Так кто же такой писатель? Шарлатан или демиург, проповедник добра или богомерзкий дух растления, а, может быть, просто отживший свое и потому лишний «винтик» в обществе торжествующего «свободного рынка»?
Сергей Носов
Светлые и темные стихии слова
Мы живем в мире, насыщенном всевозможными энергиями и излучениями буквально «до краев» и, в сущности, из этих энергий, полей, излучений в конечном счете и состоящем. Это уже давно стало ясно. Причем, ясно не без подсказки науки.
Наивным теперь выглядит классический вопрос из числа азов марксизма-ленинизма: что первично, а что вторично — материя или сознание? Сознание — просто одна из малоизученных форм существования все той же материи, только и всего.
Наша мысль — материальна. Это однозначно доказано хотя бы реальностью телепатии, уже достаточно изученной современной наукой.
Если не сами словесные сообщения как таковые, то формируемые мыслью и чувствами (часто и при посредстве слов) образы можно при определенных условиях с легкостью телепатически передавать, как доказали многочисленные научные опыты, на тысячи километров. И это наглядно показывает — такие образы или «мыслеформы» есть тонко материальные структуры, есть то ли некие излучения, то ли загадочные для нас (пока загадочные) энергетические сущности, которые способны с фантастической скоростью двигаться в пространстве и, видимо, способные до определенной степени влиять на это пространство сугубо физического существования (в формах плотной, зримой материи), в котором человек «прописан» как биологическое существо и которое нередко кажется человеку единственно реальным миром.
Из того, что воздух невидим для нас отнюдь не вытекает, что его нет и мы им вовсе и не дышим. Точно также из того, что мысль невидима отнюдь не вытекает, что она не «выливается» в пространство как определенная, неосязаемая нами до поры до времени форма энергии и не может какое-то время существовать в пространстве как тонкоматериальное образование, способное влиять на очень многое в окружающем мире и в том числе, естественно, на нас самих.
Наоборот, неизмеримо ближе к истине как раз обратное: формируемая в человеческом мозге «мыслеформа», рождаемая соединением и слиянием воедино мысли и чувства, есть одна из неисчислимых форм материи, как и все, существующее во Вселенной.
И тут мы подходим к тому, что нас более всего волнует: подобной «мыслеформой», магнетически действующей на человека и являющей собой причудливый и неповторимый сплав мысли и чувства, становится любой удавшийся и потому способный очаровывать, наделенный эстетической притягательностью, если угодно, эстетической магией, эстетической силой и властью художественный образ.
Художественный образ и покоряет, и призван покорять — в этом его эстетическое и — шире — его духовное предназначение. Не оставляя человека равнодушным, художественный образ и очаровывает, и зачаровывает, и на какое-то время гипнотизирует человека и при этом способен надолго «отпечатываться» в человеческом сознании и подсознании, формируя и направляя определенным образом и мысль, и чувства, и даже действия человека. В этом, несомненно, состоит реальная магия любого подлинно художественного образа, в этом его несомненная сила, но в этом же — и его опасность, его потенциальная угроза «здоровью жизни», ее вольному и естественному течению.
В сущности, художественный образ — это своего рода заклинание, заклинание «силой красоты». И отдавать себе в этом отчет в нашу эпоху необходимо.
Так, уже с 1930-ых годов ХХ века принято было восторженно писать об огромном провиденциальном смысле многих пророческих художественных антиутопий — мол, духовно зоркие писатели давно предвидели, давно предупреждали, и, вот, вы видите, что вокруг теперь творится или совсем недавно творилось… Как они, эти писатели-прозорливцы были правы и как мы им за эту их чудесную прозорливость благодарны!
Теперь же на фоне того, что былой вымысел (в том числе и художественный) все активнее вторгается в живую жизнь, все агрессивнее навязывает ей свои «правила игры», стали поневоле замечать и другое, по сути противоречащее тому, что утверждалось ранее. Например: «Путь Замятина, Оруэлла и Хаксли ведет прямиком в тоталитаризм, ибо материализовавшиеся антиутопии начинают наперебой присваивать догадки этих писателей… Жанр антиутопии — плоский, вульгарный реализм ХХ века. Методическое пособие для созревающего диктатора.» (Алексей Пурин. Листья, цвет и ветка. СПб. 2010).
Подразумевается в данном случае фактически следующее: любое детальное, избыточно правдивое и живописное изображение чудовищного зла есть скрытая работа «на мельницу» этого зла, поскольку живописное художественное изображение зла и растления завлекает, очаровывает, гипнотизирует и как бы «заражает» своим содержанием реальную жизнь, превращаясь по сути дела в некую неосмысленно насланную на живую жизнь «порчу».
И в таком убеждении нет ничего особенно странного, поскольку художественное слово всегда и изначально не только несет в себе мощный энергетический заряд, но и подпитывается определенными энергиями окружающего мира — светлыми и темными, созидательным и разрушительными, бесовскими и ангельскими.
