужинать кто будет?

Сергей. Вот что, Роман. Ты ей скажи, мусор, запах сильный, ей не надо. Ну, сволочи! (Пауза.) Не понял! Это Вайсу? Зачем сюда? Нам?

Роман. Зачем? Кто? Убью! (У него трясутся руки.) Ясно, нам! Я пойду, да, верно. Идем, Анечка! Сереж, зароешь? Да что же это такое? Сволота! Гниды. (Уводит Анну.) Нет, Сереж, ничего? Или я?

Анна. Пса Алексом звали. Чистопородная лайка. Если б не пятно.

Сергей. Зарою, зарою, идите уж. (Находит кусок целлофана, лопату, заворачивает мешок, уносит.) Ах ты!.. Нам? (Пауза.) Дерьмо!

Любовь идет навстречу Анне и Роману.

Любовь. Виктор звонил, в пробке. Говорит, с минуты на минуту. Что там такое? Куда Сережка исчез?

Роман. Пустяки. Кто-то от мусора так избавился, шутка. Вонища непереносимая, тебе нельзя. Сережке пришлось яму рыть.

Любовь. И не совестно? Он же тебя много старше.

Анна. Ничего, ничего, пока ты у нас главная. (Пауза.) Знали б вы только, как я Сережку люблю.

Роман гладит ее по плечу.

Роман. Прорвемся, Анюта. Зачем только?

Любовь. Дерганые вы что-то, почему дерганые? Сережа подойдет, и давайте садиться, Виктор сказал, времени у него чуть.

Роман. Может, и у всех чуть, кто знает. Шутка.

Подходит Сергей.

Сергей. Ну и почва там, камень.

Роман (тихо). Зарыл?

Сергей (уже спокоен). Само собой. Там мусорка подъехала, предлагали, да я не смог. Ну, камень, аж взмок. Живой была псина.

Анна уходит.

Любовь (занята своим). Кто взмок? Псина? Что за псина? Виктор вот-вот явится.

Сергей. Псина, я сказал? Это на мусорке, в кабине, шоферская. А нам выпить самое то. (Тихо Роману.) Придется докапываться. Не было забот.

Роман (так же). Бедой больше, беда меньше. (Громко.) Я сказал, прорвемся.

Сергей. Зыбко. Только сейчас понял, как все зыбко. Не на что опереться. Не на кого рассчитывать. Про билеты не говорил?

Любовь. Сказал. Бизнес-класс. На 21-е.

Сергей. Ну и славно, соберетесь нормально. Лишь бы перелет.

Любовь. Да ничего. Девятый месяц, это ничего.

Сергей. Люба, я тебя прошу, будь осторожна.

Любовь уходит. Входит Антон.

Седун. Пакет вам, Роман Павлович. На околице смотрю, едет, сигналит во всю, Виктор, значит, Андреевич. Дела, говорит, хоть вешайся, ночь на дворе. Извинить, в смысле, просил. Позвонит, мол.

Роман (слегка недоумевая). Спасибо тебе, Антон Иванович. (Берет пакет.) Ему виднее. (Пауза.) Может, и слава богу.

Сергей. Антон! (Отводит его в сторону.) Такое дело, у Вайса лайку убили да подожгли. Это поме наш, ну, Джеты, помнишь?

Седун. Быть не может! Конечно, помню, с пятном. Кому пришло? Это Вайс сказал?

Сергей. Нам подбросили. Может, что услышишь, Антон?

Седун. Давеча от вас уходили, «мазда» шестая, незнакомая… да мало ли. Зверье! Чистое зверье. Жгли, говорите? Да что ж это! Ладно, разведаю, ясно, поспрашиваю. (Уходит.) Сами, полагаю, раньше объявятся. Жечь-то к чему?

Сергей. Говоришь, «мазда»? У нас тут, вроде все «мерсы». Номер не заметил?

Седун. Почему не заметил? Неконтролируемое, Сергей Павлович, не есть непредусмотренное.

Сергей. Тогда давай. (Седун записывает в его записную книжку.) Хм, не московский. Спасибо тебе.

Седун. Не на чем. Вы держитесь. (Уходит.) Вайс еще, чегой-то.

Роман. Совсем на Виктора не похоже. Чтоб харчи под носом… (Разрывает пакет, просматривает его. Кричит.) Любаша! Аня! Билеты у нас!

Любовь (выглядывает). А Виктор? Не вижу.

Роман. За ним черти гонятся. Даже не заехал. (Смеется.) Э-э, баба с возу…

Любовь. Тогда за стол!

Сергей (прохаживается). Рома, Рома, мы что, тоже озверели? Ты об этом не думал? Вот же вот ты отцом станешь. Псы, угрозы, оглядываемся. Мир-то без нас живет. А мы рядом с чудом, да не видим. Не хочу! (Много спокойнее.) Дурни слепые, до чего прекрасно кругом. Пользуйся! (Резко останавливается.) Не обращал внимания, как кошки сложены, все кошачьи? Идеально. Так ведь и у нас, у людей тоже так. Одна для меня загадка.

Роман. А я тебе скажу другое. Не пора ли, как это по-научному, дижестив? Короче, по чуть-чуть? Что за загадка? (Неожиданно, даже для себя.) Слышь, Серж, а ты пол Любку клинья не подбивал?

Сергей (сбит с толку, но небрежно). Ты даешь, куда тебя понесло? Сбил ты меня. (Пауза.) Да! Вот загадка, всё у человека на месте, у каждой косточки своя задача, идеально, как у кошки, ничего лишнего. А на хрена ему, скажи ты мне, брови? У всех, надо же, у Эльзы Кох брови, у Эйнштейна. У Брежнева и Трампа.

Роман (как с больным). Ты только, ты, Сереж, не переживай. Это пройдет, я ж говорю, пора. А там и за стол. Мы же днем почти не ели.

Анна выносит два стакана виски со льдом.

Анна. Вот и стали мы с Любой домохозяйки, и представить такое не могли. И не страшно оказалось. Сами виноваты. Так что, одна опора, вы! Вперед и выше?

Роман. Ты прямо весталка… или пифия?.. Всё забыл. (Встряхивает стакан.) Хорошо звенит. Будем?

Чокаются.

Сергей. Будем! Аня. Люба! За вас. (Пьют, Отводит Романа в сторону.) Роман, не на того грешим, не думал? Не Сойкин это, не его почерк. Что сегодня придумали, ты еще не понял, высший класс! Что там Сойкин, ни один Бастрыкин не подкопается. (Пауза.) Антон «мазду» видел.

Анна (издалека). Ты о мешке? Nemini parcetur.

Роман. Переведи! Какая еще «мазда»?

