Нельзя сказать, что малые добродетели достойны презрения, но их значение дополняющее, а не главное; они не могут существовать без других, великих, сами по себе они скудная пища для природы человека. Как практиковать малые добродетели, когда это разумно и необходимо, человек может обнаружить повсюду, он пьет их с воздухом, потому что малые добродетели относятся к категории общих и широко распространенных. Но великие добродетели с воздухом не вдыхают…
МАЛЫЕ ДОБРОДЕТЕЛИ
Перевод с итальянского Ирины Фейгиной
Что касается воспитания детей, то я думаю, что мы должны обучать их не малым добродетелям, а великим. Не бережливости, но щедрости и безразличию к деньгам, не благоразумию, но мужеству и презрению к опасности, не хитрости, но искренности и любви к правде, не дипломатичности, но любви к ближнему и самоотверженности, не стремлению к успеху, но желанию быть и знать.
Обычно мы поступаем наоборот, мы спешим научить их уважать малые добродетели и кладем их в основу всей нашей системы воспитания. Мы выбираем таким образом более легкий путь, потому что малые добродетели не содержат ничего рискованного и даже дают убежище от ударов судьбы. Мы не заботимся об обучении великим добродетелям, но любим их и хотели бы, чтобы наши дети ими обладали, мы уверены, что в один прекрасный день они спонтанно возникнут в душе ребенка, считая, что их природа инстинктивная, в то время как другие, малые добродетели, нам представляются плодом размышления, и поэтому совершенно необходимо им обучать.
На самом деле разница между ними только кажущаяся. Малые добродетели также берут свое начало на глубине, в наших инстинктах, в инстинкте самосохранения, но в них говорит, истолковывает и принимает решения рассудок, лучший защитник личной безопасности. Великие добродетели вытекают из инстинкта, в котором рассудок молчит, из инстинкта, которому трудно дать название. И самое лучшее в нас живет в этом бессловесном инстинкте, а не инстинкте самосохранения, который спорит, принимает решения и приводит доводы голосом рассудка.
Воспитание — это ничто иное, как особые отношения, которые мы устанавливаем с нашими детьми, особый климат, в котором расцветают чувства, интуиция и мышление. Я думаю, что сегодняшняя атмосфера, целиком порождена почтением к малым добродетелям, содействует невосприимчивости к цинизму или страху перед жизнью. Сами по себе малые добродетели не имеют ничего общего с цинизмом или со страхом перед жизнью, но взятые вместе и без великих добродетелей они порождают атмосферу, которая к приводит к таким последствиям. Нельзя сказать, что малые добродетели достойны презрения, но их значение дополняющее, а не главное; они не могут существовать без других, великих, сами по себе они скудная пища для природы человека. Как практиковать малые добродетели, когда это разумно и необходимо, человек может обнаружить повсюду, он пьет их с воздухом, потому что малые добродетели относятся к категории общих и широко распространенных. Но великие добродетели с воздухом не вдыхают, они и должны быть главным содержанием наших отношений с детьми, первейшей основой воспитания. Кроме того, великое может вместить малое, но малое, по закону природы, никак не может вместить великое.
Бесполезно пытаться воспроизводить и имитировать в наших отношениях с детьми методы воспитания наших родителей. Время нашей юности и детства не было временем малых добродетелей, оно было временем сильных и громких слов, которые, однако, медленно теряли свое содержание. Сейчас время сдержанных и холодных слов, но под ними может быть зреет желание вернуть авторитет. Но желание это робкое, боящееся показаться смешным. И мы притворяемся осторожными и практичными. Нашим родителям были незнакомы ни осторожность, ни практичность, они не знали страха показаться смешными, они были непоследовательными и нелогичными, но сами никогда этого не замечали, они постоянно себе противоречили, но себе никогда в противоречиях не признавались. Они употребляли свой авторитет, на что мы совершенно неспособны. Твердые в своих принципах, которые считали нерушимыми, они имели над нами абсолютную власть. Они оглушали нас грохочущими словами, диалог с ними был невозможен, потому что они, как только чувствовали, что неправы, приказывали нам замолчать, стучали кулаком по столу так, что тряслись стены. Мы помним этот жест, но не способны его повторить. Мы можем приходить в бешенство, выть волком, но в нашем волчьем вое слышится истерическое рыдание, жалобное блеяние ягненка.
