©"Семь искусств"
  октябрь 2018 года

Семен Резник: Последний император: жизнь, смерть, посмертная судьба

Loading

Убийство наследника австрийского престола эрцгерцога Фердинанда в Сербии послужило поводом к Первой мировой войне. Однако при монархическом строе такие случаи редки и воспринимаются как из ряда вон выходящие. В России же убийства самодержцев были столь рутинным явлением, что действия террористов-народовольцев почти никого не ужасали. 

Семен Резник

Последний император: жизнь, смерть, посмертная судьба

К столетию расстрела царской семьи
(продолжение. Начало в №9/2018)

Вторая смута

Кризис власти, так и не предотвращенный Петром, вызвал новую смуту, хотя и не такую всеохватную, как при падении Годуновых. Судьба престола вновь оказалась в руках враждовавших друг с другом кланов.

Семья ИмператораЧасть из них, вопреки известной, но формально не объявленной воле покойного императора, высказалась в пользу малолетнего Петра Алексеевича. Если исходить из традиции передачи власти по мужской линии, то это было единственно возможное решение. Однако более сильными оказались «птенцы гнезда Петрова» во главе с Меншиковым. Передача венца сыну казненного Алексея означала бы отстранение их от власти, а, может быть, и расправу над ними. Эта группа поспешила провозгласить самодержицей жену Петра Екатерину — ту самую крестьянку-куртизанку, которую Меншиков, сам поднятый из грязи в князи, когда-то уступил своему повелителю.

При монархии такое было бы невозможно. Если властители и решились бы нарушить вековую традицию передачи власти по мужской линии, то у Петра были дочери. Но, оказавшись хозяином положения, Меншиков наводнил дворец гвардейскими офицерами и вывел на площадь два гвардейских полка, «пугавшие барабанным боем уши собранных во дворце сенаторов»[1]. Они постановили объявить императрицей и самодержицей Екатерину, перетолковав для этого в ее пользу петровский закон о престолонаследии.

Благодаря своей сметливости, находчивости, покладистости, фантастической удаче и несомненным женским прелестям, Марта-Екатерина сделала карьеру, какая не снилась самым обольстительным куртизанкам в мировой истории.

Однако неслыханное решение о возведении ее на престол усилило недовольство приверженцев малолетнего Петра Алексеевича и сплотило их. Покойный император знал бы, как с ними поступить, но без его могучего прикрытия Меншиков и Екатерина чувствовали себя недостаточно прочно для крутых мер. Меншиков, как замечает по этому поводу Н.И. Костомаров, оказался в положении Годунова. Ради собственного спасения ему следовало либо «извести» юного Петра Алексеевича, либо приручить его. Светлейший князь избрал второй путь, за что и поплатился в скором времени. В поисках компромисса Меншиков и Екатерина предложили хитроумный, хотя и совершенно беспринципный план: объявить Петра Алексеевича официальным наследником мачехи его казненного отца — Екатерины I. Для примирения обеих группировок планировалось также обручить малолетнего царевича с дочерью Петра и Екатерины Елизаветой Петровной, невзирая на то, что жена будет приходиться мужу родной теткой. Надеялись, что такая необычная комбинация позволит накормить волков и сохранить овец.

Дело пошло на лад, но в последний момент Меншиков переиграл своих же сторонников, предложив в невесты маленькому царевичу не дочь Петра, а свою собственную. Прожженный царедворец сумел убедить императрицу пойти на этот вариант, хотя Елизавета валялась в ногах у матери, прося не отбирать у нее царевича. Влияние светлейшего князя на Екатерину было столь сильным, что она поставила его интересы выше интересов собственной дочери.

Даже среди единомышленников Меншикова послышался ропот против еще большего усиления «Алексашки», но со строптивцами он тотчас расправился. Под пыткой заговорщики «раскололись» и были сосланы в Сибирь.

Императрица оставалась под полным влиянием Меншикова все два года ее короткого царствования. Когда она опасно заболела, он заставил ее письменно утвердить намеченный план. В завещании императрицы наследником назначался Петр Алексеевич, в невесты ему отдавалась княжна Мария Меншикова, а указ Петра I о престолонаследии, так хорошо послуживший ей лично, — отменялся. До совершеннолетия Петра Алексеевича, которому в ту пору было 11 лет, высшая власть переходила к Верховному тайному совету из восьми человек (первый Верховный совет в истории России!). Его решения могли иметь силу только при единогласии. Верховодил в нем, конечно, светлейший князь Меншиков.

Екатерина Первая

Екатерина Первая

Как только Екатерина I скончалась, и воцарился ее малолетний наследник Петр II (1727 год), Меншиков перевез его в свой дворец, чтобы не спускать глаз с мальчика-императора. Но «светлейший» выскочка переоценил свои силы. Своевольному мальчику не нравилась его нареченная невеста княжна Мария Меншикова, он явно благоволил к миловидной 17-летней тетке Елизавете — веселой, остроумной, неистощимой на выдумки и проказы. Она забавляла мальчика-императора, тогда как с Марией Меншиковой ему было скучно, а слишком строгая опека тяготила и раздражала его. Возраставшую неприязнь юного царя к Меншикову исподволь подогревал официальный воспитатель мальчика, барон А.И. Остерман, коего Меншиков считал своим человеком. Князья Голицыны и Долгорукие тоже не упускали случая нашептать мальчику компромат на Меншикова. Они поведали ему, какую роль тот сыграл в судьбе его отца — царевича Алексея. Голицыны и Долгорукие примирились с Меншиковым, и он не подозревал о коварных наветах за его спиной. На какое-то время Алексашка утратил бдительность.

Когда он осознал, что надвигается беда, принимать контрмеры было уже поздно. Ближайший сподвижник Петра Великого, прошедший с ним огонь, воду и медные трубы, был обвинен в государственной измене и крупных хищениях. По крайней мере, второе обвинение трудно не признать справедливым. Нечист на руку Меншиков был всегда, попадался еще при Петре, за что бывал нещадно бит, но потом вымаливал прощение. Конфискованное имущество сосланного светлейшего князя состояло из шести городов, множества имений в России и в других странах, пяти миллионов золотых рублей наличными и вдвое большей суммы в иностранных банках, 90 тысяч (!) крепостных крестьян… А ведь его отец был нищим, никакого наследства он не получил, все имущество было им «нажито», то есть награблено, на царской службе.

Новые властители обошлись с поверженным владыкой на удивление милостиво. Его не колесовали, даже не отрубили голову, а всего лишь сослали, сперва в его имение Раненбург, а затем, после открытия новых его прегрешений, в Березов, где он и скончался в нищете и ничтожестве.

Петр II умер от оспы, процарствовав всего три года. Мужская линия династии Романовых прервалась навсегда.

После падения Меншикова решающее влияние перешло к Долгоруким. Они сделали отчаянную попытку удержать власть, объявив, что покойный царь оставил завещание, по которому передавал корону своей невесте. Ею, конечно, уже была не княжна Меншикова, а княжна Долгорукая. Однако в самом клане Долгоруких возникли раздоры, да и подложность завещания была слишком очевидна. Предлагали передать престол бабке Петра II (первой жене Петра I Евдокии Лопухиной), для чего расстричь ее из монахинь. Но у нее не нашлось сильных сторонников. Казалось бы, венец должен был перейти к одной из дочерей Петра I, Анне или Елизавете. Но Верховный тайный совет порешил призвать на царство племянницу Петра (дочь его старшего брата Ивана) Анну Иоанновну, герцогиню Курляндскую.

Петр в свое время выдал племянницу за герцога Курляндского, устроив пышную свадьбу в Петербурге. На радостях гости так отчаянно напоили жениха, что тот скончался, едва отъехав сорок верст от Петербурга. Молодая герцогиня вступила в свои владения вдовой. Курляндия утратила остатки независимости; всеми делами в ней стал заправлять посланный Петром наместник, П.М. Бестужев. Он не только стал правителем герцогства, но и утешителем герцогини и оставался в этом качестве до тех пор, пока неосторожно не представил ей своего сотрудника Эрнеста Бирена — молодого красавца, выбившегося в люди, по некоторым данным, из конюхов.

Вернувшись после очередной поездки в Петербург, Бестужев был встречен Анной Иоанновной с необычной холодностью, а вскоре и вовсе был удален от двора. Последующие годы она жила частной жизнью в неафишированном сожительстве с графом (!), позднее герцогом (!!) Бироном. Эрнест Бирен, снедаемый тщеславием, изменил одну букву в своей плебейской фамилии, чтобы «породнить» себя со старинным французским дворянским родом; французы посмеивались над самозванцем, но не протестовали.

Выбор Верховного тайного совета, в котором ведущую роль теперь играли князья Голицыны и Долгорукие, пал на Анну Иоанновну не случайно. Верховному тайному совету понравилось положение высшего органа власти при малолетнем государе, и сановникам хотелось хотя бы отчасти его сохранить. Герцогиню считали непритязательной, так что корону ей можно было предложить на определенных «кондициях». Они выговорили себе право на безопасность и на то, что важные решения будут приниматься только с их одобрения. Иначе говоря, Анна Иоанновна должна была править совместно с Верховным советом. Особо оговаривалось, что в случае нарушения этих «кондиций» она лишалась короны.

