Хихикание и вздохи облегчения раздались в аудитории, и счастливые обладатели гонад заерзали за своими партами. Каждый подумал, какая страшная штука эта радиация, и как бы сберечь от нее свои фамильные драгоценности для будущего деторождения.
ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ
ВЯЧЕСЛАВ КЛАВДИЕВИЧ ВЛАСОВ
Доцент Вячеслав Клавдиевич Власов целый семестр читал лекции по спецкурсу «Радиационная безопасность», которые никто кроме группы 412 радиохимиков не слушал. Занятия проходили в камерной обстановке в одной из аудиторий корпуса кафедры радиохимии, из ее окон открывался вид на Ломоносовский проспект с проезжающими машинами и наступление весны.
Вячеслав Клавдиевич был обстоятельным мужчиной плотного телосложения и флегматического темперамента. Выражение лица у него всегда спокойное. Негромким, размеренным и уверенным голосом он вдалбливал в головы радиохимиков основы радиационной безопасности. Однако было нечто в лице Вячеслава Клавдиевича, что не располагало аудиторию к бесчинствам. Мысль о том, что студиозусам можно ёрничать, шептаться, шуметь или еще каким образом заниматься своими мелкими гнусными делами во время его лекций представлялась крамольной.
Иногда он отходил от темы и говорил: «Не вижу ничего плохого, если студент пойдет и выпьет пару кружек пива». Речь как раз шла о том, что алкоголь в умеренных дозах является радиопротектором. «Пойдемте с нами, Вячеслав Клавдиевич!» — орали радиохимики.
В другой раз разбиралась тема, какие органы человека наиболее уязвимы для радиации. Оказалось, что голова и мозг могут выдержать облучение до 600–800 рентген без особого ущерба, а вот гонады наиболее чувствительны и повреждаются уже при дозе несколько рентген. Что такое гонады радиохимики не знали, с задних рядов раздался вопрос: «А что такое гонады?» Вячеслав Клавдиевич слегка опешил и спокойно сообщил: «Гонады это — яички. И их надо беречь».
Хихикание и вздохи облегчения раздались в аудитории, и счастливые обладатели гонад заерзали за своими партами. Каждый подумал, какая страшная штука эта радиация, и как бы сберечь от нее свои фамильные драгоценности для будущего деторождения.
Можно сказать, что этот спецкурс был очень логичным, цельным и изобиловал физическими задачками: как довезти на грузовике из точки А в точку Б контейнер с изотопом какого-нибудь стронция-90 и при этом не сильно облучить окружающих и т.д. и т.п. Семинары по этому спецкурсу вела Алла Васильевна Цепляева — милая женщина, относившаяся к студентам как к детям.
Вот такими доброжелательными и компетентными преподавателями запомнился мне курс радиационной безопасности.
ФЕЛИЯ СОЛОМОНОВНА РАЦЕР-ИВАНОВА
Первый курс. Первый семинар по математическому анализу. В аудиторию вошла милая старушка, напоминающая перевязанный шарфами и платками колобок, устроилась за преподавательским столом, долго рылась в сумке, извлекая несколько пар очков и бумаги. Затем, улыбаясь, сказала:
— Здравствуйте дорогие мои! Меня зовут Фелия Соломоновна Рацер-Иванова, я доцент мехмата и доктор физико-математических наук. Я буду вести у вас семинары по математическому анализу.
Группа радиохимиков, состоящая исключительно из ребят, приободрилась, лица просветлели и все подумали — ну, с этим «божьим одуванчиком» нам повезло — мучить и изводить своей строгостью не будет.
— А теперь я хотела бы с вами познакомиться поближе. Сейчас каждый из вас встанет, назовет свою фамилию имя и отчество, откуда он приехал на учебу в МГУ.
Все по очереди встали и доложили свою короткую биографию. Никаких заметок Фелия Соломоновна не делала, прогуливалась по рядам и смотрела на юную поросль будущих радиохимиков. Затем перешла, собственно, к семинару. Насколько я помню, разбирали пределы функций.
— Сейчас я вам дам определение предела, вы его никогда не забудете. Все прилежно записали?..
Какой-то наглец пропищал из заднего ряда:
— А вот Лев Абрамович (Тумаркин) на лекции давал нам другое определение!
Улыбку, которой одарила Фелия Соломоновна этого студента, можно было бы назвать царской.
— Лев Абрамович все правильно говорил, но мое определение предела вам необходимо запомнить.
Семинар подходил к концу, когда она сказала:
— Ну, а теперь я бы хотела проверить, всех ли я правильно запомнила.