У нас нет авторитета, мы безоружны. Прибегать к авторитету было бы для нас лицемерием и притворством. Мы слишком хорошо осознаем свое бессилие, мы слишком меланхоличны и нерешительны, слишком хорошо знаем собственную двойственность и непоследовательность, слишком хорошо видим свои недостатки, ведь мы слишком пристально всматривались в себя и слишком много видели. И поскольку у нас нет авторитета, мы должны создавать другие отношения.
Сегодня, когда стал возможным диалог между родителями и детьми, возможным, но всегда трудным, всегда отягощенным взаимным недоверием, взаимной робостью и взаимными ограничениями, необходимо, чтобы в этом диалоге мы раскрывались такими, какие мы есть, несовершенными, в надежде, что наши дети, не похожи на нас, сильнее и лучше нас.
Поскольку нас всех в той или иной степени мучает вопрос денег, то первая малая добродетель, обучать которой приходит на ум наших детей- это бережливость. Мы дарим им копилку, объясняя, как выгодно сберегать деньги, вместо того, чтобы их тратить, чтобы через несколько месяцев там скопилось много, кругленькая сумма; что правильно сопротивляться желанию их истратить, чтобы в конце купить ценную вещь. Мы помним, что когда мы были детьми, мы получали в подарок такую же копилку, но забываем, что деньги и удовлетворение от них были менее отвратительными и нечистыми, чем сегодня, потому что деньги, чем дальше, тем грязнее. Таким образом копилка — наша первая ошибка, в своей системе воспитания мы дали место малой добродетели.
Такая копилка, в форме груши или яблока, месяцами живет в комнате наших детей, и они привыкают к ее присутствию, привыкают к удовольствию изо дня в день просовывать монету в щель, привыкают к монете, хранящейся внутри, и, как семя из недр земли, незримо прорастающей в темноте; они привязываются к деньгам в начале невинно, как мы привязываемся к саженцам или щенкам, ко всему, что вырастает благодаря нашим усилиям, они долго мечтают о выставленной в витрине дорогой вещи, которую, как мы им обещали, можно будет купить на скопленные деньги. Когда, наконец, копилка разбитa и деньги истрачены, дети чувствуют себя одинокими и разочарованными. В комнате уже нет денег, бережно хранимых в чреве яблока и нет даже розового яблока, но есть вожделенная вещь из витрины, достоинства и ценность которой мы расхваливали, но сейчас, в комнате, она выглядит выцветшей, утратившей красоту и поблекшей из-за долгого ожидания и истраченной суммы. В своем разочаровании подростки винят не деньги, а саму вещь, потому что память об истраченных деньгах еще хранит все их заманчивые обещания. Дети просят новую копилку и еще денег для копилки, их мысли и внимание вращаются вокруг денег, и это плохо. Они предпочитают деньги делам. Плохо не то, что они испытали разочарование, плохо то, что без денег они чувствуют себя одинокими.
Мы не должны учить их бережливости, мы должны научить их тратить. Нам следует часто давать детям маленькие суммы, подбивая их быстро истратить деньги по своему усмотрению, повинуясь минутной прихоти; дети купят несколько мелочей, о которых быстро забудут так же, как забудут о деньгах, истраченных быстро и бездумно, не успев их полюбить. Завладев этими быстро ломающимися мелочами, дети немного разочаруются, но скоро забудут и о своем разочаровании, и о мелочах, и о деньгах и, более того, будут связывать деньги с чем-то кратковременным и пустяковым и будут думать, что деньги- это пустяк, как и нужно думать в детстве.