То был революционный акт, менявший систему власти в России! На смену самодержавной тирании шла тирания групповая, то есть олигархия. Но для скромной герцогини шапка Мономаха стоила любых кондиций.

Однако еще до торжественного прибытия в Москву на коронацию новая царица имела возможность убедиться, что непомерное усиление восьми «верховников» не по душе сановникам менее высокого ранга. Воспользовавшись ситуацией, она отказалась от всех обязательств, подписанных всего несколько дней назад, а затем ликвидировала и сам Верховный совет. В Москве и Петербурге такая узурпация власти не вызвала ни сопротивления, ни удивления. Это тоже характерная черта деспотии: при монархическом строе отказ самодержца от данного им слова противоречил бы понятиям чести, пойти на него было бы непросто.

Эрнст Бирон и Анна Иоанновна

Эрнст Бирон и Анна Иоанновна

 Фактическим правителем при Анне Иоанновне (1730-40) стал Эрнест Бирон. Опасаясь за власть императрицы и свою собственную, он обзавелся множеством лазутчиков, шпионов, провокаторов, соглядатаев и спешил дать ход каждому доносу. С возможными противниками власти расправлялись сурово. Особому вниманию удостоились недавние «верховники», дерзнувшие ставить императрице свои кондиции. Был заточен в крепость фельдмаршал князь Василий Долгорукий, отправлены в «вечную работу» (на каторгу) Юрий Долгорукий, князь Борятинский, Столетов. В 1739 году бироновская опричнина добралась до князей Ивана и Василия Лукичей Долгоруких, обвиненных в новом заговоре. Их подвергли казни колесованием и отсечением головы. Той же участи подвергли их главных сообщников, менее видных отправили в ссылку. Еще через полгода, по другому групповому делу, был казнен известный деятель той эпохи А.П. Волынский и часть его сторонников; других били кнутом и сослали в каторжные работы.

Однако обуздать противников Бирону не удавалось никакими жестокостями. На окраинах империи появлялись самозванцы, к которым стекались толпы недовольных. А в самом Петербурге некоторые видные сановники, окружая Бирона лестью и всячески демонстрируя ему свою преданность, в тайне готовили его падение.

Смерть Анны Иоанновны в 1740 году привела к новому кризису власти. На смертном одре она успела назначить преемником только что родившегося внучатного племянника Иоанна Антоновича — сына своей племянницы Анны Леопольдовны и ее мужа, герцога Антона Брауншвейского. Ввиду младенческого возраста императора при нем следовало поставить регента. Бирон сумел повернуть дело так, что виднейшие сановники высказались, в присутствии умиравшей императрицы, в его пользу. Горячее и убедительнее других за Бирона ратовал фельдмаршал Бюрхард-Христов Миних, гидростроитель и военачальник, взятый на русскую службу Петром и сильно возвысившийся при Анне Иоанновне. Такое решение и вписала в свое завещание царица.

Став единоличным правителем России не только номинально, но и формально, Бирон очень быстро понял, что положение его шаткое. Заплечных дел мастера одного за другим хватали офицеров, неосторожно высказывавших недоумение, почему не мать или отец младенца-императора, стал регентом, а Бирон. Скоро был схвачен «диссидент» подполковник Пустошкин, который составил коллективный протест и собирал подписи у офицеров. Чтобы укрепить свое положение, Бирон начал гонения на родителей младенца-императора, но этим только подлил масло в огонь.

Точно оценив обстановку, фельдмаршал Миних, заручившись согласием Анны Леопольдовны, под покровом ночи, с восемью десятками преданных ему молодцов, ворвался в покои Бирона, арестовал его, а правительницей объявил Анну Леопольдовну.

Низверженного Бирона приговорили к смерти, но затем приговор был смягчен. Всесильный временщик, десять лет тиранивший Россию, был отправлен в ссылку, в далекий сибирский городок Пелым, где ему был построен дом по проекту, сделанному самим Минихом.

Однако фельдмаршал Миних не получил при Анне Леопольдовне того положения, на которое имел основания претендовать. Интриги хитрого царедворца Андрея Ивановича Остермана отодвинули его на вторые роли. Все еще влиятельный Миних внезапно и очень тяжело заболел, что вызвало подозрение, будто его пытались отравить. Он выздоровел, но был окончательно оттерт от престола.

Император Иван Шестой и Анна Леопольдовна

Император Иван Шестой и Анна Леопольдовна

Без надежной опоры Анна Леопольдовна была обречена. В обстановке она разбиралась слабо, к укреплению своего положения не стремилась, да и не знала, что для этого делать. Она ссорилась с мужем, устраивала свадьбу своего любовника графа Линара, а в остальное время нечесаная и неодетая лежала в праздной задумчивости на софе, мечтая отнять трон у младенца-сына и провозгласить себя императрицей. В этих мечтах она прозевала новый заговор гвардии, которая вознамерилась возвести на престол дочь Петра Елизавету — ту самую, которую когда-то прочили в невесты малолетнему Петру II.

Когда Петр II умер, «ей было искушение предъявить свои права на корону»[2]. Точнее, искушение было не столько у самой Елизаветы, сколько у ее придворного врача Лестока, уроженца Ганновера, который вступил на русскую службу еще при Петре I, претерпел немало превратностей судьбы и, став личным врачом царевны Елизаветы, приобрел на нее большое влияние. Однако, нерешительная по характеру и не имевшая больших политических амбиций, Елизавета тогда отказалась от соблазна. При Анне Иоанновне она довольствовалась ролью «любимой племянницы» (фактически двоюродной сестры) императрицы. Блистая красотой и изысканным французским воспитанием, она царила на придворных балах; этим и удовлетворялось ее личное тщеславие. После смерти Анны Иоанновны положение Елизаветы Петровны изменилось. В Бироне, а затем в Анне Леопольдовне некоторые придворные круги видели представителей ненавистной неметчины, тогда как Елизавета Петровна, несмотря на превосходное французское произношение, представлялась им носительницей истинно русского духа.

 

Ее стали подбивать действовать, пугая, что в противном случае ей грозит заточение в монастырь. Пока она колебалась, о заговоре донесли Анне Леопольдовне. Зная кроткий нрав Елизаветы, та не поверила, но на очередном придворном балу она вызвала Елизавету Петровну в соседнюю комнату и напрямую спросила о ее замыслах. Елизавета отвергла все наветы. Августейшие родственницы обнялись и дружно расплакались. А на следующую ночь Елизавета Петровна явилась в казармы, заявила гвардейцам, что ей грозит опасность. Вместе с ними она ворвалась во дворец и низложила безмятежно спавшее брауншвейское семейство. Оно процарствовало немногим более года. Когда кормилица принесла так и не проснувшегося младенца-императора, Елизавета взяла его на руки и со словами «Бедное дитя! Ты ни в чем не винно; виноваты родители твои!» — понесла его к саням. В чем были «виноваты» родители, она не уточняла. Одновременно были арестованы Андрей Остерман, фельдмаршал Миних и другие сановники свергнутой администрации.

В ночь переворота, не будучи еще уверенной в успехе, трусившая Елизавета Петровна горячо молилась и при этом дала обет: взойдя на престол, отменить смертную казнь. И, надо отдать ей должное, никогда не забывала об этом. Правда, закона об отмене смертной казни при ней принято не было, в ходу оставались самые жестокие приговоры. Так, Остермана, который тщетно предупреждал Анну Леопольдовну о заговоре, приговорили к казни колесованием, а фельдмаршала Миниха — четвертованием. Поднявшись на эшафот, оба выслушали указ новой императрицы о замене страшной казни менее страшной: отсечением головы. А вслед за тем — указ о даровании жизни.

Местом заточения Миниху был назначен тот самый Пелым, куда он годом раньше отправил Бирона. Соседями им стать не довелось, так как Бирону от новой императрицы вышла поблажка. Новым местом ссылки ему был определен Ярославль. Пока Миниха везли в Пелым, Бирон возвращался из Пелыма. «Враги встретились при перемене почтовых лошадей в предместье города Казани, сняли друг перед другом шляпы, поклонились один другому и поехали каждый в свою сторону, не обменявшись ни единым словом», — живописал Н.И. Костомаров[3].

Верная принятому обету, Елизавета Петровна не стала добивать свергнутых соперников. Редкий случай в истории борьбы за самодержавную власть. В своем манифесте, изданном сразу же после восшествия на престол, 28 ноября 1741 года, она заявила, что низложенное семейство будет выдворено заграницу, где ему будет предоставлена полная свобода. Однако отправленный из столицы картеж, по секретному предписанию императрицы, двигался так медленно, что путь от Петербурга до Риги занял больше четырех месяцев. За это время, как и следовало ожидать, «открылись новые обстоятельства». Сопровождавший брауншвейцев граф Салтыков получил предписание задержать их и посадить под стражу. Затем из Риги поступил донос о том, что Анна Леопольдовна якобы намеревается бежать, переодевшись в крестьянское платье. Это дало повод засадить семейство в крепость.