Сергей. Не исключая никого, то есть Сойкина. Это ж Gaudeamus igitur, забыл? А не надо, память это ого-го. Никто не знает, что за «мазда».

Анна. Я, конечно, в стороне, но этот из прокуратуры, Кирилл, нет? Какой-то он пакостный. Такой, кого хочешь, сожжет.

Сергей. Так. Ведь сожжет. Не сморщится.

Роман. Так, так. А? (Сергею, в упор.) Похоже, его-то и надо в расчет брать. (Пауза.) То-то Витюша слинял. Да, Кирилл, забыли мы его. Худо, если память не держит.

Сергей. Аннушка, родная ты моя, выкинь все из головы. У вас сейчас свои, а у нас ваши заботы. Вам лететь, и Люба твоя головная боль. Остальное вон из головы! Справимся! Это всё ерунда, лишняя головная боль. С нашим-то щитом. Не зря мы с Романом воскресенье потратили. Забудь!

Роман. Анют, прорвемся, зуб даю. Броню придумали! У нас броня, и мысли наши быстры! И голодовку к тому же я не объявлял.

Сергей. А я подавно.

Анна. Тогда чего ждем? Любаша! Они созрели, года не прошло. Маша тем временем не заснула?

Усаживаются за стол, Маша начинает подавать.

Маша (негромко напевает). Вот и стало обручальным нам Садовое кольцо.

Любовь (увидев лишний прибор). О, забыли.

Анна. Машенька, не убирай. Ты с нами садись, и так припозднились.

Сергей (тихо, Анне). Новация?

Анна (так же). Ни слова о делах. Ты понял?

Сергей. Как всегда, ты права.

Маша мнется, но Сергей делает жест, и она садится за стол. Анна раскладывает еду. Начинают есть.

Роман. Полина себя превзошла. Нет, Маша? Ушла она?

Маша. Только что.

Сергей. Полина золото, все мишленовские звезды, когда б в Париже. Говорят, ужинать вредно.

Анна. Не с Полиной. Где повезло, так повезло. Кухарка? Повар высочайшей категории. Ты угощайтся, Машенька, смелее, здесь ты дома.

Маша. Спасибо, Анна Петровна, я ведь до того всё пробую.

Роман. То проба, а это ужин. (Некоторое время едят молча.) Маша, а ты о Сталине знаешь?

Маша. Ну как же.

Роман. Да?

Маша. Мавзолей, там, победа.

Роман. И всё?

Маша. Наверное, не думала. Он же сто лет как помер.

Сергей. Положим, поменьше, но в общем да.

Любовь. Маша наша в университет поступает. Ты бы взял шефство, Сереж.

Сергей. Не вопрос. Я и не знал. На какой же вы факультет?

Маша. Я еще не решила.

Сергей. Тогда удачи! Что надо, сделаем, только не стесняйтесь.

Маша. Спасибо вам всем! (Пауза.) У вас так тихо, хорошо. (Сильно краснеет.) Вы добрые.

Сергей. Ну, ну, ну. Слушайте, билеты есть, все решено, Жизнь продолжается! Что бы нам шампанским себя не побаловать? И Любе пока можно.

Маша. Ох, Сергей Павлович. Я принесу? Ой, оно же теплое.

Анна. Конечно! Сергей дурного не предложит. Лед? А ты его в морозильник.

Маша быстро уходит.

Анна. Не с одной Полиной везет, Маша тоже поискать. Полагаю, и с Ильей сложится, а, Рома?

Роман. Плевать мне, если честно. Кирилл, вот, теперь засел. Рожкин, надо же.

Сергей. Что значит плевать? Илья самородок. Антон и тот балдеет. Деньги у нас есть. Наследника ждем, а живем в самодеятельности какой-то. Не будет наших девушек, порядок и наведем. Не разоримся, у Антона и бригада на примете.

Роман. Насчет везет, не спеши, я бы не спешил. Дожить бы до понедельника.

Сергей. Роман, кончай каркать. Ты сегодня не в духе. Жену побереги!

Любовь. Нет, нет, я в порядке. Что вы все нападаете да нападаете?

Так же быстро входит Маша.

Маша. Управилась. Сейчас горячее, оно и остынет.

Сергей. Маша, вы 14-го года?

Маша. Конечно. А надо другое?

Сергей. Нет, нет, все правильно. Говорят, этот год неудачным будет. Високосный.

Маша. Я, вот, слышала, вы об Антоне. От хитрюга. Один в один, Лука.

Сергей. Евангелист?

Маша. Вы всё смеетесь, а он прямо из «На дне».

Роман. Да-а? Это почему же?

Маша. Нотации всем читает. А еще, хлебом не корми, человека дай ему сунуть в собственное его дерьмо. Ой, извините, в общем, пополоскать.

Роман. Ну уж, так уж?

Маша. Соседи мы, он через дом. Не могу сказать алкаш, но сядут с Ильей, и за полночь, бу-бу-бу. Бутылку и положат.

Любовь. Маша, знаешь, куда поступать тебе надо? На психологический.

Роман. Факт. Будешь нас по ящику жить учить. Алкашей целить и вообще. Точно! А то какие-то Лонго, черниговские всякие, трюизмы и неграмотность элементарная.

Маша. Заговорили вы меня. Совсем забыла. (Убегает.) Сейчас принесу, не сгорело бы. А Черниговская это не телик, она ничего, зря вы.

Сергей. Славная девочка. (У Сергея звонит мобильник, он включает его.) Слушаю. Алло! Да что такое? (Смотрит на экран и меняется в лице.) Кто это? (Отходит в сторону, не отрывая глаз от экрана.) Аня! Аня, ну! На минуту, Аня.

Анна (идет к нему). Что случилось, Сережа?

Сергей. Сейчас, минутку. Ребята, вы извините, сейчас.

Роман. Что там, Сергей? Что-то важное?

Сергей (набирая номер). Нет, нет. Все в порядке. Это… отопление. Вы ешьте, ешьте, мы сейчас. (Не громко.) Алло, Коля? Слушай, не до разговоров. Да. Да. Можешь номер пробить? Срочно! Какой понедельник, вы что, не круглосуточно? Ладно, ладно, не кипятись! Записывай! Да, сейчас, вот, да, набрал Скинул. (Ждет.) Что? (Слушает.) Не может быть. Ничего не путаешь? Ладно. Спасибо тебе. Извини. Да-да. Да! Постой, не все. Поищи шестую «мазду», номер есть. (Находит в записной книжке, набирает.) Получил? Всё, жду. Извини! (Анне, показывает экран.) Взгляни. Это что!? Только держи себя в руках. (Анна изучает экран, бледнеет, смотрит молча на Сергея.) Номер этот у них уже светился. А сейчас никаких следов.