Правильно, что в раннем детстве они живут не имея понятия о деньгах. Иногда, если мы очень бедны, это невозможно, а иногда это сложно, потому что мы очень богаты. И все равно, когда мы очень бедны, когда деньги напрямую связаны с ежедневным выживанием, с вопросом жизни и смерти, они тут же, на глазах у ребенка превращаются в еду, уголь или теплую одежду, так что у них нет возможности разрушить его душу. Но, если мы живем средне, не бедно и не богато, нетрудно оставить ребенка в неведении о них и без малейшего к ним интереса. И все же, необходимо, не слишком рано, но и не слишком поздно, разрушить их неведение; и, если мы испытываем денежные трудности, необходимо, не слишком рано, но и не слишком поздно, сообщить им об этом ; это правильно, что однажды они разделят с нами заботы, радости и планы, все, что составляет жизнь семьи. И приучая их считать, что семейные деньги принадлежат в равной мере им и нам и, скорее, не нам, а им, мы сможем просить их тратить деньги аккуратно; и эта просьба уже не будет ни почтением к малыми добродетелям, ни абстрактным принципом уважения к деньгам, к вещи, самой по себе не заслуживающей уважения, а напоминанием, что в доме не хватает денег, призывом быть взрослыми и отвечать за то, что принадлежит не только нам, но и им, за вещь не особенно хорошую и красивую, но важную, поскольку она связана с нашими насущными потребностями. Но не слишком рано и не слишком поздно, секрет воспитания в выборе верного момента.
Быть бережливыми для себя, и щедрыми для других – значит иметь правильные отношения с деньгами, быть свободным от денег. И несомненно, что в семье, где деньги заработаны и быстро истрачены, где они льются, как прозрачная вода из фонтана, и, практически, не существуют как деньги, воспитать детей с таким отношением и в такой свободе гораздо легче. Задача оказывается сложной, когда деньги есть, но их наличие тяжелое, как застойная вода с запахом брожения. Дети рано чувствуют присутствие в семье таких денег, скрытой силы, о которой никогда не говорится прямо, но о которой родители говорят между собой намеками, трудными и загадочными словами, с тяжелым и пристальным взглядом, с горькой складкой у губ; денег, которые не кладут запросто в ящик письменного стола, а засовывают подальше, которые в любой момент могут бесследно и безвозвратно исчезнуть, поглотив семью и дом. В таких семьях детям все время напоминают об экономности; каждый день, выдавая мелочь на трамвай, мать напоминает им об осторожности и бережливости, и во взгляде матери эта свинцовая озабоченность, эта глубокая складка на лбу, которая появляется всегда, когда она заводит разговор о деньгах, и в ее глазах смутный страх, что деньги превратятся в ничто, и что даже эта мелочь может оказаться первой крупицей внезапного и гибельного краха. Дети в таких семьях нередко ходят в школу в изношенной одежде и прохудившейся обуви и должны подолгу и часто напрасно мечтать о велосипеде или о фотокамере, о вещах, которые у их несомненно более бедных товарищей давно уже есть. А когда, наконец, им вручают вожделенный велосипед, подарок сопровождается строгими наставлениями не сломать и никому не давать такую роскошную и такую дорогую вещь. Дома постоянные и настойчивые просьбы экономить и покупать подержанные школьные учебники и дешевые тетради. Это происходит, потому что богатые часто скупы и считают себя бедными, но главным образом, потому что матери в богатых семьях неосознанно боятся влияния денег и стараются уберечь от них детей, воспитывая в них притворную непритязательность, и даже приучая к мелким лишениям. Но нет худшей ошибки, чем вынуждать детей жить с таким противоречием: повсюду в доме говорят деньги и их язык ни с чем не спутаешь; они присутствуют в фарфоре, в мебели и в тяжелом серебре, они присутствуют в комфортабельных поездках и в роскошных курортах, в приветствии швейцара, в церемониале слуг, они присутствуют в разговорах родителей, в морщине на отцовском лбу, в растерянном и застывшем материнском взгляде; деньги повсюду, неприкосновенные, наверное потому что страшно хрупкие, над чем не позволено шутить, мрачное божество, к которому можно обращаться только шепотом; и, чтобы почитать этого бога, чтобы не потревожить его мрачный покой, нужно носить пальто, которое еще в прошлом году стало мало, учить уроки по обтрепанному учебнику с порванным корешком и кататься на допотопном велосипеде.