Но и этим преследования несчастного семейства не кончились. Рига располагалась слишком близко к западной границе, чтобы императрица могла спать спокойно. Пленникам снова приказали складывать пожитки. Путь на этот раз был намечен дальний — на Соловки. Но добраться до них в те времена было непросто. Опальное семейство осело в Холмогорах, на берегу Белого моря, где и пребывало под строгим домашним арестом. Елизавета Петровна бдительно следила за ним из Петербурга, ей докладывали о каждом произнесенном или написанном слове. Когда низложенному императору Иоанну исполнилось 16 лет, беспокойство императрицы возросло настолько, что она велела отделить его от родителей и запрятать в Шлиссельбургскую крепость.

Тем не менее, о заживо погребенном императоре не забывали. В тайной канцелярии императрицы не прекращались расследования значительных и незначительных заговоров, неясных слухов и пустой похвальбы. Людей хватали, бросали в застенок, пытали на дыбе, на медленном огне. Арестованные показывали то, что было и чего не было, и почти во всех случаях истинные или мнимые заговорщики указывали на Иоанна Антоновича как на альтернативу Елизавете.

Елизавета Петровна

Елизавета Петровна

Отказавшись от обычного способа расправы с низвергнутым соперником — его убийства, — Елизавета Петровна обрекла себя на то, чтобы жить в страхе и постоянной тревоге.

«Император, так легко сведенный с престола, так заботливо заключенный и для всего мира неведомый, во всю жизнь Елисаветы стоял перед ней привидением до ее кончины, — подытожил Н.И.Костомаров. — Это привидение не давало ей надолго забываться в своем величии. То здесь, то там появлялся страшный призрак и появлялся в разных видах, при различной обстановке. То внутренние заговоры грозили Елисавете Петровне возвращением на свет низложенного императора, то пугало ее опасение, что враждебные ей государи поднимут против нее знамя с именем императора Иоанна»[4].

Впрочем, как показывало прошлое, а затем и будущее российского самодержавия, живой Иоанн Антонович был для императрицы менее опасен, чем мертвый: он исключал появление Лжеиоаннов, которые могли бы, при благоприятных обстоятельствах, представлять для ее власти куда большую угрозу.

 Псевдоромановы

…В 1913 году торжественно праздновалось 300-летие царствования Романовых. В основе мероприятия лежала ложь, окутывавшая всю историю Российского самодержавия, так как со смертью Елизаветы Петровны (1761) династия Романовых перестала существовать.

Тайно выйдя замуж за простого казака Алексея Разумовского, Елизавета не могла произвести на свет наследника престола. Своим наследником она объявила племянника Карла-Петра Ульриха, сына своей сестры Анны, которая была замужем за герцогом гольштейн-готтопским Карлом-Фридрихом — сыном шведского короля Карла XII. Того самого короля, которого Петр I разгромил в знаменитой Полтавской битве. При крещении в православную веру наследнику дали имя Петр Федорович. С ним во главе России утвердилась Пфальц-Цвайбрюккенская династия, которая, однако, продолжала называться романовской.

Самозванщина всегда играла выдающуюся роль в истории российского самодержавия. Зафиксировано более шестисот самозванцев, выдававших себя за чудесно спасшихся или никогда не существовавших царей, наследников престола или членов царской фамилии. Самозваные престолонаследники российского престола появлялись до последнего времени — об этом у нас речь впереди. Удивляться этому не приходится, если помнить, что с воцарением Петра III самозванщина утвердилась на российском престоле.

Правда, сам Петр Федорович в этом повинен не был. Привезенный в Россию в качестве наследника престола, он не интересовался ею, боялся ее и был уверен, что найдет в ней свою погибель. Царствовать ему довелось всего полгода. Он был сметен все той же гвардией, которая возвела на престол его жену, урожденную принцессу Софью Фредерику Анхальт-Цербскую, ставшую императрицей Екатериной II.

Екатерина была не только одной из самых великих российских самодержиц, но и самой выдающейся узурпаторшей. Она лишила престола мужа, которого умертвила руками своих сатрапов, отняла трон у сына Павла Петровича, который должен был наследовать отцу, и ужесточила режим заключения свергнутого Елизаветой Иоанна Антоновича. Через два года, когда офицер Мирович сделал безумную попытку освободить Шлиссельбургского узника, Иоанн Антонович был убит «при попытке к бегству». Стража могла отважиться на убийство, только имея на то твердое распоряжение Екатерины. Уместно вспомнить и о судьбе загадочной княжны Елизаветы Таракановой, которая выдавала себя или на самом деле была незаконной дочерью Елизаветы Петровны. Неимоверные старания приложили сатрапы Екатерины, чтобы выследить ее в Европе, выкрасть, вывезти в Россию, где она, скорее всего, была умерщвлена в каземате Петропавловской крепости, хотя, по официальной версии, отраженной в знаменитой картине К.Д. Флавицкого, погибла во время наводнения. Даже если бы княжна Тараканова и вправду была дочерью Елизаветы, то никаких прав на российский престол у нее бы не было. Но у Екатерины их было еще меньше, потому княжна была ей опасна даже в каземате.

Петр Третий и Екатерина Вторая

Петр Третий и Екатерина Вторая

Дальновидная Екатерина хорошо понимала ненадежность своего положения. Венец она получила из рук высшего дворянства и офицерства, и оно могло сбросить ее с престола так же легко, как и возвело. Уже через несколько месяцев после ее воцарения там и здесь стали объявляться самозванцы, выдававшие себя за «чудесно спасенного» Петра III. Любой из них при желании мог быть использован против нее. Поэтому Екатерина, царствовавшая более тридцати лет, с 1762 по 1796-й, всю жизнь задабривала свое окружение, щедро наделяя сановников огромной властью, гигантскими латифундиями, тысячами крепостных крестьян, а многих также и своим пышным телом.

Несмотря на все усилия, Екатерина чуть было не лишилась всего, когда тень убитого мужа приняла облик Емельки Пугачева, двинувшего на Москву орды казаков, инородцев и примыкавшей к ним голытьбы. В это критическое время и сработала политика задабривания дворянства и офицерства: защищая Екатерину, они защищали свое достояние.

Казнь Пугачева

Казнь Пугачева

Екатерина пыталась быть просвещенной государыней, но до конца дней боялась крамолы и допускала просвещение лишь в угодных ей рамках. Она запретила масонские ложи, игравшие важную просветительскую роль, так как властям трудно было их контролировать. По-видимому, важный мотив гонений на масонов состоял в подозрении, что к ним примкнул наследник престола Павел Петрович, который может их использовать против нее. Страх подпитывало сознание того, что Павел, как законный сын Петра III, имел все права на престол, тогда как она не имела никаких. Впрочем, происхождение Павла — одна из неразгаданных тайн царствовавшего дома. Историки высказывали веские соображения о том, что его настоящим отцом был не Петр Федорович, а один из «фаворитов» Екатерины — граф Салтыков. Она и сама намекала на это в своих воспоминаниях. Если так, то все последующие Романовы были даже не Пфальц-Цвайбрюккенской династии, а — Салтыковской.

Опасаясь, что сын лишит ее трона, Екатерина вознамерилась лишить трона его самого. Она знала, что он не одобряет ее политики и в корне все переменит после ее смерти. Поднять руку на сына, как это сделал Петр I, она не решилась, но задумала обойти его, передав престол внуку. Юный Александр Павлович был изолирован от отца и воспитывался под присмотром бабки — в духе ее воззрений. Однако с официальным провозглашением его наследником Екатерина медлила. Умерла, так и не сделав этого (то есть почти повторив Петра). Трон все-таки перешел к сыну.

Взойдя на престол, 42-летний Павел Петрович первым делом устроил торжественное перезахоронение тела Петра III, причем во главе процессии заставил шагать перепуганного старенького графа Алексея Орлова, того самого, который, по прямому или косвенному указанию Екатерины, прикончил императора. Этим Павел продемонстрировал, что прежней малины для сатрапов покойной матери не будет. Заодно он показал свою преданность памяти венценосного отца, дав понять, что не потерпит толков о двусмысленности своего происхождения.

Еще за восемь лет до кончины Екатерины Павел подготовил Акт о престолонаследии. Он выстрадал необходимость этого закона, ибо отсутствие такового обрекло его на прозябание в наследниках до седых волос. Акт был опубликован в день коронации Павла, что подчеркивало его значимость. Составлен он был на немецкий манер, в форме договора между наследником престола и его супругой. Значение этого документа в российской истории невозможно переоценить. Акт впервые подрывал основные принципы деспотического правления, давая возможность обеспечить легитимность верховной власти и ее передачи преемнику.