Анна (с ужасом). Это Люба?

Сергей. На Колином языке, лицо похожее на Любу. Конечно, Люба. Серьги еще твои, не приметила?

Анна. Да. Заметила. И что делать? Это кто?

Телефонный звонок.

Сергей (собрался полностью). Не знаю. Это не тебе, слушаю, Коля! (Долгое молчание.) Спасибо, Колян, ты уж извини, приспичило. Привет твоим. Пока, пока. (Отдает мобильник Анне.) По этой линии глухо. Пока ничего. Как обухом! Ты дату видишь?

Анна (брезгливо). Вижу! Дай в себя прийти. Мы же не можем…

Сергей. Не можем. Но дата! Сегодня ведь май?

Анна. Да что же это… (Пауза.) Это получается ровно восемь. Не верю! Это ложь! Фейк, грубый фейк! Алекс еще!

Сергей. Аня! Ты сможешь себя в руках держать? Сможешь вида не показать, сможешь? Надо к столу, надо сообразить. Виду не подавай, ты понимаешь? Фейк? А с кем она? Кто-то знакомый?

Анна (всматривается в экран). Даже не соображу. Да, да, что-то знакомое. Но кто!? Смазано.

Возвращаются. Любовь пытается что-то сказать, она нервничает.

Роман (беспечно). Может, без жаркого? И Сергей говорит, вредно, да и не хочется. Сразу и к шампанскому. Как, Машенька?

Маша. Меня-то что спрашивать? Я вечером вообще почти не ем. Это как вы.

Роман. Вот и лады, значит, договорились. (Сергею и Анне.) Или вы против?

Сергей. А? Да, конечно. Кусок с горло не лезет. (Спохватывается.) Билеты надо обмыть. Чтобы все сложилось. Чтобы спокойно, чтобы тихо.

Роман. Сереж, ты чего? какая муха? Тебя звонок сбил?

Сергей. Звонок? Какой звонок? А, ты об этом. Да чепуха.

Анна. Маша. Я думаю, пора, наверняка остыло.

Маша. Бегу, бегу. Конечно!

Сергей передвигает хлеб, тарелку, берет маслину и закуривает. Он очень бледен. Когда говорит, видно, что занят совсем другим. Анна искоса взглядывает на него, она много более собрана.

Сергей. Так говорите, 21-е? Это среда?

Анна. Пятница.

Сергей. Разве? Понедельник это хорошо.

Роман. Ты что, Сережа? Что с тобой? Кто звонил-то?

Сергей (берет себя в руки). Какой звонок? А-а. Это кондиционер в конторе, ерунда.

Роман. Чего-о? Все же ушли.

Маша приносит шампанское, он отвлекается, берет бутылку.

Сергей. Остыло? Вот интересно, есть у нас предназначенье, у каждого?

Роман. То, что надо. (Открывает без хлопка бутылку, разливает.) Мало нам Антона, Сергей!

Сергей. Нет, я серьезно. Каждому что-то назначено? Хоть своим дерьмом, но командовать мы можем?

Анна. Тварь дрожащая? Этот вопрос до тебя решен.

Сергей. Правда твоя. Да ведь жизнь не остановишь, с нами-то что?

Роман (поднимает бокал). Заткнись, ладно? 21-е на носу. Давайте, чтобы все сложилось. И полет, и чтоб легкие роды.

Маша. Самого-самого вам, Любовь Петровна, легкого, чтоб как пушинка! Знакомая одна Штаты, ой, как хвалила.

Чокаются, пьют.

Анна. Список, что купить, я в сейф положила. И голубое! Другого нельзя.

Сергей. Не учи ученых. (Спохватывается.) О, черт! Анька!

Анна (сдержанно). Понимаю, Сережа, все понимаю. (Срывается.) Я тоже… тоже об этом. Любаша, ты не думай, не обращай внимания.

Любовь. Ничего, Анечка, ничего. Заживет. Должно зажить.

Анна. Да! Да, да. Родишь, и у меня сынок появится.

Сергей. У всех появится. За это не пьют. Давайте выпьем, как Машенька сказала, чтобы пушинка. (Ему тяжело дышать).

Чокаются, пьют.

Роман. Так-так-так. Только сейчас сообразил. О! Сам не пойму, с чего рогом уперся. К чертям все надо переделать. И конечно лучше Ильи этого несчастного нету. Не поспеем только, а, Сереж?

Сергей. Ты о чем? А, Илья. Уложимся. Я ж говорил, у Антона бригада на примете, киргиз какой-то справный. Сделают. На крайний случай, доделки, это ничего. Пока еще он ногами пойдет.

Роман. Ань, забыл, ты ведь полеты нормально переносишь?

Анна. Абсолютно! Как и Люба.

Сергей. Есть еще у нас? (Поднимает бутылку.) Смотри ты, допили. А я хотел, чтобы Маше заму

Маша. Будет шутить, Сергей Павлович. Не хочу спешить.

Сергей. Нам и не надо.

Любовь. Тихий сегодня вечер. Никто не бежит, тишина. Век бы так жить.

Сергей. Век. Век это чуть. Оглянулся, а он на исходе. (Пауза.) Все-таки, а все-таки, чем мы привязаны к жизни?

Роман. Ни тебя, ни меня никто не спросит, и не будет спрашивать. Это выше нас.

Сергей. Верно. Что же тогда свобода? Я, выходит, обязан? Где мои личные границы? Помню, давно читал рассказ один, как богач ушел в нищие, сам. Устал быть обязанным, устал от насилия, насилия обыденного, от текучки, по-нашему. И что получил? Ничего, пустоту. Он выбрал свободу, переход в метро на кусок хлеба и затхлый ящик для сна. А когда умер, все выяснилось, и похоронили его как богача. То есть и смерть не дает свободы. Может, я не все понял.

Анна. Не до конца. Это Газданов Гайто, эмигрант.

Сергей. Да. Именно. Если человек родился, он все время что-то должен, кому-то, себе, в охотку, под прессом, неважно. То есть, свобода это дым, иллюзия, фикция, условность, дань. Но никак не состояние, не данность от рождения. Свобода, в ее подлинном значении, это пустота, не более. Вне пустоты только нити, бесконечные нити к иному.

Роман. Осознанная необходимость.

Сергей. Не смеши. Обострения классовой борьбы не хватало. Я серьезно. В чем мы свободны? На что не просто имеем право, но это есть? Дыхание? Пищеварение? Но дух, но душа? Где здесь свобода?

Роман. Хочешь, пей шампанское, хочешь ― виски. Можно и не пить.

Сергей (поникнув). Ты прав. Виски.

Роман охотно наливает. Они отпивают, не чокаясь.