Если мы богаты, но хотим воспитать в наших детях привычку к бережливости, им должно быть совершенно ясно, что все сэкономленные деньги щедро тратятся на других людей. Такие привычки имеют смысл только, если они не вызваны ни жадностью, ни страхом, а добровольным выбором в пользу скромности при полном достатке. Ребенок из богатой семьи не научится бережливости оттого, что его заставляют носить старую одежду или есть на полдник недозревшие яблоки, или лишают заветного велосипеда. Бережливость при полном достатке чистое лицемерие, а лицемерие всегда антипедагогично. Так он усвоит только скупость или страх перед деньгами. Лишая его заветного велосипеда, который мы в состоянии купить, мы только лишаем его полезной вещи, только сделаем его детство менее радостным во имя недоказанного абстрактного принципа. И мы без слов убедим его в том, что деньги ценнее, чем велосипед, а нужно, чтобы он, наоборот, думал, что велосипед всегда лучше денег.
Не страх денег настоящая защита от порочного влияния богатства и от страха, что оно хрупкое. Настоящая защита от богатства-это равнодушие к богатству. Чтобы воспитать у ребенка такое равнодушие нет другого пути, чем давать ему тратить деньги, если они есть, чтобы он научился расставаться с ними без огорчения и без сожаления. Мне возразят: так ребенок привыкнет иметь и тратить деньги и уже не сможет без них обходится, что же он будет делать завтра, если не станет богатым? Но легче обходиться без денег, если мы научились их тратить, если узнали, как быстро они утекают сквозь пальцы, легче обходиться без денег, если мы были с ними хорошо знакомы с детства, а не когда издалека им поклонялись, почитали и боялись, не когда мы повсюду чувствовали их присутствие, а нам не разрешалось смотреть им в лицо.
Как только наши дети начинают ходить в школу, мы обещаем им деньги в награду за хорошую учебу. Это ошибка. Мы таким образом смешиваем деньги, вещь низкую и неблагородную, с тем, что достойно и прекрасно, с учебой и радостью познания. Деньги, которые мы даем детям, нужно давать им без всякого предлога, равнодушно, тогда и они научатся равнодушно их принимать, нужно давать их равнодушно не для того, чтобы дети научились любить деньги, а чтобы они научились их не любить, понимать их истинную сущность, и их неспособность удовлетворить самые подлинные желания, духовную жажду и жажду знания. Превращая деньги в вознаграждение, пункт назначения и конечную цель, мы повышаем их ценность, облагораживаем и даем им место, которое они не должны занимать в душе ребенка. Мы негласно закрепляем идею, ложную, что деньги- это венец труда, его конечная цель. Деньги же нужно понимать, как оплату труда, а не его конечную цель, то есть узаконенную компенсацию и, очевидно, что не должно быть платы за учебу в школе. Предлагать детям деньги за выполнение небольших домашних обязанностей- меньшая ошибка. Это ошибка, потому что мы не работодатели нашим детям, семейные деньги принадлежат им так же, как и нам. Их незначительная помощь не нуждается в компенсации, она — добровольное соучастие в жизни семьи. В целом, я думаю, что обещать и раздавать награды и наказания нужно с большой осторожностью. Потому что жизнь редко будет раздавать награды и наказания. Жертвы, как правило, не получают вознаграждения, а злые дела нередко остаются безнаказанными, а временами даже щедро вознаграждаются успехом и деньгами. Поэтому лучше, когда наши дети с детства знают, что за добро нет вознаграждения, а за зло нет воздаяния и все-таки нужно любить добро и ненавидеть зло, и это логически никак невозможно объяснить.