Увы, самого Павла Акт о престолонаследии не спас. Обуздав дворцовую камарилью своей матушки жесткими мерами, Павел обрек себя на верную гибель, а заодно и на посрамление в глазах потомства. Ни одного российского венценосца не изображали таким самодуром и полоумком, как Павла Петровича. К этим характеристикам следует относиться скептически, памятуя, что они исходят из лагеря его хулителей и убийц. Как писал — уже в XX веке — А.А. Ухтомский (князь, физиолог, будущий академик, знаток русской старины),

«у меня недоброе чувство, когда я хожу по кладбищу и читаю … имена на напыщенных памятниках. И у меня — по контрасту — доброе чувство к несчастному Павлу: должно быть, было в нем что-то действительно прекрасное, если эти негодяи и прохвосты озаботились его задавить!»[5]

В ночь на 12 марта 1801 года отряд заговорщиков, заручившихся согласием Александра, ворвался в Михайловский замок, выстроенный для себя и своей семьи Павлом. Заговорщики сняли немногочисленную охрану и ворвались в опочивальню императора. Заслышав шум, Павел вскочил с постели и заметался по комнате. Толкнулся в дверь на лестницу, которая вела вниз, в покои императрицы. Но дверь, по его собственной воле, была заперта: Павел был в ссоре с женой, запертая дверь в ее покои символизировала его к ней немилость. Оказавшись в западне, император, как был в ночной рубашонке, скользнул в камин. Оттуда его и вытащили за пятку. Основательно измордовав, задушили. Официально император умер от апоплексического удара.

Убийство Павла Первого

Убийство Павла Первого

Александр, ожидавший исхода рискованной операции в другой половине дворца, пытался разыграть роль безутешного сына, который якобы не ожидал кровавой развязки. Но глава заговора граф П.А. Пален не дал ему доиграть. Схватив новоиспеченного императора за руку, он вытолкал его на балкон — показаться народу, сказав при этом свою «историческую» фразу: «Довольно ребячиться, Ваше величество, ступайте царствовать!» Вскоре Пален был отстранен от дел, сослан в свое имение, где раз в год, в ночь на 12 марта, в память о совершенном перевороте, напивался в стельку.

Через несколько лет, когда посетившая Россию французская писательница Анна Луиза Жермена де Сталь узнала о подробностях переворота, она определила суть российской системы власти кратким афоризмом. Вот он в переводе Пушкина: «Самовластье, ограниченное удавкой».

То, что самодержавная власть российского императора в любой момент может быть «ограничена» его свержением с престола и даже убийством, прекрасно сознавал и тогдашний царь Александр I, один из самых интересных и противоречивых российских венценосцев. С его именем связаны победа над Наполеоном, несомненные успехи просвещения, реформы Сперанского, и — одновременно — аракчеевские военные поселения, преследования молодого Пушкина, виртуозное двуличие и лицемерие. Для удержания власти и личной безопасности он принял особые меры.

Поскольку у Александра не было детей, наследником престола числился его брат Константин, получивший титул цесаревича. Александр отправил его подальше от Петербурга, поставив наместником в Царстве Польском. Когда Константин Павлович влюбился в шляхетку не царского происхождения и решил на ней жениться, Александр воспользовался ситуацией, чтобы еще сильнее упрочить свое положение. Законом о престолонаследии оговаривалось, что царственная особа не может находиться в браке с нецарственной особой, в противном случае она лишается прав на престол. Александр поставил брату ультиматум: либо отказаться от женитьбы, либо от престола. Константин выбрал семейное счастье и подписал официальное отречение. Наследником-цесаревичем стал следующий по старшинству сын Павла — Николай. Вроде бы все ясно. Однако Александр велел держать в секрете отречение Константина и сохранил за ним титул цесаревича, тогда как Николай оставался великим князем. В обществе ходили неясные слухи, но наверняка ничего не было известно.

Александр Первый

Александр Первый

Сложную комбинацию Александра обычно объясняют его приверженностью к мистике и секретности, но в это трудно поверить. Он не мог не понимать, чем чревата неясность в вопросе о престолонаследии, зато она была выгодна ему самому. История России, с ее дворцовыми переворотами, убийствами, заточениями царей и наследников, с постоянно объявляющимися самозванцами, с его личным опытом участия в заговоре против отца, говорила Александру, что опасность для самодержца связана с именем престолонаследника. Если нет лица, которым предстоит заменить императора, заговор невозможен. Так, без участия самого Александра невозможно было бы устранить Павла. Создав ситуацию неопределенности, при которой Константин и Николай сами не знали, кто же из них наследник престола, Александр обезопасил себя.

Александра I заваливали доносами о тайных обществах, вознамерившихся не только лишить его трона, но и вообще покончить с самодержавием. Александр не обращал на них внимания. По его понятиям, заговорщики не представляли опасности, так как не могли опереться на наследника.

Последние годы царь много ездил по монастырям, замаливая грехи. Внезапная его смерть в далеком Таганроге в ноябре 1825 года породила слухи о том, что он вовсе не умер, а тайно устранился от власти, нарядившись старцем и отравившись по миру. Впоследствии объявился старец Федор Кузьмич, прозрачно намекавший, что он и есть бывший царь Александр. Интригующая легенда о грешном царе, переродившемся в «божьего человека», увлекала многих, в том числе Льва Толстого, который начал писать об этом роман, но замысла не осуществил. Еще в годы работы над «Войной и миром» он изучил двуличный характер Александра. Даже могучее творческое воображение Толстого оказалось не в состоянии показать моральное перерождение такого человека.

При неясном положении с престолонаследием смерть Александра — истинная или мнимая — привела к вакууму власти. Константин в Варшаве, будучи наместником в Царстве Польском, дабы отмести возможные подозрения, поспешил продемонстрировать верность новому государю. Он вывел войска на площадь и вместе с ними присягнул императору Николаю. Николай в Петербурге, хорошо понимая, что старший брат может легко отказаться от тайного отречения, поспешил, во избежание осложнений, привести войска к присяге Константину. Когда фельдъегерь примчался из Варшавы с депешей, подтверждавшей отречение Константина, Николай велел вывести войска для новой присяги. Офицерам, состоявшим в заговоре против самодержавия, нетрудно было убедить солдат в том, что великий князь, пользуясь отсутствием законного наследника-цесаревича, хочет узурпировать власть. Если бы не этот предлог, восстание декабристов 14 декабря 1825 года вряд ли было бы возможным.

Восстание декабристов

Восстание декабристов

Декабристы ставили целью свергнуть самодержавие и отменить крепостное право. Этим они оказали огромное влияние на общественное сознание последующих поколений. Ленин экспроприировал престиж декабристов, объявив большевиков их наследниками. Следуя завету «Ильича», советская пропаганда воспитывала народ на примере «первого поколения русских революционеров», выступивших «против своего класса», на стороне интересов угнетенных масс. Из-за своей «дворянской ограниченности» декабристы лишь самую малость не дотягивали до большевистского стандарта.

Вдалбливание официальной доктрины вызвало ответную реакцию. Когда коммунистическая пропаганда в СССР начала давать сбои, и все больше людей освобождалось от оков партийного мышления, «пострадавшими» оказались и декабристы. С конца 1960-х годов в советской литературе, журналистике, исторической науке стало определяться так называемое национал-патриотическое направление. То есть восхваление российской старины, патриархальных порядков, послушания и долготерпения русского народа. В этой новой — то есть хорошо забытой — мифологии декабристам отводилась роль преданных анафеме грешников.

Сперва робко, иносказательно, а потом все более откровенно их стали изображать врагами России; «масонами», выполнявшими задания «иностранных подрывных центров». Хотя в основе таких писаний лежали концепции, противоположные партийным догмам, их поощряло партийное руководство. «Патриотов» особенно возмущало то, что наиболее радикальные лидеры декабристов — Павел Пестель и другие — планировали цареубийство. Это негодование было бы понятным, если бы те же авторы негодовали по поводу кровавых расправ над Павлом I, Петром III, царевичем Алексеем, другими российскими венценосцами или их наследниками. Но нет, те расправы делались во имя России. Анафема падала на головы именно декабристов, хотя они-то задуманного не осуществили, их планы остались только планами.

Восстание на Сенатской площади отличалось от традиционных методов захвата власти в основном тем, что заранее было обречено на неудачу. Оно свелось к отказу принести присягу Николаю и к «стоянию», без серьезных попыток захватить царя и его приближенных. Восставшими был убит один человек — генерал Милорадович, выехавший перед строем увещевать солдат. Когда подошли верные Николаю части, «стоявшие» были расстреляны картечью. Потом было следствие, суд, лицемерные обещания молодого государя помиловать смутьянов в обмен на чистосердечные признания. Нравы к тому времени заметно смягчились, пытки уже не были главным методом добывания судебной истины. Тем не менее, большинство декабристов, поверив обещаниям, дали откровенные показания. А государь без колебаний нарушил свое царское слово, как это многократно делали его венценосные предки. В результате — пять повешенных при номинальном отсутствии смертной казни. Взяв верх, самовластье удавкой ограничило сопротивление своему произволу. Это было не наказание преступников, а расправа над поверженным противником.