Сергей. То есть приходит пора, когда человек уходит, его влечет, и он это делает. Тормоза подрезаны. Он это знает, но ничего менять не хочет. Еще, может, и рад.

Анна. Я этот рассказ помню. Его упрекали, мало, мол, удачная попытка пересадки русской души на французскую почву.

Сергей. Что значит, мало? Очень даже… Судьба Олдингтона, например. Или этого, ну, что о рыбке-бананке. (Пауза.) Финал, конечно, ни в какие ворота. Стреляться возле спящей жены, это даже не передать. Душа так, вдруг, очерстветь, как камень, не может. Хотя черт его знает.

Анна. Сережка! Все, Сережа, быть может. То было потерянное поколение. (Пауза.) Потерянное, разгневанное. Это у них. У нас все вторично. Я не в смысле отбросов, отходов, мы на задах, вечно позади. Поколение апатии.

Сергей. Если бы! Не поколение, нет. Время. Вся история ― время апатии. Не фатализма, с которым все носятся, ах, русская тайна. Нищета, полу нищета, автономия, без тормозов, власти, произвол. Вот и итог ― апатия, общество апатии, время апатии, вечность апатии.

Любовь (привстает). Опять, Боже! Опять! Шевельнулся.

Роман. Любонька! Это ж здорово! Это ж новый человек. Сынище! Мой! Когда же, наконец? не дождусь! Что мы всё? какие-то гайто, пальто. Человек родится! Иди, ложись, Люба, ложись, иди. Тебе нельзя. Пойдем!

Любовь. Рома! Не психуй! Во-первых, он давно толкается. Значит, сильный. Да еще вечер такой, ослепительный. Ты чего хочешь? Мы же месяц не увидимся, да нет, больше.

Анна. Но, Любаша, может, он прав? Отдохнуть бы.

Любовь. А я что делаю? Только и отдыхаю.

Анна. Я вчера с няней встречалась, кстати.

Роман. Черт! Точно! Как же мы забыли?

Сергей. Няня?

Анна. Никто ничего не забыл, Роман. Очень милая женщина, мне понравилась, тихая, достойная.

Маша. Да я бы и одна справилась, Анна Петровна. Я и братика выходила, а ведь мне от горшка два вершка было, вы же знаете. Ой!

Анна. Конечно! Вдвоем и справитесь. Все у нас хорошо. Лишь бы не сглазить, ой!

Любовь. Чего вы все ойкаете? Так и есть, лишь бы не сглазить. Что думаете, то и говорить надо! Нечего оглядываться. Совсем! Да заботой такой извести недолго.

Сергей. Люба, Любаша! Прошу тебя. Все мы на взводе. Ни с того, ни с сего. А нельзя!

Любовь (почти кричит). Поздно рожаю, да? Под сорок? Вы этого боитесь? Вы всё Аньку помните? Не будет! Не будет вам такого, не дождетесь!

Анна. Господи, боже мой.

Роман (обнимает Любовь). Любушка, Любушка, дурочка моя. Что ты? Тебя все любят. Все будет нормально. Нельзя тебе нервничать, категорически нельзя.

Сергей. Люба, не надо. Все же тихо, сама сказала, спокойно, Люба.

Анна. Люба, зачем ты так?

Любовь (бросаясь ей на шею). Аня, Анька! Прости ты меня, ей-богу! Нервы ни к черту. Забыли?

Анна. Все-все! Проехали, забыли, всякое бывает. Ничего, нас примут, все готово. Погода и у них в штате установилась, всё путем. (Смеется.) Даже доктор в нетерпении, я звонила.

Любовь. Не могу. Зачем вы меня всё в ватку кутаете? Я уже взрослая, я справлюсь. Сю-сю-сю, обрыдло. Надоело!

Маша. Я пойду, да? Я ведь не нужна больше? Вы это зря, Любовь Петровна, вы, я хочу сказать, вы держитесь.

Сергей. Ах, Машенька, золотые уста. Люба, ты слушай, слушай, устами младенца…

Любовь (смеется). Маша, спасибо, Машуля. Иди уж, иди. Завтра ждем. Спасибо!

Маша быстро уходит.

Роман. А ведь верно, пожалуй, с ней одной справились бы, безо всякойняньки.

Анна. Ну-ну-ну, без профессионалки нельзя. На Илье экономьте.

Роман. Шутка. Думаю, кончен бал. В постельки пора. На посошок? Нет?

Сергей. Что уж там? Девочки, вы идите! Спать, баю-баюшки. (Роману.) Посидим еще? Кстати, имя вы хорошее придумали, правильное, Антон Романович, потом Антоновичи. Звучит чисто.

Любовь. Ромка против, мол, садовниково.

Роман. Уже нет! Я ― за, факт, за Антона. Девочки, вы, правда, отдохните, завтра суеты невпроворот. Посидим по-братски пару минут, и тоже на бочок. И с Ильей, кстати, все решим. Новая жизнь, да еще при Антоне, так уж во всем.

Любовь и Анна, поколебавшись, уходят.

Сергей. Повезло нам, Роман, как считаешь? Повезло! Сомнений нет!

Роман. А скажи, братишка, ты все еще не знаешь, на хрена нам брови?

Сергей (недоуменно). Ты о чем?

Роман. Забыл уже? А я тебе отвечу, эстетика. Чувство гармонии у Бога, неполное без бровей лицо. Так что, давай по маленькой и на покой. Сборы завтра, суета, собака эта, бр-р, и вообще, выспаться надо. Их собрать, участком заняться. Выше крыши хлопот. Кириллом заняться. Тяжелый день понедельник.

Наливает, чокаются, пьют.

Сергей. Лады? (Пауза.) Рома, ты помнишь, как Аня с лестницы упала? Выкидыш ее? Хотя вряд ли, ты тогда в Лондоне застрял.

Роман. Что с тобой? Зачем это? Помню, при чем тут Лондон. Выпил, что ли? Не кисни! (Уходит твердым шагом. С пути.) Это Кирилл, попомни мое слово! Зарою, как того пса.

Через некоторое время появляется Анна. Вскоре в правом коттедже гаснет свет.

Сергей. Не спится?

Анна (прижимается к нему). А ты как думаешь? Ты не проболтался?

Сергей. Плохо же ты обо мне думаешь.

Анна. Я не плохо. Я боюсь. Где они это сняли? Когда? А, да. Не понимаю! (Пауза.) Не могло такого быть. Просто не могло!

Сергей. Возможно. Вполне вероятно. Но запись есть, и по всей форме, и дата, и деться некуда. Мы куда ни шло, он же Роману пришлет. Пришлет! (Пауза.) Еще дата! Специально сдублирована. Так что жди беды.

Анна. С Любой поговорить? Нельзя просто сидеть!