Мы обычно придаем совершенно необоснованное значение успеваемости наших детей. Это тоже ничто иное, как уважение к малой добродетели- успеху. Нам должно быть достаточно, что они не слишком отстают от остальных и не проваливают экзамены; но мы этим не удовлетворены, мы ожидаем от них успеха, хотим, чтобы они дали нам возможность удовлетворить свое честолюбие. Если они плохо учатся или не так хорошо, как нам хотелось бы, мы сразу возводим между нами и ними барьер из постоянного недовольства и говорим с ними обиженным и плаксивым тоном. Тогда нашим детям это надоедает, и они от нас отдаляются. Или же мы поддерживаем детей, когда они жалуются, что учителя их не понимают и изображаем вместе с ними жертву несправедливости. И каждый день мы исправляем их домашнюю работу, сидим рядом с ними, учим с ними уроки. А на самом деле школа должна быть первым сражением, которое ребенок принимает один, без нас, с самого начала должно быть ясно, что это его первое поле боя, где мы можем оказать ему лишь эпизодическую и незначительную помощь. И если он страдает от несправедливости или от непонимания, ему необходимо помочь понять, что в этом нет ничего необычного, что в жизни мы то и дело сталкиваемся с непониманием и несправедливостью и важно. что мы сами не поступаем несправедливо. Мы разделяем с нашими детьми их достижения и неудачи, потому что желаем им самого лучшего, но так же и в той же мере, в какой они, становясь старше, разделяют наши достижения и неудачи, наши радости и заботы. И неправда, что их долг перед нами хорошо учиться и отдавать учебе свои лучшие способности. С тех пор, как они начали учиться, их единственный долг перед нами идти вперед. Если они хотят приложить свои самые лучшие способности не в школе, а в другом деле, которое их увлекает, в коллекционирование жуков отряда жесткокрылых, в изучение турецкого языка, это их дело, и мы не имеем права их упрекать, демонстрировать свою уязвленную гордость и неудовлетворенное самолюбие. И если окажется, что им сейчас ни на что не хочется тратить свои лучшие способности и целый день грызть ручку за письменным столом, даже в этом случае у нас нет права их сильно ругать; кто знает, может быть то, что нам кажется бездельем, на самом деле мечтательность и задумчивость, которые завтра принесут свои плоды. Если нам кажется, что они транжирят свою энергию и лучшие способности, валяются на диване, читая глупые романы или носятся по полю, играя в футбол, нельзя считать , что это пустая трата энергии и способностей, и даже если это так, то завтра, каким-то способом, о котором мы сейчас не имеем понятия, это принесет свои плоды. Потому что возможности духа безграничны. И мы, родители, не должны поддаваться панике, что они не добьются успеха. Наши упреки должны быть, как порывы ветра или раскаты грома, бурными, но быстро забывающимися, ничто не должно омрачать отношения с нашими детьми, замутнять их мир и ясность. Мы рядом, чтобы утешить наших детей, если их расстраивает неудача, мы рядом, чтобы придать им мужество, если неудача их унижает. И мы рядом , чтобы поставить их на место, если они зазнаются от успеха. Мы рядом, чтобы удерживать школу в ограниченных рамках. Невозможно обеспечить их будущее, можно только предложить инструменты, чтобы дать им возможность выбрать тот, который пригодится завтра.
В воспитании детей нас сильнее всего должно волновать, чтобы у них никогда не иссякала любовь к жизни. Она может принимать разные формы, и подчас пассивный, одинокий и пугливый ребенок не лишен любви к жизни, не подавлен страхом перед жизнью, а просто находится в состоянии выжидания, сосредоточен на приготовлении себя к подлинному призванию. И что такое призвание человека, как не высшее выражение его любви к жизни? Тогда мы должны ждать рядом с ним, пока его призвание пробуждается и крепнет. Его поведение -это поведение ящерицы, которая притворяется неподвижной и мертвой, а в действительности слышит и следит за насекомым, на которого бросится одним скачком. Рядом с ним, но молча и на некотором расстоянии, мы должны ждать, чтобы распрямилась его душа. Мы не должны ни на что претендовать, не должны требовать или желать, чтобы он оказался гением, художником, героем или святым; но мы должны быть готовы ко всему, наша готовность и терпение должны допустить возможность как высокого, так и скромного жизненного пути.
