На тарелках что-то стыло.
Жизнь неспешно проходила,
Выводя за строчкой строчку.
Вяли розы у цветочниц…
Алина Талыбова
Операция
М.Б.
…Он был горяч и смел,
И на добро не скуп.
Но с жизни как с коня
Сорвался на скаку.
И полетел в Ничто,
Роняя меч и щит.
Стоял над ним, склонясь,
Хирург как часовщик.
Истертая деталь,
Сгоревший проводок…
И серафим взмывал
Под самый потолок.
И ждал конца игры,
Чтобы прибраться тут,
Не отцепляя крыл…
И юркая как ртуть
Раскатывалась жизнь
По тела уголкам.
Хирург менял ножи,
Роняя пот со лба.
Безумные весы
Качались вверх и вниз.
Скучавший серафим
Сухие ногти грыз.
Но мановеньем рук
Комки распутав жил,
Мистический хирург
Сказал:
«Да будет жизнь!..»
И — отодвинул стол…
И встала жизнь в углу,
В халатике простом,
С черешнею у губ.
…Благоухал эфир,
Отсвечивал ланцет.
И серафим курил
С другими на крыльце.
* * *
БАКУ
…Каким фотографом отснятые,
В каких архивах ныне сущие,
Твои — двадцатые?..
тридцатые?.. —
А в общем, жизнь назад минувшие?..
…В газетах смятых, растрепавшихся
Холодные, ночные стены.
Бакинский норд, к утру сорвавшийся,
Качает звезды и антенны
Еще не бывших телевизоров…
Болеет время модернистами.
Когда-нибудь, времен под занавес,
Авось, потомками вспомянется
То неумелое, поспешное,
Зато — космическое — творчество.
И жерновами “Азернешра” *
Украшенное лихо зодчество.
Как мне в командировку хочется
(И можно даже, неоплаченную)
В то время — наотрез без отчества,
Но даже и не настоящее,
А всё — одно, сплошное будущее:
Глаголы, улицы, сюжеты,
Двадцатилетние поэты
В страницы хрестоматий рвущиеся.
Коммунистическая, десять. * *
Свободный вход. Начало в восемь.
Как скоро встанет на повестке
Самоубийство Маяковского!..
И бредит первым синтезатором
Тусовка Университетская.
Открыт сезон в Рабочем театре,
И в труппу принята Раневская.
Ах, город мой — хозяйство Ноево:
Чадры и платьица фасонные.
Ах, старый цирк!..
Ах, фильма новая
В кинотеатре “Эдиссоне”!..
Жара, акацией пропахшая.
Трамвай соперничает с конкою.
И времена стоят распахнутые
Насквозь, как проходные комнаты.
А обставляли их по-всякому:
Своя мораль — своя эстетика.
Но вскинет на ходу рабфаковка
Мои глаза из-под беретика —
И все смешается во времени…
Но состоится, как обещано,
В который раз под башней древнею
Тяжелых вод ночное шествие.
Вод или лет…
Но волны катятся
И сердца берега подтачивают.
Год или век — какая разница? —
Они не нами назначаются.
И с этою Верховной Силой
Не созвониться по мобильному…
Но все-таки Ему спасибо
За всех, кого я так любила.
Что в жизнь мою, как в дверь, стучались…
За то, что в дебрях измерений
Мы все-таки пересекались
На пятачке под башней древнею.
* * *
САКАРТВЕЛО
Мы сидели, мы сидели
На проспекте Руставели,
Что-то пили, что-то ели,
Ну а больше, так —
глазели,
Как листву морочит ветер,
Как сменяются столетья,
Как порхают всюду пары,
Не касаясь тротуаров;
Как из стен выходят тени,
И садятся на колени
Генералам коломбины…
Как спешит поэт убитый
Вниз, к Куре,
на мост Влюбленных.
Как вино заката льется
По плечам нагих атлантов.
Как парит меж облаками
Очертанье дальней Мцхета…
Огнедышащее лето
Обжигало, как харчо нам,
Горло и язык никчемный,
Напрочь рифмы растерявший
В этих ворохах бумажных —
Бесполезных в самом деле,
Потому что эти тени,
Эти блики, блёстки, брызги
Этих глаз и гласных искры
Разом выразить всецело
Только музыка умела,
Встав на цыпочки аккордов,
Чтоб достать до дальних окон,
Занавешенных лозою…
Где-то пели со слезою
Скрытой, в разнобой умелый:
— Сакартвело,
Сакартвело!..
На тарелках что-то стыло.
Жизнь неспешно проходила,
Выводя за строчкой строчку.
Вяли розы у цветочниц…
Во Вселенной вечерело:
— Сакартвело,
Сакартвело!..
Был наш спор прекрасным бредом —
Беспредметным, безответным,
А местами безвопросным,
Но, конечно, судьбоносным…
Помнишь, улыбался бледно
Бог за столиком соседним?..
Он-то знал, где чёт, где нечет,
И что память не залечишь
Ни вином, ни доброй чачей,
Что — нематерьяльно счастье
И сгорает тонкой свечкой…
Что, конечно, мы конечны,
Но душа главнее тела…
— Сакартвело,
Сакартвело!..
Сердце глуше, небо ниже…
Но опять сквозь годы слышу,
Как в тот день платаны пели
На проспекте Руставели,
И за одним из горних окон,
Запрокидываясь лóктем,
Женщина, теряя силы,
И шептала, и горела:
— Умоляю… милый… милый!..
— Сакартвело,
Сакартвело!..
«» «» «»
… И вот я иду сквозь декабрьский дождь,
Сквозь светофоры, сквозь нервную дрожь
Полураздетых деревьев и сквозь
Фотографический глянцевый лоск
(Где-то здесь должен быть год в уголке),
С розою дыма в холодной руке,
Мимо реклам отсыревших…
И сплю.
И снится мне, что я люблю
Этот вот город, встающий во мгле
На безобразно-огромной земле,
Глухо справляющей этот декабрь.
Город, что выполз на сушу, как краб
Из заповедных соленых стихий…
Где я нацарапаю эти стихи
На уголке одинокой скамьи,
Штормом вчерашним подмытой с кормы.
И эти стихи как декабрьский дождь:
Он то ли дождь, а то ли снег — не поймешь.
То ли я плачу, а то ли смеюсь,
Всю исписавши страницу мою
Этими арками и площадьми,
Снами, углами, дворами, людьми.
Дымные розы, камень и воск…
И призрак плаща пробирается сквозь
Этот декабрьский дождь…
* * *