Сергей. В ее-то положении? И что она скажет? Аня, это катастрофа, Аня. Если Роман узнает, а он узнает.

Анна. Это ложь! Кому ж мы так насолили? (Встает.) Все-таки, поговорю!

Сергей. И что? И дальше? Ночь не спать? А Роман?

Анна. Пустота, типун тебе на язык, тупик.

Сергей. Завтра бы вам улететь. Тупик! Не знаю, ничего не знаю. (Пауза.) Если это Кирилл, это ничего еще, я его найду. Убью! (Пытается встать, вскрикивает и падает навзничь.)

Со стороны правого коттеджа раздается приглушенный выстрел, спустя немного времени второй, громче.

Анна. Что? Что ты? (Она почти парализована.) Тихо, Сережа. Сережа!

Сергей (с трудом). Ничего. Ерунда. Я сейчас. (Снова пытается встать. С трудом.) Огонь! Жже… (Держится за живот.) Обруч. (Падает.)

Анна сжимает себе горло.

Занавес

 

Действие третье

Поздняя осень. День в самом разгаре, редкое для этого времени года тепло. Ракурс смещен так, что левый коттедж ближе к авансцене, и всё как-то перекошено. На участке запустение, сломанная скамейка, разбросанные увядшие цветы, лужи, кучки листьев, мусора, раскрытый разломанный чемодан. Коттеджи неуловимо потускнели. У правого забиты досками окна, двери наискось заклеены полосами. Ворота настежь. Появляются Седун и Яшин.

Седун. Вот и снова здесь, считай, на пепелище. Как у тебя, Илья, ничего?

Яшин. Все путем, Антон Иванович. Что нам делается?

Седун. Видишь ты, остерегись загадывать, расчет на успех, Илья, не есть шанс удачи. Без коня и корм, хоть худой, хоть какой, ни к чему.

Яшин. А к отпеванию, Антон Иванович, и хотел, не поспел. Хозяину, видишь, контейнером мой заказ пришел, а доставили под ночь, всё ждали.

Седун. Суета, Илья, не есть открытие современного, она суть помысла всегда уничтожает. Обещал я Роману Павловичу, покойнику, стекло вставить, видишь ты, теперь уж не вставлю.

Яшин. Это ж как это, значит, выходит? Ее бедную отпели, а его наподобие собаки? Слава тебе, Господи, хоть могилу общую добились. Три, получается, жизни, жуть, как повернулось. Не поспел я. Лопнуло, слыхал я, их дело.

Седун. Откуда мне знать? Это ты теперь в сферах. Роман, вот, Павлович вперед времени подсуетился, сына они в мою честь назвать решили, так-то вот. Уважили. Теперь, Илья, я как ты, человек второстепенный.

Быстро входит Маша. Она во всем темно-сером, одета дорого и с большим вкусом.

Маша. Ну, здравствуйте, Антон Иванович. Илья! Они приехали, нет? Ворота настежь, а никто, смотрю, ни щепочки.

Яшин. Привет, Мария. А ты все красивее. Когда ж остановишься?

Маша (не слушая). Боялась не успеть. Ну, слава богу. Как раньше, прямо, вместе встречаем? Какая теплынь! Прелесть.

Седун. Бабье лето расписание блюдет. Когда же свадьба сыграете?

Маша. Все спешите, Антон Иванович. Сейчас не это важно.

Седун. Важность, Мария, маркируют обстоятельства. За воду в пустыне и алмаз отдадут.

Яшин. Смотря кто, не верблюды.

Седун. Мухи с чего-то размножились. Такая их природа, они ведь говорить не умеют. Они крылышками жужжат. (Задумчиво.) Вот когда рассердятся, это разговором можно считать.

Подъезжает машина. Выходит Анна, что-то говорит шоферу. Седун и Яшин бросаются на помощь, вытаскивают инвалидную коляску, помогают выйти Сергею, усаживают его. Маша подхватывает Анну под руку. Она не скрывает реакции при виде Анны и Сергея. Он совершенно сед, глубокие морщины, погасший взгляд, она постарела лет на десять. Оба тщательно одеты.

Седун. С прибытием вас наконец-то. Вот кто не меняется. Тебе, Илья, на заметку

Яшин. Удачи вам, это главное. Прибраться бы не мешало. Ой-ё! Антон Иванович, как? Я бы в выходные помог.

Анна. Добрались, ф-фу. Я уж думала, никогда. Машенька, ты проследила, Полина все сделала? (Укрыв Сергея пледом, вкатывает во двор коляску.)

Маша (мнется). Ну конечно, думаю. Наверное. Это ж Полина. Вы нормально? Сергей Павлович, вижу, молодцом.

Анна пристально на нее смотрит, но молчит.

Сергей (речь нарушена, но это мало заметно). Родные пенаты. Год и кончается. Как и всё.

Яшин. Ну-у. Спешите, Сергей Павлович.

Сергей. А вам спасибо, огромное спасибо. Так сохранить все, это надо любить. Цветы, что за красота эти цветы. (Анне.) Постоим, подышим? Хуже больницы ничего не придумано.

Маша. Ой, Анечка Пе… (Спохватывается.) Анна Петровна! А у меня новости, Столько всего, не передать!

Анна. Подышим, Сереженька, подышим. Погуляем. И Антон Иванович, и Илюша. Дома все проще. А зимой поглядим.

Маша. Я ведь замуж выхожу, Анна Петровна! Да! Это Костя Вайс. Забавно так вышло. Он из-за Алекса, ну, пса того, чуть с ума не сошел. Я только собралась, он мчится. Он собаку выкопал, они у себя, ну, там в углу, его похоронили. Плакали. Ничего себе знакомство, правда?

Анна (устало). Мирной тебе семьи, Маша.

Маша. Спасибо. Когда надо что, вы скажите. Вы не смотрите, я все сделаю. Костя, он веселый.

Порывом ветра вздымает листья с земли.

Сергей (оживляется). Бабочки, смотри, сколько бабочек. Прежде почти не было. Стрекозы, это сколько угодно, это из-за бассейна. (Кутается в плед.) Пижоны мы были, прудом звали.

Седун (потерян). Ты ничего, Сергей Павлович, ты приходи в себя.

Сергей. Да, Антон! Конечно. Вытащили меня. (Пауза.) А тезки твоего нет. Что? И не было.

Анна. Не холодно, Сережик? Не прилечь ли?

Сергей. Ему бы, Тошке, с бабочками поиграть. Помню, я гербарий собирал, нет, гербарий это цветочки. Ну, неважно. Тебе, Антон Иванович, спасибо, сохранил все. Редкий порядок.

Седун (растерян). Аннушка наша Петровна, он что? Это серьезно?