Пережитый 14 декабря 1825 года испуг повлиял на все царствование Николая I. Российский деспотизм при нем достиг классической завершенности. Над замершей в страхе страной был слышен свист розог и удары шпицрутенов. Царь железной рукой подавил восстание в Польше, помог подавить революционное брожение в ряде стран, прослыл жандармом Европы. Но могущество его оказалось дутым. Это выявила Крымская война 1853-56 годов, когда небольшой экспедиционный корпус англо-французского флота нанес России сокрушительное поражение. Процарствовав 30 лет, Николай Павлович внезапно простудился и умер, видимо, от воспаления легких. Произошло это столь неожиданно, что при таинственности, всегда окружавшей российский престол, не могло не возникнуть слухов и толков. По одной из популярных версий, Николай, глубоко уязвленный военными неудачами, потребовал от своего врача яд, и тот не посмел ослушаться. Однако сын Николая I Александр II воцарился в 1855 году без каких-либо препятствий. Его прав на престол никто не оспаривал.

Николай Первый

Николай Первый

Александр II был первым российским государем, который мог быть отнесен к числу монархов, а не деспотов. Так через два поколения отыгрался закон о престолонаследии, принятый Павлом I. Кажется, впервые в истории российского самодержавия государю не было нужды постоянно заботиться об устранении потенциальных соперников. Это позволило ему приступить к давно назревшим реформам, покончить с крепостным правом, войти в историю царем-освободителем.

Однако общественное сознание России не успело адаптироваться к этой коренной перемене. Деспотический строй продолжал пронизывать общество сверху донизу, определяя характер отношений на всех уровнях. Пренебрежение к законам и правопорядку, произвол, преклонение перед силой, раболепие перед вышестоящими и попирание нижестоящих — таковы были нормы российской жизни на всех уровнях управления, вплоть до семьи, жившей по заветам Домостроя.

Несмотря на стремление Александра II цивилизовать систему правления, бюрократия действовала привычными методами. Лизоблюдство, угодничество и произвол оставались характерной чертой государственных учреждений. Чиновник обладал неограниченной властью над теми, кто от него зависел, и использовал ее для личных выгод. Любой закон можно было обойти при помощи взятки. Это и имел в виду Салтыков-Щедрин, когда писал, что страной управляют столоначальники.

Сам царь, при всем его либерализме, оставался частью той же системы и не считал нужным соблюдать законы, если это было не в его интересах. Так, он санкционировал полицейскую расправу над писателем-диссидентом Н.Г. Чернышевским, хотя, по всей видимости, знал, что дело против него сфабриковано охранкой. Когда друг царя поэт А.К. Толстой на вопрос Александра, что нового в русской литературе, ответил: «Русская литература надела траур по Чернышевскому», — либеральный венценосец сказал со скорбью в голосе: «Прошу тебя, никогда не называй при мне этого имени».

Александр Второй

Александр Второй

В 1880 году, после смерти царицы Марии Александровны (урожденной принцессы Гессен-Дармштадской) Александр II решил оформить брак со своей любовницей Екатериной Михайловной Долгорукой (светлейшей княгиней Юрьевской). Как мы знаем, по закону о престолонаследии, нединастические браки венценосных особ были запрещены. Если бы Александр II считался с законом, он мог осуществить свое намерение ценой отречения от престола. Но никто не посмел напомнить ему об этом, а сам он и не подумал о такой альтернативе. Удовлетворились тем, что его второй брак не афишировался, четверо его детей от Екатерины Юрьевской не были официально усыновлены, они оставались Юрьевскими.

Приходится признать, что даже Александр II последние месяцы занимал трон незаконно. А поступил бы он по закону, сохранил бы себе жизнь.

Стремление нарождавшейся при относительно либеральном режиме независимой общественности противостоять произволу воспринималось как покушение на устои. В завязавшейся борьбе обе стороны очень скоро стали прибегать к крайним средствам. На полицейские репрессии против молодежи, пытавшейся «идти в народ», молодежь ответила актами террора. Началась охота на императора. После шести неудавшихся покушений, седьмое удалось. 1 марта 1881 года, роковым взрывом бомбы на Екатерининском канале в Петербурге, Александр был смертельно ранен. По горькой иронии судьбы, произошло это в тот самый день, когда было назначено подписание конституции, ограничивавшей самодержавие…

Маньяки-террористы могут появиться в любой стране и при любой системе правления: от этого никто не застрахован. В самых классических монархиях бывали случаи террористических актов против венценосных особ. Убийство наследника австрийского престола эрцгерцога Фердинанда в Сербии послужило поводом к Первой мировой войне. Однако при монархическом строе такие случаи редки и воспринимаются как из ряда вон выходящие. В России же убийства самодержцев были столь рутинным явлением, что действия террористов-народовольцев почти никого не ужасали. Значительная часть общества горячо сочувствовала им, видела в них героев, мучеников идеи. И даже те, кто не одобрял террор, полагали, что борьба с ним их не касается: это дело полиции. Иные недоумевали: зачем эти отчаянные храбрецы хотят убить «хорошего» царя, ведь его сын-солдафон будет куда круче? Но в самом факте пролития царской крови общество не видело ничего такого, что выходило бы за рамки обычного преступления.

Андрей Желябов и Софья Перовская

Андрей Желябов и Софья Перовская

Сразу после убийства Александра II Лев Толстой обратился к Александру III с письмом, в котором просил помиловать убийц и тем дать положительный пример: разорвать порочный круг насилия, порождающего насилие. Толстой, с его религиозной проповедью, конечно, осуждал террористов. Но именно как насильников, убийц, а не как цареубийц. С его точки зрения, между убийством царя и обычного человека не было принципиальной разницы. Он полагал, что помилование убийц уменьшит озлобление в обществе и побудит террористов воздерживаться от кровавых акций.

Константин Победоносцев, через которого Толстой направил письмо царю, утаил его от молодого самодержца. Он убеждал Александра III в обратном, то есть в том, что террористов следует карать самым беспощадным образом. Представления Победоносцева о природе царской власти были просты: она держится страхом, и чем больше страха в обществе, тем прочнее власть. Нелишне отметить, что Победоносцев был опытным государственным деятелем и высокообразованным правоведом.

Александр Третий

Александр Третий

При таком состоянии общественного сознания нарождавшаяся монархия выжить не могла. Самодержавие должно было либо погибнуть, либо вновь превратиться в деспотию, что и произошло при Александре III (1881-94). С «Народной волей» он боролся успешно, но не только с ней. Историк В.Б. Вилинбахов предложил и хорошо обосновал дерзкую гипотезу таинственной смерти генерала Скобелева вскоре после воцарения Александра III. Состоит она в том, что Скобелев был побочным сыном Александра II и при его колоссальной популярности представлял угрозу для власти молодого императора. По Вилинбахову, в пользу Скобелева работала влиятельная группа военных и гражданских чиновников, недовольных политикой закручивания гаек и планировавших при случае предложить престол Скобелеву. Дабы предотвратить нежелательные осложнения, Александр отравил своего сводного брата. При всей спорности, гипотеза заслуживает внимания. Очень уж она соответствует традиции российских самодержцев.

Я никогда не забуду того потрясающего впечатления, которое на меня, еще в детстве, при первом посещении Третьяковской галереи, произвела картина Ильи Репина «Иван Грозный и сын его Иван». Не знаю, сколько времени я простоял перед картиной и скольких красноречивых экскурсоводов, «объяснявших» картину различным группам, прослушал. Контраст между двумя фигурами поражал больше всего. Фигура царевича была совершенно безжизненной, похожей на куклу. Она написана так, что за ней не угадывается человеческой личности, трагически окончившей земное существование. Художник сделал все, чтобы у зрителя не возникло ни малейшего сочувствия к убитому. Внимание сосредоточено на убийце. По контрасту, фигура Ивана-отца потрясает своей выразительностью. Этот острый как клинок профиль, этот трепещущий нос с греческой горбинкой, эти полные отчаянного страдания глаза. Эта выразительная рука, судорожно зажимающая рану в безумной надежде закрыть ее, остановить кровь, уберечь еще, может быть, не до конца истаявшую и столь дорогую ему жизнь!..

И. Репин. Иван Грозный и сын его Иван

И. Репин. Иван Грозный и сын его Иван

Перед нами исполненное немой экспрессии и кричащей выразительности — страдание. Я, 8-летний мальчик, стоял завороженный этой отцовской мукой. Я страдал вместе с Иваном Грозным, я страдал за Ивана Грозного. Такого воздействия на зрителей добивался и добился художник.

Но давайте вдумаемся: что он изобразил? Грозный властитель убил своего сына. Убил без причины, по прихоти всевластного самодура, знающего, что ему «все дозволено». Да за что же ему сочувствовать?! Напротив, этот кровавый акт сыно- и цареубийства должен вызывать безмерное негодование и отвращение! Однако — такова сила искусства — у тысяч и тысяч посетителей Третьяковки, у миллионов тех, кто знает картину по репродукциям, у сотен весьма умных и образованных искусствоведов и критиков, писавших об этом произведении, картина вызывает реакцию, прямо противоположную той, какую должна была бы вызвать запечатленная на ней сцена. Правда, в Большой Советской Энциклопедии сказано, что картина «прозвучала как обличение деспотизма»[6], но это советский пропагандистский штамп. Большевистское искусствоведение «отредактировало» Репина: художник, писавший приподнято-байронические портреты Николая II и помпезные заседания Государственного Совета, был занесен в разряд обличителей царизма. Соответственно и толкование его произведений должно было укладываться в заданную схему. На деле же картиной «Иван Грозный и его сын Иван» Репин вызывал сочувствие к величайшему деспоту, и именно в связи с самым безобразным и жестоким актом его произвола.