Призвание, страстная и всецелая захваченность тем, что не имеет никакого отношения к деньгам и сознание, что он способен делать какое-то дело лучше, чем другие и любить это дело сильнее всего остального является единственной и уникальной возможностью для ребенка из богатой семьи никогда не быть обусловленным деньгами, т.е. быть свободным от них и не чувствовать ни гордости, ни стыда из-за богатства. Он не заметит ни одежду, которую носит, ни моду окружающих и завтра будет готов перенести любые лишения, потому что единственным голодом и единственной жаждой будет его страсть, которая поглотит все, что пустячно и временно, освободит от усвоенных в детстве привычек и поведения и будет единолично править в его душе. Призвание- это единственное подлинное спасение и богатство человека.
Какие возможности есть у нас, если мы хотим пробудить в наших детях и поощрить рождение и развитие призвания? Немного и все же кое-что может быть у нас есть. Рождение и развитие призвания требует пространства, пространства и молчания, вольного молчания пространства. Наши отношения с детьми должны быть живым обменом мыслями и чувствами, но отношения с ними также должны вмещать глубокие области молчания; отношения должны быть близкими, но нельзя насильно вмешиваться в их личную жизнь, необходим правильный баланс между молчанием и словом. Мы должны быть важны нашим детям, но не слишком, мы должны им нравится и в то же время нравится не слишком сильно, чтобы им не приходило в голову становится точно такими же, как мы, подражать нам, искать сходства с нами в товарищах, которых они избирают. Мы должны быть с ними в дружеских отношениях, но в то же время не должны быть их близкими друзьями, потому что тогда им будет трудно иметь собственных, настоящих друзей, с которыми можно говорить о вещах, о которых они молчат с нами. Необходимо, чтобы дружба, любовные отношения, религиозный опыт, поиски призвания были в тени и окружены молчанием, чтобы они пробуждались отдельно от нас. Мне возразят: тогда наша близость с детьми ограничится малозначащими вещами. Наши отношения должны вмещать это все, но в основных чертах: веру и знание, чувства и суждения о человеке, мы должны служить для них простым пунктом отправления, предоставить им трамплин, с которого они совершают прыжок. И нужно быть рядом для поддержки, если поддержка необходима. Они должны знать, что не они принадлежат нам, но мы принадлежим им, всегда наготове, рядом, в соседней комнате, готовые отозваться, если можем, на любой вопрос, на любую просьбу.
И если у нас самих есть призвание, если мы ему не изменяли, если и через годы продолжали его любить и страстно ему служить, мы можем любить наших детей, не испытывая чувства собственности. Если же у нас нет призвания, если мы от него отказались и предали из-за цинизма или страха перед жизнью, или из-за ложно понятой родительской любви, или из-за какой-то малой добродетели, которую нам внушили, мы хватаемся за наших детей, как потерпевший кораблекрушение за бревно, настойчиво требуя от них возмещения всего, что мы в них вложили, быть полностью и без остатка такими, какими мы хотим, добиться в жизни всего, что не выполнили мы и заканчиваем требованием от них того, что нам может дать только наше собственное призвание, желаем, чтобы они целиком были продуктом нашего труда, как будто, родив их однажды, мы можем продолжать рождать их всю жизнь. Мы хотим, чтоб они целиком были нашим творением, как будто они не люди, а произведения искусства. Но если у нас есть собственное призвание, если мы не отреклись и не предали его, мы можем позволить им тихо расти, уступив им место и дав им тень, необходимые для развития человека. Возможно наш единственный реальный шанс помочь им найти свое призвание, самим иметь призвание, знать его, любить его и служить ему со страстью, потому что любовь к жизни порождает любовь к жизни.
1962
Перевод с итальянского Ирины Фейгиной по изданию Natalia Ginzburg “Le Piccole Virtu”, Einaudi, 2015.