Анна. Пока нет. Находит, но редко.

Маша (негромко напевает). Вот и стало обручальным нам Садовое кольцо.

Сергей. Глупость Ромка учинил, неслыханную. Непростительную! А я снова здесь. Уходят один, другой. Уходят. Ни один не приходит… не могут. (Пауза.) Розы. Вот они, розы, словно ничего не было.

Анна. Сережик, ты поесть не хочешь?

Сергей не отвечает.

Седун. Вы, Анна Петровна, не тревожьтесь, могилку я все же обихаживаю. Съездим, поклонимся. Родные все же люди.

Анна. Странный сегодня денек. Все режимы нарушены. (Вдруг решившись.) Антон Иванович! Почему это, знаешь? Что тогда случилось?

Седун. Откуда, Анна Петровна? Слухи да дурость людская.

Анна. Простить себе не могу. Хотела же, я хотела поговорить, тут Сережка, ночь, поутру лучше. (Пауза.) Лучше! Сначала, Антон Иванович, нам прислали. Видео. А в ночь уже Роману. (Пауза.) Он взрывной, порох! Компромат, надо же, слово. Постельная, гнусная, Антон, сцена. Кирилл, всем нутром чую, а не докажешь.

Седун. Быть не может. Аннушка вы Петровна, и вы не надо. Не вернешь, не изменить. Кто это, Кирилл?

Анна. Да. Я как знала, подделка! Ловкая, умелая. Коля помог. Ему это на счет раз. Это его машина, что мы приехали. (Пауза.) Только время упущено. (Пауза.) Навсегда! Нет времени.

Яшин (в стороне, но жадно прислушивается). Порнуха? Кирилл? Гаврилович, что ли? Рожкин?

Седун. Так в суд надо, Анна Петровна. Понимаю, конечно. Но хоть суд. Это же убийство!

Анна. Удалено, Антон Иванович, никаких следов. Ни у нас, ни у Ромы.

Седун. И вы, выходит, ни с чем. (Пауза.) Здесь мы приберемся, конечно, чистенько, благородно. Уж это за нами с Ильей, не тревожьтесь, Аннушка Петровна.

Анна. Спасибо, Антон, спасибо, Илья. Знаете что, вы так, вы в общих чертах. Не наше, это же не наше уже.

Яшин. Так ведь поживете, Анна Петровна? Приехали же. А мы сделаем. (Антону.) Рожкин! И не подумаешь. Чистенький, старенький.

Антон. Это кто?

Яшин. Да мои новые с этими вот вась-вась, а Рожкин с ними вроде корешился. Типа адвокат. Я что? Я краем уха.

Сергей. Анечка! Родная! Помнишь? Любаша здесь хотела качели. А они стоят. Вот же! Кто же на них был?

Маша. Вы ничего, Анна Петровна, это ничего. Дядька мой после инсульта тоже заговаривался. Ой, знаете, Анна Петровна, Костя хочет, чтобы медовый мы в Гибралтаре. А я дальше Винницы в жизни не была. Ну да, ну да, у них в Испании вилла.

Анна. Маша, Маша. (Никому.) Что не заживает, не заживет, что заживает, почти зажило.

Яшин (Седуну, тихо). Слышь, Антон Иванович, а Костя это не тот, что кошек наподобие царя последнего стрелял?

Седун (так же). А! Я и забыл. Вроде он. Ну да, фоткал еще каждую.

Яшин. Ну да. Да бог с ним. Анна Петровна, вы меня, как обухом, так это что же? Выходит, Роман Павлович сгоряча, это ж в ум не влезает, психанул! Так думать надо?

Седун. Вот и выходит, человек предполагает, глупость он предполагает, одну глупость, так что Бог ему не подмога. Я о другом думаю. Маяться Роману Павловичу на том свете, подумать страшно. Пусть уж хоть земля ему пухом. Ах, несчастье-то какое!

Сергей. Никогда не думал, что дома так хорошо. Спокойно, мирно.

Маша. Анна Петровна, дорогушенька, ой, заболталась я. Полины что-то не слышно. Там же дел, там же дел! А я болтаю. (Антону, тихо.) Ты Поле говорил, как просила?

Седун. Балаболка ты, Мария невестовна, как я мог не упредить? Наготовила, поди, и ждет, то ж Полина!

Маша. Анна Петровна! Вы давайте, давайте! Побегу я. Помочь, в общем, посмотреть. (Уходит, но тут же возвращается.) Можно я на ушко вам, Анна Петровна? Я ведь ему не даю. Да! И не дам до свадьбы. Правильно, как думаете? (Ждет ответа.) Спросить еще вас хотела, Анна Петровна. Да? Вот, если муж с женой, у них все общее? (Так и не дождавшись.) Хотя чего я? Вы же старые. Ой!

Анна. Мы, Маша… Таблетки пора, Сережа. Может, в доме? Поесть надо, нельзя.

Маша. Ну, как хотите. (Помявшись, уходит.)

Сергей. Нет! Сегодня день особенный. К черту правила. Никаких! (Встает с коляски, держится с трудом, преодолевая недомогание, делает несколько шагов.) Учиться ходить надо заново.

Седун. Эй, эй, Сергей Павлович, ты уверен, что тебе можно?

Слышен выстрел из мелкокалиберной винтовки, не громкий. Все смотрят в ту сторону.

Яшин (равнодушно). Мелкач.

Седун. Точно. У каждого второго нынче. Крыс стреляют, сурков.

Яшин. Бобров?

Седун. Бобров, это ты загнул. Бобры когда в низине водились, никто и не помнит. Нету у нас бобров, сто лет как нету.

Маша (выбегает из левого коттеджа). Стреляли? Это ж Костик! Его последняя кошка, он божился.

Седун (бурчит). Тихий он человек, твой Костик.

Сергей. Сегодня, Антон, мне все можно! Это моя революция.

Седун. Ну уж, революция. Революция, Сергей Павлович, это когда козлы стадо делят.

Яшин. Козлы-то козлами, главное, когда алкашам без тормозов чужого хочется, не перемочь.

Сергей (делает несколько шагов к правому коттеджу все увереннее). А? И без костылей можно научиться. (Смотрит на коттедж.) Ленты-то снять надо. Впрочем, не наше дело. Ромка ее любил, Любу, слишком, как мало кто. Раз как-то, один только раз… как же он сказал? Причуды женского тела. (Пауза.) Вот тебе и плотское. И нельзя, и мало. Причуды… никогда не угадаешь. Ты сказал власть? Может быть, может быть. Да ведь она призрак, обманка от слабости. (Смотрит на чемодан.) Надо же, чемодан Любин, дорогущий. Кто же его? Ну, ладно, Рожкину отдать надо, он починит. Ему теперь все чинить надо.