Но Репин не оригинальничал. Он передал средствами искусства представления, господствовавшие в обществе. А за 14 лет до него это же сделал другой великий художник России — Николай Ге, обратившийся к сходному сюжету в одном из лучших своих полотен — «Петр и Алексей». Петр допрашивает вероломно захваченного сына. Его будут пытать на дыбе, приговорят к смерти и тайно прикончат по приказанию отца. Казалось бы, все симпатии автора картины должны быть на стороне несчастной жертвы. Но нет. Фигура Алексея, его лицо с опущенными глазами, написаны так, что не вызывают у зрителя не то что сострадания — даже малейшего сочувствия. Только брезгливое презрение. Алексей выглядит жалким, трусливым изменником, попавшимся негодяем. И — по контрасту — фигура Петра выражает само благородство. Скорбным пронизывающим взглядом всматривается он в сына. Он еще не потерял надежды увидеть в нем проблески раскаяния и простить, но уже полон решимости выполнить тяжкий долг государя — долг, который для него выше отцовских чувств. Трагичен на картине Петр, а не Алексей, к Петру вызывает наше сочувствие художник.

Николай Ге. «Пётр I допрашивает царевича Алексея Петровича в Петергофе»

Николай Ге. Пётр I допрашивает царевича Алексея Петровича в Петергофе

Как видим, общественное сознание, отраженное кистью лучших художников конца XIX века, а это время наивысшего расцвета российской культуры и общественной мысли, оправдывало кровавые зверства «прогрессивных» правителей — даже против своих собственных сыновей и отцов. Так что нет ничего удивительного в том, что оно поддерживало террористов-народовольцев, а затем эсеров: ведь те тоже убивали ради «прогресса». Таково было состояние общества, когда взошел на престол последний император России Николай II.

ЧАСТЬ II

Коронованный революционер

Властитель слабый и лукавый…
Над нами царствовал тогда.

А.С. Пушкин 

Воцарение

 1.

Николай Александрович Романов как частное лицо был вполне симпатичен. Он был невысок, но хорошо сложен, строен, с офицерской выправкой, приятным лицом и чарующим взглядом больших печальных глаз. Он любил наряжаться в мундиры самых разных полков, и некоторые ему очень шли. Он был хорошо воспитан, мягок, предельно выдержан, немногословен. Он не был умен, но обладал цепкой памятью. Умел вести неторопливую светскую беседу о пустяках — дружески, но держа дистанцию, не впуская собеседника себе в душу. Он никогда не повышал голоса, в его манере держаться не было ничего самодержавного или хотя бы барского. Он был любящим мужем, нежным, заботливым отцом, образцовым семьянином. Будь он, допустим, помещиком средней руки, он мог бы прожить спокойную, счастливую жизнь в кругу своих родных и близких. Он любил простые, здоровые развлечения и, вероятно, много времени уделял бы рыбалке, охоте, пилке и колке дров, верховой езде и особенно пешим прогулкам. Он мог бы стать хорошим метеорологом: мало кто с такой любовной пунктуальностью отмечал в дневнике малейшие колебания погоды.

Его природное здоровье и здоровый образ жизни давали ему хороший шанс дожить до глубокой старости, выдать замуж всех четырех дочерей и с наслаждением возиться с озорующим выводков внучат. Вот с единственным сыном Николаю Александровичу не повезло. Унаследованная болезнь оказалась роковой. Она причиняла мальчику много страданий, доводила родителей до отчаяния, и — вопреки их героическим усилиям — в сравнительно раннем возрасте свела бы его в могилу. Мысль об этом причиняла отцу и матери много горя. Но можно не сомневаться, что при своей глубокой религиозности Николай Александрович сумел бы со скорбным достоинством пережить это несчастье. Тем больше отцовской заботы и нежности он отдавал бы дочерям и внукам и почил бы в окружении многочисленного семейства, обливающегося искренними слезами.

Закадычных друзей, в силу некоторых особенностей характера, у Николая Александровича, вероятно, не было бы; но среди знакомых он пользовался бы уважением и любовью. Правда, те, кому довелось бы узнать его ближе, вероятно, перешептывались бы о том, что-де человек он хороший, но неустойчивый; серьезных дел с ним лучше не затевать, так как слова своего он не держит, обещанного может не исполнить; судачили бы о том, что он скуповат, на чужую беду неотзывчив и что он был бы много приятнее, общительнее и интересней, если бы не находился под каблуком своей властной супруги — единственного в семье человека «в штанах», как она сама говорила.

Словом, Николай Романов был обычным средним человеком, со своими достоинствами и недостатками. Но этому среднему человеку выпала далеко не средняя роль на подмостках исторической сцены, и все его качества — положительные и отрицательные, полезные и вредные соединились роковым образом для того, чтобы привести к гибели его империю, его самого и столь любимое им семейство.

Оглядываясь на его жизнь, нельзя не увидеть в ней мистической заданности, словно с рождения неумолимый рок вел его к гибели в подвале Ипатьевского дома.

Николай Александрович, старший сын Александра III, родился в день праведного Иова, чему впоследствии придавал сакральный смысл.

В тяжелые минуты, когда надо было принимать судьбоносные для страны и для него самого решения, а у него опускались руки, он любил сравнивать себя с многострадальным Иовом, говоря, что изменить ничего нельзя, так как все зависит от воли Божией. Отговорка слабого, растерянного человека, пытающегося оправдать Божьим промыслом свою беспомощность. Фундаментальное различие между ним и библейским персонажем состояло в том, что праведный Иов стал жертвой жестокого эксперимента; сыпавшиеся на него несчастья были предначертаны свыше и никак не зависели от него самого. Тогда как самодержавный российский государь Николай II многие несчастья накликал на себя сам.

По-видимому, его воля была сломлена еще в детстве — вероятнее всего, слишком строгим и жестким отцом. Однако излишний родительский нажим может вызвать разную реакцию: одних он делает податливыми, робкими, мягкими, как воск; других ожесточает и заставляет противодействовать. Николай Александрович с готовностью покорился, подчинился отцу, которого боготворил, чьи заветы свято хранил и кому потом пытался подражать. Но отцовская палица оказалась ему не по плечу. Слишком они были разными — император Александр III и будущий император Николай II.

Александр III был высокого роста и могучего телосложения. Тучный, малоподвижный гигант, чья поступь была весома и значима, как и каждое слово. Он был ограничен и деспотичен — коронованный мужлан. Но он отличался большой цельностью, уверенностью в себе, отсутствием комплексов. Он охотно пользовался услугами людей, превосходивших его знаниями, культурой, умом, не чувствуя себя ущемленным.

Николай II был намного образованнее, воспитаннее, утонченнее своего отца, но он не обладал его уверенностью и прямотой. Снедаемый мелким честолюбием, он испытывал скрытую ревность и зависть к более умным, знающим и сильным. Ему все чудилось, что его держат за несмышленыша, что насмехаются над ним за его спиной. Это развило в нем крайнюю недоверчивость и скрытность. Ему было комфортнее с людьми мелкими, подобострастными, готовыми восхищаться каждым его словом и жестом — в таком окружении он ощущал себя полноценной личностью. Искреннее ли было восхищение или лицемерное — в это он подчеркнуто не вникал: внешнюю форму в отношениях ценил больше, чем суть. Он не умел говорить людям неприятное и еще меньше умел выслушивать. Двуличие и лицемерие были для него нормой. Высказанную ему неприятную правду он считал дерзостью. С возражениями он не спорил, но молча их отвергал, как посягательство на неограниченные права самодержавного властелина.

«Спорить было противно самой природе царя, — отмечал близкий к нему свитский генерал В. Н. Воейков. — Не следует упускать из вида, что он воспринял от отца, которого почитал и которому старался подражать даже в житейских мелочах, незыблемую веру в судьбоносность царской власти… Он склонялся лишь пред стихийным, иррациональным, а иногда и противным разуму, пред невесомым, пред своим все возрастающим мистицизмом. Министры же основывались на одних доводах разума. Они говорили о цифрах, процентах, сметах, исчислениях, докладах с мест, примерах других стран и т. д. Царь и не делал [попыток], и не мог оспаривать таких оснований. Он предпочитал увольнять в отставку лиц, переставших преследовать одну с ним цель»[7].

В этом отрывке почти все точно, но одна оговорка необходима. Как было бы все просто и объяснимо, если бы царь преследовал ясные цели и удалял тех сотрудников, которые в эти цели не верили! Но в том-то и дело, что никакой стратегии у него не было, а тактику он менял постоянно, уступая нашептываниям или нахрапу тех или иных царедворцев, и, с роковой последовательностью, проявлял неожиданное упрямство именно тогда, когда жизненно необходимо было уступить разумным доводам. Податливость, готовность изменить свои мнения, отказаться от намеченного плана, чтобы кого-то не обидеть или избежать истерической сцены с женой, сочетались в нем с упорством и неподатливостью по отношению к аргументам людей ответственных, принципиальных, т. е. имеющих свое мнение и готовых его отстаивать. Создается впечатление, что чем неотразимее были доводы, тем упорнее он их игнорировал. При этом был злопамятен и рано или поздно несогласных отправлял в отставку.