Она подходила к каждому без бумажки и ни разу не запнулась, повторяя все, что студент рассказал полтора часа назад о себе. Никаких ошибок в произношении фамилий и названий мест, откуда приехал. Даже такую фамилию как Бескоровайный она назвала правильно, хотя другие преподаватели интерпретировали ее как Бескроватный, Бескаравайный и даже Бескровный под гомерический хохот группы. Все двадцать человек теперь были надолго запечатлены в голове Фелии Соломоновны. Мы приуныли, потому что поняли, наша старушка совсем-совсем не так проста, как нам показалось вначале и память у нее крепкая.
В действительности она оказалась очень требовательной, крепко держала аудиторию в руках и умела хорошо объяснять. У нее появились любимчики и люди, которым она явно не симпатизировала. К любимчикам относились те, кто ходил на ее консультации, еженедельно по вторникам вне учебное время. Впрочем, этот фаворитизм имел и скрытую сторону. Например, Володя Харламов ходил на все консультации и зачеты по математическому анализу, сдавал все слету, рассказывая определения и доказательства, которые Фелия Соломоновна разбирала на консультациях. Он вообразил, что так будет всегда, и к заключительному экзамену по матанализу, в конце второго курса практически не готовился. На экзамене он устремился к Фелии Соломоновне с билетом в руках и с лучезарной улыбкой. Но фокус не прошел. Копнув глубже и выяснив, что знания предмета у Володи весьма шатки и базируются только на ее цитатах, Фелия Соломоновна, ласково улыбаясь, выставила его вон. На прощание она сказала, что ждет его через две недели и спрашивать будет за все два года изучения матанализа.
В не любимчики в нашей группе попал Володя Частницкий. Он был старше нас на год, красотой черт лица не блистал, имел брутальную внешность и очень громкий голос. На самом деле, Володя был весьма добродушен, общителен и незлобив. В математике он был ни в зуб ногой, и прогресса не предвиделось. Когда он стоял у доски с мелом и беспомощно что-то рисовал, Ф.С. отвернувшись к окну, театральным шепотом произносила:
— Боже мой, какой дебил!
После первого курса его отчислили, и он сразу же поступил в Первый московский медицинский институт и закончил его с красным дипломом. Он нашел себя в медицине, ну а химия просто не была его призванием. Думаю, сейчас он замечательный доктор, которого любят больные.
О Фелии Соломоновне студенты рассказывали какие-то фантастические истории: якобы она выступала в молодости в цирке или оперетте. А почему нет, ничто человеческое ей не было чуждо. Она рассказывала нам, что любит читать Жоржи Амаду и «Винни-Пуха» А. А Милна. Согласитесь, что это выдает чувствительную и нежную натуру.
Студентов она любила, но любовь ее была немного отстраненной и прямо пропорциональной любви конкретного студента к ее любимой математике.
Ремарка Виталия Гуро:
Фелия Соломоновна Рацер-Иванова (с ее слов — она же Миронова, она же Плышевская), конечно, была колоритным преподавателем математики. Несмотря на возраст, она занималась несколькими видами спорта, в том числе верховой ездой, а в университет всегда приезжала на такси. В работе со студентами, особенно с радиохимиками из двенадцатой группы, придерживалась нескольких принципов. Начиная экзаменовать студента, она всегда мысленно ставила ему пятерку, но затем эта оценка могла снизиться и до двойки.
ПЕТР МАРКОВИЧ ЗОРКИЙ
(апокрифическое предание)
Доцент, а ныне уважаемый профессор кафедры кристаллохимии химического факультета Петр Маркович Зоркий преподавал кристаллохимию на четвертом курсе. Предмет специфический, требующий объемного воображения, способности представить зеркальные отражения и повороты граней кристаллов. Те, кто не сразу в него врубался, оставались стерильными до конца этого спецкурса и лишь лихорадочно соображали, какой кристалл им представили на экзамене — кубической, триклинной или моноклинной сингонии. Содержались в этом курсе кристаллохимии и элементы физики с основами рентгеноструктурного анализа.
При проведении зачетов и экзаменов некоторые студенты списывали со шпаргалок, но весьма бездарно. П. М. Зоркий, конечно, это видел и однажды, не выдержав, сказал:
— Вы не умеете списывать!
— Почему же Петр Маркович? — искренне удивились студиозусы, изучавшие кристаллохимию методом списывания.
— Потому, что видно, как вы это делаете. В рукав шпаргалки прячете, треск застежек молний высоких девичьих сапог, в голенище которых вы прячете свои шпаргалки, сразу выдает.
— А как же надо?..
— Вот в наши времена мы шпаргалок не писали. Сразу брали учебник, и раскрыв его на нужной странице клали на пол. Снимали обувь и носки и перелистывали страницы большим пальцем ноги в поисках нужной формулы.
— Так ведь ничего нельзя разглядеть с такого расстояния?!
— Но я же Зоркий…