Яшин. А позвольте, Анна Петровна, вы сюда и на зиму?

Анна. На зиму? Месяц нам отвели, погода и привечает. Забудь, Илья! Так что об участке самое время забыть. Можешь и о нас. Выбита опора, Антон Иванович, некому поправить, сам видишь.

Седун. Понимаю вас, Анна Петровна, да ведь надежда не крыса, с корабля не убегает. Время нужно.

Анна. Если бы. Он поправится, Антон, помяни мое слово. Он раньше стихи писал, ничего, вполне. Сейчас снова начал.

Сергей (впервые прислушивается внимательно). Аня, Аннушка! Не будем ныть. (Поет.) Раз пятнадцать он тонул, погибал среди акул. Так ведь акул. Солнце! И до заката далеко. Много ли нам с тобой надо? Знаешь, почудилось вдруг, что лилии кругом, сколько видно, все усыпано. Лилии Любаша любила, прямо, пунктик. (Анна обнимает его.) И зачем? Зачем всё вообще? Сколько же мы с Ромкой, с Романом… кто, где, почем, с кем. И что? Финита. Ничего! Надо бы, кстати, лекарство принять.

Анна. Так идем. Извини, Антон. Антон, нет твоему имени наследника. Может, Маша сподобится.

Седун (тихо). Не заживает, Илья, видишь, какое дело.

Сергей. Солнце! Сто лет солнца не видел. Конечно, пойдем. Сей минут.

(Садится в коляску, устал.) Ничего не помню.

Анна. Ты сильный, Сережа, ты у меня очень сильный. Даже не знаю, что бы я без тебя делала.

Сергей. Если бы.

Анна. Как я выжила? Если б не ты.

Сергей. У Ромки даже не присказка, принцип был ― прорвемся. Так и жили. А я, вот, думаю, куда. До нас все открыто, все сказано, пересказано. А мы тупо, в одну и ту же яму, об один и тот же камень. Пред-наз-начено. А потом поздно. Но ведь воздух этот, просторы зачем-то нам даны. Так он ничего и не понял.

Седун и Яшин отходят в сторону.

Яшин. Страшные дела, если подумать, Антон Иванович. Только сейчас осознавать начинаю. Что же это творится?

Седун. Да уж, не приведи Господь.

Яшин. Спасибо господин Соловьев не дет спать, точно, ЦРУ да НАТО неймется.

Седун. Их забавы, факт доказанный.

Яшин. А как же. Одно в ум не вмещается, на хрена им это?

Седун. Это я тебе, Илья, легко объясню. Ты на наших депутатов да толстосумов глянь, что те, что эти. С жиру бесятся.

Яшин. А нам отдувайся. Бедные они. Видел, как сдали?

Седун. Кто это у тебя бедный? Ладно, Илья, по домам пора.

Яшин. Верно так. Что мешать всё в кучу. Да и вставать мне засветло.

Седун. Ты это, может, что подвернется?

Яшин. На тот сезон, Антон Иванович, на тот сезон.

Седун. На тот, так на тот, мы не гордые. Свиснешь?

Яшин. Обижаете.

Седун (подходит попрощаться). Анна Петровна, Сергей Павлович! Позвольте откланяться. Уж извините, не успели в порядок привести. Не тревожьтесь, завтра и возьмусь, и Илья поможет.

Яшин. Даже не сомневайтесь, Анна Петровна! Хорошего вам аппетита.

Идут к воротам, Седун останавливает Яшина.

Седун. Можешь объяснить, Илья, почему? Коли глядит, то соколом, а коли уж гол, то сокол?

Яшин. Ты чего, Антон Иванович! Откуда мне знать? Рифма, знать.

Седун. Тогда поясняю. Оттого, что противоречие в объективном исполнении скрывает собой единение. Открыл это Гегель, ухватил у него Маркс. Диалектика!

Яшин. Не понял, Антон Иванович.

Седун. Проще пареной репы. Как бы это, чтобы понятнее? (Задумывается.) Сталин, к примеру. Соко́л ― из трупов поленница до неба, самого Гитлера переплюнул. Это скрытое. А явное ― со́кол, то Сталинград, да Берлин, да пол Европы, и вся эта куча на его погонах. Колосс народу. Что человеку, нам с тобой, что надо? Колокола и литавры.

Уходят.

Анна. Сережа, я думаю, мы здесь не задержимся. Какой-то развал, не по душе. Дома порядок. Дома покой. Не нравится мне здесь. И вообще зря приехали. Что нам эти тряпки?

Сергей. Мы, Аннушка, подачку приняли, вот что.

Анна. Ты так это расцениваешь? Может быть. Думали вещи собрать, забрать, не ему же оставлять.

Сергей. Вайсов заодно повидать.

Анна. Стрелка-то по кошкам? Константина помазанника? Он на Маше женится. Хвасталась.

Сергей. Разве? Я пропустил. Бубенцов ей на тройку. Своя жизнь идет. И всё мимо.

Анна. Пришел в себя? Пройдемся? Сможешь? Посмотрим, что осталось. Лилии. Потом лекарства. Ведь нельзя.

Медленно ходят.

Сергей. Нет лилий. Роз нет. А таблетки есть. Аня, хотя бы раз помнишь, чтоб мы вчетвером сели бы вспоминать?

Анна. Вспоминать, Сережа? Ты о чем?

Сергей. Не знаю. Вообще. Не было такого, если и было, не припомню.

Голова немного закружилась. (Меняется в лице, что-то с ним происходит.) Будто что-то… ах, как кружится голова, как голова кружится. Мы где? Нет-нет, я знаю. (У него меняется тембр голоса, звучат просительные нотки.) Он сейчас подойдет, Роман. Так надо. Когда Любы нет, придется. Такое в сердце нельзя держать, кто-то покарает. Даже кошка не хочет умирать. Ты помнишь, Аня? Ты не можешь не помнить. Когда ты с лестницы упала. Лилии в вазе, Люба и лилии, что она любила.

Анна (трясет его за плечи). Сережа! Сережа, ты меня слышишь?

Сергей. Конечно, слышу.

Анна. Приди в себя. Не надо, не пугай меня.

Сергей. Разве я пугаю? Ты не поняла. Раз уж мы здесь, нельзя, чтобы он выстрелил. Пойми простую вещь. Если я покаюсь, если он правду узнает, может быть, ничего и не случится. (Садится в коляску, почти падая.)

Анна (в отчаянии). Что же делать? Что делать?