«По недостатку гражданского мужества, царю претило принимать окончательные решения в присутствии заинтересованного лица. Но участь министра была уже решена, только письменное ее исполнение откладывалось».[8]

Одним из самых больших, почти непостижимых парадоксов личности Николая II было отсутствие властолюбия. Возможность повелевать, играть судьбами людей его не тешила, а тяготила. Власть была для него бременем, это был крест, возложенный на него судьбой многострадального Иова. Отчего же не облегчить себе ношу?

Самодержцы или монархи, получившие власть по праву рождения, не всегда наделены талантами государственных деятелей. На то и состоят при них герцоги Ришелье, Меттернихи, Бисмарки. Отчего же венценосному Иову было не избавиться от своих мучений, вручив бразды правления какому-нибудь российскому Бисмарку? Но Николай II хотел сам играть ведущую роль. Над свежей могилой погибшего ради него П. А. Столыпина (впрочем, не над могилой: на похоронах царь блистал своим отсутствием), предлагая возглавить правительство В. Н. Коковцову, Николай не преминул предупредить: «Надеюсь, что вы меня не будете заслонять, как Столыпин?» Это был, может быть, наиболее выразительный по циничной неуместности пример, когда государь так ярко обнаружил уязвленность мелкого себялюбца, но далеко не единственный. «Такими примерами полно его царствование», — свидетельствовал А. Ф. Кони.[9]

Будучи наследником престола, Николай старался всячески угождать родителю. Из послушания он был прилежен в учебе. Он старательно нес тяготы военной службы, не манкируя, не злоупотребляя положением цесаревича. Больше всего времени он проводил в среде гвардейских офицеров — прямых, примитивных парней. С ними ему было хорошо. Даже в его речи до конца жизни улавливался гвардейский акцент.

Когда Николай повзрослел, но еще рано было его женить, отец велел ему завести любовницу (дабы отучить от некой вредной привычки). Он и это исполнил с готовностью. Так появилась в его жизни обольстительная балерина Мариинского театра Матильда Кшесинская, которую он потом передал с рук на руки своему двоюродному дяде, великому князю Сергею Михайловичу (от которого она ушла к другому великому князю Владимиру Александровичу и имела от него сына). Ее воспоминания о «Никки» дышат сердечностью женщины, бережно хранящей память о первой любви и недолгом счастье. Но, даже будучи еще очень неопытной молоденькой девушкой, без ума влюбленной в будущего императора, Матильда сознавала, что «он не сделан для царствования, ни для той роли, которую волею судеб он должен будет играть».[10] Он с ней соглашался не только по своему органическому неумению спорить.

Матильда Кшесинская

Матильда Кшесинская

Преждевременная кончина Александра III ошеломила Николая. Горе его было искренним и глубоким — не только потому, что он потерял обожаемого отца, но еще больше из страха перед собственной неспособностью его заменить. Он чувствовал, что шапка Мономаха слишком тяжела для него. И, хуже того, это понимали окружающие.

«Каждый… сознавал, что наша страна потеряла в лице государя ту опору, которая препятствовала России свалиться в пропасть, — вспоминал великий князь Александр Михайлович (Сандро). — Никто не понимал этого лучше самого Никки. В эту минуту в первый и в последний раз в моей жизни я увидел слезы на его голубых глазах. Он взял меня под руку и повел вниз в свою комнату. Мы обнялись и плакали вместе. Он не мог собраться с мыслями. Он сознавал, что сделался императором, и это страшное бремя власти давило его.

— Сандро, что я буду делать! — патетически воскликнул он. — Что будет теперь с Россией? Я еще не подготовлен быть царем! Я не могу управлять империей. Я даже не знаю, как разговаривать с министрами. Помоги мне, Сандро!

… Я старался успокоить его и перечислял имена людей, на которых Николай II мог положиться, хотя и сознавал в глубине души, что его отчаяние имело полное основание, и что все мы стояли перед неизбежной катастрофой».[11]

Итак, уже в день кончины Александра III предчувствие катастрофы было у всех, кто хорошо знал их обоих — почившего государя и его наследника. Правда, совсем иное ощущение господствовало в широких общественных кругах.

Александр III оставил сыну наследство в отменном порядке. За 13 лет своего царствования он последовательно избегал войн, поддерживал инициативы министра финансов И.А. Вышнеградского, а затем С.Ю. Витте, энергично проводивших политику укрепления рубля и привлечения иностранного капитала для развития промышленности и транспорта — особенно железнодорожного. Экономика развивалась рекордными темпами, с фантастической быстротой возникали акционерные общества, банки, различные предприятия. Страна крепла, рос объем внутренней и внешней торговли, рос ее международный престиж.

Правда, подавляющее большинство населения прозябало в бедности, бесправии и невежестве, периодические неурожаи приводили к массовому голоду, что мало заботило власти. В 1891 году государь отметил десятилетие своего царствования заявлением, что, «слава Богу, все благополучно». Имелось в виду то, что он сам и высшие чины администрации вне опасности: террор задавлен, вооруженная борьба против режима заглохла, оппозиции заткнут рот. А в это время в Поволжье от голода пухли дети, вымирали целые деревни. В.Г. Короленко, «работавший на голоде» (как тогда говорили), то есть участвовавший в усилиях общественности организовать помощь голодающим, на государево «благополучие» отозвался статьей, проникнутой болью и сарказмом. Опубликовать ее в России никакой возможности не было, статья появилась за границей без имени автора.

Но в самой империи царили спокойствие и тишина. Массовая кампания по высылке десятков тысяч евреев из Москвы, проведенная генерал-губернатором великим князем Сергеем Александровичем (1891— 1892), прошла при полном молчании печати.

В книге А.И. Солженицына «Двести лет вместе» этому акту бесчеловечного произвола посвящено несколько скупых строк. Отмечена реакция на него в Европе и Америке. Солженицын с издевкой пишет о «крыловских порядках», позволивших американской правительственной комиссии приехать в Москву и своими глазами наблюдать творимые там ужасы. Члены делегации даже смогли, в тайне от полиции, посетить Бутырскую тюрьму, где томились евреи, виноватые только в том, что из-за крайней бедности не могли выехать из первопрестольной за собственный счет. Их вылавливали и сажали в тюрьму, чтобы затем выслать по этапу. Американцам удалось заполучить фотографии высылаемых, образцы наручников, в которые их заковывали, и затем опубликовать свой отчет в материалах Конгресса США — «к вящему посрамлению России», как сокрушается Солженицын[12]. О реакции на это варварство российской общественности писатель ничего сказать не мог, ибо никакой реакции не было. То есть власти не позволили ей себя обнаружить.

Еще за год до этой карательной акции они запретили публиковать протест против травли евреев в печати, подготовленный Владимиром Соловьевым и подписанный пятидесятью крупнейшими деятелями русской культуры, в их числе Л.Н. Толстом и В.Г. Короленко. Мне приходилось упоминать об этом в исторической повести о Короленко,[13] причастность к этой акции Толстого подробно исследована В.И. Порудоминским.[14]

Этот эпизод говорит о многом. Невозможность публично критиковать власти и высказывать взгляды, им неугодные, создавала иллюзию полного благополучия. Иллюзия приводила к тому, что проблемы, вызывавшие общественное недовольство, не решались, накапливались, молчаливое недовольство усиливалось. В тогдашнем «образованном обществе» кончина слоноподобного императора не вызвала печали, а породила надежды на благотворные перемены в ближайшем будущем. Такое уже было в недавней российской истории. Николай I заморозил страну на тридцать лет, но, как только власть перешла к его сыну Александру II, началась оттепель, потом весна… Головокружительные реформы и вызванный ими подъем общественных сил захватывали дух.

Однако, проводя либеральные реформы, ослабляя гнет и тем способствуя возникновению и укреплению независимого общественного сознания, Александр II и его администрация как огня боялись какой-либо оппозиции. Не чувствуя за собой морального превосходства над оппозицией, они пытались ее задавить актами полицейского произвола в духе Николая I. Но в новых условиях эти акты не устрашали, а только озлобляли общество, обеспечивая широкую поддержку самым крайним антиправительственным выступлениям, включая террор. Особенно ярко это проявилось в известном деле Веры Засулич, стрелявшей в петербургского градоначальника Ф.Ф. Трепова. Так она выразила протест против акта произвола, совершенного Треповым, который приказал высечь заключенного студента Боголюбова, не снявшего перед ним шапку в тюремном дворе. Для понимания атмосферы, царившей в обществе, важен не столько выстрел Веры Засулич, сколько реакция на него потерпевшего. Оправившись от ранения, градоначальник Трепов ездил по высокосветским гостиным, пытался как-то оправдаться в своем безобразном поступке и бормотал, что ни против Боголюбова, ни против Засулич ничего не имеет.