Тут мы невольно подходим к тому, чтобы вспомнить роман Достоевского «Бесы». А был ли этот знаменитый роман в действительности только лишь предупреждением? Или, может быть, в нем самом отразились так или иначе (как в кривом зеркале, например) темные «бесовские энергии», которыми уже тогда была скрыто пропитана русская жизнь? Реально отразились, запечатлелись, обрели зримые формы и поэтому стали особенно властны, получив в итоге такого художественного воплощения новую силу и новый замечательный шанс «вылиться» в физически существующую реальную жизнь, воплотиться в ней?! Ведь, есть же мудрое житейское и не только житейское, но и философское правило — об откровенной мерзости лучше не говорить и даже не думать вовсе и ее ни в коем случае не следует живописать, детально изображать во всех «смачных» подробностях, а тем самым невольно лелеять, наделяя ее дополнительной энергетикой, дополнительным зарядом магнетизма. Об этом есть смысл, по крайней мере, задуматься.
Однако, на критику «Бесов» Достоевского с таких позиций никто пока не решается.
В то же время запросто решаются на суровую критику современного искусства и творчества, руководствуясь теми представлениями о «современной бесовщине», которые, якобы, выразил в «Бесах» Достоевский.
Таким пафосом осуждения очень и очень многого в современном свободном искусстве как богоборческого демонизма и даже откровенной «бесовщины» пронизана, в частности, работа Владислава Бачинина « «Бесы» — 2014. Теология катастроф.» («Нева». 2014. № 11).
Разъясняя в связи с новой экранизацией «Бесов» сущность феномена «инфернального человека», автор этой работы пишет: «Эти господа демонстрируют обостренное внимание к демонизму во всех его видах, в том числе к литературным, живописным, музыкальным, театральным, кинематографическим и прочим вариациям на эту тему… Между тем обо всех этих пристрастиях можно сказать только одно: именно так действуют трасцендентные духи зла. Через обольстителей-провокаторов (философов, писателей, поэтов, художников, композиторов, театральных режиссеров, кинематографистов, актеров) они зазывают «малых сих» только для того, чтобы подвергнуть их умы, души, сердца духовному насилию и в конце концов опустошить, растлить, изничтожить»…
До воинствующего нового Средневековья от подобных утверждений и мнений — рукой подать и веет от них не только средневековым христианским аскетизмом, но каким-то воинствующим духовным скопчеством, едва ли для искусства и культуры в целом сколько-нибудь плодотворным.
Действительно, если согласоваться с подобной точкой зрения всерьез, давайте свободное искусство поставим под строгий надзор Церкви, а еще лучше — под полный благодетельный контроль Государства. Тем более, что подобное уже у нас было, причем, по историческим меркам совсем недавно — при блаженной памяти советской власти. Вот, тогда-то жизнеутверждающего, светлого, идеального, всего «радостно пляшущего и мило порхающего» в состоянии блаженной коммунистической эйфории было в нашем искусстве — более чем вдоволь, настолько в избытке, что как говорится, «за глаза и за уши» хватало…
Тем не менее, вполне очевидно в наше время, что художественное слово — это некое энергетически заряженное духовное образование и одновременно некая тонкоматериальная структура и сущность, способная активно воздействовать на окружающий мир, проникать в его реалии и растворяться в них, меняя — порой и трагически — в облик окружающей материальной действительности.
Прекрасно, конечно, если писатель, если художник-философ действительно видит неизъяснимый Свет как видел его Вл. Соловьев, поклоняясь прекрасному лику Вечной Женственности. Этим духовным Светом буквально живут и дышат труды Вл. Соловьева — как бы «до слов», «после слов» и «сквозь слова». И потому творчество Вл. Соловьева магнетически и мистически притягательно до сих пор вне зависимости от своего чисто философского содержания.
Но Вл. Соловьев один у нас такой… По заказу неизъяснимый духовный Свет не увидишь, откуда бы заказ это ни исходил — от высокого Начальства, от почитаемой Церкви или от собственного возгордившегося творческого «Я»…
Советовать же и, тем более, предписывать «увидеть ангелов», «увидеть Бога» и затем художественно описать увиденное — бессмысленно. И так же бессмысленно запрещать «видеть бесов» или наказывать за предполагаемое духовное «общение с бесами». Так мы и Святую Инквизицию вернем…
Однако, писатель, художник слова не должен прикидываться «святой невинностью», но должен хотя бы подсознательно отдавать себе отчет в том, что он в своем творчестве так или иначе контактирует с определенными духовными или тонко-материальными сущностями, подпитывается их немалой и вполне реально действующей в мире энергией, а вовсе не только лишь верно служит причудливым капризам и «буйным полетам» своих личных фантазий.