Сергей (берет ее руку). Зачем делать? Ничего не надо делать. Надо мне помочь. Ты тогда лежала, после выкидыша лежала и на поправку шла. А Роман в Лондоне контракт проворачивал. (Смотрит ей в глаза.) И так было прекрасно, сказать нельзя. Я, вот, месяцы считаю, то собьюсь, то… но август! А рожать в конце мая. Так и не пойму, что случилось, почему вдруг. Выпили, мы тогда, много выпили, больше меры. Люба, лилии. Ты пойми, я ее не любил. И не хотел вовсе. Мы тогда танцевали много, Штраус, лилии.

Анна (каменеет). Замолчи! Я тебя правильно поняла?

Сергей. Да-да, август, яблоня еще первые плоды дала.

Анна. То есть на видео это ты? И смазано сознательно? Уже меня шантажировать?

Сергей. Ты молодец, ты умница моя. Не ты бы, я Роману бы не решился. Но выхода-то нет. Если сейчас не сказать, он выстрелит, застрелит. Ее, себя. (Опомнившись.) Я что-то говорил? Нес что-нибудь? Чушь?

Анна. Чушь? Может быть. Как посмотреть.

Сергей. Голова трещит. Прямо раскалывается.

Анна. Ты спал? Или бредил?

Сергей. Не знаю. Ничего не помню. Я на пределе, Аня.

Анна (пауза, резко). Я тоже, Сережа. (Садится на ручку коляски, прижимается к Сергею.) Эй! Ты помнишь, что нес?

Сергей. Разве? (Устало.) Я не хочу, я не имею права так умереть.

Анна (встав). Значит?

Сергей. Значит, я подлец! Я тебе изменил. Не со зла, но изменил.

Анна (плачет). Как же так? Мы столько лет, всю жизнь были счастливы.

Сергей. Были? Нет! Я и сейчас счастлив. То есть, не знаю. С тобой я всегда был счастлив.

Анна. Вот как? Если ты не бредил.

Сергей. Бредил? Возможно. Во всякой правде есть капля правды. Ты должна знать! Я с Любой переспал, когда ты в больнице лежала. Кто снимал, когда, как ― загадка, полная загадка. И жить с этим на душе я не хочу. Не могу! Всё! Тебе меня надо бросить. Ничего, у тебя еще не возраст, выйдешь замуж.

Анна (смеется, ей стало легко, и она этого не понимает). Маша уже место заняла, Костику никуда не деться. Сережка, знаешь, она ему не дает, до свадьбы. И не даст, хоть плачь. (Горько.) Это вам не Люба.

Сергей (его осенило). Послушай! Какой Рожкин? Кроме Ромки, камеру установить некому.

Анна. Когда? Мы бы знали.

Сергей. Я тебе скажу, вы к родителям ездили. Ромка! Ромка-то Ромка, да кто же изъял? И откуда смазка? (Пауза.) Какая сейчас разница? (Берет Анну за пальцы.) А ведь верно, исповедь великое дело. Я перебьюсь, Аннушка, ты не волнуйся. Тебе жить. Старый я уже. Безнадега.

Анна. Ну уж, нет! Ты меня оглушил. Сережа. Тогда баш на баш, сам нарвался. (Тихо.) Я с Ромой тоже чуть не переспала. Чуть-чуть не хватило. И про тебя, когда запись смотрела, как осенило. Вспыхнуло. Носок у тебя с такой… с загогулиной, терпеть не могу, а ты не снимаешь. Вспыхнуло тогда и погасло. Забыла. (Задумывается.) Отвлеклась. Рожкин, он в технике продвинутый.

Сергей. И что? Слушай! Это мы продвинутые, женами меняться это в моде.

Анна (смеется). Дурак! Старый, а дурак. А Рожкин осенью у Романа гостил, с неделю. Так-то.

Сергей. Черт! Анна! (Встает, делает несколько шагов.) Ходить могу! Я дышу, понимаешь? Я дышу!

Анна (недоверчиво). Да? Да? Только не сглазь! Дал бы Бог! Обещай, что дурить не будешь.

Сергей. Легко! Теперь все легко. Никогда не думал, что камень с души это не образ. (Пошатывается, хватается за коляску.) Люба! Ты? О-о.

Анна (не слышит). Что? Нехорошо? Скорую? (Ищет телефон.)

Сергей. Всё-всё! Схватило. Знаешь же, бывает. Сейчас, сейчас. Полежу и пройдет. (Пауза.) Привиделось?

Анна. Тебе легче? Уверен?

Сергей. Более чем. Больница? Да ни за что. Сейчас полежу, отвезешь? Знаешь что, позвони Коле, пусть еще раз машину сгоняет, не в службу, а в дружбу. Нечего нам здесь ошиваться. Домой! Домой! К новой жизни. Безденежной и беспечной. (Пауза.) Не могу не сказать. Так стало легко, когда всё сказал. Подумать не мог.

Анна. Может быть, не знаю, может быть. Тебе поесть надо, таблетки. Едем. Полежишь, я Коле, конечно, позвоню. Возвращаемся! (Везет Сергея к дому.) Не холодно?

Сергей. Что ты? Солнце! (оставив коляску у входа, останавливается. Преодолевая одышку.) Хрупкие мы все, как былинки. Легкие, как паутина. И твердые, как алмаз. А живем в клетке. И в общей, и у каждого, у кого в золоте, у кого в дерьме. Но своя. (Входит в дом.) Весь год паутина. И солнце.

Анна (помогая ему войти). Еще не вечер. (Идет к беседке, садится, закуривает.) День в разгаре, а пачка на исходе. (Тушит сигарету.) Разве он сказал, солнце?

Год високосный,
Весна ― и осень.
Жизнь под колеса ―
Никто не спросит.

Глаза погаснут,
Колеса взвизгнут,
И фары вспыхнут.
А звезды низко.

Весна ― и осень,
Год високосный.
Никто не спросит
Траву, коль косы
Косить готовы
Хоть в високосный.

Весна ― и осень,
А звезды в россыпь.
И жизнь раздольна
С весны по осень.

Появляется Маша, делает несколько шагов вперед, потом в сторону правого коттеджа. Она в глубине сцены. Закрыв глаза, широко раскидывает руки, недолго молчит.

Маша. Как хорошо! До чего же хорошо жить! Как прекрасно жить, быть молодым. Сильной, свободной! Жить, дышать, идти! Солнце! (Идет к авансцене, берет себя за горло, смотрит вверх, радостно смеется.) И свадьба рядом! На самом носе! (Притоптывает ногой.) Все побоку! Это наши звезды! (Помолчав, поет, слышны все более наглые интонации.)

Високосный, високосный
год беспутный, месяц постный,
в этот месяц над Москвою
встанет полная луна.
Над Москвою над рекою
мы пойдем мостом с тобою
сквозь толпу одетых ярко,
бестолково, неопрятно.
А играть со мною в прятки,
это просто гнать волну.

занавес