Вера Засулич стреляет в генерала Ф.Ф. Трепова. Иллюстрация из французской газеты «Ле Монд»

Вера Засулич стреляет в генерала Ф.Ф. Трепова. Иллюстрация из французской газеты «Ле Монд»

Арестованная террористка стала героиней дня. Лучшие адвокаты рвались защищать подсудимую, а вот прокурора, готового ее обвинять в суде, долго не находилось. Когда начался процесс, зал суда заполнило самое изысканное общество. Все симпатии были на стороне террористки, а не ее жертвы. Председатель суда А.Ф. Кони, вопреки закулисному давлению, был предельно доброжелателен к обвиняемой и ее защитнику. Хотя сам факт покушения никем не оспаривался, присяжные вынесли Вере Засулич оправдательный приговор, что было понято, как прямое осуждение власти. Чувствуя общественную поддержку, террористы начали охоту на самого царя-Освободителя, чья жизнь трагически оборвалась взрывами бомб на Екатерининском канале 1 марта 1881 года.

Вместе с Александром II ушла из жизни великая эпоха. Но не пришла ли пора ей возродиться? Если Александр III, грубо оборвав преобразования отца, вернулся к курсу своего деда, Николая I, то отчего бы новому императору не возобновить курс своего деда, Александра II! Возможность поворота казалась тем более реальной, что об интеллигентности и мягком характере молодого императора ходили упорные слухи.

За три года до своей кончины Александр III решил женить наследника, — разумеется, на принцессе, ибо брак цесаревича должен быть династическим. Послушный сын не возражал, хотя его роман с Матильдой Кшесинской был в разгаре и приносил им много радости. Последовали зондажи европейских дворов, выезды заграницу.

Николаю приглянулась принцесса Алиса Гессенская, внучка британской королевы Виктории.

Трудно понять, чем она прельстила изысканного гвардейского офицера. Она не была дурна собой, в каком-то смысле даже красива, но это была угрюмая красота замкнутой, словно чем-то всегда испуганной и сердитой девицы. В Алисе не было живости, непосредственности, женственности, веселости — всего того, что делает молоденьких девушек привлекательными и желанными. Но она покорила сердце Никки.

Император и императрица не одобрили его выбора, послушный сын не посмел перечить. Другие царственные невесты по разным причинам отпали, и вопрос о женитьбе наследника отсрочился на неопределенное время. К неописуемой радости Матильды Кшесинской, уже успевшей оплакать вечную разлуку, Никки утешился в ее объятиях. Но когда болезнь императора приняла крутой оборот, женитьба наследника снова стала актуальной. Александр хотел, чтобы сын срочно обеспечил продление царского рода. Но тут Никки обнаружил ту пассивную агрессивность, которую мало кто подозревал в выдержанном и приветливом молодом человеке. Он сказал, что готов жениться только на Алисе, а поскольку родители этого не одобряют, то он вступать в брак пока не желает.

Других вариантов все равно не было, а с браком император спешил.

Никки был послан в Лондон на свадьбу его кузена принца Георга Йоркского, будущего короля Георга V, где, как было известно, он мог встретиться с Алисой и сделать официальное предложение. 24 июня (6 июля) 1893 года состоялась помолвка. Начались приготовления к свадьбе. Но как ни спешили, болезнь императора прогрессировала быстрее. Пока невеста собралась и доехала до России, пока прошла обряд крещения в православную веру, Александр III скончался.

Гроб с телом почившего из Ялты доставили в Петербург. Траурная процессия двинулась в Петропавловский собор — по заранее установленному маршруту. По обеим сторонам улицы в скорбном молчании стояли войска; за спинами солдат грудились толпы народа, привлеченного редким зрелищем. Когда процессия двигалась по Невскому проспекту, бравый молодой офицер-конногвардеец зычно скомандовал своему эскадрону: «Смирно!» И еще громче: «Голову направо! Смотри веселей!»

С.Ю. Витте, шедший за гробом в группе министров, с удивлением взглянув на офицера, спросил своего соседа: «Кто этот дурак?» И услышал в ответ: «Ротмистр Трепов»[15].

В новом царствовании «дурака» ждала фантастическая карьера (как и двух его братьев). В самые трудные месяцы 1905 года именно он будет пользоваться наибольшим доверием государя и добьется отстранения Витте от власти.

[1] Н.И.Костомаров. Ук. Соч., кн.2, с.508.

[2] Н.И.Костомаров. Ук. Соч. кн.2, с.707.

[3]Костомаров, Н. И. Ук. Соч., кн. 2, с.599.

[4] Там же, кн.2, с.742.

 [5] Подробнее см: Резник С. Против течения: Академик Ухтомский и его биограф, Спб., «Алетейя», 2015, С. 159.

[6] БСЭ, 3-е изд., т.22, с.38.

[7] Воейков Н.В. С царем и без царя. Цит. по: Николай II. Воспоминания. Дневники. С. 234.

[8] Там же.

[9] Кони А.Ф. Николай II. См.: Николай II. Воспоминания. Дневники. С. 165.

[10] Кшесинская М.Ф. Из «Воспоминаний». Цит. по: Николай II. Воспо­минания. Дневники. С. 33.

[11] Вел. кн. Александр Михайлович. ук. соч. В кн.: Николай II. Воспоми­нания. Дневники. С. 304.

 [12] Солженицын А.И. Двести лет вместе, т. 1, С. 289. В дальнейшем том и страницы этого издания указаны в скобках.

[13] Резник С. Хаим-да-Марья. Кровавая карусель. Исторические романы. Спб. «Алетейя, 2010, С. 341-342.

[14] Порудоминский В. «…Равенство всех людей — аксиома». «Октябрь». №9. 2001. С. 178-183.

 [15] Витте С.Ю. Воспоминания в 3-х томах. Таалинн-Москва: «Скиф Алекс», 1994. Т. II, С. 4. Дмитрий Федорович Трепов, один из трех сыновей Ф.Ф. Трепова.

(продолжение следует)

Share

Семен Резник: Последний император: жизнь, смерть, посмертная судьба: 3 комментария

  1. Семен Резник

    Я благодарен Евгению Берковичу, сообщившему мне об отзыве Антона Дмитриевского на эту публикацию, а автору отзыва – за уточнение: Во время противостояния на Сенатской площади 14 декабря 1825 года П.Г. Каховский застрелил не только генерала Милорадовича, но и полковника Стюрлера. За что, добавлю, был дважды повешен: при первом повешении веревка оборвалась, и его повесили вторично.
    Упомянув об «официальной версии» гибели княжны Таракановой, я выразился неточно, ибо никакого официального сообщения, разумеется, не было. Следовало написать, «по широко распространенной версии, отраженной в знаменитой картине К.Д. Флавицкого…». Версии, будто она умерла от чахотки, столь же неофициальна, сколь и все остальные. Похоже, что сумасшедшая авантюристка, выдававшая себя за дочь императрицы Елизаветы Петровны, действительно была больна чахоткой. Но болезнь это развивается годами, она же скончалась очень уж быстро после того, как с нее были сняты допросы, которыми заочно руководила сама Екатерина II. Думаю, что версия о том, что тюремщики ей «помогли» умереть, наиболее вероятна: если не удушили, то сильно ускорили развитие болезни содержанием на голодном пайке в сыром каземате.
    Семен Резник

  2. Антон Дмитриевский

    В этом номере историческое повествование Семена Резника содержит значительно меньше прямых ошибок, чем в предыдущем. Тем не менее неточности здесь имеются, и на них следует обратить внимание.
    Во-первых, утверждение автора, будто княжна Тараканова «скорее всего, была умерщвлена в казематах Петропавловской крепости, хотя, по официальной версии, отраженной в знаменитой картине Д.Флавицкого, погибла во время наводнения». Легенда о гибели «Таракановой» при наводнении никогда не была официальной и возникла много позже. По официальной версии заключенная умерла от чахотки, и с этим согласно большинство историков. Неточным является и сообщение, что во время выступления декабристов «восставшими был убит один человек — генерал Милорадович». Был убит и второй — командир лейб-гвардии гренадерского полка полковник Стюрлер, причем, как и Милорадовича, его убил Каховский.
    Похоже, чем ближе к современности, тем исторически достоверней делается повествование автора.

  3. Sava

    Благодарность уважаемому Семену Резнику за интересное продолжение исторической повести.
    1.Предполагаю, что незрелое и не своевременное выступление передового. просвещенного дворянства в декабре 1825г, могло бы в случае удачи придать обновленный импульс развитию России, с возможностью последующего установления, близкого к европейскому демократического режима.
    2. Последующая. более удачная, но уже революционного масштаба подобная попытка, осуществленная буржуазной интеллигенцией,в феврале 17 года, оказалась не достаточно жизнеспособной. Овладевшая властью Временное Правительство недооценило коварства и предательства большевиков и было ими свергнуто в октябре того же года.
    С той поры и поныне последствия Пролетарской (босяцкой) большевистской диктатуры лишили Россию не неопределенно долгий срок возможности стать свободным демократическим государством.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.