Это неизбежно, если мир насквозь пропитан всевозможными, имеющими определенную степень влияния на все сущее, излучениями и энергиями, последнее же — просто очевидно в свете современных знаний о Вселенной.
Потому вопрос о свободе творчества (и в искусстве, и вообще в человеческой жизни) крайне неоднозначен, сложен и не имеет простых решений. Хотя такие решения с апломбом предлагаются и до сих пор.
Например, Михаил Эпштейн в эффектной, красиво написанной статье под заглавием «Совместимы ли гений и добродетель?» («Знамя», 2015, № 6) всемерно обосновывает тезис, что человек создан прежде всего по образу и подобию Божию и поэтому был призван в первую очередь творить, сотворчествуя Создателю, а уже потом сам приобщился к различению добра и зла.
В связи с таким тезисом заметим: человек уже «сотворчествовался Создателю» до изобретения газовых камер, атомной бомбы, водородной бомбы, нейтронной бомбы…, хотя, впрочем, и некоторые его былые с виду простенькие изобретения — виселица, дыба, гильотина — тоже были по своему примечательны.
Что же до различения добра и зла, то с этим у человека и до сих пор туман в голове — до сих благополучно сосуществуют, например, самые разные мнения о том, уместно ли «во имя славы Всевышнего» взорвать какой-нибудь богомерзкий («неверными» эксплуатируемый) аэропорт или хотя бы самолет со всеми его пассажирами или все-таки неуместно…
Пусть свобода творчества нужна человеку как воздух и пусть дар творчества и жажда творчества укоренены в человеке глубже всех других даров, тем не менее, если говорить, в частности, о литературе и искусстве, то в этом случае творец, «творящий субъект» должен отдавать себе отчет в том, что он созидает не просто некий чудесный, эстетически прекрасный вымысел, создает не просто предназначенные просвещать, развлекать и утешать «веселые картинки», но — потенциально — создает новую, невиданную реальность, способную раньше или позже нежданно обрести самые натуральные материальные формы и стать самой настоящей физической реальностью, от которой ему самому, может быть, тогда не поздоровится.
Усматривая уже в Ветхом Завете заманчивый для любого своевольного романтика тезис о том, что «Поэзия выше нравственности», Михаил Эпштейн, на наш взгляд, выдает желаемое (для вольного художника-творца) за действительное. Поэзия и не выше, и не ниже нравственности, а живет и развивается, деградирует и вырождается как бы параллельно нравственности, иногда с нравственностью при этом (согласно законам неэвклидовой геометрии) сходясь, а иногда — расходясь, разлетаясь в разные стороны, в буквальном смысле в «миры иные», где все поэтическое начинает казаться «бесовским», а все высоконравственное видится «ангельским» или же наоборот…
Причем сосуществуют поэзия и нравственность, в сущности, не как две параллельные прямые, а как две «параллельные кривые», описывающие в своем бытии и метаморфозах на нашей грешной земле такие зигзаги, что не позавидуешь тому, кто захотел бы, например, проехаться «верхом» (или на салазках) на исторической кривой поэзии и точно так же на исторической кривой нравственности, летая в обоих случаях в страшные пропасти и поднимаясь тут же на дикие кручи на протяжении многих и многих и долгих, и скучных при этом веков истории…
Так кто же такой писатель? Шарлатан или демиург, проповедник добра или богомерзкий дух растления, а, может быть, просто отживший свое и потому лишний «винтик» в обществе торжествующего «свободного рынка»?
Этот вопрос волнует нынче многих.
И достаточно забавно, например, что именно этим животрепещущим вопросом «Кто такой писатель?» задалась в одноименной статье в своем блоке некий журналист Галина Черевык, отвечающая на сей вопрос с замечательной непосредственностью: «Писатель — это тот, у кого весьма регулярно так и чешутся руки что-то написать.» С этим наблюдением не поспоришь!
И присоединяясь к данному справедливому «как ясный полдень» мнению от всей души, заметим, обращаясь уже к самим писателям: господа писатели, если у вас опять непреодолимо «зачешутся руки» что бы то ни было написать, подумайте, прежде всего, о том, что вы выпустите в мир не просто «пену слов», а некий сгусток запечатленной в слове даже помимо вашей воли энергии и этим невольно «отворите дверь» в жизнь тому еще неведомому «нечто», которое способно своевольно и властно, хотя во многом и потаенно, мистически влиять на все окружающее, обладает несомненным чарующим магнетизмом и «гипнотически» действует на свободное течение окружающей вас, простой и светлой в своих истоках, земной жизни.
Наша мысль — материальна. Это однозначно доказано хотя бы реальностью телепатии, уже достаточно изученной современной наукой.
Очень интересно. А можно ссылку насчет того, где же это доказано? А то я все думал, что тhere is no convincing evidence that telepathy exists, and the topic is generally considered by the scientific community to be pseudoscience. Ошибался, значит.